Покопавшись в седельной сумке, принц добыл яблоко и с хрустом надкусил. Мир мигнул, но как‑то неуверенно; скрип пера на мгновение прервался.
Тогда принц надкусил снова, а огрызок швырнул прямо в спину Рифмачу.
– Эй!.. – вяло отозвался тот. Обернулся, моргая, словно только‑только пришел в себя.
– Привал! – скомандовал принц. Он соскочил с коня, уперся руками в поясницу и потянулся – аж хрустнуло. – Ну же, давайте, я дико голоден.
И он действительно почувствовал, как внутри словно щелкнула и распустилась звенящая пружина. Не дожидаясь остальных, потянулся за следующим яблоком и сам не заметил, когда его съел.
– Осторожней со словами, – бросил король.
Он тоже спешился и на мгновение замер, как будто растерялся. Посмотрел по сторонам, аккуратно положил свой меч на плиты и, пожав плечами, опустился рядом с ним. Мотыльки закружились, взметнулись вихрем осенних листьев – и стали садиться на спину, плечи, венец, на колени и кисти рук. Через мгновение король был усеян ими весь, с головы до ног. А еще через мгновение он оглушительно чихнул – раз, другой, третий…
Разноцветные «листья» взвились над ним и заплясали в воздухе.
– Я думаю, нам все же следует… – начал было Ронди, но один из мотыльков яростно метнулся к нему и стал выписывать восьмерки перед самым лицом. Ронди замахал руками, уворачиваясь.
– Слазь, – хмыкнул принц, доедая уже пятое яблоко. – Не бойся, не опоздаем.
Ему отчего‑то казалось очень важным устроить этот привал. Дело было даже не в том, чтобы вырваться из плоской вечности, пахнущей пергаментом, краской и пылью. Здесь крылось что‑то еще, какой‑то подспудный смысл… или нет, не смысл – просто ощущение. Как послевкусие, или финальная нота, или даже тире – точно, да! – тире, отделяющее одну часть долгого, выматывающего предложения от другой.
Рифмач все размахивал руками, а потом вдруг резко глотнул ртом воздух – и мотылька вместе с ним.
Король и принц уставились на Ронди с изумлением. Тот пожал плечами и спрыгнул на плиты дороги. Сделал пару шагов, побледнел, схватился за живот и, выпучив глаза, застонал.
– Беда, – сказал принц. – Если бы ты в детстве так часто не показывал этот фокус, я бы даже тебе поверил.
Ронди снова застонал – громче и жалостливей. Согнулся в три погибели, рухнул на бок.
– Куртку запачкаешь, – заметил принц. Правда, уже не так уверенно.
Рифмач издал нечто среднее между кваканьем и хрипом, откинулся на спину и замер. Его челюсть дрогнула и съехала вниз.
Мотылек выбрался наконец на волю, но не спешил взлетать. Прошелся туда‑сюда по верхней губе, затем взобрался на нос и помахал крыльями, как бы проверяя – целы ли.
– А он молодец, – сказал король. – Терпит.
При этих словах Ронди чихнул и привстал на локте.
– Да ну вас! У какого‑нибудь бродячего жонглера публика и то подобрей. Эй, ваше обжорство, яблоками‑то поделись!.. или что там осталось?.. если что‑то осталось вообще.
Усевшись в круг, они распотрошили седельные сумы, не заботясь о том, чтобы приберечь припасы на обратный путь. Ели, пили, смеялись и вспоминали прошлое, которое сейчас – впервые за последние пару дней – подступило вплотную и казалось очень живым, всамделишным. Отец шутил вместе с ними и пил вместе с ними, но почти ничего не ел. И венец по‑прежнему сверкал на его голове, а справа на плитах лежал меч.
Солнце за листвой было не разглядеть, но в какой‑то момент полог над их головами стал светиться уже не золотистым, а багряным, – и так они поняли, что скоро наступит ночь. Потом раздалось хлопанье крыльев. Закачались ветки где‑то далеко наверху, как будто на них присела отдохнуть птица.
«Журавль, – подумал принц, – это белый журавль, старый и мудрый. С длинным, зазубренным на конце клювом».
И тотчас прозвучал крик – чистый, высокий, звенящий серебром.
Бабочки, все это время сидевшие на ветках, на дороге, даже на смирно пощипывавших листья лошадях, – разом взметнулись в воздух. Шелест их крыльев соткался в дивную музыку – не музыку даже, легкий ее отголосок.
