Мы сейчас вступаем в эпоху исторического перехода, который значительно изменит наше представление о себе, притом на самых разных уровнях. Такое ускоряющееся развитие бросает нам серьезный вызов. В этом историческом контексте важнейшим является вопрос о том, возможна ли (мыслима ли хотя бы) «светская духовность». Можно ли обрести такое современное и духовное самосознание, которое учитывает измененные исторические условия и желание (важное не только для профессиональных философов) сохранить при этом интеллектуальную честность?
Во внешнем мире изменения климата представляют собой новый, беспрецедентный вызов человечеству в целом. Сейчас, когда я пишу эти слова, эта объективная опасность едва заметна. Но мы сегодня наверняка знаем, что даже при самом благоприятном сценарии она продлится на многие столетия. Что-то все же изменилось: в отношении климата оптимизм уже не сочетается с интеллектуальной честностью. Если открыто и трезво взглянуть на физические, психологические и политические факты, то все указывает на вывод, что человечество не сможет справиться с этим вызовом, осознавая всю тяжесть ситуации и смотря на нее открытыми глазами. Самое рациональное допущение сейчас состоит в том, что в ближайшие десятилетия и столетия изменение климата станет неконтролируемым и катастрофическим. Население планеты все еще живет отчасти в неведении, отчасти в самообмане и сознательном замалчивании фактов, а во многих странах такое положение еще и активно поддерживается государством. В смысле интеллектуального вызова человечеству нарастающая угроза самопроизвольного глобального потепления явно превосходит когнитивные и эмоциональные возможности нашего вида. С другой стороны, на нас надвигается первый глобальный кризис, который будет переживаться всеми людьми одновременно и в едином медиапространстве, и в то время, как мы будем наблюдать за его разворачиванием, он постепенно изменит наше собственное представление о себе, концепцию, составленную человечеством о себе как о целом. Я предсказываю, что в ближайшие десятилетия мы во все возрастающей степени станем воспринимать себя как проигравших. Мы будем ощущать себя существами, которые коллективно и упрямо поступают наперекор знанию, которые даже под большим давлением времени не способны, по психологическим причинам, действовать совместно и эффективно и реализовать необходимый процесс формирования политической воли. Коллективное самовосприятие вида Homo sapiens все больше будет сводиться к образу существ, застрявших в сложном механизме самообмана и ставших жертвами собственного поведения. Это будет образ класса развившихся естественным путем когнитивных систем, которые из-за своей когнитивной структуры неспособны адекватно реагировать на некоторые вызовы — даже если интеллектуально способны постичь ожидаемые последствия и даже если, к тому же, они вполне ясно и отчетливо осознанно переживают этот самый факт.
Наше классическое понимание достоинства говорит, что следует уважать все человечество в целом — не только других, но и себя. Очень скоро уважать поведение человечества в целом станет невозможным. Историческая новизна этого факта в том, что перед изменением климата пасует этически и интеллектуально человеческий род в целом. Мы не уважаем тех людей и животных, которые будут жить на этой планете после нас: мы сознательно отказываемся признавать в них мыслящих существ, имеющих свои цели и способных страдать. И все труднее будет всерьез принимать как мыслящих существ себя, поскольку мы сознательно игнорировали важные факты и организовали себе самообман на государственном уровне. Достоинство — это отношение между индивидуумом или группой и сообществом всех мыслящих существ, способных страдать, в особенности еще не рожденных людей и животных, которые будут существовать на планете в будущем. Наше нынешнее поведение глубоко недостойно, поскольку причиняет огромный долговременный вред этому сообществу, радикально снижая, например, качество жизни, а также реальную свободу действий будущих сознающих существ. Но представитель вида, намеренно совершающего неэтичные и безрассудные поступки, не может уважать этот вид в себе. Для немногих, кто это сознает, возникает новая проблема. Как человек может сохранить уважение к себе в то время, когда все человечество в целом утратило достоинство?
