В России уже давно существовала либеральная интеллигенция. Сам термин "интеллигенция" был введен писателем Боборыкиным в начале 60-х годов, то есть во времена отмены крепостного права и проведения Великих реформ. Он был подхвачен Достоевским и Ключевским и быстро приобрел права гражданства. Этим словом обозначали типично русское явление: образованных людей, которые часто продолжали образование в заграничных университетах. Но, вернувшись в Россию, они быстро убеждались, что их знания не могут быть востребованы во всей полноте. Скажем, земский врач видел, что его знание современной фармакопеи ни к чему, ибо у него под рукой кроме касторки и клистира ничего нет. Русскую интеллигенцию того времени можно было бы определить как людей, которые очень много знают, но мало могут. В качестве защитного психологического механизма у русской интеллигенции возникала потребность говорить о "всеобщем и глобальном": судьбах России, смысле жизни, провидении и даже о политических и радикальных изменениях. Это в лучшем случае, ибо в худшем многие представители интеллигенции просто спивались. Итак, можно сказать, что интеллигенция есть порождение все тех же Великих реформ.
И как же интеллигенция оценила своего создателя - Александра II? В ее среде быстро начались разговоры о том, что царь непоследователен, что он все больше склоняется к реакционному отходу от курса реформ, что он, де, в душе мракобес и деспот. На этой волне в России стали появляться различные политические кружки.
В первой половине 60-х годов радикально-демократическое движение возглавили Н. Г. Чернышевский и Н. А. Серно-Соловьевич. Летом 1861 г. стали распространяться подпольные листки, в которых авторы (не установлены) требовали передать крестьянам всю землю, ввести конституцию, свободу печати и прямо призывали крестьян и разночинскую молодежь к активным действиям. В статьях “Письма без адреса” Чернышевский подверг резкой критике реформу 1861 г. В это время в Петербурге начались грандиозные пожары, ходил слух, что город подожгли нигилисты.
Политические кружки с помощью агитации пытались взбунтовать народ. В конце 50 — начале 60-х годов в молодежной среде получает распространение особый тип молодого человека — нигилист (отрицающий общепринятые моральные ценности и идеалы). Нигилист-врач, инженер, агроном делал конкретную работу, отрицая официальную идеологию, устои общества. Вот эти люди и стали в основном членами созданных политических организаций. Ставку они делали на крестьян – класс, по их мнению наиболее угнетенный. Вера в крестьянскую революцию как социалистическую требовала, чтобы народники отодвинули политику и шли «в народ». Первые нелегальные организации: «Большое общество пропаганды», кружок А.В. Долгушина и другие – приступили к массовому изданию книг, брошюр, листовок и воззваний «для народа». В стране действовали подпольные типографии и гектографии. За границей революционная эмиграция наладила выпуск большого числа специально подготовленных брошюр. Написанные народным языком, они предназначались для распространения среди крестьян и рабочих.
Все попытки немедленно поднять народные массы на борьбу «за землю и волю» закончились крахом. Зачастую сами же крестьяне сдавали незадачливых «освободителей» властям.
Но ничто не проходит бесследно, и пропаганда молодых негилистов упала на благодатную почву, на почву терроризма. Эпоха русского политического террора начинается с солнечного весеннего утра 4 апреля 1866 года, когда у ворот петербургского Летнего сада суетливый молодой человек пытался застрелить из пистолета Александра II. До этого Россия знала дворцовые перевороты, были убиты императоры Иоанн VI, Петр III и Павел I, но впервые целью покушения становился не захват власти, не попытка изменить династический порядок, а некая абстрактная и плохо сформулированная политическая идея.
Пуля пролетела мимо царя. Покушавшийся сначала был зверски избит законопослушными свидетелями происшествия, а затем арестован и доставлен в Третье отделение. Его звали Дмитрий Каракозов. Высокий, худой человек, 26 лет. Малоприметное лицо — тонкие губы, жиденькие, короткие усики, нездоровые мешки под бегающими глазами.