Как будто некое высшее существо перевернуло невидимую страницу. И улыбнулось.
Принц переглянулся с Ронди и королем – и все трое, не сговариваясь, поднялись на ноги. Стало ясно, что пора ехать дальше. Что они почти у цели.
Они не заметили, когда именно трава снова появилась между плитами дороги, когда – разрослась настолько, что скрыла сами плиты, а потом и дорогу. Кони ступали осторожно, то и дело под копытом хрустели ветки.
Сумерки мягко перелились в густую, бархатную ночь. Над головами сверкали звезды, яркие и разноцветные. Лишь когда несколько из них вдруг сорвались с веток и помчались в разные стороны, принц догадался, что это светляки.
Вдруг дорога стала подниматься в гору – и дальше, они уже видели, тоннель из деревьев обрывался, как будто его отрезали гигантским ножом.
Спустя несколько минут стало ясно, что обрывается не только коридор.
Они спешились, и Ронди, привязав поводья своего чалого к дереву, встал у самого края пропасти. Другой ее край скрывался в тумане, а где‑то далеко снизу раздавался приглушенный гул.
– Река, – сказал Ронди. – Скорее всего река. – Говорил он отчего‑то шепотом. – Но толком не разобрать: слишком глубоко, да и туман там… или брызги, пыль водяная… не знаю. В общем, лучше туда не падать, конечно, – добавил он, хохотнув.
– Мы постараемся, – ответил ему король. По голосу было не понять, шутит он или всерьез.
– Как ты думаешь, – спросил принц, – твой меч достаточно острый для того, чтобы рубить древесину?
– Мы не станем ничего рубить. – Король привязал своего коня рядом с чалым Рифмача. – Должен быть другой путь.
– Потому что так сказал мастер дороги? А если он ошибся? – Принц тоже спешился. – Ведь Сыч этот ваш – он тоже ошибался, так?
Они стояли в предрассветной мгле, друг напротив друга. Король спокойно разглядывал сына, кажется, даже улыбался слегка.
– Мы можем пойти вдоль обрыва, – встрял Ронди. – Думаю, рано или поздно обнаружится мост… или упавшее дерево… или еще что‑нибудь.
– Например, бабочки, – кивнул ему король. – Как полагаешь, Ронди, бабочек будет достаточно?
– Шутите. Ну а что нам тогда делать? – обиделся тот.
И вдруг принц краем глаза заметил какое‑то движение слева, у самого края пропасти. Несколько мотыльков присели на торчавший из земли узловатый корень. Принц вспомнил, что последний раз видел их вечером, во время привала. «Наверное, – подумал он, – они из тех, которые по ночам не летают».
Мотыльки устраивались на корне, расправив крылышки. Один заполз на другого, третий вскарабкался на них, четвертый уселся сбоку… Еще несколько выплясывали в воздухе на самом краю бездны – и вдруг соединились в живую цепочку, к которой с обеих сторон стали «прирастать» все новые и новые звенья.
Их становилось больше и больше – бабочек, прилетавших из рассветного полумрака, падавших сухими листьями из переплетения ветвей, выныривавших прямо из пропасти, – и прямо на глазах у трех путешественников рос, ширился, воздвигался над бездной разноцветный мост.
– Ты знал? – спросил принц.
– И ты тоже знал, – ответил король. Он похлопал гнедого по холке и двинулся к краю. – Не мотыльки, так что‑нибудь другое. Но что‑то непременно случилось бы, в этом вся суть.
Король поднял левую руку к венцу, как будто сомневался, не снять ли, но в конце концов мотнул головой и шагнул вперед.
– Наверное, – тихо сказал Рифмач, – лучше бы нам переходить по одному. И лучше бы… ну, все‑таки… лучше бы сперва мне, наверное. Если что‑нибудь… от меня пользы немного.
– Конечно, по одному. И вы двое подождете здесь… пока я не перейду.
Он взял меч, как акробаты берут шест, с помощью которого удерживают равновесие, – и пошел прямо по этому живому мосту, ступая осторожно и мягко. Бабочек было много, невероятно много, однако они сумели протянуть полосу шириной лишь в ладонь. Мост заметно провисал и раскачивался на ветру. Когда король пошел по нему, мост закачался сильнее, и после каждого шага вниз падали раздавленные, мертвые тельца.
