Историко-антропологическая наука в Германии ни в коей мере не ограничивается названными группами. В процессе определения сфер использования антропологического подхода к истории с начала 70-х годов эта научная ориентация нашла применение в самых различных научных направлениях; широкое общественное признание обусловило значительный рост ее влияния.
1. Прежде всего, здесь следует назвать историческую демографию и тесно связанное с ней исследование истории семьи. Хотя оба эти направления не приобрели в Германии такого значения, как, например, во Франции, все же благодаря трудам A.Имхофа и М.Миттерауера и их соратников, вызвавших большой положительный резонанс, важность антропологической проблематики стала очевидной, и отставание немецкоязычного региона было быстро преодолено. Между прочим, небезынтересно, что Имхоф родом из Швейцарии, а Миттерауер – австриец. Оба исследователя со своими "учениками " пошли самостоятельными путями, каждый из которых заслуживает внимания. Имхоф начал с классического демографического труда о Гиссене, который вскоре был использован как введение в историческую демографию в Германии; затем он писал о проблемах заболеваемости, смертности и смерти. Публичный интерес вызвали также его последние книги. В "Выигранных годах " (Imhof, 1981) он исследует неуклонный с XVII столетия рост продолжительности жизни и его воздействие на будничную жизнь людей, а в "Потерянных мирах " (Imhof, 1984) он прослеживает, как вплоть до начала этого века болезни и смерти, голод и потеря имущества, войны и другие бедствия, т.е. будничные заботы и проблемы, уносили здоровье и жизнь рядовых людей. Сильная сторона его исследований заключается в применении сравнительного метода, охватывающего различные научные дисциплины, и в богатстве эмпирического материала. И все же в концептуальном отношении ему трудно найти соответствующее место; хотя он сам говорит о своем вкладе в историю быта, однако роль человека как субъекта может проявиться лишь во всех его ипостасях, а конкретного анализа жизненной практики в работах Имхофа нет.
Значительно активнее вторгаются в научную дискуссию о новой исторической науке работы Миттерауера. Прежде всего следует назвать его "Историю внебрачных рождений в Европе " (Mitterauer, 1983) и "Историю молодежи " (Mitterauer, 1986a). Условным завершением его исследований по истории семьи служит обширная работа о "Формах сельского семейного хозяйства " (Mitterauer, 1986b), в которой впервые ставится вопрос о сожительстве людей в ограниченном жизненном пространстве (экотипе). По сути это вопрос о соотношении культуры и экологии, конкретнее говоря, о создаваемом в семьях балансе между необходимой рабочей силой и ограниченными ресурсами. Хотя в этой работе Миттерауер концентрирует внимание преимущественно на исследовании "объективных " структурных взаимосвязей в жизни семей, все же он по–новому и более квалифицированно пытается поставить проблему субъективного опыта и эмоций, чего до него в немецкой исторической науке не делалось. Историко -антропологические исследования любви в браке, эмоциональности вообще и особенно истории сексуального поведения почти полностью отсутствуют в немецкоязычном регионе.
2. В отличие от истории семьи, история рабочих и рабочее движение в Германии изучены с необычайной тщательностью. Эти исследования вообще занимают центральное место в немецкой исторической науке. Что касается немецкой социальной истории, то ни в одной ее области смена парадигмы не была так четко обозначена, как в социальной истории рабочих. По этой теме существует необозримое число публикаций, зачастую достаточно качественных. Исследования, проводившиеся в 60-е, а затем еще довольно долго в 70-е годы, концентрировались на политическом процессе эмансипации, на рабочих организациях, на социально-экономическом положении пролетариата и на культуре рабочего движения, т.е. на культуре, насаждаемой организациями. Как рабочие жили, о чем они думали и как устраивали свой быт – эти сюжеты в то время еще не являлись предметом исследования (см. работы Х.Шомеруса, К.Тенфельде, К.Дитта и Р.Веттерли).