В то же время наше научно-философское представление о себе основательно углубляется. Наши теории о себе и особенно о своем сознании изменяются. Выше я называл этот второй, происходящий одновременно процесс «натуралистическим поворотом в представлении о человечестве»: генетика и когнитивная нейронаука, эволюционная психология и современная философия разума сумели выработать для нас новый образ самих себя, все более подробное теоретическое понимание глубинных структур нашего сознания, его нейронных основ и биологической истории. Волей-неволей мы начинаем рассматривать свои психические способности как природные характеристики биологического происхождения, как свойства, объяснимые научными методами, в принципе контролируемые технически и, может быть, переносимые даже на небиологического носителя. Ясно, что и это обстоятельство бросает человечеству в целом интеллектуальный вызов. Субъективно многие могут воспринимать его как новую угрозу, потенциальное оскорбление и, по выражению Фрейда, нарциссическую рану, опасную для цельности нашего внутреннего мира. Пока еще неясно, открывает ли такой новый научный взгляд неизведанные возможности, поможет ли он нам со временем в решении объективных проблем внешнего мира. Однако, учитывая глобальный масштаб вызова, это кажется невероятным. Неясно также, существует ли скрытая, внутренняя связь между двумя масштабными интеллектуальными вызовами человечеству: быть может, эта связь состоит в единой, объединенной стратегии поиска верных ответов на уровне коллективного действия или хотя бы в выработке личной этической позиции, которая станет опорой индивидууму, даже если человечество в целом проиграет.
В конце этой книги я говорил о том, что в начавшемся историческом переходе самым серьезным вызовом теории может стать следующий вопрос: «Возможно ли, и каким образом, примирить в новой ситуации интеллектуальную честность и духовность?» Вскоре после выхода книги эта мысль вызвала огромный интерес. Нижеследующий очерк, включенный в переработанное и несколько расширенное немецкое издание 2014 года, может считаться эпилогом к «Тоннелю эго», как пояснительное послесловие, а может быть, и как начальный пункт совершенно нового направления мысли, тема нового разговора. В то же время это первое письменное резюме главной идеи публичной лекции, которую я прочитал в Берлине 27 ноября 2010 года, в конце междисциплинарной конференции на тему «Медитация и наука». Расшифровка и видеозапись этой лекции уже есть в Интернете1.
В первой части этого очерка я вкратце обсуждаю, что может означать сегодня понятие «духовность». Во второй части я привлекаю внимание читателя к концепции «интеллектуальной честности». После этого прояснения терминов я в третьей части поднимаю вопрос о том, существует ли внутренняя концептуальная связь между духовностью и строго рационалистическим, научным мировоззрением. Поскольку вопрос этот касается нас всех, я решил сформулировать дальнейшие рассуждения, по возможности, просто и доступно. Но хотелось бы с самого начала указать, что ради простоты приходится кое-чем поступиться. Дальнейшие размышления не соответствуют уровню академической философии как в историческом, так и в систематическом плане. Например, концепция духовности в философии и теологии имеет многовековую историю, а мои беглые замечания на тему интеллектуальной честности не только игнорируют историческое понимание, но и концептуально куда более поверхностны, чем уровень анализа, предлагаемый современной философией сознания и эпистемологией. Для читателя, который хотел бы глубже проникнуть в теоретические дискуссии, я включил в сноски указатель научной литературы, с которой можно начать. Но, работая над этим очерком, я надеялся, что даже не слишком мощный и тонкий инструмент поможет отыскать ту точку, которая в конечном счете окажется по-настоящему важной.
Как я уже указывал вначале, в следующие десятилетия и века человечеству придется пройти через серьезное экологическое «бутылочное горлышко», причем узким местом окажется понимание себя как вида мыслящих существ. В специфическом контексте этого переходного исторического периода первоочередную важность приобретут следующие вопросы: может ли существовать вполне светская форма духовности? Или сама эта идея некогерентна — при ближайшем рассмотрении не описываема в осмысленных терминах без впадения в явные противоречия? Эта философская проблема, которая заключается в вопросе о внутренней структуре, условиях, при которых возможна внерелигиозная форма духовности, настолько интересна и для многих приобрела такое значение, что подходить к ней следует очень осторожно и малыми шагами. Поэтому в следующих трех разделах я хочу задать три совсем простых вопроса. Что такое духовность? Что именно понимают под интеллектуальной честностью? А также существует ли внутренняя связь между этими двумя позициями в мире и в нашем сознании?
Что такое духовность?
Хотя это не строгий философский текст, я все же постараюсь защитить три следующих тезиса:
1. Противоположностью религии является не наука, а духовность.
2. Этический принцип интеллектуальной честности можно рассматривать как частный случай духовности.
3. Научность и духовность в своих чистейших формах возникают из одной и той же основной нормативной идеи.
Доказательства в пользу каждого из трех тезисов будут постепенно развиваться по ходу этого очерка, как будут развиваться и предварительные ответы на три наших первых вопроса — и, надеюсь, новая точка зрения на глубочайшую проблему, лежащую в их основании.
