Следом, стоя у коренника на оглоблях, мчался Егор Кузнецов в рыжем пиджаке. Иван щелкал бичом, делая вид, что хочет достать девок в его санях. Те завизжали.
Невесту привезли в Мылки. Гольды заложили собак и катали молодых по озеру. Тунгус Афоня промчал их на оленях в длинной нарте, крытой ковром.
– Вот невесту катают, носят на руках, – приговаривала Агафья, – а потом по башке ее!
Иван подсел в кошевку, где рядом с молодыми сидела Дуняша.
– Гляди, дяденька, тебе Терешка Овчинников за нее ноги поломает, – сказала Татьяна.
На другой день гости разъезжались.
– Ладно, что священник был, а то на Амуре живут невенчанны, – говорил Бердышов. – Родится ребенок – и не крестят его. В Сибири бывает, что человек уж за бороду схватится, а его только крестить. Крестится и сразу тут же венчается. Заодно поп кадилом отмахает.
Прощаясь, Дуняша сказала про Илюшу Бормотова, что приглянулся.
– Только смотри не обмолвись! – предупредила она Таню.
– Влюби-ка его, черта…
– Ну, дяденька, приезжайте к тяте, – прощаясь с Бердышовым, сказала Дуняша.
– Летом на Горюн собираюсь! – ответил Иван.
– На Горюн по воде ехать – руки собьешь, – ответила девушка.
– Я не один, работников возьму.
– Гольды какие работники! – как бы безразлично отозвалась Дуняша и мельком глянула на стоявшего поблизости Илью. – Русских бы нанял. Там ведь вода сильная!
Илья в это время смотрел на нее и живо отвел взор.
– Я могу нанять и русских в работники! – оказал Иван, задетый за живое.
Дуня чему-то засмеялась и села в кошевку. Колокольцы зазвенели.
– Вот девка какая приезжала красивая, – говорила Илье про Дуняшу его мать, – статная, брови соболиные… А, сынок?
* * *
Заботы о хозяйстве и детях не заслонили от Натальи беспокойства молодой невестки.
– Сама знаю, как в чужой дом входить, – говорила она.
Наталья часто ласкала Таню, проводила с ней долгие часы в задушевных беседах. Желая отблагодарить за доброту, а отчасти из страха – наслышалась и в песнях и в разговорах, как мучают невесток, если те работают плохо, – Таня изо всех сил старалась помогать ей.
– Какая прилежная, – замечала старуха. – Чистотка!
Таня понемногу привыкала к новой жизни в чужой семье.
– Мы невесток не клюем, – говорила старуха Татьяне. – Не из-за чего. Не то что на старых местах. Меня смолоду чуть совсем не склевали. Я знаю бабью-то долю…
– Напраслина! Напраслина! – сердился дед.
– Ишь, старый, слышит, оказывается!
– Не забыл еще!.. – шепотом пересмеивалась с молодухой Наталья.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Егор оделся полегче: рыжие нагольные унты, короткий рыжий пиджак, подпоясался натрое мочальной веревкой, встал на старые лыжи, подшитые коровьей красной шкурой.
Рыжая шапка, светлая борода, рукавицы красной шерсти.
– Весь рыжий, только гольдов пугать, – оказал дед.
Егор взмахнул палкой, ринулся вперед, в глубокие снега. Румяный Васька весело помчался за ним. Егор взобрался на сопку, вздохнул вольно.
– Вот она, заветная сторонка! Студеная да ветреная. Зато воля дороже всего. Теперь свой хлеб есть. Со своим хлебом можно походить, поохотиться. А ну, Васька, айда!..
Васька слушал отца и запоминал. Он плохо помнил старое, но от отца не раз слыхал, что тут вольней, чем на старых местах, и это радовало мальчика. А самому Ваське тут по душе. Не то что в голодной дороге, где чуть не все клянчишь у чужих, своего нет…
Вечером, возвращаясь домой, Егор приметил куржу на дереве. На ветке настыл пар, навис косматый иней. В снегу между поваленных ветром и занесенных снегом деревьев – обледенелое отверстие. Лед вокруг с прожелтью, словно из норы дышит курильщик.
