Виктор Брониславович Лавринайтис
Падь Золотая
«В.Б.Лавринайтис. Падь Золотая»: Москва; 1959
Часть первая
У РЕЧКИ ТИХОЙ
Глава 1
В ОПУСТЕВШЕМ ШТАБЕ
На берегу речки Тихой стоит одинокий домик с единственным подслеповатым окошком. От старости он покосился. Но, точно понимая, что ему обязательно надо устоять, он упрямо прижался к земле, врос в нее, будто думает долго-долго жить.
Домик стоит на берегу речки Тихой, на краю поселка. Вблизи него нет построек. Штукатурка со стен обвалилась, из пазов торчат тряпки, пакля, бумага, мох… Последний ремонт домику делали мальчишки.
Над дверью едва держится на одном гвозде древко с обветшалым флагом. С чердака свисают оборванные и перепутанные провода. На высоком шесте, проволокой прикрученном к трубе, торчит заржавленный фонарь с выбитыми стеклами. Издали фонарь похож на скворечницу.
Домик огорожен удивительным забором. Доски, палки и жердины будто собраны со всего света — толстые и тонкие, короткие и длинные, из рассохшейся бочки и фанерного ящика, из оконного карниза и дверной филенки. Ограда покосилась, чуть стоит и зияет многими проломами.
Двор зарос лебедой и полынью. В углу — куча мусора; на ней бесцеремонно хозяйничают и бьются, докучливо зудя, большие зеленые мухи.
От домика в сторону речки — калитка. Дорожка к берегу густо заросла травой.
На речке, около моста, крик, смех и плеск. Ребята барахтаются в воде, лежат, согреваясь, на горячем песке, носятся друг за другом, с визгом ныряют с перил: и вниз головой, «ласточкой», и ногами вперед. А неудачники — животом, спиной, боком, кто как ухитрится. Чумазый рыболов наклонился над удочкой, не спускает глаз с прыгающего поплавка. Так и застыл в неудобной позе.
В степи пестреют платьица; оттуда доносятся голоса и песни — девчонки собирают цветы.
На улице в горячей пыли купаются куры. Злой индюк, напыжившись, охраняет индюшат и индейку. Со станционных путей доносится веселый рожок стрелочника; ему на разные голоса откликаются паровозы. Яркой, молодой зеленью манят подступающие к самому поселку сопки.
С опаской оглядываясь на дом лесника, из поселка выходит стайка ребят — надо вырубить удилища.
В безоблачном небе ослепительно сияет жаркое солнце. Всюду жизнь…
Только около домика нет никого. Тихо. И он чем-то неуловимым напоминает обессилевшую, безучастную ко всему большую птицу, сиротливо прикорнувшую на одинокой лиственнице.
Но вот открылась, ржаво скрипнув, калитка. Поспешно прикрыв ее за собой, Женя скользнул во двор, чуть улыбнулся, взглянув на домик, на фонарь и провода. На какой-то миг задержал взгляд на вывеске. Буквы были едва заметны, и только по памяти Женя прочел:
ШТАБ ТИМУРОВСКОЙ КОМАНДЫ
ИМЕНИ АРКАДИЯ ГАЙДАРА
Должно быть, эти слова многое наполнили мальчику. Он прочел их еще раз, осторожно поправил вывеску и задумчиво провел рукой по остриженным под машинку рыжеватым волосам. Постоял, потрогал, проверяя, галстук и зашел в штаб.
Внутри было такое же запустение. Сигнальные рычаги, некогда расположенные стройным ровным рядом, как клавиши у пианино, сейчас уродливо торчали в разные стороны. Только под некоторыми сохранились дощечки с надписями: «Борис», «Федор-разведчик», «Наташа».
Пожелтевшие обрывки — «Список семей фронтовиков», «Список тимуровцев» и «Расшифровка сигналов» — свисали с доски для объявлений. Плакатов не было — на их месте торчали лишь гвоздики. Не было и радиоприемника. Борька еще осенью неторопливо разобрал его, унес и установил дома. По углам валялся неведомо откуда взявшийся хлам: ведро без дна, табуретки без двух ножек, рваные ботинки, калоши… Все покрывала давнишняя серая пыль.
А ведь недавно здесь все было по-другому. Редко умолкали голоса. С таинственным видом прибегали и убегали ребята. Мелькали сигнальные флажки, срочные приказания передавались по проводам. На своем посту сидел наблюдатель. Вечерами над штабом горел фонарь, и всему Монгону была видна гордая красная звезда. Величественно развевался по ветру ярко-алый флаг, а на серебряную вывеску прибегали смотреть ребята с самых дальних улиц.
Совсем недавно своим домиком и фонарем, флагом и вывеской ребята так гордились, что даже Федька, прежде чем открыть калитку, заправлял рубаху в штаны и поправлял отцовский с блестящим козырьком картуз, который он обычно носил задом наперед.
Настоящая важная работа, срочные дела, внезапные сборы, секретные совещания…
Хорошо было!