Покушение глубоко потрясло Александра II. Когда он спросил Каракозова: «Почему ты стрелял в меня?» — тот ответил: «Потому что ты обманул народ, обещал землю и не дал!» А ведь царь-освободитель искренне и справедливо считал, что именно освобождение крестьян — его главная заслуга.
Свой поступок на суде Каракозов сбивчиво объяснил психическим расстройством: “Я был человек болезненный, нервный и вместе с тем нерелигиозный, — конечно, весьма естественно, что у меня родилась мысль о самоубийстве; в то же время я был в университете, а, как известно, все студенты читают прокламации. Очень естественно, что при таких обстоятельствах у меня родилась наклонность к преступлению”.
Каракозова с юности отличали повышенная мнительность, склонность к ипохондрии, болезненность. Он старался избегать шумных компаний, разговор с немногими знакомыми неизменно сводился к его недугам и мыслям о самоубийстве. Мысль о собственной смерти доводила Каракозова до исступления, он продумывал ее тысячи раз, не оставляла она его и накануне покушения: “День и ночь, предшествовавшие совершению преступления, я провел в Знаменской гостинице и оттуда отлучался только для того, чтобы выпить водки. Водка была в этом случае средством отвлечь свои мысли от мыслей о смерти, которые постоянно бродили в моей голове. Ложился ли я спать, я думал, что уж не проснусь. Голова горела как в огне. Нет слов, чтобы описать это болезненное, мучительное состояние, в котором я находился”.
Готовясь к цареубийству, Каракозов положил в карман флакон с ядом, но воспользоваться им он не успел. Адвокат Каракозова А.П. Остряков на суде заявил: “Я далек от того, чтобы считать его совершенно сумасшедшим, человеком без формальной логической последовательности в мыслях, но я желаю заявить ту мысль, что в момент совершения преступления он был в ненормальном состоянии...” Однако судей мало интересовали душевные терзания подсудимого, и 3 сентября 1866 года Дмитрий Каракозов закончил свою жизнь на виселице.
Именно по поводу покушения Дмитрия Каракозова Герцен писал: «Выстрел 4 апреля был нам не по душе. Мы ждали от него бедствий, нас возмущала ответственность, которую на себя брал какой-то фанатик... Только у диких и дряхлых народов история пробивается убийствами».
На рубеже 1860—1870-х гг. история российского общественного движения была омрачена «нечаевской историей».
С.Г.Нечаев родился в 1847 г. в Иванове, в семье выкупившихся на волю крестьян графа Шереметева. Рано осиротел, воспитывался в семье деда. Сдав в Петербурге экстерном экзамены за курс гимназии, он учительствовал в приходском училище, а затем поступил в Технологический институт.
Однокашник вспоминал о Нечаеве: «Главная черта его характера — деспотизм и самолюбие. Он возбуждает интерес к себе, а в людях повпечатлительнее и поглупее — просто обожание, которое есть необходимое условие дружбы с ним». В 1868 г. Нечаев принимал горячее участие в студенческих волнениях в столице. Вскоре он уехал в Швейцарию, где встретился с представителями старшего поколения революционеров-эмигрантов — А.И.Герценом, Н.П.Огаревым, М.А.Бакуниным. Правда, у Герцена Нечаев сразу вызвал недоверие, но Огарева и Бакунина он сумел убедить в том, что Россия готова к крестьянскому восстанию.
В Россию Нечаев вернулся осенью 1869 г. с мандатом, выданным ему Бакуниным: «Податель сего есть один из доверенных представителей русского отдела Всемирного революционного союза».
На самом деле ни такого союза, ни, тем более, русского отдела не существовало, но многие студенты поверили, что Нечаев действует от имени могущественного революционного подполья.
Вскоре он создал тайную конспиративную организацию «Народная расправа». Каждый член организации знал только членов своей пятерки и обязан был слепо и беспрекословно подчиняться ее руководителю. Пятерки объединялись в отделения, подчиненные комитету. Впоследствии выяснилось, что «комитет» состоял из одного Нечаева.