Положение изменилось, когда было осознано, насколько мало изучен сам рабочий как человек с его повседневными потребностями и интересами. Процесс этого осознания шел параллельно с распространением первых английских работ по социальной истории рабочих, использовавших социально-антропологический подход (прежде всего труда Э.П.Томпсона, см. Thompson, 1987), что видно из дискуссии о структурной и повседневной истории, развернувшейся в середине 70-х годов. В ней, между прочим, работа Томпсона была названа моделью новой истории повседневной жизни. Все же значительно более важную роль, чем этот классический труд, который появился на немецком языке только в 1987 г., сыграл сборник сочинений Томпсона "Плебейская культура и моральная экономика " (Thompson, 1980), поскольку здесь была предложена более широкая концепция культуры, поставившая историю рабочей культуры на новую основу. Первым результатом явился сборник Г.А.Риттера о рабочей культуре (Ritter, 1979); далее последовал Ю.Кокка со своей книгой "Рабочая культура в XIX столетии " (Kocka, 1979). Заслугой Кокки я считаю вывод о том, что новый взгляд на рабочее движение определяется новым пониманием задач исторической науки, отвергающим концепцию социально - исторической науки с ее непомерными теоретическими претензиями.
По этой причине еще до появления эмпирических работ по истории культуры рабочих Кокка в своем труде "Программа исследования рабочей культуры " предупреждал против "теоретического скепсиса и эйфории успеха ", характерных для некоторых историков культуры. Но он выступал и за четкое разделение рабочей культуры и культуры рабочего движения, а также за переосмысление отношения к народной культуре в целом (popular culture), и прежде всего за то, чтобы понятие культуры выходило за традиционные рамки, являясь "гетерогенным по своей сути измерением исторической реальности, системой полных значения, фиксирующих или передающих смысл символов, взглядов, действий, конфигураций и проявлений... которая в понятийном отношении разграничена с экономикой, политикой и социальной культурой и одновременно находится в доступном для анализа взаимодействии с ними " (Kocka, 1979, S.8).
Но широкая антропологическая постановка вопроса скоро вышла за рамки взглядов Кокки: основополагающую роль сыграл появившийся в это же время труд А.Людтке "Будничная реальность, образ жизни и артикулированное выражение потребностей " (Lüdtke, 1978), в котором автор впервые сформулировал рабочую программу исследования роли "пролетарского сознания " в развитии фабричной индустрии и тем самым решительно указал на общую необходимость систематического исследования взаимосвязи между способом производства и образом жизни. В центре исследовательского интереса оказалось уже не рабочее движение, а будничная жизнь рабочего, описание и социоэкономическая интерпретация которой стало не менее важной задачей, чем составление истории организаций. Это прекрасно показывают работы Ф.Брюггемайера "Жизнь у забоя шахты: рурские горняки и горное дело Рура ", М.Грютнера "Мир труда на побережье " и Х.Штеффенса "Авторитет и бунт. Будничная и забастовочная жизнь горняков в Сааре ".
Все же окончательный прорыв к историко-антропологической постановке проблемы произошел лишь в связи с дискуссией о новой истории культуры и быта, когда В.Кашуба в своем программном проекте (Kaschuba, 1988a) определил рабочую культуру как некую упорядоченную систему символов и увидел задачу эмпирического анализа культуры не в том, чтобы искать общечеловеческое в истории или заниматься внеисторической типологизацией поведения людей, а в том, чтобы изучать "социальную практику, символически сформированную культурной реальностью ". Культура понимается здесь как "исторически ограниченный уровень человеческого опыта и деятельности, в котором одновременно отражаются "познавательные, выразительные и нормативные элементы реальной действительности " (Kaschuba, 1988a, S.201).
3. Историческая антропология в Германии получила, пожалуй, наиболее мощный интеллектуальный стимул от начавшей складываться почти одновременно с ней так называемой истории быта, которая вызвала энергичную и продуктивную полемику в немецкой исторической науке. Ее появление означало провозглашение новой программы, резко противоречащей теории исторической социальной науки, которая, по существу, ориентировалась на изучение интерсубъективных, количественно измеряемых социоэкономических условий и на реконструкцию экономических, социальных и демографических процессов. "История быта ", несмотря на признанную расплывчатость понятия "быт ", утвердилась как новое направление в науке, хотя намерения и интересы, связанные с этим направлением, были различными. В целом для истории быта характерны, во -первых, концентрация на повседневной жизни простых людей, во -вторых – интерес к субъективному жизненному опыту. Вместо анонимного анализа общества история быта предложила анализ жизненного мира отдельных субъектов. При этом новая дисциплина выходит за рамки прежних исследований материальной культуры, питания и потребления, одежды и жилья, условий труда и т.п. Конечным результатом ее становления является смена научных интересов: вместо структур и "большой " истории в центре внимания историка, который хотя и применяет другие методы, но работает на столь же серьезном теоретическом уровне, теперь оказываются опыт и социальная практика человека. Историки быта стремятся увидеть, описать и проанализировать "историю снизу " и "историю изнутри ".