Женя тронул рычаг общей тревоги. Бывало, стоит его нажать, как тихая улица вмиг оживала. Распахивались двери, калитки, на столах оставался недоеденным обед. Подняв хвосты, за ребятами скакали глупые телята. Заливались на все голоса собаки, кудахтали напуганные куры. А Федька, подняв вымпел «Тимуровцы, срочный сбор!», опять бежит в разведку.
Замечательный был человек Федька!
…Вот все в сборе. И начиналась работа! Сколько нужно сделать для семей фронтовиков, для заболевших, для стариков!.. Стуком молотков, скрежетом напильников, визгом ножовок наполнялась мастерская. Сколько споров, проектов, предложений! Здесь же и Володя. Он занят своим делом, на ребят будто не смотрит. А стоит запутаться, и Володя сразу приходит на помощь, подскажет, подбодрит.
И наконец надежный запор для чьей-то калитки готов. Его надо поставить на место так, чтобы ни один человек не видел. Это самое трудное и интересное. Надо проследить, куда и когда уйдут взрослые — хозяева дома. Тут опять включался в дело Федя… Эх, Федька, Федька, какой ты был замечательный друг! А сейчас…
…Сигнал Федьки получен — взрослые ушли. Все мигом к дому. Федька, забравшись на дерево или крышу, уже стоит в дозоре. Ни один человек не подойдет незамеченным. Пашка увел детвору подальше и отвлекает ее разговорами. Ребята работают у калитки. Вот едва слышный свист — и всех точно сдуло. Они здесь, вблизи, но случайный прохожий ни за что не увидит их. Два коротких свистка — и снова можно приступать к работе.
…Взволнованная и растерянная женщина, вернувшись домой, недоуменно качает головой, и иногда почему-то слезы появляются у нее на глазах.
Женя машинально нажал рычаг. Он повернулся легко, без всякого сопротивления: все сигнальные провода были порваны. Да, никогда уже не зазвенит звонок, никто не прибежит в штаб. Тимуровцев больше не будет… Но почему? Неужели только в войну нужны тимуровцы? Почему Тимур не нашел такого дела, чтобы оно было всегда интересным? Разве в мирное время тимуровцы не нужны?
«Папа бы посоветовал», — подумал Женя.
Мальчик распахнул окно и прислонился к косяку. Здесь все напоминало об отце. Уходя на фронт, папа отдал тимуровцам под штаб этот тепляк. Сюда он писал с фронта интересные и веселые письма. Здесь тимуровцы сочиняли ему ответные. Потом вдруг письма перестали приходить. Шли недели, месяцы. Конверта со знакомым, родным почерком все не было. Наконец письмо пришло, но не в штаб, а домой. Оно было последним, но не от папы, а о папе. Страшное письмо…
Тогда Женя просидел в этом домике до ночи. Тимуровцы, суровые и печальные, приходили разделить со своим товарищем его горе и, молча постояв, тихо на цыпочках уходили.
В тот день вот у этого окна Женя повторил великую клятву Тимура. Он клялся папе…
Но не прошло года — и ничего нет…
С улицы донеслось:
— Кыш! Кыш! Вот я вас, лодыри! Ге-еть!
Женя насторожился, быстро подошел к окну и распахнул его.
Девочка, с развевающимися ленточками в тоненьких косичках, бежала по берегу, размахивая палкой с привязанной к концу ее тряпкой. Над штабом низко кружились, опускались, нацеливаясь на крышу, два темно-сизых турмана. Третий голубь, черный, как ворон, широкими кругами стремительно носился высоко в воздухе. Девочка бросила палку и, по-мальчишески засунув пальцы в рот, свистнула. Турманы, громко захлопав крыльями, взвились было вверх, но затем, кружась, стали снова спускаться. Девочка опять сунула пальцы в рот. Но на этот раз вместо свиста раздалось шипение. Голуби на него не обратили никакого внимания и продолжали снижаться. Девочка снова попыталась свистнуть — опять зашипело.
— Кыш! — схватила она палку. — Лодыри! Кыышь!..
— Фи-и-ить!.. — изо всех сил, пронзительно свистнул Женя.
— Ой! — вздрогнула девочка и даже присела от неожиданности.
— А ты говоришь — лодыри… Вон они как взмыли! Свечкой! — кричал Женя, возбужденно наблюдая за кувыркающимися в голубом небе птицами.
— Почему-то, когда губы пересохнут, никак не свистится, — озабоченно проговорила девочка.
— И у меня бывает… — деликатно отозвался Женя и добавил: — Наташа, а откуда третий голубь? Вот тот, черный. Такого я у Альки видел. Он другой породы — наверное, почтовик.
— А я его у Альки и отбила. Самый настоящий почтовик!.. Смотри, смотри, Жень, как он! А турман-то? Турман! Двойная петля!
— У Альки отбила? Здорово! Молодчина! Вот, наверное, злится?