В конце 1869 года в пруду парка Петровской академии в Москве был найден труп молодого человека с огнестрельной раной на голове и следами жестоких побоев. Личность убитого удалось установить. Им оказался студент Академии Иванов. Сыщики довольно скоро вышли на его приятеля, Петра Успенского, находившегося под негласным надзором полиции за участие в студенческом движении. При обыске в квартире Успенского были обнаружены бумаги загадочного “Русского отделения всемирного революционного союза”, печать с надписью “Комитет народной расправы”, прокламации с призывами истреблять чиновников, помещиков и жандармов.
Успенский признался в своем участии в тайном революционном обществе “Народная расправа”, которым руководил вольнослушатель Петербургского университета Сергей Нечаев, непритязательно именовавший себя “генералом от революции”. Высокого революционного чина отличали изощренная жестокость, властолюбие, склонность к мелодраматическим эффектам и несомненная сила воли. В “Народной расправе” царила строжайшая дисциплина, основанная на безусловном подчинении вожаку. Идеологической основой общества служил “Катехизис революционера” — плод долгих размышлений Нечаева, из которого явствовало, что: “...революционер — человек обреченный. У него нет ни своих интересов, ни дел, ни собственности, ни даже имени. Все в нем поглощено единым, исключительным интересом, единою мыслью, единой страстью — революцией...
Он в глубинах своего существа, не на словах только, а на деле, разорвал всякую связь с гражданским порядком и со всем образованным миром, со всеми законами, приличием, общественными условиями и нравственностью этого мира. Он для него — враг беспощадный, и если бы он продолжал жить в нем, то для того только, чтобы его вернее разрушить...
Революционер презирает всякое доктринерство и отказался от мирской науки, предоставляя ее будущим поколениям. Он знает только одну науку, науку разрушения...
Суровый для себя, он должен быть суровым и для других. Все нежные, изнеживающие чувства родства, дружбы, любви, благодарности и даже самой чести должны быть задавлены в нем единою холодною страстью революционного дела. Денно и нощно должна быть у него одна мысль, одна цель — разрушение...”. И так далее и тому подобное...
Среди отчаянных карбонариев из “Народной расправы” лишь Иванов отказался принять нечаевскую догматику. Почувствовав, что его лидерству в подпольном обществе угрожает опасность, Нечаев решает ликвидировать отступника. “Мы обязаны уничтожить всякого, кто вредит общему делу”, — объявил он приговор четырем соратникам, которых решил повязать пролитой кровью. Убийство было раскрыто полицией, Нечаеву удалось бежать за границу, но в 1872 г. был выдан швейцарцами русским властям.
Довольно необычно было и поведение “генерала от революции” во время суда. “Общее впечатление от Нечаева было очень жалкое и болезненное, — сообщали “Московские ведомости”. — На скамье подсудимых он сидел как озлобленный шут, лишенный малейших признаков ума и такта. Впечатление получалось тем более странное, что в показаниях свидетелей читалось о “железном характере”, “несокрушимой энергии”, ”воле, не знающей пределов” и проч.”. Надо отдать должное психологической наблюдательности газетного репортера.
Его приговорили к каторге и содержали в Алексеевском равелине как «секретного узника». Но и тут Нечаев проявил несгибаемую волю: сумел подчинить своему влиянию караульных солдат, установил с их помощью связь с революционным подпольем столицы и готовил побег, который сорвался лишь по случайности. 21 солдат попал за это в штрафные батальоны, а потом — в ссылку. В ноябре 1883 г. Нечаев умер в тюремной камере. Нечаевщина послужила основой для романа Ф.М.Достоевского «Бесы».
Терроризм и террористы
Террористами не рождаются. Немало внешних причин, свойств характера должно сложиться в прихотливую мозаику, чтобы образовался специфический феномен русского революционера-боевика. Длительное время в российской литературе господствовало однобокое освещение сущности политического терроризма, его роли и места в общественном развитии. Его рассматривали в качестве части освободительного движения, а поэтому оправдывали. Активные его приверженцы, как правило, окружались ореолом мучеников и страдальцев. В честь их назывались площади и улицы городов, возводились памятники. От таких подходов наша публицистика, а иногда и исследователи полностью не освободились и в постсоветский период.