– Медвежья берлога! В ней медведь спит!
Васька стоял ни жив ни мертв.
Егор вернулся домой, рассказал отцу про берлогу. Старик вызвался идти на медведя.
– Рогатину сделай, – оказал он Егору.
Всю семью занимала предстоящая охота. Таня принимала в сборах участие. Она была озабочена так, словно сама шла на зверя. Настрого велела мальчишкам не рассказывать, куда мужики идут.
На крутом камне Таня заточила острие и насадила на рогатину. Это понравилось Кондрату.
– Дочь охотника знает, как надо.
– Гольдов бы с собой взяли, – сказала Наталья.
– Зачем нам гольды? – отвечал Егор. – Сами должны…
Дед с ружьем, а Егор с рогатиной поднялись по Додьге, добрались по склону горы к берлоге. Слабый пар курился из дыры.
– Там не один медведь, – сказал Кондрат.
Старик был весело серьезен. Голубые глаза его сверкали из-под косматых пегих бровей. Дома, на Каме, медвежья охота когда-то слыла лихой забавой. Кондрат смолоду хаживал на медведей и мерял силу и ловкость охотников по схваткам со зверями.
Дед заложил ход в берлогу толстым колом. Егор запустил вглубь острую жердь и кольнул спящего медведя. Зверь заревел. Егор подхватил его шестиной, как бы желая приподнять.
Медведь, ухватив жердь, потянул ее к себе, но Егор не дал. Зверь забушевал и вылез, вытолкнув грудью кол и разворотив глыбы снега.
– Медведица!..
Егор встал на обтоптанной площадке, укрепился и приготовил рогатину. Медведица повела мордой и скурносилась, словно людской запах изъедал ей ноздри. Они вздрагивали, обнажая желтые клыки и десну. Дед выстрелил. Медведица взревела и поднялась во весь рост. Егор увидел когти и ноздреватую, иссосанную добела ладонь. Он сильно ударил зверя рогатиной и сразу повалил.
Медведица заревела и забилась головой, словно чесала ухо о сугроб.
– А там еще кто-то есть, – оказал дед, кивая на берлогу.
Егор запустил шестину в лаз.
– Во всех углах пошарь, берлога большая.
Егор нащупал медвежат. Судя по тому, с какой силой вытолкнули они жердь и как ее искусали, медвежата были подросшие. Егор стал ворочать шестом, поддевая зверей, словно мешая в печи головешки. Медвежата злобно рычали, подбегали к отверстию, но на свет не лезли. Мужики заложили берлогу кольями и завалили буреломом, а сами пошли домой. Убитого зверя понесли на шесте.
– Медведь! – радостно воскликнула Таня, встретив охотников с добычей. Вспомнилось ей свое, родное: отец, дядя Спиридон и все тамбовские охотники, как, бывало, они из тайги медведя приносили.
Вечером Егор, дед, Федюшка и ребята приехали на Додьгу. Вместе с ними отправился Илья Бормотов. Коня с санями оставили под сопкой, а сами, хватаясь за корни и кусты, поднялись по мерзлой земле обрыва к берлоге. Опять тревожили, пугали медвежат, но выгнать не могли.
– Ну-ка, тятя, подержи меня, – попросил Егор отца.
Он скинул полушубок, присел, правой ногой уперся в колоду, а левую запустил в берлогу. Егор почувствовал, как медвежонок потащил ногу, и подхватил его ступней под зад. Мохнатый пегий звереныш выехал из берлоги верхом на Егоровой ноге. Он в страхе кинулся бежать, но увяз в глубоком снегу. Дед схватил его за уши и повалил.
– Ишь ты, прыткий!
У медвежонка была тонкая переносица, от этого казалось, что он собирался заплакать. Остромордый, черноглазый, он обиженно визжал и в то же время кидался и норовил ухватить за ноги каждого, кто подходил к нему.
– Шерсть-то дыбом!
За другим медвежонком полез в берлогу Илья Бормотов. Зверят связали. При общем смехе Егор надел им на лапы рукавицы. Медвежата боялись рукавиц, визжали, а маленький силился их скинуть.