— Ага… Вчера пришел отнимать, а я говорю: «Гони выкуп!» — не спуская с птиц глаз и даже приплясывая от возбуждения, тараторила Наташа. — А он мне: «Попадешься, говорит, пощады не жди!» А я говорю: «Ой, Алечка, не грози, а скорей побеги к своей мамочке, пожалуйся! Она тебе слезки утрет».
— Пугает еще! Не отдавай, Наташа, без выкупа. Правило есть!.. Опять двойная петля! Ух, как!..
— К голубятне полетели. Бежим, Женя!
Женя хотел было выпрыгнуть из окна, но остановился:
— Нельзя, Наташа, ведь завтра в поход, а у меня ничего не собрано.
— Успеем еще! Погоняем немного! — нетерпеливо косясь на голубей, просила девочка.
— Не успею… Выйти надо чуть свет, чтобы до солнца дойти до Ржавого залива. Знаешь, как караси на зорьке клюют? Только вытаскивай. Наловим карасей, сварим уху — и дальше, до самой Каменки. Там сразу построим хороший шалаш. Я уже надумал, где шалаш поставить. Помнишь полянку, а кругом густая черемуха? В двух шагах пройди — шалаша не увидишь! Эх, Наташа, какой завтра день будет! — На щеках Жени, усеянных редкими веснушками, выступил легкий румянец. — Купаться, рыбачить, обедать у костра… Только очень обидно, что Володи с нами не будет. И как же это он ногу сломал? С ним нас бы отпустили на три дня, а теперь только на один. Что это за поход? Ерунда!
— Что это ты, Женя: то хорошо, то плохо, — улыбнулась Наташа. — У меня, Женя, почти все готово, только почему-то ножик никак не точится. Напильником, бруском и кирпичом — всем точила, а он не режет. Наверное, из плохой стали попался.
— Я тебе наточу. Смотри, какой у меня…
Женя достал из кармана перочинный ножик, осторожно раскрыл, нашел на полу палку и резанул. От палки отлетела большая стружка.
— Острый?
— Острый.
— Вот и твой так же наточу.
Они помолчали.
— Федька в поход не пойдет, — заговорил Женя.
— Не пойдет? — удивленно спросила Наташа. — Почему?
— Фонарь он вчера разбил. При мне нарочно взял и разбил. Я его отругал. И знаешь, Наташа, что он сделал? С Алькой подружил! И в поход с нами не хочет идти. С ним решил пойти.
— Федька с Алькой? С Алькой?! — широко раскрыла Наташа глаза. — Неправда!
— Правда. Мне Нюра сказала.
— Врет Нюрка. Чтоб Федя подружился с Алькой?! Неправда!
— Правда, Наташа. Нюра никогда не врет.
— Ну, встречу Федьку, покажу я ему!.. — возмущенно тряхнула косичками Наташа. — Подумаешь, беда! — через минуту решительно добавила она. — Пусть не идет с нами, если ему Алька дороже. Без него пойдем.
— И Пашка тоже: хочет и не хочет. «Какой, говорит, на один день поход!»
— А Боря?
— Борис пойдет.
— Ну что ж, не хотят — пойдем втроем. Не очень-то, испугались! — бодро сказала Наташа.
Однако было видно, что и она расстроена.
— Знаешь, Наташа, — продолжал Женя, — все потому, что тимуровцев нет. Помнишь, как хорошо было? Всегда все вместе, дружно. Я больше всех виноват, что команды не стало…
— Что ты, Женя…
— Нет, нет, — перебил он Наташу, — командир всегда больше всех виноват! Даже ночью проснусь, думаю, но ничего придумать не могу, И клятву я, Наташа, не выполнил.
— Глупый ты, Женя! Совсем ты не виноват. Все вместе думали и ничего не придумали, а ты один хочешь?
Тень грусти пробежала по лицу девочки.
— Женя, — проговорила она через минуту и упрямо тряхнула головой, — ты помирись с Федькой. А?
Женя рассматривал ножик и будто не слышал.
— Помирись! — повторила девочка.
— Нет! — сухо отрезал мальчик. Светлые брови его упрямо сошлись на переносице.
— Но почему? Ведь хороший Федька! В поход неинтересно без него… Помирись, ладно?
Смуглое, чуть скуластое лицо девочки даже покраснело от волнения.
Женя молчал.
— Наверное, ты рассердился, когда Федька сказал, что при тимуровцах лучше было? — не сдавалась Наташа. — Он правильно сказал. Мне тоже часто скучно бывает.
— Я и не спорю. Конечно, при тимуровцах лучше было. Но что сделать, если работы не стало?
— Видишь, и ты с Федькой согласен, — оживилась Наташа. — А с Алькой он нечаянно подружился…
— Нет, — перебил ее Женя, выпрямляясь, — не помирюсь. Он нас всех на Альку променял. Пока хорошо было — он дружил с нами. В поход с Володей собирались — тоже дружил. А как узнал, что без Володи и только на один день пойдем, он сразу к Альке. Нет, так только настоящие изменники делают — в трудный момент товарищей бросают! Пусть со своим Алькой дружит. Не помирюсь!