Король шел – и туман перед ним как будто расступался, было видно все дальше и дальше – и вот уже стал заметен противоположный край пропасти и дорога за ним, что сбегала в похожую на чашу долину, – и только тогда Рифмач прошептал: «Солнце! Восходит солнце!»
Справа медленно выплывал багровый, раскаленный диск. Свет разгонял туман, но даже ему было не под силу осветить дно пропасти. Раздавленные бабочки падали, сверкая в рассветных лучах обломками витражного стекла, и в конце концов исчезали в клубах серой, почти бесцветной дымки.
Принц переглянулся с Рифмачом. Обоим и без слов было ясно, что ни один из них не успеет перейти на ту сторону.
– Ты чувствуешь? – тихо спросил Ронди. – Как будто… как будто что‑то изменяется.
– О чем ты?
Рифмач повел в воздухе рукой, то ли растерянно, то ли раздраженно:
– Не могу… словами – не могу…
Между тем мост уже истаял до толщины каната и продолжал осыпаться. Вот король сделал последних пару шагов, вот ступил на камни с той стороны обрыва – и оставшиеся бабочки разлетелись во все стороны – словно листья под сильным порывом ветра. Уцелело не больше десятка‑другого; остальные медленно кружились и падали в бездну.
– Не чувствуешь? – повторил Ронди.
Принц отмахнулся, почти раздраженно:
– Смотри!
Силуэт с венцом на голове и мечом в руке медленно спускался в долину. Теперь, когда туман окончательно рассеялся, стало видно, что в ее центре находится некое строение. Издали оно напоминало громадную шишку, усеянную неимоверным количеством шипов и угловатых выростов.
«Да нет же, – подумал принц, – это хран! То есть, он совсем не похож на обычные храны, но и внутри там… ну, вряд ли в нем хранят “Книгу Предчура”, скорее уж что‑то другое, более древнее. Может даже – какую‑нибудь самую первую летопись, хронику тех дней, когда мир был юн, а люди умели летать, как птицы».
Потом он присмотрелся – и хран как будто придвинулся, сделался ближе. Принц мог различить мельчайшие детали, даже узор из белых прожилок, змеившихся по бурым шипам. Шипы эти тревожили больше всего, особенно – два самых крупных, суставчатых, с утолщениями на конце.
Король замер перед храном – и даже, показалось принцу, хотел было шагнуть назад. После, с годами, многое стерлось из памяти, а многое выцвело и как будто заменилось другими, «правильными» воспоминаниями, но это… это принц берег. Он никому и никогда о нем не рассказывал: люди решили бы, что в том порыве короля принц видит слабость. Пожалуй, только Ронди понял бы: на самом деле в этом была человечность, обычность.
Король помедлил перед черным провалом. Вход скалился, будто распахнутые челюсти, жвала гигантского насекомого.
И когда король, вскинув меч, шагнул во тьму, эти жвала резко сомкнулись за ним.
Воцарилась тишина. Солнце вставало все выше, где‑то в ветвях пела птица – словно звенел колокольчик из тончайшего стекла.
– Ну теперь‑то ты чувствуешь? – прошептал Рифмач. – Предчур всемилостивый, да неужели ты не?!. Это же как будто… – он тряхнул головой и засмеялся, – как будто небо лежало у тебя на плечах, и вот кто‑то аккуратно снял его и наконец‑то можно дышать полной грудью! С самого начала я чувствовал это давление, и изо дня в день оно становилось сильнее. Но я думал: дорога, усталость, ответственность, долг… В конце концов, я ведь никогда раньше так далеко из дому не уезжал. Опять же, все эти беды… Но теперь я понимаю, да! Догадался вчера, когда ты бросил яблоко. Помнишь, мы сидели на привале, болтали… все как будто бы изменилось, но на самом деле, – Ронди покачал головой, – на самом деле все осталось по‑прежнему. Ощущение такое, словно движешься в густой воде, а иногда – вообще застываешь… то есть вроде бы и движешься, а в то же время замер на века, вот как те мошки, что иногда попадаются в янтаре. Чем ближе мы были к цели, тем тяжелей становилось. А теперь все прошло. И знаешь почему?
– Неужели из‑за отца?
Рифмач отмахнулся:
– Это было бы слишком просто! То есть из‑за него тоже, но… отчасти из‑за нас самих. Я думаю, примерно то же ощущали все… все те, кто не дошел. Они тоже являлись частью истории, хотя им вряд ли было настолько тяжело.