Обратимся пока к концепции духовности. Есть ли в ней что-то вроде логической основы, суть духовного мировоззрения? В истории западной философии латинский термин spiritualitas имел три основных значения2. В первом значении это культурное и юридическое определение, относящееся ко всему spiritualia в противоположность временным заведениям, или temporalia. Соответственно, spiritualia — это церковные службы, причастие, юрисдикция, места поклонения и культовые объекты, церковнослужители и лица, принадлежащие к церковным орденам. Второе значение — это старинная концепция религиозной духовности, относящаяся к различным аспектам религиозной жизни и противопоставленная carnalitas, то есть «плотскому». Третье, философское, значение духовного обозначает существование и пути познания нематериального. Здесь ему противопоставляются corporalitas и materialitas (телесное и материальное). Впрочем, я не стану глубоко вдаваться в историю, а хотел бы поинтересоваться, какое понимание этого слова разделяют многие представители западного мира, которые сегодня называют себя духовными. Любопытно, что после Второй мировой войны в странах Запада возникла своего рода духовная контркультура, представители которой практиковали духовность, далекую от церкви и религиозных организаций. Ныне самая распространенная ее форма — это, вероятно, осознанные медитации или медитации прозрения по классической буддистской традиции випассаны. Этот вид медитации изначально почти нейтрален касательно мировоззрения, но существует и полностью секуляризированная версия — так называемое «основанное на осознанности снижение стресса» (mindfulness-based stress reduction или MBSR) 3. Кроме нее существует бессчетное множество других форм медитации, часто включающих движение, — таких как выросшая из индуистской практики йога, духовные боевые искусства, подобные китайскому «бою с тенью» тайцзицюань, или медитация на ходу кинхин, практикуемая в некоторых школах дзен. Существуют и не столь древние духовные упражнения из христианства, например по св. Игнатию. Для многих из этих практик характерна идея, что регулярное и точное формальное исполнение служит основой постепенного преображения в повседневной жизни. Итак, у нас есть первая характеристика определения: наиболее современные, живые формы духовности являются не столько теорией, сколько практиками, с конкретными формами внутренней деятельности, речь не идет о благочестии или догмах той или иной веры.
Таким образом, духовность оказывается характеристикой, определенным качеством внутренней деятельности. Но где носитель этого качества? Кто-то ответит, например, что духовность — это свойство некоего класса состояний сознания, в частности медитативных состояний. Однако духовный опыт не нацелен лишь на сознание как таковое, а направлен также на его телесную основу, на субъективную, внутреннюю сторону того, что в современной философии сознания называется «телесностью» или «заземленностью»4. Цель медитации — это всегда личность как целое. Поэтому я хотел бы ввести понятие духовности как свойства всей личности, как специфическую эпистемическую установку. Что это означает? Эпистема (ἐπιστήμη) — это греческое слово, обозначающее знание, науку, прозрение; «эпистемология» представляет собой одну из важнейших дисциплин академической философии, а именно — это теория познания, приобретения истинных убеждений и надежных форм самопознания. (Это прямой перевод немецкого слова Erkenntnistheorie, буквально означающего теорию познания.) Установка — это то, чем может обладать личность, когда направлена на что-то, например, когда хочет достичь желанной цели. Можно сказать, что когда личность обладает эпистемической установкой, то она направлена на определенную цель, а именно на приобретение знаний, то есть речь идет об определенной форме знания.
Духовность представляет собой, по сути, эпистемическую установку. Духовный человек желает не верить, а знать. Духовность явно направлена на те формы самопознания, которые основаны на опыте, связаны с внутренним вниманием, телесными переживаниями и систематической выработкой некоторых измененных состояний сознания, но следующий шаг уже оказывается более трудным. В разговоре с людьми, погруженными в духовные практики, например давно практикующими випассану или дзен, быстро выясняется, что предмет и эпистемические цели этой области знания, как и искомые ею объекты знания, невозможно отчетливо и определенно сформулировать. Эти цели частично совпадают с теми, которые преследуют религия, традиционная метафизика, и особенно мистика. В них часто присутствует «идеал спасения»: некоторые называют его «освобождением», другие — «просветлением». Искомый род знаний описывается обычно как очень специфическая форма самопознания, не только ведущая к освобождению, но и рефлексивно направленная на собственное сознание практикующего. Грубо говоря, целью духовной практики является сознание как таковое, к которому подходят путем растворения структуры субъект-объект и выхода за пределы индивидуальной перспективы от первого лица5. Эту цель часто связывают с систематической культивацией определенных измененных состояний сознания. Читая литературу по теме, быстро понимаешь, что о возможности обучить методам и техникам духовных практик, о существовании систематического способа достижения такого знания веками спорили представители разных духовных традиций. В настоящем задают все те же классические вопросы: является ли медитация примером духовной практики, методом? Или она требует как раз отказа от всяческих методов и целей? Требует ли она усилии или исключает их? В чем состоит успех, как его определить и есть ли критерии, позволяющие отличить иллюзии и самообман от подлинного прозрения? На этот вопрос существует классический ответ, проявляющийся в разных контекстах, — это критерий этической цельности, искреннего стремления к просоциальному, этически последовательному образу жизни, просматривающемуся в действиях личности. В то же время о самой этой форме знания почти нечего сказать: оно не передается речевым путем, не доказывается аргументами и не имеет общепринятой доктрины.
