Хитрый одноглазый старик подумал: «Случай удобный! А что, если напоить купцов?»
– А еще у тебя есть копченое мясо в нарте, – бесцеремонно оказал он Чензе. – Тащи-ка его сюда. Да поживей!
Но пришел человек из Омми и рассказал, что там охотник Момэ поймал четыре выдры и что купец из отдаленной деревни едет туда. Торговцы засуетились.
– Скорей продавай мне меха, а то некогда, – попросил Ченза.
– Я тороплюсь, – сказал и Гао.
Старик схватил свои шкурки и выскочил из фанзы. Купцы, не желая уступать друг другу, кинулись за ним.
Покпа, который уже был пьян, шел к амбару и обеими руками прижимал лис и соболей к груди. Оба купца тянули его за рукава в разные стороны. Толпа мылкинцев потешалась у дверей.
– Мне продай, водки дам, никогда трезвый не будешь, – уговаривал Ченза.
– В моем амбаре ханшин можешь всегда ведром черпать! – кричал Гао на ухо гольду.
Чензу так и подмывало подраться со своим председателем.
Тут кто-то крикнул:
– Русский едет!
На берег поднялись нарты, запряженные разномастными собаками. Держась за палку между упряжкой и нартой, легко шел на лыжах плотный, рослый человек с румянцем в обе щеки. Шапка, воротник и грудь его побелели. Багровую щеку под ветром обметал иней, брови и ресницы были белы.
– Отбира-а-ают! – вдруг заплакал Покпа.
– Что тут за драка? – весело спросил русский.
– А, Ванька… Бердышов! – закричали торговцы. – Здравствуй.
– Здорово!
– Хао! Хао!
– Батьго! А ты куда? – обратился Иван к Покпе.
– В амбар пошел. Меха уношу! Два купца торгуют, цену не дают.
– Дай-ка я погляжу. Эх, какие хорошие меха! Почему же не дают цены? Вот эту крестовку ты где поймал? Однако, на Сихотэ, там такие лисы попадаются. Ну, пойдем обратно в дом. Давай я за тебя торговаться буду. Помогу тебе продать эти меха.
– Нет… Я лучше унесу. Им некогда, они торопятся.
– Ну, что за шутки! Пойдем!
Иван как бы по-дружески обнял старого гольда, потом поднял его и при всеобщем смехе понес в дом. Гао и Ченза, отступя сажень, шли за Бердышовым маленькими шажками и переглядывались.
– Ты не трусь, – говорил Иван, сидя на кане. – Не хочешь продавать – не надо. Я только посмотрю, какой на ней крест. Ну, паря, чудо! Лиса шибко хорошая, крест черный, с серебром. Только бока потерты, как будто в упряжи она ходила. Ты не на ней из тайги ехал? Не ее ли запрягал?
– Лиса в упряжке! – усмехнулся Покпа.
– Ну, так скажи, что тебе за нее давали?
– Черт их знает! Ничего не говорят. У них цены нет. Только водки, дабы дают, а потом, когда пьяный будешь и уснешь, все заберут и уедут.
– Неправда, неправда! – воскликнул Гао.
– Все врет, – подхватил Ченза. – Я давал хорошую цену.
– Сколько?
– Моя большо-о-ой ему цена давал!
– Моя еще больше, еще лучше… А тебе, Ванька, куда поехал?
Бердышов ехал в Хабаровку продавать меха.
– Не отдавай им этих соболей даром, – говорил он гольду. – Пусть цену назначат. Если бы мне соболей надо было, я бы тебе кучу денег отвалил за них.
– Моя есть цена! – воскликнул Гао.
– Наша тоже есть цена! – вторил Ченза.
– На рубли, ну-ка, сколько?
– Рубли – такой цена нету. Наша другой деньга.
– Как это «наша другой деньга»? – передразнил Бердышов. – Ты где, в России живешь?
Ченза стал смотреть в потолок, щурился и что-то бормотал, как бы ведя счет. И тут же объяснил, что перевести его на русский он никак не может, но цену все же дает он Покпе хорошую.
– Наша ему цена сказала, – утверждал Гао и тоже что-то забормотал по-своему.