– За вычетом того, что многим пришлось умереть, – сказал принц. – Но – да, я понимаю, о чем ты говоришь. Иногда я чувствовал что‑то подобное, отголоски или мерцание…
– И взгляд?
– Взгляд… да, пожалуй. Но почему теперь все это пропало, Ронди?
Рифмач поглядел на него почти с жалостью.
– Поехали, – сказал. – Может быть, мы даже сможем возвратиться домой.
– И просто оставим его там?
Ронди пожал плечами:
– Ну, если хочешь, возьмем у мастера топоры и приедем сюда снова. Без них все равно мы ничем не сможем ему помочь. Но если честно, – добавил Рифмач, – я думаю, для нас все закончилось… по крайней мере, в этой истории. Король вернется и без нашей помощи… Если вообще вернется.
«…и вот они отвязали коней и отправились в обратный путь. А когда наступила ночь, приснился принцу странный сон. Во сне том видел принц своего отца – как вошел он в Темя Мира и…»
«Вошел шагом
чеканным, гордым.
Венец на челе,
в руке – воздетый,
подобный знамени,
меч, который
в пламени горна
ни разу не был.
В Темени Мира
тьму злую
шагал смело.
Искал не злата,
алкал не славы,
желал людям
вернуть благо
жизни мирной.
Вернуть порядок,
сразить чудовищ,
чтобы светлыми
сны стали.
Меч сияет
витой свечою.
Венценосный
идет витязь,
видит на стенах
странные лики,
видит былого
тени размытые.
Начал начало,
времен истоки,
когда люди
людьми не были».
«Не различить во тьме иссякший свет
Былого солнца и былого неба.
И древних красок передаст ли цвет
Игру луча на белых шапках снега,
Сверканье перьев рано поутру?
И пенье тех, кто был охвачен негой,
Кто жил, не думая: “Когда‑нибудь умру”?
О, вы, пред кем природа отворила –
Как пеликан благой! – разъяла грудь,
Кого вскормила и кого дарила
Со всею щедростью, – о вы, минувших дней
Герои, – есть ли в мире сем мерило,
Чтобы исчислить, всех весов верней,
Высоты ваши, подвиги, дерзанья?
Чтоб ваши имена назвать точней,
И вас призвать, не скрывши упованья
На мудрый ваш совет, на чудеса,
На то, что мы, никчемные созданья,
Когда‑нибудь взовьемся в небеса
Вослед за вами. Выбора утратив
Необходимость, будем воскресать
В различных ликах. Время и пространство
Нам подчинятся раз и навсегда!
Изменчивость нам станет постоянством
И воссияем снова!.. Но когда?
Вот я иду (он рек), гляжу на эти
рисунки, различаю без труда
далеких предков – тех, кто жил при свете, –
личины. Но навряд ли их пойму.
Мы – дикие, растерянные дети,
обречены на землю и на тьму».
***
«СТРАЖИ
(одеты в вывернутые наизнанку шубы, на лицах – маски из тряпья, с неизменными длинными носами):
– Кто идет по коридорам
шагом быстрым, шагом скорым?
КОРОЛЬ
(на нем по‑прежнему венец из терна, однако на плечах уже нет алого плаща; в руках держит витую свечу):
– Расступитесь силы тьмы,
твари смерти и зимы!
Возвратить мирянам лето,
юность – старцам, речь – немым
я пришел сюда. И светоч
воссияет над людьми!
СТРАЖИ
(скрестив пики, щелкая кастаньетами при каждом слове):
– Не пройдешь, коль в жилах кровь.
Сердце бьется вновь и вновь.
Слышим стук,
идем на звук,
пахнет
пряно
твой испуг.
Напои нас,
отцеди нам
света,
жара,
речи дара, –
дай вкусить
из этих рук.
КОРОЛЬ
(очерчивает свечой круг, капая воском на доски помоста; затем берет ритуальные нож и чашу, надрезает ладонь и, держа так, чтобы было видно всем зрителям, сцеживает туда три капли крови):
– Подходи и дар бери –
ты, стоящий у двери.
Но сперва, о пращур‑стражник,
Путь открой мне в лабиринт!
Затем КОРОЛЬ пляшет лабиринтеллу, оставаясь в пределах очерченного им круга. При этом совершает выпады свечой, но актер всегда должен следить за тем, чтобы огонь не погас.