Из весьма значительного числа историко -бытовых исследований последних десяти лет в качестве основополагающих примеров я хотел бы выделить четыре. Все они четко выражают историко-антропологический подход. Во -первых, в связи с исследовательским конкурсом на лучшую работу в области социальной истории быта, отмечаемую премией президента ФРГ, были изданы три солидных сборника по вопросам социальной истории быта в период индустриального развития (Reulecke und Weber, 1978), истории быта в буржуазном обществе (Niethammer, 1979) и эволюции культуры быта в Германии (Huck, 1980). Не столько программное содержание, сколько обилие до тех пор нетронутых сюжетов делают эти издания увлекательным введением в историю быта.
Детально разрабатываются и побуждают к новым поискам такие важные темы, как технизация мира труда, жилищный вопрос у рабочих, перемены в детском питании, быт школы в молодом промышленном городе, буржуазная культура жилища, жилищные условия на селе, жилищное строительство в Веймарской республике, сексуальная культура молодежи, соотношение между удовлетворением потребностей и промышленным трудом, роль ресторана в рабочем движении, празднества и клубы в рабочем квартале.
Вторым большим достижением является совместная работа представителей социально -экономической истории Г.Й.Тойтеберга и П.Боршайда в Мюнстере, которые с 1983 г. издают даже собственную серию "Труды по истории быта " (Borscheid und Teuteberg, 1983b), насчитывающую к настоящему времени семь томов. Четыре из них посвящены истории жилья, два – питанию. Боршайд, опубликовавший в этой серии свою большую работу "История старости " (Borscheid, 1987), выступил в 1983 г. в поддержку концепции истории повседневной жизни, на которую оказала влияние философская феноменология А.Шюца и его теория жизненной среды. История быта имеет дело с событиями и процессами, которые изо дня в день повторяются в действиях и мыслях человека и создают прочный фундамент его жизни и деятельности. Это касается, прежде всего, "жилья, одежды и питания, личной жизни и профессиональной учебы, удовольствий и общения с другими людьми, а также культуры в широком смысле " (Borscheid, 1987, S.79).
И все же наиболее крупные историко-бытовые работы написаны на материалах периода "третьего рейха ". Самое известное исследование, организованное Институтом современной истории в Мюнхене, посвящено различным формам сопротивления и террора в Баварии в 1933–1945 гг. (Broszat, 1977–1983). Главным в этой работе, которую вначале возглавлял покойный М.Брошцат, является совершенно новая оценка форм политического сопротивления в "третьем рейхе " и попытка их дифференциации. Хотя при этом и затрагивались общие проблемы повседневной жизни и поведения людей в условиях фашизма, однако не они находились в центре внимания данной работы. Поэтому ее вклад в методологию исследования истории быта как нового направления социальной истории, имеющего антропологический оттенок, остается в целом довольно скромным. Более перспективными и результативными представляются усилия покойного Д.Пойкерта, который, используя материал мюнхенцев, впервые теоретически осмыслил проблемы быта в "третьем рейхе", в частности, в своем труде "Соотечественники и члены общественных организаций. Их приспособление, устранение и протест при национал -социализме " (Peukert, 1982). Пойкерт ясно высказался за создание самостоятельной теории истории быта, которая, однако, должна дополняться общим анализом социальных взаимосвязей. При этом он рекомендовал опираться на теоретические выводы Ю.Хабермаса, в "Теории коммуникативного действия " которого он видел первую попытку "найти связь между микро- и макроуровнем истории, накоплением фактов жизненного опыта и системным анализом, а также между антропологической и более строгой социально-исторической постановкой проблем " (Peukert, 1982, S.64).
Инициатором четвертого, наиболее амбициозного и новаторского на правления явился Л.Нитхаммер, который еще в 1980 г. решительно высказался за изучение истории быта, в том числе самого недавнего прошлого, рано овладел методом сбора устной исторической информации, необходимой для создания такой истории. В воспоминаниях очевидцев, т.е. в коллективной памяти, он ищет связь между историей быта и историей жизненного опыта и успешно находит ее. Его "История жизни и социальная культура в Рурской области в 1930–1960 гг." (см.: Niethammer, 1983; Niethammer und Plato, 1985), задуманная с большим размахом, построена на подробном анализе устных воспоминаний о жизни в Рурской области при фашизме и в послевоенные годы. Три мотива научного исследования сошлись здесь воедино: интерес к проблематике "непрерывности ", целью которого является выявление в толще народных масс предпосылок установления демократии; к утверждению социал-демократических принципов в Рурской области; и, наконец, к исследованию народного опыта, для того чтобы реконструировать субъективные предпосылки социополитического поведения.