– Ладно! Не хотите на деньги – не надо! Развязывай мешки, давай ему за эту крестовку пшена десять мерок.
– Что еще скажи! – насмешливо ответил Гао.
– Не хочешь?
– Такой цена нигде нету.
– Ну, если нету, тогда Ченза берет меха. Что ты даешь? – обратился Иван к черноусому торгашу.
– Моя ничего не жалей. Его – как свой братка родной… Его долг большой прошлый год не отдал.
– Однако, ты хочешь обмануть!
– Зачем обмануть! Напрасно! Тебе чего пришел? – вдруг загорячился Ченза. – Это наш должник, наша сам буду торговать. Пошел отсюда к черту! Зачем мешаешь?
Кривой Покпа стоял, слушал спор и делал вид, что ничего не понимает.
– Они обдурить тебя хотят. Это уж обман, а не торговля. Ну, последний раз, какая твоя цена? – спросил Иван у Чензы.
– Его знай. Наша свой расчет.
– Ну, значит, все! Не сговорились, паря, жалко.
Бердышов вдруг схватил Чензу за шиворот и с такой силой швырнул его, что торгаш вышиб лбом дверь и вылетел на улицу.
– Паря, торговля закончилась!
Гао обрадовался.
– Вот шибко хорошо! Его давно так надо! Ваня, наша тебе как братка. Знакома, знакома давно. Вместе гуляй. – Но тут же торгаш заметался, увидев, что Иван хочет схватить и его. – Наша не трогай, наша с тобой приятели!.. Братка-а-а!.. – завизжал он.
Гао ухватил свою лисью шапку, нагнувшись и разбежавшись, мелкими шажками проскользнул под рукой Ивана и кинулся в дверь. Он обрадовался, выскочив на солнце живым и невредимым.
– Прогнали обманщиков! – оказал Иван и засмеялся.
– О-хо-хо!.. – звонко залился Покпа и вдруг ударился в слезы. – Как ты ловко их гонял…
Он чесал больной глаз и размазывал слезы.
Иван пообещал погостить у Покпы. Старик побежал в амбар за остатками своих мехов. Торговцы в огромных шубах ходили около нарт и перебранивались. Завидя старика, они дружно плюнули вслед ему.
– Товары у русских отравлены! Умрешь! – крикнул Ченза. – Скоро опять приедет нойон и отрубит тебе голову.
Покпа пошел, потом повернулся.
– Вот тебе! – показал он дубину. – В эти сказки я не верю, и ты сам тоже.
Возвратившись в юрту, старик стал просить Ивана купить у него меха.
– Зачем мне! И так их много, еще не знаю, как до Хабаровки довезти.
– Врешь! Притворяешься! Ты – хитрый! Я знаю…
– Ей-богу!
Гольд испугался не на шутку. Ему стало досадно, что Иван прогнал купцов, но возвращать их было стыдно.
– Не на что покупать, – сказал Иван.
– А говорил «кучу денег дам»?
– Я сказал, если бы нужны были. Да я уж раздумал торговать…
– Ваня! – взмолился Покпа. Вся надежда была у него на Бердышова, а тому, оказывается, не нужны меха. – Ваня, отдам по дешевке.
Покпа долго уламывал Ивана.
– Ну, возьми даром! Потом отдашь! – плакал старик.
Наконец Иван согласился. Он как бы нехотя забрал лис и соболей.
«Хорошему человеку не жалко! – утешал себя Покпа. – Все же заступился! Конечно, за шкуры-то я ничего не получил. Но как он ловко Чензу!.. Иван и купец хороший, но дерется, как настоящий хунхуз».
ГЛАВА ПЯТАЯ
В стойбище Бельго вернулись с охоты мужчины.
Дымная и смрадная фанза Кальдуки Маленького залита светом. Сквозь цветную бумагу окон солнце светит на очаг с медной посудой: хачуха, глиняная китайская кадушка с синими и белыми полосами, обутки на деревянном гвозде, старенькая коротенькая шубейка со сверкающими пуговицами – все выглядит сегодня по-праздничному.
