Все эти длинные, бесконечные дни, тянущиеся так долго, что хоть плачь, бриг «Звезда морей», повинуясь капризам ветра, скользил по спокойной океанской глади, уверенно рассекая ее своим форштевнем[42]. Резная фигура на носу корабля являла собой лик Святой Девы — покровительницы мореплавателей, в честь которой моряки‑христиане сложили поэтичный и трогательный гимн: Ave Mafia Stella. Dei mater alma…[43]Временами пиратский парусник, словно огромная морская птица, легко и грациозно скользил по океанской лазури; иногда он принимался лавировать, забыв о том, куда следует держать путь, танцуя и раскачиваясь на волнах и при этом осыпая себя белоснежными брызгами пены; порой же паруса его безжизненно повисали, и тогда бриг походил на уснувшее морское животное, которое злые волшебники извлекли из глубин его родной стихии и сделали безвольной игрушкой волн…
Периоды мертвого штиля сильно замедляли путешествие; в этих тропических широтах оно могло бы занять не более дух недель. Но погода была неумолима, и удушающая жара в сочетании с поистине смертельной скукой отнюдь не способствовали улучшению настроения флибустьеров.
Пока экипаж коротал время за игрой в карты, кости, шашки или шахматы, новые друзья Оливье и Турмантен вели нескончаемые беседы. Турмантен посвящал Оливье в тайны той жизни, которая должна была начаться для него, как только «Звезда морей» бросит якорь на Тортуге.
Мы, в свою очередь, тоже кратко познакомим читателя с тем, о чем долгими душными вечерами рассказывал капитан Турмантен.
В Карибском море, чьи теплые воды достойны были бы омывать берега земного рая, расположен обширный остров Гаити, именуемый испанцами Санто‑Доминго.
Климат на острове очень нездоровый; самая страшная болезнь — желтая лихорадка — никогда не покидает эти края и постоянно требует все новых человеческих жертв. Особенно подвержены этому заболеванию европейцы. Характерная для экваториального климата удушливая жара сменяется тропическими ливнями. В таких природных условиях произрастают табак, кукуруза, красное, красильное и шелковичное деревья, а также множество тех разновидностей деревьев, что мы называем ценными породами. Этот климат также прекрасно подходит для апельсинов, ананасов, бананов, манго, кофе, какао, сахарного тростника и алоэ.
Остров Гаити был открыт Христофором Колумбом 6 декабря 1492 года, сразу после открытия острова Куба.
Три года спустя испанцы основали там город Санто‑Доминго; по имени этого города они стали называть весь остров.
К северу от этой испанской колонии расположен остров поменьше. Мореплавателям, первыми заметившими его, он напомнил панцирь гигантской морской черепахи, недвижно застывшей на прозрачной водной глади. Это и есть остров Тортуга[44], крестным отцом которого был сам Колумб.
Тортуга имеет восемь лье в длину и два лье в ширину. Глубокий пролив в пять, а местами и шесть миль шириной отделяет его от Санто‑Доминго. Высадиться на остров можно, причалив к берегу в той бухте, где располагается порт Бас‑Тер. Природа словно ожидала, когда человек решит поселиться в этих местах, и предусмотрела для этого почти все, так что при закладке порта людям оставалось лишь воспользоваться ее милостями. В бухту свободно заходили большие парусные суда, а в соседних бухточках при необходимости поместился бы десяток линейных кораблей. Впрочем, есть там и заливы, совершенно непригодные для океанских судов из‑за мелководья или своей недоступности.
Людовик XIV отправил на Тортугу инженера Блонделя, превратившего Бас‑Тер в самый мощный и укрепленный форт, который когда‑либо был у Франции в Карибском море.
На Тортуге нет рек, однако вокруг прозрачных источников толпится множество кустов с блестящей темно‑зеленой листвой; фиговые деревья соседствуют с банановыми, среди густых ветвей порхают пестрые колибри и яркие попугаи — в том числе и великолепные попугаи ара. Из‑за обильной зелени вода в ручьях приобретает нежно‑лазурный цвет, отчего остров издалека кажется изумрудным.