— А говорил, что если я попрошу, то все сделаешь, — укорила Наташа, смотря карими, с едва заметной раскосинкой глазами прямо на мальчика.
— Ну… — на мгновение растерялся Женя. — Как же я помирюсь, Наташа? Не я задевал Федьку первый, не я виноват.
Женя надул губы, сердито отвернулся.
— Не сердись, Женя, — виноватым голосом проговорила Наташа. — Я думала, что вас помирить можно…
— Знаешь, Наташа! — Женя решительно повернулся. — Если бы ты попросила… попросила какой-нибудь подвиг… спасти бы тебя…
— Ой, — перебила Наташа, — как же я забыла, что надо хлеба купить! Влетит! Я быстро сбегаю, а потом к тебе приду и сходим навестить Володю. Ладно? — Наташа замялась. — А если Федька сам придет, помиришься с ним?
— Нет, Наташа, — твердо ответил Женя, — не помирюсь.
Наташа побежала от штаба. Косички, болтаясь, ударяли по крепким плечикам.
Женя проводил ее взглядом. Вздохнул и провел рукой по голове. Да, очень плохо, что поход будет без Федьки. «Эх, Федька, Федька!..» Потом резким движением он захлопнул окно.
Глава II
ТАИНСТВЕННОЕ ПИСЬМО И НЕОЖИДАННАЯ НАХОДКА
Жене послышался близкий шорох. Он затаил дыхание, настороженно огляделся, но ничего подозрительного не заметил.
«Не Федька ли?» — мелькнула тревожная мысль. Федька умел затаиваться так, что заметить его было нелегко. Женя самым тщательным образом осмотрел всюду, где мог спрятаться изменник, обошел вокруг штаба. Никого нет. Купальщики далеко. Рыбак, правда, на берегу под окном, но это самый безобидный человек на свете, известный всем ребятам Ванька «клюет — не ловится», знаменитый неудачливый рыболов. Он и сейчас так поглощен своей удочкой, что, кроме нее, ничего не видит.
«Наверное, показалось», — успокоил себя Женя.
Осторожно шагая через натянутые во всех направлениях провода и прислушиваясь, Женя закрыл на крючки дверь и окно. Затем встал на стол и потянул за шнур, так хитроумно спрятанный в щели на потолке, что непосвященный ни за что не нашел бы его. Одна доска в деревянной перегородке качнулась и бесшумно сошла со своего места, открыв потайной лаз. Мальчик бочком — лаз был узкий — прополз в него и оказался в крохотной полутемной каморке. Через слуховое оконце из-под самого потолка едва проникал слабый свет.
Женя нащупал на стене два огромных загнутых гвоздя и повернул их в разные стороны. Что-то заскрежетало. Из поддувала полуразвалившейся печки, царапая кирпичи, выдвинулся длинный ящичек. В нем в строгом порядке были разложены различные предметы.
Сокровища узкого ящичка надо перечислить. Здесь лежали: начищенная до блеска красноармейская манерка с крышкой и алюминиевая фляга с завертывающейся пробкой, зеленая эмалированная кружка, перочинный нож с четырьмя лезвиями, удивительно острый. Были здесь еще шесть коробков спичек в непромокаемой бумаге, связанные проволочкой гвозди, кучка медных и серебряных монет, две отличные жильные лески с крючками и пробковыми поплавками, десять медных винтовочных гильз.
Во втором отделении лежали мешочки с солью, чаем и сахаром, коробочка противоцинготного витамина «С», сухари, полдесятка шоколадных конфет и несколько кубиков мясного бульона и кофе.
В особом отделении, тщательно обернутая в бумагу, собрана походная аптечка: флакончики с йодом, валерианкой и нашатырным спиртом, бинт и две белые круглые таблетки. При каких болезнях помогают эти таблетки, хозяин не знал, но в тайге они, конечно, могут пригодиться.
Хранились здесь и пуговицы, иголка, полкатушки ниток, круглые, квадратные и продолговатые лоскутки для заплат. Их специально так выкроили потому, что дырки на одежде ведь бывают разными. Эти лоскутки были причиной многих неприятностей. На них ушли три лучших кукольных платья. Вот уже месяц, как шестилетняя Катюшка ежедневно с утра ищет их, ревет и хнычет.
Последнее отделение ящичка было занято, видимо, особо ценной вещью — оно даже прикрыто стеклом. Сама вещь была укутана в чистую тряпицу, затем шел слой ваты, опять лоскутки и снова вата. Действительно, так заботливо укутанный предмет заслуживал такого внимания. Это был компас. Совсем новый армейский компас со светящейся в темноте стрелкой.
Все эти сокровища с трудом добывались и в течение целого года копились для предстоящего похода.
Женя прибавил к этим богатствам еще одну коробку спичек, три кубика сухого кофе и залюбовался своим богатством. Да, всего хватило бы хоть на трехдневный поход. Правда, Володя не говорил точно. Он только сказал: «В тайгу пойдем, ребята, далеко». Значит, ясно, что не меньше чем на три дня.