В такой день совсем не хочется думать, что в лавке запутаны все расчеты и что торговцы сживают тебя со свету. Сейчас хорошо бы вкусно пообедать. Поехать бы куда-нибудь в гости, где есть арака, к кому-нибудь, кто торгует, где есть пряники, свежая осетрина или жир с сохачьего пуза… Конечно, неплохо бы и просто раздобыть горсть буды, а то жрать совсем нечего. Кто все время голоден, тот знает, как приятно помечтать о еде.
Кальдука опять не добыл мехов.
«Чего поймал! Оказать стыдно – всего лишь одного соболя. Соболь маленький. Что за соболь! Купец скажет – крыса!»
За свою добычу Кальдука получил буды и овсянки, но в большой семье все живо съели.
Кальдука сидит на кане и тянет трубку.
– Табак, что ли, сырой? Почему огонь гаснет?.. Эй, Талака, Талака! – не сходя с кана, орет он.
Женщины возятся за дверью амбара. Жена Маленького, толстуха Майога, сегодня занялась уборкой. Кальдука больше не пойдет на охоту. «Хватит, – думает он, – все равно с охоты не разбогатеешь. Пусть дураки стараются. Сколько ни бегай по тайге, на купцов не напасешься». Кальдука велел жене уложить в амбар все свое охотничье имущество. «Что там теперь осталось? – с горечью думает Кальдука. – Одно старье! Торгаши все забрали. А какие хорошие были вещи!..»
– Эй, Талака, Талака-а-а! – изо всех сил, так что на шее жилы вздулись, орет Кальдука. Ему не хочется по пустякам подниматься, идти к дверям.
«Другой бы давно богатым стал: столько молоденьких дочерей было! Нет ловкости у меня в таких делах. Пойху, Ладо отдавал – ничего не нажил. Весь калым пошел торгашам. Но не беда! У меня еще есть девки. Правда, косую Исенку никто и даром не возьмет. Но зато Талака и Дельдика – это целое богатство. Особенно Дельдика! Жаль, что она у Ивана… Но она – моя дочь!»
Хотелось бы Кальдуке посидеть сейчас на солнышке, но он боится. Купец вчера вернулся… Младший брат Гао недавно пошел в деревню и может встретиться.
«Что за люди! Им все мало… В прошлом году отобрали котел. Он стоит сорок соболей. Это больше, чем Кальдука должен им за товары. Хорошо бы все это подсчитать…»
– Эй, Талака, Талака! Диди-и-и! – визжит Маленький. «Ее бы замуж отдать!»
В дверях появляются Одака и Талака. Они не расслышали толком, кого зовет старик. Одака – рослая, толстая, с заплывшими глазами. Она угрюмо смотрит исподлобья.
– Талака, иди сюда… Вот возьму палку… Кто трубку раскуривал?
Талака – невысокая девушка с полной грудью. У нее черные глазки и плоский нос, приплюснутый почти вровень с широкими красными щеками. Она берет отцовскую трубку, садится на корточки, раскуривает ее от уголька, жадно тянет в себя дым. Еле переводит дыхание, сплевывает, вытирает трубку полой халата и отдает отцу.
Кальдука молчит и курит. Талака ждет – понравится ли отцу, как она раскурила трубку. Она переминается с ноги на ногу. На ней обутки из желтой пупырчатой рыбьей кожи со щегольски загнутыми носами, набитыми травой. От этого нога и в бедной обуви выглядит изящно.
Талака хмурится и вопросительно поглядывает на отца.
– Ну что? – кривит она рот. Низким голосом Талака напоминает мать.
– Вот отдам тебя китайцам! – ворчит отец.
– Китайцам! – тихо, со злой усмешкой передразнивает отца девушка.
– Иди позови Удогу. Скажи, торгаш у горбатого сидит, я боюсь мимо идти… А ты, Одака, чего пришла? Не тебя звали! Какая ты стала услужливая! Где твоя лень?
Одако-толстуха – вдовая невестка Кальдуки, жена его погибшего сына, которую когда-то пинками прогнал Гао на виду у всего народа из своей фанзы.