Здесь также встречается печально знаменитое дерево манценилла. Это о нем ходит слух — и совершенно несправедливый! — что если кому‑нибудь доведется уснуть в его тени, то больше он уж никогда не проснется. Истина гораздо более прозаична. Плоды дерева манценилла, похожие на маленькие яблоки, выделяют чрезвычайно ядовитый сок. Индейцы обмакивают в него наконечники своих стрел: рана от такой стрелы чаще всего смертельна.
Первые европейцы, привлеченные аппетитным видом этих плодов, ели их и испытывали потом ужасные мучения. Те, кто съел их в больших количествах, скончались от страшных болей. Те же, кто лишь попробовал, выжил, но, дабы желудок их окончательно освободился от яда, их на три дня привязывали к дереву и они не могли дотянуться ни до еды, ни до питья.
Именно сюда, к Бас‑Теру, держала свой путь «Звезда морей».
Слушая Турмантена, Оливье узнал и о многом другом.
— Вам придется признать, — говорил капитан, — что наша новая родина является также родиной крабов: белых, серых, розовых, красных… Крабы, вместе с черепахами, которые водятся там в изобилии, являются поистине божественным даром тех мест. Некоторые повара специально поджидают время линьки крабов, когда панцирь этих ракообразных становится мягким, чтобы жарить их. Поверьте, это блюдо достойно королевского стола! В прибрежных водах также много омаров…
— Я вовсе не обжора, — признался Оливье де Сов, — однако я отнюдь не пренебрегаю хорошей кухней. И именно поэтому тешу себя надеждой, что на Тортуге найдется также немного дичи: лесной или водоплавающей.
— И ваша надежда не напрасна! Там у нас множество кабанов и диких голубей. Кабаны, впрочем, значительно отличаются от своих европейских собратьев, здесь их называют дикими свиньями, или «пекари». Что же касается голубей, то они стаями гнездятся в окружающих лесах, и охотник, отправившийся туда, за несколько часов может добыть до сотни этих пернатых.
Сразу же после открытия Нового Света Испания и Португалия поделили эти поистине сказочные земли между собой. Но в 1630 году на остров Тортуга, обойденный вниманием испанских завоевателей, высадилось около сотни французов, и в один прекрасный день королевское знамя Франции — голубой стяг с золотыми лилиями — взвился над этим островком. Постепенно число французов на острове возрастало — равно, впрочем, как и людей самых разных национальностей, промышлявших морским разбоем. После некоторых колебаний Франция официально провозгласила Тортугу своей: король рассудил, что так легче будет контролировать действия Испании на Санто‑Доминго.
Вскоре Тортуга стала признанным прибежищем корсаров, или флибустьеров, как эти люди обычно сами себя называли. Их всех объединяла ненависть к Испании. Они хорошо знали, на какие злодеяния, низости и преступления были способны эти спесивые идальго, обезумевшие от жажды наживы и жаркого климата.
На время войны корсары обычно получали «королевский патент», дозволявший им пускать ко дну любой вражеский корабль; когда же наступал мир, то они занимались пиратством и разбоем.
Между ними и испанцами шла беспощадная война, не знавшая ни пощады, ни перемирий. Флибустьеры были дерзки и отважны. Не довольствуясь тем, что они стали поистине грозой португальских и испанских колоний американского побережья и островов Карибского моря, они совершали набеги на Азорские острова, острова Зеленого Мыса и поселения, разбросанные по берегу Гвинеи, и добирались даже до острова Мадагаскар и берегов Ост‑Индии. Но куда бы они ни плавали, они, словно верный любовник, спешащий к своей возлюбленной, всегда возвращались на Тортугу. Никакой иной порт был им не мил. Ничей чарующий взгляд не мог удержать их. Эти люди были созданы для риска, приключений, сражений — словом, для жизни, подчиняющейся лишь их собственным законам.