– Чтобы не поморозили ладони, – сказал Егор. – Надо, надо тебе! – грозил он бойкому медвежонку. – Не балуй!..
Дедушка Кондрат и Егор потянули связанных зверей волоком, на веревках, вниз по горе.
– Вот она, медвежья-то забава! – толковал внукам Кондрат. – У нас на старых местах тоже так. Камские-то звери славились в старое время.
Федька поспешил вперед и схватил коня под уздцы. По крутой обледеневшей горе Егор пустил зверей скользом. Они ревели благим матом. С обрыва медвежата свалились в глубокий снег.
– Не убьются! Поди, звери, а не люди! – оказал дед.
Связанных медвежат уложили в сани. Саврасый храпел, поводил ушами и, едва Федька отпустил повод, шибкой рысью помчался вниз по Додьге. Дедушка держал вожжи. Федька, Егор и Петрован догнали сани и вскочили на ходу.
Васька не успел, отстал и, обиженный, брел пешком.
Вровень с санями за голой чащей прутьев по бугру катилось красное солнце. Вдруг тальники поредели, солнце выбежало на релку, стало больше, словно надулось.
С медвежьим ревом въехали в селение. У Ивана гостили охотники. Все высыпали на улицу.
– Надо клетку делать, – говорили гольды.
– У меня цепь есть, – сказал Егор. – Когда-то давно был у нас в Расее медвежонок. Мы цепь с собой привезли.
– Эй, Егорка, продай медведей, – просили гольды. Они гостили в эти дни у Бердышова.
Дети стали приставать к отцу, чтобы не убивать и не продавать зверей.
– Пусть у нас живут, – оказал Егор.
Пришел Улугу.
– Егорка, наша такой закон, – подговаривался он. – Медведя поймал – праздник делай.
Улугу первый друг Егора среди гольдов с тех пор, как мужик возвратил ему невод, а бабка лечила его жену. Гольду нравилось земледелие, и он сам собирался завести огород.
– Ты шибко большой, тяжелый, как на охоту ходил? – спрашивал он Кузнецова. – Однако, проваливался? Егорка, а где Расея, там зверь есть?
– Как же! В Расее много зверей. У нас медведицы на лесины залезают, – громко, как с глухим, говорил дед, – дикий мед достают.
– А зверя много, так пошто сюда ушли?
– Вот от зверя-то и ушли, – пошутил Егор.
И Улугу, покачав головой, повторил:
– От зверя ушли…
Пришел Барабанов. Он в новых катанках, бледноватый, с взлохмаченными рыжеватыми бровями. Лоб в поперечных морщинах, взор немножко жалкий, как бы жмурится Федор или изумляется все время, оттого и лоб морщит. Нос слегка вздернут, скулы стали поглаже, глядеть на щеки – раздобрел Федор, разъелся, но лоб худой, костистый, наглазницы выдаются, как и прежде, усы светлые, но тонкие, как обкусанные.
– А ты еще зарекался охотничать, – сказал Федор. – А вот, Егорша, потянуло и тебя.
– Тут жить – все надо уметь. Богатство наше – лес да река.
– Да гарь! – смеясь, оказала Наталья.
– Да, без своего-то хлебушка, – добавил Егор, – был я тут гость, а не хозяин.
– Вот ты рассуждай побольше, а люди станут золото добывать да копить… да скупать… Эх, куда мы! Вот уж Ванька-то… Он знает!
Егору кажется, что Федора не берет покой. Ум его в вечной тревоге. Ему все чего-то надо, чем-то он недоволен, на кого-то обижен, завидует, даже злится.
Между Егором и Федором вечный спор.
– Э, Егор!.. В скиты тебе надо… Жизни старой, конечно, тут не бывать. Только я тебе же добра хочу. Про справедливость не думай. Люди – волки! А ты сам себя огради, пока не поздно!
* * *
Илья Бормотов играл в избе с медвежатами.
Кузнецовские бабы сидели у печи и любовались смельчаком, который не побоялся полезть в берлогу.