Она все еще свежа. Лицо у нее грязное, волосы косматые, глаза маленькие, черные, румянец такой, что не заглушить, кажется, ни копотью от печки, у которой она возилась с утра, ни пылью из амбара, где сейчас идет уборка. Она не очень молодая, а выглядит как девка.
Одака в своем рваном синем халатике, из-под которого видны голые, красные от мороза колени, переминалась с ноги на ногу, словно что-то хотела сказать.
Вошла Майога.
– Одака нынче что-то веселая, – насмешливо сказал Кальдука. – Не так ленится!
– У Гао есть работник, – басит жена Маленького.
– Который у них с осени? Немолодой китаец? – встрепенулся Кальдука.
– Он спросил, как ее зовут.
– Не знает, какая она ленивая! Смотри, убью тебя, если будешь бегать к этому китайцу!
– Ну, он еще не старик, – отвечает Одака.
– Пусть купит, если хочет. Следи! – грозит Кальдука жене.
До сих пор Одаку, упрямую, неподвижную как камень, злую, ничем нельзя было пробрать. Мори голодом, бей – чего не захочет, она не сделает. А тут вдруг сама бежит на зов!..
– Одака, ступай наломай дров. Живо!..
* * *
В доме Удоги чисто и уютно. На горячем кане, укрывшись шубой, спит Савоська. Он живет то у Бердышова в Уральском, то у брата в Бельго.
Айога чистит рыбу, режет, раскладывает куски на бересте. На что ни взглянет Талака, во всем чувствует она достаток дядиной семьи. Кан, красноватый от обожженной глины, накрыт белыми камышовыми циновками. Край его укреплен блестящим красным деревом. Талака знает: китаец, недавно приехавший в эти места и живущий теперь в работниках у Гао, нашел это дерево в тайге, распилил его, выстрогал длинный брус, натер его до блеска и украсил им кан Удоги.
«Для дяди всегда люди старались, а над нашим отцом только смеются».
Стены в доме Удоги побелены, в углу иконы, на стенах русские картинки, а в рамс висит генерал, весь в золоте. Талака знает – это Муравьев. Дядя Гриша ездил с ним на баркасе, мерял воду.
«Я большая буду, замуж выйду, у меня в доме так же чисто будет, – думает Талака. – Икону повешу, известки достану, блох всех выведу. Будет чище, чем у Гришки. Как у русских будет, как у Анги».
Талака бывала у сестры в Уральском и видела, как живут русские.
– Что, Кальдука сам прийти не может? – спросил Удога.
– Он боится, – угрюмо басит Талака. Голос у нее перехватило. – Торговец у горбатого сидит… Иди к отцу, – сердито говорит она.
Айога издала какое-то раздраженное восклицание. Старик молчит. Талака думает, что дядина жена, наверное, опасается, как бы Кальдука опять не стал попрошайничать. Обидно за отца.
Вбежал Охе в теплой куртке китайского покроя и в ватных штанах. На его груди белый шелковый квадрат с золотым иероглифом. Эту новенькую, очень красивую курточку купила ему мать. На голове низенькая круглая шапочка с короткими полукруглыми ушами. Мальчик держит в руке по-весеннему багровый прут краснотала. Он ухватил Талаку за халат, потянул, показал ей новую игрушку. Савоська сделал ему «копиури». Это палочки и петля. Надо пропустить деревяшку через петлю и распутать веревочку.
Пришла толстая красавица Тадяна – бывшая жена Денгуры. Ее украл из Мылок смелый охотник Гапчи. Это та самая женщина, из-за которой враждовали два стойбища.
– Свекор и муж скоро с охоты придут, – заговорила она, – а муки нет лепешек испечь. Крысы все поели, – лукаво добавила она. – В лавку нельзя пойти, муж не велит бывать там.
Тадяна чуть заметно ухмыляется и косится на Удогу черными маслянистыми глазами. Айога знает, что все это соседка говорит нарочно. Пока муж на охоте, Тадяна распутничает с лавочниками.
Удога отложил наконечник стрелы, которую он точил, и поднялся.
– Уй, всё рыбу и рыбу едим! – капризно говорит Айога, как бы жалуясь на мужа. – В тайге сохатый лежит. Оленя убили, а сходить некому… Все сидят дома и Кальдуку жалеют.