— Вы, наверное, полагаете, что все наши моряки — пираты, — говорил Турмантен. — Однако же среди них есть и буканьеры, и охотники.
Эти последние проживают не только на Тортуге, но также на северной оконечности Санто‑Доминго, расположенной как раз напротив Тортуги. После того как испанцы истребили там всех индейцев, они не смогли или не пожелали занять эту часть острова и тем самым довершить его завоевание.
Это край невозделанных земель, уголок дикой природы, где саванна с журчащими на ее просторах ручьями сменяется пустыней, переходящей в заросли девственного леса.
В этих‑то краях и обитают буканьеры. Они различаются по роду своих занятий: одни охотятся на буйволов или диких быков, а другие — на диких свиней.
Первые убивают свою добычу из‑за кожи, которую они выделывают, а потом продают с большой для себя выгодой. Вторые же солят, коптят и продают мясо убитых ими свиней. Их коптильни называются буканами, откуда и пошло название буканьер.
— А откуда взялось это странное слово «букан»?
Турмантен рассмеялся.
— Оно пришло к нам от индейцев. Вожди некоторых индейских племен, отчаявшись в борьбе с бесчинствующими испанцами, приказывали поджаривать своих испанских пленников на кострах, или же, как они их называют, на буканах.
Оливье весело рассмеялся.
— Раз уж ты пустился в дебри этимологии, я хотел бы узнать, откуда взялось слово «флибустьер». Что же до буканьера, то здесь объяснение представляется мне гораздо более простым. Не кажется ли тебе, что оно восходит к французскому слову bous, «козел»? Тогда все логично: буканьер — это охотник на диких козлов!
— Возможно, не стану спорить. Но вернемся к флибустьерам. Раньше их называли фрибустьеры, что по‑голландски означает мародер, vrijbuiter…
— Что ж, теперь когда ты обо всем мне рассказал, — заявил отец Армель, — я готов с радостью приветствовать остров Тортугу. Если бы только воспоминания о дочери не мучили меня, воспоминания, стальными когтями впившиеся мне в сердце… Что ж, мне остается уповать на милость Господню! — Де Сов тяжело вздохнул и продолжал: — Если я тебя правильно понял, попав сюда, мы обретаем вольную жизнь, полную кровавых приключений, золота и славы, жизнь, какую вели наши с тобой благородные предки в эпоху раннего средневековья, защищая свои земли от варваров‑завоевателей?
— Да, пожалуй, ты прав, — согласился капитан, — действительно, порядки, существующие на острове, несколько напоминают средневековую вассальную зависимость, когда каждый был связан определенными обязательствами с тем, кто стоял выше него, и тем, кто стоял ниже. Помни, что флибустьеры, одним из которых ты теперь стал, живут по некоему морскому закону. Их добыча считается общей; они вместе заботятся о больных и раненых. Несмотря не некоторую дикость наших нравов, мы заключаем соглашение, которое надлежащим образом подписывается всеми членами братства. Этот документ называется договор о найме…
— Ну вот, мы снова попадаем в область словотворчества! — вставил Оливье.
Турмантен улыбнулся, поднял вверх указательный палец и торжественно заявил:
— Флибустьерам категорически запрещены азартные игры. Играя, член братства за несколько часов может потерять все то, что накоплено им за долгие годы, полные опасностей и суровых трудов. Игра нередко приводит к потасовкам и смертоубийствам. Здесь, на борту, из‑за вынужденного бездействия, я закрываю глаза на то, что мои люди берутся за кости или карты. Впрочем, сейчас наши сотоварищи ничем не рискуют: если они и могут что проиграть друг другу, так разве что пару пуговиц. Тягчайшим преступлением считается кража: виновнику отрезают нос, а затем высаживают на пустынный берег без оружия, пищи и воды, так что ему остается лишь умереть, причем чем скорее, тем лучше.