В 1877 г. началось второе хождение в народ. На этот раз народники решили заменить “летучую пропаганду” планомерной, систематической работой в деревне. Во многих губерниях России были организованы поселения народников. Они работали столярами, плотниками, кузнецами, учителями и беседовали с крестьянами о повседневных бытовых нуждах, исподволь подводя их к идее народной революции. Но и на этот раз пропаганда не имела успеха — народ не поднялся на восстание. Второе хождение в народ было разгромлено.
В конце 70-х годов в стране было неспокойно: волновались студенты, либералы требовали конституции, продолжались процессы над народниками. Разгром хождений в народ вызвал кризис в движении. Неудача революционной пропаганды среди крестьян, репрессии властей толкнули часть народников к террористической деятельности. В начале 1878 г. член организации “Земля и воля” Вера Засулич тяжело ранила петербургского градоначальника Ф. Ф. Трепова. В апреле 1879 г. народник Соловьев совершил очередное неудачное покушение на царя. В показаниях Соловьева имеются фрагменты, достойные учебника психиатрии: “ Как тени проходят в моем воображении мученики за народ, фигурировавшие в целом ряде больших политических процессов и безвременно погибшие. Затем картины страданий братьев по убеждениям, томящихся в центральной тюрьме, — все это разжигает ненависть к врагам и побуждает к мщению...” Мысли о братьях, томящихся в тюрьмах, не помешали Соловьеву провести ночь накануне покушения на квартире у дешевой проститутки, о чем он и поведал суду. “Земля и воля” превращалась в террористическую организацию. Среди землевольцев начались разногласия по вопросу о методах борьбы.
Окончательный раскол произошел в 1879 г. “Земля и воля” разделилась на две организации: “Черный передел” и “Народная воля”. Члены “Черного передела” считали главным пропаганду среди крестьян, подготовку революции. Тактикой “народовольцев”, помимо методов революционной пропаганды, было запугивание правительства путем индивидуального террора, подготовка восстания. Народовольцы считали, что достаточно свергнуть самодержавие и произойдет социальный переворот. Надо захватить власть путем заговора меньшинства.
Бывший в прошлом одним из вожаков народовольцев, а потом порвавший с заблуждениями молодости Л.А. Тихомиров в зрелые годы писал, что на путь террора его бывших сподвижников вело убеждение, что якобы в России «ничего нельзя делать», что «Россия находится на краю гибели и погибнет чуть не завтра, если не будет спасена чрезвычайными революционными мерами». И.С. Аксаков отмечал: «...В молодежи неведомо откуда появилась злая струя, нам совершенно чуждая... вдруг появилась яркая ненависть ко всему русскому, а из этой молодежи анархисты формировали динамитчиков... »
Указанные социально-политические особенности России служили питательной средой для эскалации терроризма, формировали благоприятную нравственную атмосферу в обществе для его распространения. Ряды террористов пополнялись, их «подвиги» прославлялись. Они получали не только моральную поддержку, но и материальную от состоятельных либералов. Напомню один факт, что ежемесячный бюджет "Исполнительного комитета" в течение нескольких лет колебался около 5000 рублей ежемесячно. Конечно, не студенты давали "на дело" эти 60 000 рублей в год!
Атмосфера ослепления российского общества в отношении террора, к концу 70-х годов высветилась в связи с процессом над террористкой В. Засулич. Вынесение оправдательного приговора за явно умышленное покушение на убийство петербургского градоначальника Ф.Ф. Трепова было встречено, по словам председательствующего на суде А.Ф. Кони, невиданным восторгом и ликованием не только в зале суда, но и за его пределами. Даже находившийся в зале суда Ф.М. Достоевский, до этого обличивший в романе «Бесы» терроризм в форме нечаевщины, высказался, по словам публициста Г.К. Градовского, за оправдание преступницы, при этом заметил: «чего доброго ее теперь возведут в героини». В последнем великий писатель оказался прав: террористку поставили на пьедестал. Голоса таких мыслителей, как К.Н. Леонтьев и Л.Н. Толстой о пагубных последствиях приговора по сути не были услышаны обществом. Зато резонанс того, что произошло в петербургской судебной палате, был велик в России и за ее пределами, послужив импульсом и началом массового российского политического терроризма.