Старик стал одеваться.
– Ой, как мяса охота!.. Чего Савоська все спит?.. Шли бы с ним в тайгу.
Удога и сам недоволен братом. В самом деле, Савоська все время лежит на канах, жалуется, будто бы грудь болит.
– Рыбу плохую ловит, калугу не поймал, мало на проруби сидит.
– Сама с ним говори, – отмахнулся Удога и ушел.
– Иди, чего тебе! – прикрикнула Айога на Талаку.
Жена старого Удоги, молодая женщина Айога, – разбитная хозяйка. Ее дом – полная чаша. Она верна мужу, но ей всегда любопытно послушать, что рассказывает красавица Тадяна о своих любовных похождениях.
Когда все ушли, женщины оживленно заговорили. Савоська зашевелился на кане. Он поднялся, уселся, долго кашлял и, наконец, выбранился. Айога подала старику чашку чумизы. Женщины с нетерпением поглядывали на него, желая, чтобы он поскорее наелся и ушел.
* * *
– Скажи, Удога, почему Гао не хотят сказать мне, сколько я должен? – сетовал Кальдука Маленький. – На улице вчера встретили, грозились.
Пришли старики гольды: Кирба, Офя и Хольчика. Они принесли с собой стегно сохатины и бутылку водки.
Маленький обрадовался.
Девки разрубили мясо и сварили похлебку. Кальдука поставил столик и чашечки. Он быстро захмелел, стал плакать и жаловаться на торговцев, что они рассказывают про его дочерей разные гадости, поэтому их никто не сватает.
– За это судить нужно! – молвил Удога, знавший русские законы. – Это клевета!
Водку выпили, похлебку съели, остатки отдали девкам. Они уселись в углу фанзы тесным кружком и хлебали молча, лишь изредка с сердцем перебраниваясь из-за кусков.
После обеда сутулый старик Офя достал колоду карт.
– Теперь поиграем! – сказал он. – Эх, жизнь хороша!..
Удога решил помочь Маленькому.
– Пойдем в лавку и поговорим обо всем толком.
– Боюсь туда идти, – виновато улыбаясь, зашептал Маленький и сложил на груди сухие кулачки. – Побьют.
– Побьют, зато все знать будешь, – сказал Кирба.
Всем надоела вечная тяжба Кальдуки с торговцами, и гости посмеивались над его бедами.
Удога и Кальдука пошли в лавку.
– Чего тебе? – встретил Маленького толстый Гао.
Отстранив рукой толстяка, Удога заговорил с Гао-старшим. Тот длинно объяснил, что долг Кальдуки очень велик.
Подвыпивший Маленький вдруг осмелел.
– Ты все врешь! – крикнул он. – Давай мне буды, риса… Котел сорок соболей стоит. Зачем котел забрал? Может, уж продал мой котел?
Гольды поспорили, но толку не добились.
В пылу гнева Гао снова наговорил Удоге обидных слов.
– Не думай, что ты важный человек… Я сам помогал русским! Мы с отцом отдали войскам Муравьева все запасы. Кормили хлебом голодающих солдат, шедших по льду. Я никогда не хвастаюсь! Мой отец Гао Цзо, и я его сын. Но я никогда не вспоминаю своих заслуг! Я – льготный! – неожиданно закричал он по-русски. – Я – льготный! Моя ничего не боится!
– Ну, погоди!.. – пригрозил ему Удога.
* * *
В фанзе Маленького шел оживленный картеж. Савоська сидел среди стариков и дребезжал старческим смешком. Кирба выигрывал и с силой хлестал картами по столику.
Никто не удивился, что Удога и Кальдука пришли ни с чем.
– Не побили тебя? – обратившись к Удоге, с горечью и насмешкой спросил Савоська. – Ты хотел показать, что можешь пойти в лавку и напугать торгашей. Нет, ты не Егорка!
Удоге сильно не нравились рассуждения брата.
«В Бельго люди глупые, – возвращаясь домой, думал он. – Не понимают, что я хотел для них же постараться, еще радуется, что торговцы меня обидели. Даже брат оскорбил меня!»