Последние шаги в уточнении границ научных интересов истории быта, направленные на защиту этого направления от критики, принадлежат А.Людтке, автору книги "История быта. К вопросу о реконструкции исторического опыта и образа жизни " (Lüdtke, 1989a). Этот труд в центр внимания истории быта ставит жизненную практику человека и главной задачей считает "разъяснение " связи между образом жизни как примерным ориентиром и "обыденной жизнью как совокупностью форм повседневного поведения и опыта ". Поэтому он тесно соприкасается с интересами Г.Медика. Хотя в его работе не устанавливается жесткая связь с исторической антропологией, однако такое понимание истории быта инициирует новые подходы к антропологически ориентированной историографии.
4. Самое непосредственное отношение к исторической антропологии имеет историческое изучение народной культуры, которое, хотя и связано с культурой быта и получило с ее развитием новый импульс, однако обладает собственной традицией и программой этнологического характера. Изучение культуры простых людей, как и истории их быта, вряд ли можно было относить к предмету исторической науки до конца 70-х годов, когда произошло значительное повышение интереса к обстоятельствам жизни и быта "низших слоев ". Историческое изучение народной культуры, с одной стороны, опирается на богатую традицию исторической фольклористики, которую немецкая социальная история, отделившись от социологии и ее макроисторических теорий, буквально заново открыла для себя. Фольклористика освободилась в 70-е годы от этой коварной традиции теоретизирования, переименовав себя в "европейскую этнологию " или "эмпирическую науку о культуре " и проделав практическую работу, результаты которой можно было непосредственно использовать. Историки по -новому прочли подробные исторические исследования К.-С.Крамера о "недавней " народной жизни (Kramer, 1985; 1987) и Г.Мозера о "смене народных обычаев в ходе истории " (Moser, 1985), а также крупные труды Р.Брауна и Г.Баузингера о народной культуре в промышленную эпоху (Braun, 1960; Bausinger, 1987). С другой стороны, это новое направление в историческом изучении народной культуры черпало идеи в интеллектуальной дискуссии с зарубежной этнолого -антропологической наукой. Работы Дж.Гуди о браке и семье или об умении читать и писать в традиционных обществах (Goody, 1975; 1983; 1986), анализ обрядов, сделанный В.Тернером, "Культура и практический разум " М.Салинз (Sahlins, 1976), и особенно работы К.Герца "Точное описание " (Geertz, 1983) и П.Бурдье "Реконструкция логики общественной практики" (Bourdieu, 1990) открыли для историков новые горизонты. Наконец, первостепенное и постоянное воздействие на развитие научной мысли в Германии оказывали новые исследования народной культуры, выходившие из-под пера зарубежных историков. С этим связано, в частности, возрождение интереса именно к антропологически ориентированной историографии. Широкое внимание в этой области привлекли работы русского историка А.Гуревича (Гуревич, 1972), англичанина П.Берка (Burke, 1981) и француза М.Мухембледа (Muchembled, 1984), но более долговременное воздействие оказали труды англичанина Э.П.Томпсона (Thompsons, 1980), итальянца К.Гинзбурга (Ginzburg, 1979), а более всего работы американки Н.Дэвис, чье подробное описание городской культуры XVI столетия произвело самое яркое впечатление (Davis, 1986; 1987).
Если история быта обращена преимущественно к XIX и XX столетиям, то изучение народной культуры охватывает ранний период нового времени. Это относится и к Германии. Хотя до сих пор нет обширной монографии, в которой содержалась бы новая постановка вопроса об изучении народной культуры, однако имеется целый ряд исследований программного характера, прежде всего работ, проливающих свет на отдельные проблемы в самых различных направлениях научного поиска.