– Сказать ему? – спросила с нетерпением Таня.
– Скажи! Скажи!
Таня поманила Илью.
– Понравилась тебе Дуня? Что молчишь? Я ведь знаю… Эх, ты! Она мне все уши про тебя прожужжала! А ты что? Два дня лупил зенки, а слова не сказал.
Новость эта как громом поразила Илью. Ему никогда и в голову бы не пришло, что такая красивая девушка, такая бойкая, удалая плясунья может заметить его. Он дрался, охотился, работал и никогда не думал, что кому-то может понравиться. Напротив, до сих пор его все лишь бранили да подсовывали работу потяжелее, зная, что он «все своротит».
– А ты не врешь? – спросил он Таню, не смея поверить.
Молодушка засмеялась и отбежала.
Слыша, что Татьяна о чем-то говорит с Натальей и прыскает со смеху, Илья ушел домой.
Он вспомнил, что на свадьбе Дуня действительно поглядывала на него. Он тогда сделал вид, что не обращает на нее внимания.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Айдамбо оглянулся. Он увидел желтый остров, снега на застывшем озере, релку, а на ней дома русского селения. На льду, близ родного острова, – синие колеи дороги.
«Сколько раз я по этой протоке на Додьгу нартами ездил! Там всегда Дельдику встречал, на нее любовался. Что-то она сейчас делает?»
– Ну, чего остановился? – хрипит Покпа. Старик тянет вместе с собаками нарту. – Иди вперед, прокладывай след, а то тяжело… Опять задумался!
«Никогда больше с отцом не пойду на охоту. На родной дом поглядеть не позволяет. Все время ругается», – с обидой подумал Айдамбо, оправдывая себя и забывая, что смотрел он не столько на родной дом, сколько на крышу Ваньки Бердышова.
Юный гольд замышлял поймать в тайге много соболей. Он считался лучшим охотником в Мылках, но теперь у него была особенная причина стараться: Иван обещал позволить свататься к Дельдике тому, кто добудет много мехов.
Через три дня тяжелого пути охотники добрались до своего балагана в вершине ключа. На другой день Айдамбо нашел тропку соболя.
«Зверь сегодня пробегал», – решил он.
Следы были по свежей пороше. Соболь скрылся под камни. Айдамбо обежал по тайге круг. След из этого круга не вышел – значит, соболь был где-то внутри его. Но россыпь, в которой он скрылся, была очень велика, и зверька не легко найти. Айдамбо потратил весь день, разыскивая на голых, обдутых ветром камнях какие-нибудь признаки его свежих следов.
Стемнело.
«Какая неудача!» – Айдамбо готов был заплакать с досады.
«Ну, ничего, – утешал он себя, возвратившись в балаган и ожидая отца, – еще только первый день охоты».
Он несколько успокоился.
После ужина у костра он достал деревянный гребень и принялся расчесывать косу.
Пришел Покпа. Старик принес прекрасного черного самца соболя и с оживлением стал рассказывать сыну, как его поймал.
– А ты опять чешешься? – заметил он распущенную косу. – Охотишься плохо, ленишься, а все чистишь себя. Соболя не убил, проглядел! На вшей охотиться пришел? Смотри, дурак, вот возьму убью тебя… Зачем бьешь вшей? Что, они мешают тебе?
– На охоту ходить хорошо, что ли, грязным? – слабо возражал сын.
– Я всю жизнь грязный живу, – ворчал Покпа, – и ничего!
Охота у старика была удачной. Он поел похлебки, и от сердца у него отлегло.
– Я знаю, почему ты чешешься! – добродушно сказал Покпа. – Ты, однако, жениться задумал. Уж ей скоро годы выйдут по русскому счету. Иван сказал, когда ей шестнадцать лет будет, тогда ее и отдаст. Раньше не отдаст.
Айдамбо заволновался и заерзал. Он не выносил, когда отец говорил о Дельдике.
– Кто про девок на охоте думает, тому удачи не бывает. А ты всегда плохо охотился, – дразнил его отец. Он был недоволен сыном, но не сердился, а хотел пронять его шутками. – Никогда соболей хорошо не ловил. Только вшей ловко поймать умеешь.