Поздно ночью явился домой Савоська. Он был вдребезги пьян.
– Иди завтра в тайгу за мясом, – сказал Удога.
– Сам иди! – пьяно крикнул Савоська. – Тебя и так всегда кормлю, мясо и рыбу добываю, а ты мне всего жалеешь. Я не ленюсь, ты знаешь, но мне обидно… – Савоська всхлипнул, горькие мысли пришли ему в голову. – Я из-за тебя всю жизнь погубил! – вдруг закричал он и стал рвать на себе одежду.
Испуганная Айога выглянула из-под одеяла.
– Уходи! Уходи из дому! Ступай к Кальдуке, – вскочил Удога и толкнул брата с кана.
– Убью тебя!.. – дико заорал Савоська, выхватывая нож.
Удога схватил брата за руку, вырвал нож, поволок Савоську к двери. Тот захрипел, глаза его выкатились в ужасе. Удога вытолкнул его из дому.
– Как дрались, меня напугали! – плакала Айога.
– Тебе не жалко, что я брата бил! Тебе себя жалко, что напугалась, – с обидой ответил ей Удога.
Наутро он сам отправился в тайгу за мясом. Вчерашняя злость прошла. По хребту, на красной заре восхода, чернели узорчатые лиственницы. С горы Удога поглядел вниз. В синих снегах из крохотной фанзы Савоськи курился дым.
«Брат не спит, топит», – подумал старик, и ему стало жалко Савоську. Он вспомнил, каким смельчаком был его брат смолоду, как служил он у Невельского, как еще прежде вместе подняли они восстание против маньчжур. «Какие мечты тогда у нас были!.. И вот теперь трудная жизнь сломала обоих. Раньше мы врагов били, а теперь друг друга. Проклятые торгаши! Это все из-за них. Они несут разврат в наши семьи, из-за них столько раздоров… Да и мы тоже хороши!»
Удога крикнул и, взявшись за дужку, повернул нарты.
Вожак понял его окрик, повернулся и увлек всю упряжку в сторону. Застучали полозья, собаки быстро побежали в тайгу.
* * *
Кальдука узнал о ссоре братьев. Майога послала Талаку проведать старика. У Савоськи на задах стойбища была фанзушка, он ютился в ней во время размолвок с братом.
Дырявая дверь обмерзла и закрывалась неплотно. Талака принесла дров и затопила печку. Взошло солнце, когда Савоська проснулся от стука. Талака, сидя на корточках, камнем сбивала лед с двери.
Савоська вспомнил вчерашнюю ссору с братом. Ночью со стыда он не решился пойти к сородичам.
– Иди к нам, – сказала девушка. – Кирба еще мяса принес.
Под вечер Савоська опять сидел у Кальдуки на канах, окруженный девками, и рассказывал сказки. Сойпака, Одака, косая Исенка и девчонки-соседки покатывались со смеху.
Вдруг к дому подкатили широкие нарты, запряженные десятком белых, рослых, как на подбор, псов.
В фанзу вбежал испуганный Кальдука.
– Что такое? – всполошились все.
– Писотька ко мне приехал! Денгура!
В фанзу вошли мылкинские богачи – Писотька Бельды и Денгура. Бывший староста явился в пышной шубе.
– Богатые старики приехали! – передавалась весть из дома в дом, по всей деревне.
– На белых собаках!
Все догадывались, какое может быть у богатых дело к Кальдуке.
В доме Маленького набралось полно народу.
– Знаменитый человек! – восклицал Писотька, хлопая Денгуру по плечу. – По всей земле славится!
Семидесятилетний старик Денгура – высокий, худой, носатый, в шубе, крытой шелком. У него совершенно лысая голова, острая, как дыня, лицо красное и тощее. В больших ушах Денгуры – серебряные серьги.
Писотька мал ростом, проворен, как хорек, у него плоское желтое лицо, колючие глаза, седые брови и седая бороденка лопатой.
– Помощь мне давай, – говорил Кальдуке старик Денгура.
– Скажи, что надо.
– Нет, сначала поклянись, что не откажешь.
Все уселись.
– Когда старик на девчонке женится, сразу станет как молодой, – весело говорил Писотька.