Это мало, но это все, что можно здесь сказать. Подытоживая, можно охарактеризовать духовность как эпистемическую установку личности, для которой искомая форма знания является не теоретической. Это значит, что целью является истина не в смысле верной теории, а в смысле определенной практики, а именно духовной. Классические медитативные практики представляют собой формы систематической внутренней деятельности, которая, при внимательном рассмотрении, оказывается своеобразной формой внимательного бездействия. Искомая форма знания не про-позициональна, речь не идет об истинных высказываниях. Поскольку искомая форма глубинного познания не касается интеллектуального вида, то ее невозможно передать словами, а можно, самое большее, только на нее намекнуть или указать. С другой стороны, очевидно, что духовность — это не просто род терапии или определенная форма благополучия, но, в очень строгом смысле, она включает в себя этическую цельность через самопознание, радикально экзистенциальную форму освобождения через взгляд в самое себя: и столь же очевидно, что во многих традициях она требует некоего ментального тренинга и практики, внутренней формы добродетели или самоочищения. Следовательно, с самого начала, кроме аспекта знания, существует и нормативный, а значит, духовный взгляд на мир в весьма особом смысле включает в себя как самопознание, так и этику. Духовная установка — это этика внутренней деятельности ради самопознания.
Джидду Кришнамурти (1896-1985)
Я утверждаю, что истина — страна без дорог, и ее не достичь никаким путем, ни через религию, ни через секту. <...> Истина безгранична, безусловна, недостижима никаким путем, и ее нельзя организовать; и не следует создавать никаких организаций, чтобы вести или заставлять людей идти по определенному пути.
<...> Как я уже говорил, у меня лишь одна цель: освободить человека, направить его к достижению свободы, помочь ему убрать любые границы, <...> Я желаю тем, кто хотел бы понять меня, свободы, чтобы они не следовали за мной и не использовали меня в качестве клетки, которая станет религией, сектой. Скорее, им следует освободиться от всех страхов, <...> Единственный способ судить, изменились ли они, состоит в следующем: в какой мере они стали свободнее, больше или опаснее для каждого общества, которое основано на лжи и несущественности?
Еще один важный аспект для просвещенной, секуляризированной формы духовности показал Джидду Кришнамурти, один из величайших внеуниверситетских философов прошлого столетия. Кришнамурти категорически отвергал не только мысль о конкретном пути или методе духовной практики, но и любые традиции, духовные организации и отношения учитель — ученик. Однако, существуй такая дисциплина как «теория медитации», он, несомненно, стал бы в ней классиком, одним из важнейших авторов и источников6.
Распуская «Орден Звезды Востока» (основанный в его честь как «учителя мира»), он 3 августа 1929 года сказал: «Я утверждаю, что единственной формой духовности является неподкупность себя»7. Именно этот аспект мне важен. Неподкупность — это семантическая суть истинно философского понимания духовности. Если наша цель состоит в том, чтобы изучить возможность существования светской, но все же субстанциальной формы духовности, то нам понадобится неподкупность в нескольких смыслах: по отношению к представителям метафизических систем верований, пытающихся привязать практику медитации к определенным теориям, каковы бы они ни были, а также в отношении догматического, рационального редукционизма, пытающегося дискредитировать все ненаучные способы приобретения знаний по чисто идеологическим причинам. Но более всего нам необходима неподкупность по отношению к самим себе, которая будет независимой от любых теорий или идеологических убеждений.
Но в чем же состоит неподкупность? Что значит быть неподкупным, особенно в отношении самого себя? Существует ли форма духовности, не льстящая себе, не страдающая самоуспокоенностью или банальностью, не требующая интеллектуального самоубийства и отказа от достоинства критически мыслящего, разумного существа? Существует ли такая вещь, как «внутренняя порядочность», — четко обозначенное качество интеллектуальной цельности — или нам неизбежно придется возвращаться к классическому предостережению Людвига Витгенштейна: «О чем невозможно говорить, о том следует молчать»[7].
Людвиг Витгенштейн (1889-1951)
Мы чувствуем, что, если бы и существовал ответ на все возможные научные вопросы, проблемы жизни не были бы при этом даже затронуты. Тогда, конечно, больше не остается никаких вопросов: это как раз и есть ответ.