Айдамбо молчал.
– Зачем тебе она? Лучше грязную возьми, да свою. Надо свое любить! – И, подумав, старик добавил: – Она тебе все равно не достанется. Ты только поглядывать будешь, как она из русского умывальника моется. У нее женихов много. Русский парень есть…
От этих слов душа Айдамбо заныла. Ревность, горечь, обида охватили его. Он вскочил и стал браниться, но Покпа уже не слышал. Уставший старик откинулся на спину и уснул, широко раскинув руки, так что правая оказалась за балаганом, на трескучем морозе. Вскоре туда же сползла и голова. Жесткие волосы Покпы заиндевели, но спал он крепко и храпел. Сын втащил его в шалаш, уложил поудобней.
«Отец неправду говорит, он любит насмехаться. Будет и мне счастье, – мечтал Айдамбо, сидя у огня. – Я побольше соболей поймать постараюсь. Иван сказал: „Кто много пушнины привезет, тому ее отдам…“ Теперь только бы соболей».
Ночью Айдамбо готовился к охоте. Он шаманил, тихо ударяя в бубен, старался думать только о соболях. На заре парень ушел из балагана.
Долго бежал Айдамбо. Соболь ушел в нору, перед ней была поставлена сетка. Но у норы был другой выход. Айдамбо отыскал его и закрыл. Он выкурил соболя дымом, поймал и удавил.
«Еще дальше в горы пойду! К отцу не вернусь, – решил он. – Про Дельдику не думаю, про охоту думаю. Вот только не могу вспомнить, какое у нее лицо. Почему-то забыл. Дельдика, Дельдика, совсем не могу вспомнить лица твоего!»
Айдамбо помчался по тайге так быстро, что казалось, в спину ему подул попутный ветерок. Вдруг, заметив новую тропку соболя, охотник встал как вкопанный. И тут же шел другой след. Сразу два соболя! Какое счастье! Надо только взять!
Налево прошла самка, маленькая, уже немолодая, но еще сильная, по лапкам видно. Мягкая, пухлая самка – след так говорит. Значит, волос густой, черный. Это можно узнать тоже по следу. Сильный соболь прыгает быстро, крупным махом, шкура на нем густая. Такой обязательно окажется черным. Надо скорей охотиться!
А направо тянулись следы сухих костлявых лапок. Прошел длинный старый зверек с редкой шерстью. Это лысый старик. Какой толк от его рыжей шкуры!
Айдамбо побежал за быстрой самкой с пухлыми лапками. Он шел за ней весь день. Ночью он высек огонь, жег бересту и упрямо брел по снегу.
Утром тропка прервалась у дерева. Соболь был в беличьем гнезде в ветвях.
«Всегда по чужим гнездам лазает, белок убивает, рвет их в клочья. Всегда других зверьков жрет».
Айдамбо приготовил стрелу. Он постучал по дереву, желая напугать соболя, выгнать его из гнезда. Соболь не выходил. Рубить такую толстую лесину нечего было и думать. Дерево стояло на крутом склоне горы. Айдамбо забрался на косогор, стал вровень с гнездом и замер. Он терпеливо ждал. Мороз прихватывал щеки, стыли ноги, леденела отсыревшая одежда, но Айдамбо стоял, не шевелясь, с луком наготове.
Короткий день кончался. Солнце спускалось во мглу. Краснела тайга. Красное пламя разгоралось, как сияние, вокруг огромной сопки, видимой сквозь вершины лиственниц, за глубокой лесистой падью.
Вдруг соболь вылез и забегал по ветвям. Да, хорошая шкурка у него! Айдамбо выстрелил. Зверек злобно запищал – стрелка попала ему в живот. Соболь упал в сугроб, перевернулся, схватил стрелку зубами, вырвал ее и, кровавя след, мгновенно исчез.
«Какой соболь! – удивился Айдамбо. – Ловкий, как купец!»
Вскоре закат погас, еще до того сгустели тени, поднялась мгла, в тайге стало темно. Айдамбо переночевал в буревале, дрожа от стужи. На заре он снова шел по следу.