Он достал пачку покупного табаку, развалил ее и принялся угощать хозяина.
– У тебя дочь красивая, которая у русских живет. Ты поскорей ее замуж отдавай… Знаешь, русские какие поганые…
Сваты выставляют водку и угощения. Переговоры в разгаре. Все возбуждены. Лица вспотели, глаза сверкают.
«Плохо только, что Савоська тут!» – думает Денгура.
Савоська сидит в углу темнее тучи и молчит.
«Чему радоваться? – думает он. – Денгура – старик страшный, больной. Разве можно красавицу Дельдику отдать такому? Дурак Кальдука – доволен. И как ему не жалко ребенка!..»
– Моя младшую дочь многие сватают, – бойко говорит Маленький, с наслаждением уплетая привезенные сладости.
«Теперь я разбогатею», – мечтает он.
– Чем невеста моложе, тем дороже, – шамкает горбатый Бата.
Все рады. Всем опостылела бедность Маленького.
– Когда девчонка молоденькая за старика выйдет, муж для нее ничего не пожалеет, – быстро отвечает Писотька.
– Меня совсем маленькой замуж первый раз отдали, – басит Майога. – Мужик был здоровый, не такой, как Кальдука. – Она улыбается. Ее глазки скрываются в буграх жира. Теперь те далекие события, когда-то ужасные и постыдные, представляются ей забавными и не стоящими страданий. – Муж крепкий был, не старик… Потом все ничего, – ухмыляется она.
Дверь распахнулась. Из темноты появился торговец Гао в мохнатой шапке. Шепот изумления пробежал по канам. Головы стали клониться.
Гао повел разговор со сватами, держа сторону Кальдуки. Он радовался, что к Маленькому приехали сваты.
«Я помогу получить за девушку богатые подарки, – рассуждал он. – После свадьбы получим с Кальдуки все долги».
Гольды, слушая Гао, были в восторге.
– Какой он умный! – шептала на ухо Айоге красавица Тадяна. – Вот умные люди! Они очень умны!..
Денгура велел лавочнику принести для Кальдуки круп и вина.
– Еще принеси материи на платья… Кальдуке на куртку. И дочерям на халаты… – Денгура оглядел всех дочерей Маленького.
Некрасивая, но рослая и здоровая девка, косая Исенка с трепетом и ожиданием смотрела на гостя.
«А мне? Будет ли мне подарок? Если косая, то уж и не человек?»
Денгура, казалось, понял ее. Он знал, что подарком уродливому ребенку больше всего угодишь родителям. У Денгуры самого была больная дочь, он любил ее больше других детей.
– А косой Исенке принеси материи на два платья… И еще дай ей конфетку. Я у тебя конфетку покупаю. Сколько стоит?
Косая вспыхнула. Такой щедрости она не ожидала.
– Ах, какой хороший!.. – басом вскрикнула Майога.
Даже толстой, ленивой Одаке, вдовой невестке Маленького, и той Денгура купил грубой дабы. Денгура знал, что она ест за троих, работать не любит, что Кальдука рад бы ее спровадить.
Торговцы принесли покупки, и Денгура сейчас же расплатился. Вся семья пришла в восторг, больше всех радовалась косая Исенка.
– Ах, какой дядя хороший! – басом, как и мать, воскликнула она и обняла Денгуру так крепко, что старик смутился.
Савоська долго слушал и молчал. «Человеком торгуют, как собаку продают», – подумал он. Старик смачно плюнул и, выругавшись по-русски, ушел, хлопнув дверью.
«Я напрасно вчера Улугу обидел, – подумал он, – ведь мы с ним не раз богатых маньчжур укрощали. А вчера я не помог ему». Старик решил идти за подмогой в Уральское.
Когда Маленький прислал за ним, дверь Савоськиной фанзы оказалась подпертой колом. Талака вернулась домой грустная, сказала, что дядя ушел.
– Дельдику жалеет! – смеялся Офя.
– Чего ее жалеть? – бормотал скрюченный Пагода.