Оливье саркастически усмехнулся:
— Однако это прекрасно! В сущности, мы сами живем грабежом и…
Презрительная гримаса появилась на лице Турмантена.
— Грабежом? Скорее, добычей, завоеванной с оружием в руках.
— В мирное время? Гм‑гм…
— Друг мой, мы всегда находимся в состоянии войны с Испанией. Между нами никогда не бывает перемирий!
— Ты говорил о добыче… Но бывает такая добыча, которая может породить соперничество между членами братства…
— Женщина? Любовь? Вот мы и подошли к самому главному! Первая заповедь гласит: под страхом смертной казни ни одна из дочерей Евы не должна ступать на борт корабля… Впрочем, браки у нас не запрещены, и они обычно гораздо прочнее, чем на континенте. В каждом сообществе есть свои суды чести, и все судьи непременно приносят присягу.Если между двумя спорящими невозможно достичь соглашения, то назначается поединок на шпагах или пистолетах; иные виды оружия не допускаются. Как только один из противников бывает ранен и, следовательно, его соперник получает преимущество, поединок прекращается. Последующее примирение сторон обязательно. Дабы по возвращении на остров флибустьеры могли попадать прямо в женские объятия, некоторые из них заводят рабынь — индианок или испанок. Те же, кто женится на тех немногочисленных девицах, которые живут на Тортуге или на северной оконечности Санто‑Доминго, теряют свое звание члена братства. Они становятся поселенцами. Обычно они начинают обрабатывать землю и живут без особых забот за счет тех плодов, которые дарит им здешняя плодороднейшая почва. И все же браки у нас весьма редки, ибо, обвенчавшись, флибустьер или буканьер, связанный прежде клятвой братства, теряет многие свои права, да вдобавок утрачивает свою личную свободу и независимость.
— Таким образом, — заключил Турмантен, — ты будешь жить вместе с нами в своего рода республике Берегового братства, где между гражданами царит полное согласие, ибо они никак не могут обойтись друг без друга. У нас общие привязанности и общие враги — испанцы!
— А разве король Франции не прислал на Тортугу своего представителя? — спросил Оливье. — Ты же сам говорил, что там имеется укрепленный форт…
— Да, конечно, там проживает губернатор, но власть его чисто номинальная. Я представлю тебя нынешнему губернатору, получившему назначение от самого Людовика XIV. Он моряк, его зовут Жан Дюкасс, он капитан Королевского флота.
— Моряк? Тогда с ним можно договориться!
— Я на это очень надеюсь.
— Земля! Земля! — внезапно раздался крик впередсмотрящего.
На горизонте показался остров Гаити, называемый испанцами Санто‑Доминго.
VI
КОРСАР
Только высадившись на берег Бас‑Тера, Оливье де Сов начал понимать, какую милость оказала ему фортуна, наслав шторм и подвергнув «Звезду морей» и ее экипаж смертельной опасности. Встречать бриг на набережную высыпала толпа разбойничьего вида людей с длинными — у некоторых даже до пояса — бородами; все как один были вооружены охотничьими ружьями.
Он также увидел тех, кто, как и он сам, были похищены и теперь вынужденно служили этим полудикарям, являвшим собой членов Берегового братства. Суровая жизнь последних отнюдь не способствовала процветанию гуманности, и потому они жестоко, а порой и просто бесчеловечно обращались с несчастными, попавшими к ним в рабство.
Поступивший на службу доброволец, хотя его согласия, несмотря на это наименование, никто не спрашивал, обязан был в течение трех лет беспрекословно повиноваться своему хозяину.
Когда срок истекал, хозяин возвращал ему свободу, вручал ружье, калебас[45]с порохом и сто фунтов табаку. Доброволец становился буканьером и в свою очередь принимался измываться над новичком, оказавшимся у него в рабстве.