«Соболь идти не может, кровь пускает, волочит тело по снегу… только изредка прыгает».
Зверек залез в дупло ели. На этот раз Айдамбо подрубил и свалил дерево. Соболь не выходил. Охотник нащупал его в дупле. «Вот где притаился. Живой, теплый, дрожит». Айдамбо схватил зверька рукавицей и вытащил его. Он зажал пухлые задние лапки самки коленями, а за передние с силой вытянул всю тушку и, нащупав пальцами бьющееся сердце, оторвал его под шкуркой, чтобы не портить пушнины. Содрав шкурку, Айдамбо съел сырого соболя. Долго еще он бродил по тайге, ел дятлов, белок и соболей, спал в дуплах и под корнями деревьев, а иногда и совсем ночами не спал.
– Я знал, что ты не пропадешь, – говорил Покпа, когда сын вернулся в балаган. – Ты, мой парень, умный, не хуже меня охотишься: это я нарочно сказал, что ты ленивый. Я знал, что ты много соболей возьмешь. Когда злой, то лучше поймаешь… Теперь вижу – моя порода. А если торговать бы стал, как Писотькин сын Данда, я знал бы, что ты не мой сын… Убил бы тебя.
Старик выпросил у сына трех соболей и на радостях стал собираться домой, втайне надеясь хорошенько отдохнуть и погулять. Айдамбо решил охотиться до тех пор, пока не добудет много мехов, хотя бы пришлось жить в тайге до весны. Ему не хотелось отдавать Покпе трех соболей, но он пожалел отца и уступил.
– Я скоро обратно приду, – говорил старик. – Как продам соболей, сразу вернусь. Я недаром сегодня во сне видел, что пьяный напился.
Покпа живо собрался. Прощаясь с сыном, старик заплакал. Плакал и Айдамбо. Он горячо любил отца и привык с ним охотиться. Возвращаясь к балагану, он всегда знал, что отец ждет его. Теперь Айдамбо надолго оставался в одиночестве. Кроме него, на много дней пути кругом в тайге не было ни души.
Видя, что сын расчувствовался, Покпа попробовал выпросить у него еще двух соболей. Айдамбо утирал слезы, жалея отца, но соболей не дал.
– Ну, ладно, – согласился старик и ушел.
На другой день Айдамбо отыскал новый след. Крупный соболь прыгал широким махом, ставил обе лапки прямо – правую чуть впереди левой, все время одинаково. По следу Айдамбо видел, что соболь нрава спокойного, сильный, уверенный в себе. Шерсть у него пушистая, обильная, без пежин и пролысней, не то что у злых, неровно прыгающих зверьков, томимых болезнями и непомерной жадностью.
– Этого соболя мне обязательно отдайте, – молился Айдамбо духам.
Ельник, валежник, скалы, каменистые склоны, ключи, марь пробежал Айдамбо. Он шел легко и быстро, так же спокойно и уверенно, как соболь, словно брал с него пример. Крепкий, обдутый ветрами снег не успевал осесть, как легкие лыжи охотника проносились дальше, и только на крутых изгибах снежных волн появлялись трещины.
Лес редел. Деревья клонились во все стороны. Казалось, они падали в сугробы. Повсюду валялись в беспорядке заснеженные ели и лиственницы с высокими белыми шапками снега на корнях и по стволам. Чем выше поднимался Айдамбо, тем холодней и ветреней становилось. Но Айдамбо не мерз. В ожидании удачи тело его пылало и лютый морозный ветер не студил лица.
Соболь запутал след.
«Хитер, ловок, обманывает… Своим же следом обратно идет, потом опять вперед, потом петли делает. Трудно разобраться. Под камень, под валежины забирается, пролезает далеко. А соболь хороший, след тяжелый, чистый волос, ровный. Был бы плохой соболь, в следе кости было бы заметно, как у того, старого».
Айдамбо искал зверька в норах, в дуплах, расставлял самострелы на его путаных тропках. Он разыскивал новый, незастывший след, когда черный, гибкий, длиннотелый зверек вдруг выбежал и стал прямо против Айдамбо на громадном сваленном стволе. Соболь замер, горделиво подняв голову.