В 1982 г. Р. ван Дюльмен опубликовал сборник "Культура простых людей " (Dülmen, 1982), в котором освещены проблемы дисциплины и поставлены вопросы о кодексе чести и о значении обрядов. Во втором сборнике "Народная культура. О новом открытии забытого быта " (Dül-men und Schindler, 1984), в статье "Исторические следы "другой " цивилизации " Н.Шиндлер говорит о проблемах и задачах исторического изучения народной культуры, указывая при этом на самостоятельность этого направления. Авторы сборника ставили перед собой цель увязать друг с другом две задачи: "Во -первых, на основе отдельных, подробно рассказанных случаев собрать сведения о поведении зависимых и угнетенных групп и классов и проявлениях их культуры, считая эти проявления не формами выражения объективных культурных традиций, а результатом ситуаций, создаваемых конкретными жизненными обстоятельствами. Во -вторых, раскрыть представления, опыт и действия групп и классов не в отрыве от объективных процессов и структурных детерминант, а как процесс их специфической интериоризации и трансформации соответствующими группами " (Schindler, 1984, S.10).
Убедительные примеры новой точки зрения, которые можно рассматривать как антропологическую постановку вопроса, дают – я могу здесь представить авторов лишь выборочно – уже упомянутый Г.Медик с его работами о плебейской культуре в переходный период к капитализму (Medick, 1982), о сексуальной культуре молодежи и проведении досуга в сельском обществе раннего периода нового времени (Medick, 1980), Н.Шиндлер, который писал о потешной культуре в XVI в., о культуре и образе жизни нищих в XVII столетии (Schindler, 1988)
и об истории принятой в народе практики публичных порицаний (Schindler, 1990), Р.Бек, занимавшийся вопросом о незаконных и добрачных сексуальных связях в сельской местности и о роли священника в деревне в XVIII столетии, Е.Лабуви – о роли мужчин в процессах над ведьмами (Labouvie, 1990). Следует назвать также Р.Шульте, ярко описавшую мир поджигателей, женщин-детоубийц и браконьеров в сельском обществе XIX столетия.
Итоги исследований по народной культуре подвел в своих работах В.Кашуба (Kaschuba, 1988a; 1988b). Критически оценивая состояние дел, он считает необходимым освободить понятие традиционной народной культуры от статичного и единообразного содержания и указывает на то, что исторические уклады жизни и социальная практика могут быть раскрыты только во взаимосвязи трудовой деятельности и властных отношений, коммуникации между людьми и общественного мнения, на основе наблюдений и обобщений. Собственным предметом исследования специалистов по народной культуре являются, по его мнению, групповые и межгрупповые структуры, народная культура как "культура производителей ", совместные жизненные планы и образ мыслей.
5. Изучение женской проблематики историками развивалось в определенной, но довольно слабой связи с изучением семьи и истории быта в той мере, в какой это отвечало принципу историзма. Уже сам характер предмета исследования очень быстро привел к историко-антропологической постановке вопроса. С самого начала специалисты по истории женщин проявили скептическое отношение к традиционной историографии, и прежде всего к исторической социологии, поскольку женщинам не находилось там места. К этому надо добавить политическое влияние нового феминистского движения. Историческое изучение женской проблематики получило заметное развитие с середины 70-х годов, хотя часто больше на уровне программных деклараций, чем в плане эмпирической работы. Вначале речь шла о том, чтобы вновь открыть вытесненную из официальной историографии женщину во всех ее ипостасях, т.е. серьезно воспринять тот факт, что женщины имеют свою собственную историю, да и вообще историю, которая не растворяется в истории семьи и патриархального по сути общества. Преимущественный интерес исследователей привлекли история женского движения, история самостоятельной деятельности женщин и история семейного хозяйства. А.Кун и Й.Рюзен начали в 1979 г. издавать серию "Женщина в истории " (Kuhn und Rüsen, 1979); они опубликовали работы по обойденным вниманием и малоисследованным темам. Еше большим стимулом в развитии нового направления изучения женской проблематики оказался изданный К.Хонеггер и Б.Хейнц труд "Реестры бессилия. О социальной истории проявлений женского движения сопротивления " (Honegger und Heintz, 1981), в котором историки-иностранки впервые обратили внимание на "собственную " историю женщины и тем самым обозначили вехи для антропологической постановки вопроса. Присутствовал здесь и вопрос о "специфическом смысле " понятия, которым охватывались проблемы быта, самовыражения и жизненного мира женщин. Решающий поворот наступил, однако, в начале 80-х годов, когда пришло понимание того, что историю женщин можно раскрыть лишь в связи с миром мужчины и, таким образом, история женщин должна быть интегрирована в историю полов. Более того, было признано, что понятию пола как исторической категории следует уделять во всеобщей истории столь же серьезное внимание, как и понятию класса. Наиболее решительными пропагандистками новой истории женщин были, К.Хаузен и Г.Бок. Первая, издавшая в 1983 г. книгу "Женщины ищут свою историю "(Hausen, 1983), попыталась на отдельных примерах дать новую интерпретацию проблемы. Вторая в различных работах, прежде. всего в своей статье "История, история женщин, история полов " (Bock, 1988) подвела итог: "В истории полов речь идет не просто о небрежном отношении к одному из объектов, как к предмету исследования, но о таких отношениях между людьми, на которые в обычной исторической науке не обращали внимания или занимались ими слишком мало, а именно об отношениях между полами, и об отношениях между представителями одного пола".