Надо же было случиться несчастью с Володей! Сейчас придется пойти самим. А самих больше чем на день родители не отпустят.
Э-эх!..
Женя уже собрался было закрывать потайной ящик, как с улицы послышался окрик:
— Эй, в штабе! Есть живая душа аль нету?
Женя узнал голос почтальона.
— Есть, есть, дядя Вася! — откликнулся он и вытащил задвижку, прикрывающую узкую щель, у которой, бывало, невидимый никем, помещался наблюдатель.
В сумрак каморки ворвалась яркая полоска солнечного света.
— Кто? Женя, что ли?
— Я, я!
— Тебя и надо. Получай-ка письмо.
— Письмо? — удивился Женя. — От кого?
— Про это не знаю. Тайной перепиской граждан не интересуюсь, не положено по долгу службы… А ты не ждал, что ли, письма?
— Мне никто не пишет.
Женя приник к щели, но, кроме реденькой, клинышком бородки, морщинистой, худой шеи с острым кадыком и наглухо застегнутого воротника ситцевой косоворотки, ничего не было видно.
— Куда оно запропастилось? — рассуждал почтальон, роясь в сумке. — Гм… Редко на ваш штаб писать стали. Раньше чуть не каждый день. Ага! Вот оно. «Станция Монгол, бывшему командиру тимуровцев Евгению Котышеву». Та-ак… Обратного адреса нет. Стало быть, отправитель пожелал остаться в неизвестности. Это ничего, в полном соответствии с законом: обратный адрес хочешь пиши, хочешь нет. Письмо не заказное. Штаб-то, ребята, совсем плох стал, скоро и крыша травой зарастет. А?
— Развалилась у нас команда, дядя Вася.
— Знаю. Знаю и сожалею. От души сожалею… А не пробовал ты, Женя, новое дело для ребят поискать? Как не быть делу? Вот, к примеру, со мной: потерял я руку и думаю — ну, все, конец! Сидел, сидел, горевал, горевал, потом как вскочу да себя по лбу: «Ноги-то у меня здоровехоньки!» Повесил сумку на шею, стал почту разносить. Вот и бегаю, на людях живу, работаю, радуюсь. А сначала думал, что конец жизни пришел. Ведь я раньше запальщиком был, в шахте работал… Ты подумай, парень, помозгуй.
— Я, дядя Вася, думаю. А придумать не могу.
— Ну, если думаешь, стало быть, хорошо. Стало быть, найдешь. На-ко, держи письмецо. Читай…
Последние слова дядя Вася говорил, уже удаляясь от штаба.
Женя разорвал конверт. В первый миг он был разочарован и раздосадован: грязный лист бумаги, такой и в руки взять неприятно. Но, рассмотрев его, он увидел, что бумага не грязна, а тщательно затушевана чернилами. Белыми остались только узкие полоски, на которых вразброс виднелись бессвязные отдельные слова: «печка», «штаб», «падь Золотая».
Ничего не понять! Подпись тоже ничего не говорила. Какой-то Куклин. Наверное, мальчишка какой-нибудь разыгрывает…
Женя посмотрел бумагу на свет, покрутил ее перед глазами, затем внимательно перечитал каждое слово еще раз и судорожно глотнул воздух. Во рту сразу пересохло. Он опасливо оглянулся: вдруг чем-то таинственным и страшным, как со страниц «Острова сокровищ», пахнуло на него от письма.
Однако через мгновение он устыдился своего страха и, хоть сердце билось часто, заставил себя внимательно прочесть письмо еще и еще раз. Оказалось, что, если все слова, разбросанные по белым полоскам, читать подряд, они приобретают некоторый смысл. Вот эти слова:
…Он спрятан… штабе тимуровской команды... в печке... в восточной стенке... сверху третий ряд, угловой кирпич к трубе... Обязательно найдите… Надеемся… сокровище… тайну Золотой пади надо открыть… помогите… Василий Куклин 15/V1946 г.
Сомнений быть не могло! Существовала какая-то важная тайна. Незнакомый человек Василий Куклин просит помочь ему. Вот здесь, в печке, спрятано то, что поможет раскрыть тайну. Ну, а вдруг все это чепуха и какие-то ребята решили подшутить? Все равно надо поискать, чтобы потом разузнать, кто это такие глупые шутки шутит.
Женя с трудом отыскал указанный кирпич. Когда, покраснев от напряжения, он вытащил его, то увидел маленькую нишу, а в ней — записную книжку в потертом, засаленном переплете.
С трепетом, осторожно взял ее Женя в руки и развернул.
Если бы он не был так поглощен находкой, то обратил бы внимание на шорох, который снова явственно раздался рядом. Но мальчик ничего не слышал. Такая находка! Просто невероятно. Он протер глаза, даже ущипнул себя. Нет, он не спал.