Замер и охотник.
«Что делать? Стрелять? Пока лук снимешь – убежит…»
Айдамбо хлопнул в ладоши и крикнул что было силы. Соболь испугался, громадным прыжком вскочил на дерево и умчался ввысь по стволу, так что слышно было, как царапали сухую кору его молодые острые когти.
Этого-то и надо было Айдамбо. Он нарочно закричал, чтобы загнать соболя повыше на дерево. Не уступая в быстроте соболю, он схватил лук и, мгновенно и метко прицелившись, пустил стрелу между редких голых ветвей. Он сбил зверька. Падая, соболь переломил хребет об острый сухой сук.
Вечером Айдамбр рассматривал свою добычу.
«Если бы ты знала, как я для тебя стараюсь, Дельдика! Сколько я хребтов и речек обегал!.. И еще неизвестно, сумею ли я принести эти шкурки? Не встретятся ли мне по дороге торговцы, не отберут ли все у меня? Не для них ли я стараюсь?»
Блестящая черная шкурка искрилась в его руках.
«Набить бы таких соболей, подарить Дельдике на шапку! Жаль отдавать купцам».
С мечтой о девушке Айдамбо уснул, опустив голову на шкурку соболя.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Старый Покпа был человеком неуживчивым. Он не ладил со своими односельчанами. Его дом в Мылках пустовал, а Покпа с семьей жил в фанзе, стоявшей далеко от стойбища, на острове, на берегу одной из бесчисленных, кишащих рыбой проток, что идут из Амура в озеро Мылку.
Возвратившись с охоты, Покпа захотел побывать в деревне. Он приехал в Мылки, чтобы показать соболей гольдским торговцам – Данде и Денгуре. Он рассчитывал набрать у них под меха вдоволь водки и разных товаров, но отдавать совсем этих соболей своим торговцам он не желал: «Лучше увезу их к Ваньке Бердышову». На всякий случай часть добытой пушнины старик оставил дома, в свайном амбарчике.
В Мылках Покпу встретил Гао. Торгаш жил в доме Улугу. Он зазвал Покпу, угощал его, подарил ему пачку табаку, иголку и цветную картинку, рассказал несколько забавных историй, хвалил за умение ловить соболей и напоил старика до бесчувствия.
Наутро Покпа поднялся с головной болью. Его соболя были у купца. Когда забрал их Гао, Покпа не помнил. Ехать дальше, к Бердышову, было незачем. Покпе было очень обидно, но он решил показать, что еще не совсем обманут.
– Ты думал, что все у меня забрал? – оказал он Гао. – Нет, у меня еще три соболя есть. Самые лучшие. И еще лиса есть. Тебе не достанутся.
Сколько было должников, столько тонких комбинаций придумывал Гао. Отношения его с гольдами были очень сложны: то он одарял их, то обирал, вводил в долги и вконец запутал всех так, что они иногда даже не могли понять ничего в расчетах.
Услыхав, что у Покпы еще меха есть, Гао сделался ласковым, подарил старику бутылку ханшина.
В этот день торгаш уехал в верхние стойбища. Покпа ходил пьяный по деревне, и грозил избить торгашей Денгуру, Данду и Писотьку за то, что они плохо торгуют, обманывают родичей. Зло удобней было сорвать на ком-нибудь из своих, чем на китайских купцах.
Тем временем Денгура послал за женой Покпы. Старуха приехала, грозила мужу палкой, кричала, дралась и увезла свирепого старика домой.
На другой день, под вечер, мохнатые собаки промчали купца Гао берегом озера вдоль дымящих фанз. Нарты быстро скользили, собаки стучали когтями по корке снега, залитого водой и помоями. Гао возвратился сверху из дальних стойбищ. Узнав, что Покпы нет в Мылках, он, не останавливаясь в стойбище, поспешил на протоку, туда, где стояла одинокая фанзушка старика.
Покпа встал перед торговцем на колени и кланялся ему. Потом он угощал торговца, пил его водку, рассказывал про охоту, но меха не показывал. Гао подарил ему трубку, а старухе серьги.