Наконец в последнем движении он высоко вскидывает свечу – как будто пронзает ею что‑то у себя над головой – и позволяет каплям воска стекать прямо ему на голову, на венец из терна».
***
«И когда он рассек ее брюхо, яд хлынул из раны и обжег ему ладони, но хитрый Ворон знал, что так будет, и заранее смазал руки жиром. Поэтому яд не смог прожечь плоть до кости и не проник в кровь.
Однако хитрый Ворон не учел другого: из‑за жира рукоятка меча стала скользкой, и тот вывернулся из ладоней. Брызги от яда разлетелись во все стороны, и несколько капель попало на лицо.
Вот почему с тех самых пор все вороны черны, будто обуглившаяся плоть».
***
«Эпизод 54
Наплывом – вход в Темя.
Камера пролетает над храном, демонстрирует крупным планом все усики, шипы, жвала, задерживается перед фасетчатым глазом – потухшим, безжизненным. Движется дальше, замирает перед самим входом. Видны плотно сомкнувшиеся мандибулы, на одной – бабочка. Перебирает лапками, едва подергивает истрепанными крыльями.
Вдруг – едва заметный толчок изнутри, бабочка взлетает и кружится над тем местом, где сидела. Снова опускается на мандибулу.
Пауза.
Еще один удар изнутри, уже сильнее. Бабочка пляшет в воздухе.
Удар следует за ударом. Наконец слышен треск – кусок мандибулы отваливается и падает наружу.
Открывается пролом, которого в принципе достаточно, чтобы взрослый мужчина вылез наружу. Но кто‑то или что‑то продолжает биться изнутри, расширяя отверстие.
Наконец пролом увеличился до размера дверного проема. Видим изнутри движение. Крупным планом – подножие храна, усеянное обломками мандибулы.
На обломки наступает нога, давит их с хрустом.
Камера поднимается выше и выше – и мы видим истрепанную, грязную одежду, выше – лицо КОРОЛЯ. Сверкает нетронутая грязью и сажей корона.
Потом резко – общий план.
Видим, что руки у короля оплавлены почти до локтей. А плечи сбиты в кровь – ими он и пробивал себе путь наружу.
КОРОЛЬ делает еще один шаг и падает.
Бабочка садится на зубец короны.
Вдруг сильный порыв ветра буквально сметает бабочку прочь. Слышно хлопанье крыльев и лошадиное фырканье. Лошадиный нос тычется в щеку КОРОЛЯ.
Затемнение».
***
«…и проснулся принц, и понял, что Ронди Рифмач тоже пережил во сне странные видения, потому что сейчас Рифмач сидел на расстеленном плаще и был белее мела…»
«15
– Все впустую? – прошептал Рифмач.
С самого утра он был непривычно молчалив, ехал, сутулившись, время от времени бросая на принца косые взгляды. Тот делал вид, будто не замечает.
О сне, который видели, старались не говорить. О сне – и о том, что он мог значить.
И вот…
– Неужели все впустую?
Ронди кивнул на колонну – ту самую, до которой их провожал мастер дороги.
Колонна лежала поперек пути, чаша разлетелась на сотню мелких осколков. Паук‑лабиринтник уже протянул свою паутину между основанием колонны и ближайшими кустами.
– Но ведь король все сделал правильно! Мы же с тобой это понимаем, да?
Принц посмотрел на Рифмача с удивлением:
– Конечно, правильно.
– Тогда отчего… все это? Ты чувствуешь? Чувствуешь?! Опять ощущение такое, как будто идешь по дну океана. Или даже нет – словно тебя посадили в бассейн и наблюдают, скучая и посмеиваясь.
– История снова… прорастает сквозь нас, из нас.
– Выходит, – сказал Ронди, – король не справился?
Принц дернул себя за жиденькую бородку, которая наросла за эти несколько дней, рассеянно покачал головой.
– Не знаю, как объяснить. Я и сам‑то не уверен, что правильно понимаю. Мы во сне видели только край, осколок…
Вот как по этим черепкам можно восстановить вазу – и форму ее, и узор? А здесь… здесь еще хуже.
Когда‑то они сильно отличались от нас, может, намного сильнее, чем мы сейчас отличаемся от зверей. Ты ведь сам видел: они похожи, но…
– Но другие, – кивнул Рифмач. – И от этого мороз по коже. Когда они там превратились… я чуть не проснулся от ужаса.