Отбросив кирпич в угол и забыв закрыть потайной ход, Женя опрометью выскочил на улицу. Не услышал он и сейчас, как в куче хламья кто-то приглушенно ойкнул, заворчал.
На улице при ярком солнечном свете Женя опять перелистал книжку. Нет, не сон! Вон у моста купаются ребята. Вот Ванька «клюет — не ловится», перегнувшись, вцепился в удочку. У него клюет, наверное, чебак. Вон степь, цветы, солнце. А вот записная книжка. Не сон!
Как в тумане, Женя вспомнил, что забыл закрыть потайник. Но возвращаться было некогда. Он с силой захлопнул дверь и, прижимая к груди бесценную находку, стрелой полетел от штаба.
— Борька! Борька! — закричал он, издали завидев товарища. — Что я нашел! Борис, скорее к Наташе! Нет, к Пашке — Наташи нет дома. К Пашке, скорее!
Боря, неуклюже переваливаясь с боку на бок, нес на коромысле полные вёдра и косился на них: при каждом шаге вода выплескивалась то из одного, то из другого ведра. Почему-то, когда мать несет, у нее даже не шелохнется. Боря замедлил шаги, но от этого ведра закачались еще сильнее и вода побежала ручьем. Боря ускорил шаг, ведра перестали раскачиваться, но зато остановились так резко, что выплеснулось сразу много. Затем они опять стали раскачиваться.
— Борька! — нетерпеливо звал Женя.
Раздумывая над странным поведением ведер, Боря не ответил ни словом, однако свернул с дороги и бережно снял коромысло с плеч. Он вытер рукавом вспотевшее лицо, почесал затылок, подумал, вопросительно поглядел еще раз на ведра и, так и не догадавшись, в чем дело, обернулся наконец к Жене.
— Чего? — нехотя спросил он.
Женя начал с жаром рассказывать, размахивая руками.
— Покажи, — подумав, невозмутимо сказал Боря.
Но Женя, мелькая пятками, уже бежал дальше по улице. Боря долго смотрел ему вслед и наконец обернулся к дому, где мать давно ждала его. Потом, задрав голову, стал смотреть на тополя, пытаясь разглядеть в их листве чирикающих воробьев. Осмотрел палисадник, поднял ведра, занес их за ограду, проверил, крепко ли стоят, и снова подумал. Пропадут или не пропадут огурцы, если их сегодня не полить? А нагоняй будет или не будет? Будет…
Но ведь такое, о чем Женька рассказал, даже в книгах редко встречается. Боря вздохнул, решительно бросил на траву коромысло и, неуклюже подпрыгнув на месте, словно отрываясь от земли, понесся за товарищем, широко, как веслами, загребая руками и все больше набирая скорость.
В ту минуту, когда Женя объяснялся с Борей, у Ваньки «клюет — не ловится» сорвался с крючка чебак. Злой на весь мир, он с презрением отвернулся от речки. Случилось так, что его мрачный взгляд остановился на домишке штаба, дверь которого медленно-медленно приоткрывалась. Ванька не придал этому значения: что значит какой-то мальчишка в штабе в сравнении с чебаком в реке! Но дверь открывалась все шире, и тут рыбак увидел, что за ней никого нет, что дверь открылась сама. Это было уже интересно. Рыбак решил исследовать непонятное явление. Он поднялся и шагнул было к домику, но дверь стала медленно закрываться. Рыбак ясно видел, как она движется, как, упершись в косяк, остановилась, а затем будто кто-то толкнул ее, и она прочно стала на место. Ванька «клюет — не ловится» почувствовал, что шапочка зашевелилась на его голове. Он взвизгнул, схватил удочки и, не оглядываясь, побежал прочь.
А секрет был прост. У самого порога, скрытый травой, лежал маленький, весь в пыли человечек, в большом картузе, повернутом козырьком назад. Вот картуз осторожно приподнялся над травой и завертелся во все стороны. Убедившись, что никого нет, человечек привстал на колени. Он воровато повел вокруг быстрыми и черными, как жучки, глазами. Потом, не снимая картуза, ожесточенно почесал макушку.
— Разбросался! — недовольно проворчал он. — Тебя бы самого таким кирпичом по голове, так небось заплясал бы! Он еще раз сердито потер макушку, чихнул, исчез в высокой траве и прошмыгнул ящерицей в заборную щель. Скачками преодолев пустырь, человечек перемахнул через ограду и исчез во дворе помощника машиниста Храпова.
Через минуту его картуз мелькнул во дворе стрелочника Гусева. Потом дальше…
Задремавшая на солнышке бабка Кутрикина вдруг дрогнула и проснулась. Курица-клушка, цыплят которой бабка стерегла от ястреба, дико закудахтала и взлетела, изо всех сил хлопая крыльями.
— Кыш! Кыш! Вот я тебя, разбойника! — закричала бабка.
Однако она тотчас увидела свою оплошность: никакого ястреба не было, а через забор мелькнули босые ноги.
— Куси, куси его, окаянного! — прошамкала бабка большому псу, усердно искавшему в густой шерсти блох.