Между тем к Покпе из Мылок приехали сородичи с семьями. Всем хотелось посмотреть, какие соболя у старика и как их выторгует Гао.
Утром торговец попросил показать пушнину.
Покпа проснулся не в духе. Глаз его побагровел, старик угрюмо молчал.
– Чего-то Айдамбо из тайги не идет, – почесываясь и позевывая, молвил он, не глядя на торгаша.
Гао снова угостил старика вином.
Вдруг прибежали маленькие дети.
– Ченза едет, Ченза! – кричали они.
Покпа выскочил из дому. В дверь было видно, как он опустился на колено, когда мимо пробежала собачья упряжка и нарты остановились.
Покпа вошел вместе с Чензой. Это был пожилой китаец с проседью в черных усах.
– Вот у меня два купца. Кто меня лучше угостит, тому продам меха, – оказал Покпа. – У меня хорошие лисы. Красные-красные! И черные есть, сиводушки – всякие!
Торговцы любезно поздоровались, но поглядывали друг на друга с неприязнью. Покпа сходил за лисой. Она была хороша.
– Получше меня угощайте, оба старайтесь!
Чензу разбирало зло. «Зачем Гао сюда приехал?» – думал он.
Покпа заметил, что торгаши недовольны друг другом. Это был редкий случай, что купцы не поделили должника. «Нельзя этого упустить», – решил старик. Он принес соболей и стал дразнить ими лавочников.
– Это мой охотник. Зачем ты сюда явился? – спросил Ченза.
– Твой? – с насмешкой отозвался Гао.
Но он сдерживался. Гао был деловой человек и умел подавлять свои чувства. Он быстро заговорил по-китайски, предлагая действовать сообща, вместе обобрать Покпу и поделить меха или засчитать поровну их цену.
– Нет, это мой охотник! – упорствовал Ченза.
Хотя Гао был главой всех китайских торговцев по округе, председателем их общества, Ченза не захотел уступить. Был уговор, что Мылки принадлежат дому Гао, а все деревни выше Мылок остаются во владении дома братьев Янов, старшего из которых гольды называли Чензой.
«Мылки – богатейшее село, самое многолюдное. Что же еще надо этому Гао? Покпа выселился из Мылок и построил фанзу выше, на острове. Значит, Покпа мой», – полагал Ченза.
А сам Покпа только искал случая забрать товары в долг у любого купца.
– Негодяи и бездельники! Готовы жить на наш счет, – говорили про гольдов лавочники. – Мы, торговцы, – проводники всего нового, высшего и умного. От нас – знания! А они, дикари и воры, этого не понимают.
Торговцы заспорили, закричали.
– Ты заезжал в мои деревни! – с сердцем молвил Ченза.
– Да, я хотел скорей окупить меха, чтобы ничего не осталось русским. Этим я помогаю общему делу, а значит, и тебе.
Ченза был попроще Гао. Он с изумлением посмотрел на своего председателя, не понимая, как это может быть, что если Гао купит его меха и перебьет его торговлю, то это будет на пользу ему, Чензе.
– Я слишком глуп, чтобы понять твои рассуждения, – ответил он. – Но я знаю, что это мой должник.
– И мой!
– Будем ссориться и судиться!
Ченза в ярости подскочил и подхватил свою шелковую юбку, как бы показывая, что готов дать хорошего пинка сопернику.
– Хорошие соболя! Черные! – хвастался Покпа. – Торгаши ссорятся! Уже задирают юбки, – подмигивал он сородичам. – Смотрите, сейчас будут бить друг друга ногами.
– Я старшина! Я председатель! – восклицал Гао.
– А я пожилой человек. Надо уважать старших. Разве не знаешь, что предписывает закон и что сказали об этом великие мудрецы? Не забывай обычаев!
Между бранью оба торговца наперебой угощали старика.
– Покушай сладкого… Угости старуху… Выпей сам, – переводя дух, с нежностью говорил Гао.
– Ты сам тоже выпей, – отвечал Покпа. – И ты тоже, – обращался он к Чензе.