Маховик террора начал раскручиваться: вооруженные кружки и группы, подпольные типографии, динамитные мастерские. В преступную деятельность вовлекались новые силы. В центре и на периферии совершались покушения на губернаторов, градоначальников, видных деятелей полиции и жандармерии, суда и прокуратуры. М.Е. Салтыков-Щедрин в письме профессору А.Н. Энгельгардту из Петербурга в феврале 1879 г. воскликнул: «Что теперь здесь творится по поводу этих бессмысленных убийств и покушений, того ни в сказках сказать, ни пером описать».
Когда читаешь мемуары того времени (скажем, Александра Бенуа), то поражаешься: все просвещенное общество как бы присутствовало то ли на корриде, то ли даже скорее на гладиаторских играх. Очень хотелось обществу крови. И новоявленной террористической организации "Народная воля" тоже хотелось выразить мнение общества ("волю народа"). Они не могли не ощущать того, что гораздо позднее было названо "социальным заказом". Ну да, общество и либеральная интеллигенция очень хотели продолжения этой захватывающей охоты на царя. И это было не просто желание.
Партия "Народная воля" в лучшие дни насчитывала всего 900 человек. Настоящей интеллигенции там не было. Так, недоучки, исключенные с первого-второго курсов, несколько рабочих, крестьянские дети. Но они имели достаточные средства для профессиональной деятельности, закупки оружия и трат на собственную жизнь. Откуда? А как раз, в основном, из пожертвований состоятельных лиц, сочувствующих партии, на благое дело "борьбы за прогресс". И жертвователи не могли не знать, на что на самом деле идут деньги. Но это наполняло их романтическим чувством приобщения "к историческим деяниям" и к некоей тайне, будоражащей и манящей.
Личные качества народовольцев могут вызывать даже восхищение. Бесстрашные, жертвенные, бессребреники, находчивые. Даже любящие: все народовольцы знали о бурном романе между двумя своими главными руководителями: Андреем Желябовым и Софьей Перовской. И если Желябов был из крестьян, то Перовская - дочь петербургского вице-губернатора, дворянка. Но она души не чаяла в своем избраннике. У другого руководителя, Михайлова (из дворян) был мощный ораторский дар. Лев Тихомиров, образованней других, хорошо писал. Он был главным редактором газеты "Народная воля" и автором всех программных документов партии. Носил партийную кличку "Старик". Между прочим, затем ее унаследовал Ленин. Но Тихомиров, в отличие от Ильича, потом полностью пересмотрел свои революционные позиции. Он был одним из немногих так называемых агентов третьей степени Исполнительного комитета, который избежал ареста, скрывшись за границу. Там он написал книжку "Почему я перестал быть революционером", был прощен новым императором Александром III (в 1888 г.), вернулся в Россию и стал главным редактором "Московских ведомостей", второй по значению газеты в стране, которую и редактировал до самой революции (закрыта большевиками среди первых) и автором серьезного труда "Монархическая государственность". И если именами других главных руководителей "Народной воли" в советской России называли улицы, то имя Тихомирова почти не упоминалось вообще.
Термин, ставший затем таким привычным "Исполнительный комитет" (Исполком) был впервые придуман народовольцами для конспирации: дескать, они только исполняют волю уж совсем высшей инстанции (которую никто не знал, так как ее не существовало в природе), а высшие руководители "Народной воли" именовались агентами третьей степени Исполнительного комитета, чтобы опять-таки ввести в заблуждение полицию: если они третьей, то ведь неизвестно сколько за ними еще более высоких: четвертой, пятой и т.д. степеней. А если более высокие степени были первая и вторая, то ведь их тоже никто не знает, так как таковых не имелось.