Кальдука соглашался отдать дочь в Мылки. «Но как ее у Ивана забрать?» – думал он.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Широкие лыжи, подбитые шерстью, волочились за Савоськой по снегу на длинных веревочках. За плечами у старика – лук и ружье, сбоку – нож и колчан со стрелами. Савоська идет к Бердышову.
«Хотя я и старый и меня никто не слушает, но я не переменился, все тем же Чумбокой остался, и об меня еще зубы обломаете, как и в прежние годы! Но неужели Ванька согласится отдать Дельдику? – думал он. – Быть не может! Нет, однако, не отдаст».
К полудню старик добрел до Додьги. Бердышова дома не было, он уехал в Хабаровку. Савоська погостил у Анги, поговорил с Дельдикой, но про то, что делается в Бельго, никому не сказал ни слова. Потом пошел к Федору, с которым водил дружбу с тех пор, как вместе охотились.
– Живи у меня! Оставайся за своего, – уговаривал Савоську Барабанов, услыхав про его ссору с братом. – Что там у вас вышло? Рассказывай, как ссорились…
Барабанов звал гольда на охоту, но тот жаловался, что у него грудь болит, говорил, не стоит идти, надо немного подождать. В Уральском старик целыми днями либо играл с дочерью Ивана, либо проводил время с ребятишками переселенцев. Он учил их делать ловушки, луки, западни. В воскресенье с утра, собравшись в избе Барабанова, ребятишки заставили Савоську рассказывать сказки.
– Дядя, дядя! Про лису, – теребили его дети.
Старик оглядел белобрысых русских ребятишек. Он любил детей и хотел бы иметь своих, но жизнь его так сложилась, что у него никогда их не было.
– Ну, иди сюда. Так, кругом садись. Одна компания будет, – говорил старик.
Дети засмеялись, сдвинули табуретки и притихли. Они смотрели на гольда с восхищением.
Старик набил трубку и поджал под себя ноги. Федор и Агафья уселись на лавку рядом. Улыбки появились на их лицах.
– Тебе кто там? – вдруг спросил старик маленького Сеньку Бормотова.
У парнишки за пазухой кто-то шевелился.
– Ушкан, – ответил мальчик и распахнулся.
Под кафтаном сидел заяц. Дети радостно засмеялись. Заяц забился, раздвоенная губа его задрожала.
– Тебе где взял ушкана? – удивился гольд.
– Илюшка на петлю поймал.
Ребята стали дразнить зайца, дергать его, щипать. Савоська отнял зайца, прикрыл его рукавом и что-то тихо пошептал. Заяц успокоился.
– Его смирный. Самый смирный, он сам всего боится, – молвил старик. – Если человек всего боится, мы скажем: заяц.
– Дядя, а ты что ему сказал?
– Сказал, что обижать никто не будет, тут хорошо. Надо его пускать в тайгу, пусть он домой идет… Ну, слушайте…
Один охотник охотиться пошел, – начал Савоська сказку. – Далеко пошел. На нартах таскал жир. Много жира. Кеори взял – это калужьи жабры, тут вот, – показал Савоська за уши. – Вот идет на охоту по речке. Наши всегда речкой ходят… Откуда-то взялась – идет лиса. Встретились. Лиса говорит: «Здравствуй, дядя!» – «Здравствуй». – «Ты куда?» – «На охоту пошел». Ну, лиса говорит: «Давай буду маленько помогать. У тебя собак мало, меня запрягай, вместе на охоту пойдем. Буду нарты таскать». Старик думает: «Ладно!» Надел ей хомут. Лиса идет заместо собачки. Вдруг охотник след нашел – выдра ходила. Выдра в воде живет. Смотрит – маленечко подальше дырка, как прорубь, пропарина, там выдра лазает. А лиса ноги туда уронила, как будто упала. Только задние ноги уронила. «Ой-ой! – орет. – Ноги сломала… Ой-ой! Ходить не могу, в нарты меня посади». Старик посадил ее в нарты посередке.
«Ой-ой! – лиса кричит. – Дядя, дядя! Ноги больные, тут худо сидеть, там лучше посади, где жир и калужьи жабры, там помягче». Старик ее посадил, спрашивает: «Ничего?» – «Маленечко лучше…»