Но пес с таким удивлением посмотрел на бабку, что та решила, будто босые ноги ей померещились, и напустилась на курицу:
— Чтоб ты сказилась, проклятая! Чтоб тебя ястреб унес, негодница!..
Еще через минуту человечек оказался на тополе в садике у Малковых. Маскируясь в листве, он оглядел улицу, скользнул с дерева и снова исчез.
Таинственный человечек нигде не задерживался. Он очень спешил. По местам, где показывался его картуз, можно было проследить направление пути: оно было тем же, по которому бежали Женя и Боря.
Невольно возникает вопрос: почему человечек не бежит, как все люди, посреди улицы, а пробирается дворами, прыгает через бесчисленные заборы, ежеминутно рискуя сломать себе шею? И не только этим он рисковал. Ему приходилось лавировать среди грядок с огурцами, горохом, морковью, то есть появляться как раз там, куда, по железному закону монгонских хозяек, вход чужим строго воспрещен. За это… Впрочем, что говорить! Каждый наш читатель и сам знает, что бывает за вторжение в чужой огород. Видимо, очень серьезные причины заставляли нашего человечка нарушать страшный запрет.
Удивительной, непонятной была еще одна странность.
Стремительный и легкий бег Жени и тяжелый топот Бори всполошили всех монгонских собак, хотя, строго говоря, собаки не имели никакого права лаять на них: бегут себе мальчишки посреди улицы и пускай бегут — улица общая. Не за то хозяева собак кормят, чтобы они за мальчишками по улицам поселка гонялись. Однако все собаки отчаянно заливались вслед Жене и Боре на разные голоса.
Тем непонятнее было поведение монгонских псов при появлении маленького человечка. Он, как мы уже знаем, бежал по кровным собачьим владениям. Ему приходилось пробираться вплотную около конур, мимо псов-цепников, которым хитроумные бабки нарочно дают конскую кость: цепник разгрызть ее не может, но скорее подавится, чем кого-нибудь подпустит к ней. Больше того, пробираясь в один двор, человечек, не разглядев, прыгнул с забора прямо на спину развалившегося в тени огромного пса…
Вы, читатели, конечно, думаете, что смельчак был немедленно разорван в клочья? Как бы не так — он жив и здоров!
Ну, по крайней мере, полагаете, что собаки искусали его икры, разодрали штаны? Ничего подобного! Ни одной царапины от собак не получил бегун во время своего отчаянного бега. «Даже тот пес, которого бегун чуть не раздавил, и тот ничего?» — спросите вы. Нет. Он вскочил и… виновато завилял хвостом.
Тогда, несомненно, вы уверены, что псы подняли такой брех и лай, что слышно было за несколько километров? Снова не угадали — ни одна собака даже не тявкнула. Ни одна!
Не знаю, ребята, как у вас, но у нас в Монгоне только один человек может безнаказанно пробежать через любой двор, охраняемый хоть голосистой лайкой, хоть свирепым волкодавом, хоть неподкупной овчаркой.
Да, за Женей и Борей бежал этот единственный у нас человек, бывший тимуровец, Федя-разведчик, изменивший своим старым друзьям, своему лучшему товарищу. Да, это бежал он — знаменитый разведчик, который сейчас так легко провел Женю и неожиданно для себя узнал и о таинственном письме, и об удивительной находке в полуразвалившейся печке.
Глава III
ДНЕВНИК ПАРТИЗАНА
Паша рассеянно смотрел на географическую карту области. Его остроносое, как у куличка, лицо то озабоченно хмурилось, то мечтательно улыбалось, то становилось таким серьезным, что на лбу прорезалась тоненькая, как волосок, морщинка. Кругом — на столе, табуретках — лежали разноцветные тряпки, кусочки мела, листы из тетрадок с нарисованными и перечеркнутыми рисунками и чертежами.
«Идти в поход или не идти? — думал Паша. — Пойти бы хорошо, да разве это поход — на один день? Что интересного? А не пойти — скучно… Если бы на все лето или хотя бы на месяц, можно бы добраться туда, где не ступала нога человека. Можно бы открыть скелет мамонта или даже атомную руду!»
Паша на секунду вообразил себя начальником большой и опасной экспедиции, сделавшей мировое открытие. Экспедиция эта нашла такую руду, что положишь крошечный камешек в паровозный котел, и паровоз будет десять лет ездить, нисколечко не требуя топлива. И все до одного монгонские машинисты и кочегары преподнесут ему, Паше, настоящий микроскоп. И в «Пионерской правде» напечатают, как монгонские тимуровцы, проявив геройство и доблесть, не испугавшись смертельных опасностей в дикой тайге, сделали великое открытие.
Тут Паша придал своему лицу строгое, серьезное выражение, какое подобает руководителю экспедиции, и подошел к зеркалу.
Фу, как непохоже! Вихор топорщится на макушке, в глазах ничего строгого, нос смешно морщится. Брови насуплены так, что морщины на лбу собрались, а глаза смеются. Чепуха какая-то…
Паша вздохнул, отошел от зеркала. Выходит, недаром его еще с первого класса дразнили куличком. А причиной всему — нос и вихор.