И вот агенты третьей степени находят чахоточного Степана Халтурина, подбивают его устроиться столяром в Зимний дворец и готовить потихоньку взрыв обеденного зала. Халтурин носит в свою каморку динамит и складывает в сундучок. Наконец, принес достаточно, чтобы поднять на воздух полдворца. Время обеда императора (с семьей) ему известно. Он поджигает бикфордов шнур и спокойно уходит из дворца. Но в этот день царь ждал к обеду своего родственника из Германии Александра Гессен-Дармштадтского, поезд которого опоздал. Царь с гостями еще только собирался в обеденный зал, как прогремел жуткий взрыв (в феврале 1880г.). Результат: одиннадцать убитых солдат охраны и поваров, сотни раненных. Зато все народовольцы на свободе. И даже Степан Халтурин, который попался только в 1882 году на убийстве одесского прокурора Стрельникова и был повешен именно за него.
Остальные взрывы готовили на железной дороге. И опять-таки, не подкладывали мину снаружи (ведь могут увидеть), а покупали дом недалеко от путей, либо кто-то нанимался обходчиком путей и из этого дома месяцами рыли подкоп. Гремели взрывы - и все неудачно. Один раз взорвали вместо царского поезд со слугами и охраной. И опять - многие десятки убитых простых людей, как раз тех, за счастье которых боролись народовольцы. И никто из главных агентов не пострадал. Иногда, конечно, бывали проколы. Арестовали везшего динамит Григория Гольденберга. Затем еще двух агентов: Преснякова и Квятковского. Казалось бы, Третье отделение, получив в свои руки таких лиц, могло бы раскрутить дело на полную катушку. Но нет. Ведь император повелел соблюдать corpus habeas, нечто вроде неприкосновенных прав личности. Боже упаси не только применить физическое воздействие, а просто невежливо говорить с арестантом.
Более того, в августе 1880 года Александр II аннулирует Третье отделение (точнее, сливает его с Департаментом полиции), занимавшееся охраной особы государя. Когда накануне рокового покушения полиция получает от дворника сведения, что в лавке Кобозевых (на самом деле под этой фамилий там орудовали Богданович и Якимова, из нее рыли подкоп для мины) идет какая-то странная торговля сырами - в убыток себе, то власти не решаются сделать в лавке обыск, а лишь приходят с санитарной проверкой. А у самих народовольцев была прекрасная контрразведка: в Третьем отделении служил тоже чахоточный Клеточников, тихий, исполнительный молодой человек, отличавшийся каллиграфическим почерком. Он с удовольствием засиживался в присутствии больше положенного времени, и начальство ценило его усидчивость и давало ему переписывать секретнейшие бумаги, как раз относящиеся к делу о народовольцах! Потому они всегда заранее знали, кто на подозрении, когда и где будет обыск. И вот странность: ну что это за власть? Халтурина берут в Зимний дворец на работу с улицы, он просто случайно познакомился в трактире с другим столяром оттуда. Никаких проверок, никаких испытаний. Точно также в Третье отделение по просьбе хозяйки, у которой он снимал комнату, берут Клеточникова. И снова никаких проверок!
Незадолго до последнего покушения арестовывают Михайлова: он попался на ерунде, пошел заказывать фотографии повешенных Преснякова и Квятковского, а фотограф был агентом департамента полиции, который знал этих молодцов в лицо. За день до покушения в засаду на конспиративной квартире попадает второй главный руководитель Желябов. Говорит полицейским с вызовом: "Не слишком ли поздно вы меня арестовали"? Прямо намекает, что царь обречен. А ведь еще не готовы метательные снаряды, не загнана мина в подкоп на Малой Садовой (из "сырной лавки Кобозевых").
Оставшимися главными руководителями "Народной воли" овладела как бы навязчивая идея, особенно Софьей Перовской: сначала убийство царя, потом освобождение Желябова. Всю ночь Кибальчич с Морозовым и помощниками изготавливают мину и снаряды, рискуя из-за спешки подорваться. Исполнители покушения, метальщики снарядов, как всегда, не из главных. Это молодежь, лишь недавно появившаяся в партии: Рысаков, Гриневицкий, Емельянов, Михайлов (однофамилец главного). Спешат еще и потому, что до них доходят слухи, что Александр II вот-вот подпишет некий важный проект реформы. А если так, то народовольцы сразу теряют поддержку либерального общества, сразу тускнеет ореол "защитников свободы". Не дать успеть царю ничего подписать, из своих рук предложить обществу разные свободы. Но для этого - скорее убить царя.