– Они не превращались, Ронди. Превращаться – это с усилием взять и измениться. А здесь… Вот я сейчас возьму и спешусь. Или чихну.
– И раньше такими были все мы. Вот почему наиболее древние, знатные семейства носят имена птиц.
– Раньше, – тихо сказал принц, – это были не “мы”. Не люди. Они во всем походили на животных – да что там, они и были животными, еще одной разновидностью. Просто чуть умнее собак или воронов, примерно как дети, когда им только год‑полтора. Не осознающие самих себя дети. Да, с этого, думаю, все и началось. С того, что снова кто‑то когда‑то осознал самого себя. Сказал о себе “я есть” и стал изменять мир, переустраивать его.
– “Снова”? – переспросил Рифмач. Он запрокинул голову и посмотрел вверх, прямо на меня. – Что ты имеешь в виду, когда говоришь “снова”? И – ты чувствуешь, за нами, кажется, продолжают…»
– Все впустую? – прошептал Рифмач.
С самого утра он был непривычно молчалив, ехал, сутулившись, время от времени бросая на принца косые взгляды. Тот делал вид, будто не замечает.
О сне, который видели, старались не говорить. О сне – и о том, что он мог значить.
Вдобавок не давало покоя дурацкое ощущение оборванности, фрагментарности происходящего. Все время казалось, что память превратилась в дырявое решето, в витраж, лишенный нескольких фрагментов. В разбитую чашу, что лежит на дороге, – вот она, сотня мельчайших осколков, которую уже не собрать.
– Неужели все впустую? – Ронди сокрушенно покачал головой и направил своего чалого в объезд. Конь аккуратно переступил через поваленную колонну, фыркнул, дескать, что ж такое‑то, и куда смотрит мастер дороги!
– Но ведь король все сделал правильно! Мы же с тобой это понимаем, да?
Принц рассеянно кивнул. Хотел было что‑то сказать, но вместо этого взглянул на переплетение ветвей у себя над головой – и промолчал.
– Выходит, король не спра…
Рифмач осекся и придержал коня.
На широких, замшелых плитах дороги сидела ласточка. Ронди спешился и аккуратно, словно боялся спугнуть, подошел к ней. Присел, протянул руку. Взял едва ли не с трепетом, положил на ладонь и какое‑то время просто смотрел в черные бусинки глаз.
– Поехали уже, – сказал принц, – нам еще пылить и пылить. Клади ее в переметную. Заглянем к мастеру в дом – отдадим.
Но Рифмач сделал вид, что не слышит, он положил фигурку за пазуху, а когда снова запрыгнул в седло, вытащил и держал на луке, словно какого‑нибудь детеныша. Принца отчего‑то это раздражало – он хотел, чтобы Ронди наконец спрятал фигурку обратно… и в то же время жалел, что именно Рифмач обнаружил ее первой.
К дому мастера они приехали под вечер. Никто не спешил их встречать, на крыльце было пусто, лишь дрозд и коноплянка сидели на резных столбиках.
– По крайней мере, свет в окнах горит, – хмыкнул принц.
Спешившись, Ронди прежде всего опустил ласточку рядом с дроздом, а уж потом помог принцу стреножить и напоить коней. В доме наверняка слышали, как льется вода в поилку и как фыркают кони, но на крыльцо так никто и не вышел.
– Или нам здесь не рады, или… – Принц пожал плечами, постучался и отворил дверь.
Внутри было темно, только в камине плескалось жиденькое оранжевое пламя. За столом кто‑то сидел спиной ко входу. Кто‑то в темно‑красном плаще мастера дороги.
– Тише, – сказал человек за столом. – Они все спят – вымотались. Последние несколько дней им было не до сна.
Он сделал паузу, как будто собирался с силами.
– Если хотите есть – Ласточка оставила вам тут кое‑что. Садитесь.
Они подошли и сели. Просто были слишком изумлены, не знали, что еще им делать.
Король сильно похудел, лицо его обросло рыжей бородой, глаза запали. Обе руки были туго перемотаны… точнее, то, что осталось от рук.
– Посуду возьмите сами, – сказал король. – А венец подвиньте или уберите куда‑нибудь, чтобы не мешал.
– Вы сняли венец? – прошептал Ронди. – Но… это же значит…
– Там в кувшине – свежий компот, а в миске под полотенцем – пирожки с мясом. Очень вкусные.