Вообще, день начался неудачно, но главная неприятность, по всем расчетам, должна произойти вечером. Ох, уж эти ябеды!
Тут Паша посмотрел на разбросанные повсюду тряпки.
Дело в том, что он уже давно, дней пять, как конструирует замечательный походный мешок, на двадцать три отделения. Разве у Женьки с Борькой походные рюкзаки? Простые мешки, да и все. Нет, его походный мешок будет совсем другим: для каждого предмета свое отделение, чтобы ничто не перемешалось, если придется прыгать со скалы на скалу или лететь вверх тормашками со снежным обвалом. Но главный секрет мешка в другом. Застигнет, например, в тайге ночь — и мешок моментально превратится в подстилку, одеяло и подушку. Пойдет, дождь, и — раз-два! — из мешка натянута палатка. Надо переправиться через речку — пожалуйста! Мешок набивается хворостом и превращается в быстроходный плот.
Если переждать дождь некогда, мешок станет плащом. Вот каким должен быть походный мешок! Все обдумано, рисунки и чертежи сделаны.
Сегодня утром Пашка приступил наконец к делу и, вооружившись огромными ножницами, занялся кройкой будущего мешка.
— Ага! Порвал мамины половики, они сушились на чердаке! Порвал? — раздался вдруг сзади него голос.
— Не порвал, а разрезал, — даже не оборачиваясь в сторону шестилетней Лидки, сухо уточнил Паша. — Потом все кусочки можно опять сшить, и будет как было…
— А я маме все равно скажу! — крикнула Лидка и выскочила из комнаты так, будто в кино опаздывает.
«Наябедничает, когда мать вернется, обязательно наябедничает! — мрачно думал Паша. — Надо было на крючок закрыться. Попробую ей остатки цветных карандашей дать. Коробка еще хорошая… А как же быть с походным мешком? Разве сделать без капюшона да без рукавов? Но какой же тогда плащ?»
Вот так неудачно начался этот день.
«Хорошо бы прямо на север идти, — глядя на карту, думал Паша. — Вот уж где тайга! Дремучая, глухая. Не то что города, даже ни одного поселка на карте нет. До Ледовитого океана далековато, а вот дойти бы до этого озера — и хватит. Большое озеро, раз на карту попало. Коноваловского на карте нет, а ведь и оно не маленькое.
Но не отпустят на все лето. Да что на лето! Без Володи на три дня и то не отпустили. Хорошо шестиклассникам! Все отличники уже в походе. Учитель географии с ними, пионервожатый. Взяли с собой удочки, даже ружье есть, ижевское. Сейчас где-нибудь дорогу через непроходимые заросли прорубают или через бурную речку вплавь перебираются. Водопад бурлит, брызги на семь метров летят, кругом скалы, а они идут. А может, еще интереснее: от медведей или волков отбиваются…»
Паша даже зажмурился от волнения.
«А наша вожатая тоже хороша! Зимой, чуть что, говорит: „Ребята, вы уже не маленькие!“ А когда в поход с шестиклассниками просились, все свои запасы отдавали, так она: „Ребята, вы еще маленькие!“ Только одно и знает: „Ребята, нельзя, тише, вы пионеры. Ребята, вы простудитесь… Ребята, нельзя…“ Даже попилить дров не дала: „Ребята, вы порежетесь…“ Тьфу, Татьянушка! Ни плавать, ни с шестом прыгать, ни костер развести — ничего не умеет.
И почему не Володя вожатый? С ним бы было вот здорово! Он на самом лучшем паровозе помощником машиниста работает, свободного времени совсем мало, редко приходит. Но уж как придет — все ребята к нему! Что ни спроси, все знает, все умеет: и стрелять, и коньки делать, и приемник научил собирать… Про летчиков на фронте рассказывал, а в другой раз про вулканы — лучше, чем в книге. Теперь обещал в настоящую тайгу повести нас, отпуск взял. Но с хорошими людьми обязательно что-нибудь случается — ногу сломал».
Паша вздохнул.
«И еще тут ссора эта — Женя с Федькой, говорят, поссорились… Два дня уже не разговаривают. Надо будет разузнать, в чем дело…»
Отчаянный лай собак прервал размышления Паши. В окно он увидел бегущих во весь дух друзей. Живейшее любопытство появилось на его остроносеньком лице.
«Что случилось? — подумал Паша. — Не воробьевские ли за ними гонятся? Не должно быть. Кто осмелится Женю тронуть? А Борис хоть никогда не дрался, но ему все силачи в школе и на улице дорогу уступают. Он десятикилограммовую гирю любой рукой выжимает. Не посмеют на них воробьевские».
Тут легко вбежал Женя. Следом, шумно отдуваясь, ввалился Боря.
— Ребята… ребята!.. — Женя не мог отдышаться. — Письмо… золото… уголь… д