Если Г.Бок интересовалась прежде всего историей полов, которая учитывает жизненные условия женщин в той же мере, что и мужчин, то фольклористка К.Липп в своем не менее значимом сочинении "Размышления о методах научной дискуссии " (Lipp, 1988) шла другим путем, хотя интересы обеих и сходятся в главном. Для К.Липп речь идет уже не о том, чтобы закрепить за женщиной "объективно " соответствующее ей место, но о том, чтобы открыть в женщине субъекта и дать ей слово.
"При изучении женской проблематики важно обращать внимание на повседневную жизненную обстановку и специфический опыт женщин. Речь идет о взгляде изнутри, о реконструкции переживаний и смыслового контекста женской деятельности. Видеть в женщине субъекта означает понять ее как активного творца культуры " (Lipp, 1988, S.30).
Свою твердую субъектную ориентацию К.Липп разделяет со многими специалистами по истории быта и народной культуры, и также как и они рекомендует "точное описание " в качестве первого шага к интерпретации. Но это только одна сторона ее позиции. С другой стороны, она указывает на то, что история женщин доступна для реконструкции только во взаимосвязи с историей отношений между полами, причем пол является для нее не биологическим понятием, а "культурной конструкцией, чья конфигурация меняется в соответствии с различными условиями производства и жизни " (Lipp, 1988, S.36).
Поскольку условия жизни, образ и сфера деятельности женщин существенно отличаются, постольку нет женщины как универсального субъекта, подобно тому, как нет идентичной для всех времен и регионов универсальной модели патриархата: "Процесс исторических перемен, которому подвержены и отношения между полами в различных общественных группах, неуловим из -за антиисторичности универсального понятия патриархата ",– пишет К.Липп. (Lipp, 1988, S.35).
Разрыв между намерениями и действительным состоянием дел существует и в изучении женской проблематики, тем более что утверждение нового направления связано с трудной, кропотливой работой.
Новый взгляд на мир женщины предлагают последние публикации С.Мейер, Е.Шульц, К.Липп и Д.Вирлинг ("Прислуга для всех дел. Рабочие будни и история жизни городской прислуги на рубеже столетий "(Wierling, 1987)).
* * *
Пять перечисленных новых направлений в социальной истории развивались в борьбе с "устоявшейся " исторической наукой и вызвали дискуссию, которая продолжается по сей день и затрагивает теоретические основы истории. Хотя все они преследуют различные цели, что не в последнюю очередь обусловлено характером изучаемых объектов, однако их объединяет интерес к образу жизни простых людей, включая их быт и субъективный жизненный опыт. Они близки друг другу также в теории и методике изучения материала, соответствующих предмету исследования. Обусловленная этими особенностями историко-антропологическая постановка проблем стимулирует внедрение в исторические исследования принципиальных основ исторической антропологии. Если даже отношение к исторической антропологии не получает прямого и четкого выражения, многие такие работы по своей стилистике воспринимаются как историко-антропологические.
Выделенные здесь направления все же не исчерпывают антропологического понимания исторического метода исследования, предлагаемого в Штутгарте, и лишь частично совпадают с исторической антропологией Фрайбургской школы. Это многообразие историко-антропологических подходов ближе всего к концепции геттингенского семинара, с которым у многих названных авторов имеются и личные связи (К.Липп, В.Кашуба, Н.Шиндлер, Г.Нитхаммер). Речь идет, прежде всего, о том, чтобы научиться использовать багаж социальной антропологии для создания самостоятельной антропологически ориентированной историографии, ибо хотя антропологическое измерение и стало официальным девизом исторической науки, тем не менее, антропологические исследования находятся в Германии еще в самом начале пути.