– Отец… Было очень больно? И… как же ты теперь? – Принц спросил и смутился: глупые вопросы, и так ведь ясно.
– Самого худшего я не помню. – Он дернул плечом, как будто хотел сбросить плащ. – Единорог прилетел, и забрал, и каким‑то образом ухитрился не уронить меня по пути сюда. А дальше мной занялась Ласточка: смазала мазью, перебинтовала.
– Мы знаем… Вчера ночью нам приснился странный сон, один на двоих, – о том, что с тобой происходило в Темени. Вплоть до появления единорога…
– Но, – добавил Ронди, – если честно, мы решили, что вас больше не увидим. И потом, сон был слишком странным, в такое не сразу поверишь… даже здесь, после всего, что случилось.
Король жестом велел им приниматься за еду.
– Про сон я знаю. Не в подробностях, мне тогда было не до них. Но Стерх, когда записывал, бормотал себе под нос, порой довольно громко.
– «Записывал»?
– «Стерх»?
Король улыбнулся:
– Именно он. С тех самых пор, как мы втроем отправились к Темени, Стерх пришел в себя… более или менее. Он потребовал чернил, перо, бумагу – и работал с утра до ночи. Ласточка показала мне несколько страниц. Представь себе, он даже твой трюк с яблоками описал.
– О!.. – сказал принц. – Но как… то есть откуда он все это знал? Он ведь оставался здесь… и если он писал, значит, не спал и не мог… ну…
– Ясновидеть, – подсказал Рифмач.
Король откинулся на спинку трона и покачал головой:
– Не думаю, что эта история – из тех, в которых получаешь ответы на все вопросы. Но мне кажется, в какой‑то момент наш уподобившийся ребенку мудрец действительно вернулся к самым истокам. Помните, тогда, на привале, мы слышали птицу?
– Журавлиный крик?
– Да, Ронди. Я думаю, это был наш Стерх. Думаю, ему для того, чтобы перемещаться, не нужны костыли в виде вырезанных из трутовика фигурок.
– И что с нашей историей? – спросил принц. – С той, которую он записал. Она теперь станет частью «Книги Предчура»? Или новой «Книгой»?
Он отодвинул в сторону кружку и показал на венец:
– Что, в конце концов мне придется когда‑нибудь надеть его и совершить все то же самое? Если Стерх написал новую «Книгу», значит, он… как это говорил мастер? «Создал новую традицию»?
– Не когда‑нибудь, – спокойно ответил король. – Как только вы с Ронди вернетесь в столицу.
– Отец!.. Нет; прости, но… нет! Да ты ведь и сам понимаешь! Еще рано, я просто не готов. Стране – особенно сейчас – нужен умный, опытный правитель. Им нужен ты, а не я.
Пока принц говорил, все больше и больше сбиваясь, чувствуя, как нелепо звучат все его аргументы, на пороге соседней комнаты появился мастер дороги. Он тоже похудел и осунулся, но взгляд его был по‑прежнему цепким и властным.
Мастер прикрыл за собой дверь и встал у стола.
– Им нужен правитель, который по‑прежнему цел и невредим. А не калека. Это во‑первых. – Он поставил для себя еще один стул, взял с полки заготовку для птички – и снова начал вырезать. Казалось, руки мастера просто не могли оставаться без движения. – А во‑вторых, он и не доедет сейчас, просто не сможет. Ласточка приготовила отвар, для него и для Стерха. Этот отвар приглушает боль – да вот не навсегда.
– Но у вас же… – кашлянул Ронди, – у вас же ноги отросли.
– А у него – руки отрастут. Будет очень больно, и зуд такой – хоть на стенку лезь. Но если останется здесь и все вытерпит – непременно отрастут. А вот если уедет… – Мастер молча отсек лишнюю часть гриба и резко провел лезвием по краю стола, счищая крошки.
– Теперь это твоя история, – сказал бывший король.
И локтем пододвинул к сыну венец.
– Да ладно, – сказал Ронди преувеличенно бодрым тоном. Он уже переоделся после нечаянного ночного купания и делал вид, что ничего странного не случилось. – Ты ведь, когда думал, что его величества не стало… понимал же, что править придется тебе? Так что изменилось? Просто он жив – вот и все.
– Точно, – кивнул принц.
Объяснять, что тогда он вовсе об этом не думал, не хотелось. После бессонной ночи и насыщенного утра вообще не тянуло на дискуссии.