Эти обманутые бедняги выполняли всю самую черную, тяжелую работу. Стоило несчастному робко возразить, сделать какое‑либо замечание или выказать усталость, которая в этом жарком климате наступает очень быстро, как хозяин тут же хватался за палку или кнут, а если был сильно не в духе, то и за кинжал или топор.
Как вполне рядовая передавалась на острове чудовищная история о добровольце, попавшем в рабство к одному буканьеру. Новичок подхватил лихорадку, он едва мог ходить и все время стучал зубами от озноба. Ударами палки буканьер поднял его на ноги и заставил крутить мельничные жернова. Несчастный оказался недостаточно проворен, и раздосадованный хозяин швырнул в него топором, угодившим ему как раз между лопаток. Последнее обстоятельство почему‑то весьма забавляло слушателей.
Другой доброволец, только что попавший на остров, отправился с хозяином в девственный лес. Неловкий и неуклюжий, он разозлил своего господина, и тот прикладом ружья нанес ему такой удар по голове, что бедняга замертво свалился на землю. Когда через несколько часов он очнулся, то увидел, что лежит в непролазной чаще тропического леса.
К счастью, с ним рядом сидела одна из хозяйских собак. Присутствие животного придало несчастному мужества…
Вдвоем с собакой они блуждали дни, недели, месяцы… Собака подкарауливала выводки диких поросят, и они оба питались их сырым мясом.
Однажды человек наткнулся на щенков дикой собаки, а потом и на маленьких кабанчиков — и приручил их. И вот в сопровождении столь странной свиты его год спустя встретили охотники‑буканьеры. Несчастный был наг. Привычка есть исключительно сырое мясо настолько изменила его желудок, что он страдал от невыразимых болей, когда пытался вновь перейти на вареную пищу.
В тот день, когда «Звезда морей» бросила якорь в бухте Бас‑Тера, Турмантен взял Оливье за руку и сказал:
— Я должен представить тебя нашему начальнику, самому знаменитому на сегодняшний день флибустьеру. Это действительно выдающийся человек, мы его прозвали Монбар‑Истребитель. Он один вправе избавить тебя от обязательных трех лет рабства.
И Турмантен сообщил другу некоторые полезные сведения, касающиеся этого страшного предводителя морских разбойников, человека, поставившего себя вне закона.
Монбар был родом из Лангедока, семья его принадлежала к старинному дворянству края; он получил утонченное воспитание и прекрасное образование.
В коллеже он прочел историю завоевания Америки, а также записки Лас Казаса о зверствах испанцев на новых землях.
Пылкий и великодушный, он проникся лютой ненавистью к королям Кастилии и Арагона. Однажды он играл в спектакле и, слушая своего друга, вошедшего в роль надменного и спесивого испанца, забыл обо всем на свете и набросился на него с кулаками. Он, вероятно, задушил бы его, если бы не вмешательство товарищей.
Через некоторое время, узнав, что между Францией и Испанией началась война, Монбар сбежал из отчего дома и отправился в Гавр, к дяде, который был капитаном одного из судов Королевского флота.
Чтобы быть точным, капитан, поднявший паруса и вышедший в открытое море, в те времена всегда чувствовал себя немножечко корсаром… В общем, морской офицер взял племянника на свой корабль.
Оказалось, что Монбар не знает удержу. Как только вдали появился испанский галеон, юного уроженца Лангедока пришлось запереть в его каюте; он так неистовствовал, что многие решили, будто он сошел с ума.
Когда наконец заговорили пушки, Монбар в ярости высадил дверь своей каюты. Выскочить на палубу, завладеть саблей убитого и перепрыгнуть на борт испанского корабля стало для него делом одной минуты. Там с воплями и завыванием он крушил все и вся; с громким хохотом метался он по кораблю среди трупов и раненых и, словно черный ангел, сеял повсюду смерть. Забрызганный кровью с ног до головы, он чувствовал себя в своей стихии.
Трофеи были великолепны.
Помимо тюков с хлопком и шелком, ковров, бочек с гвоздикой и другими пряностями, французы нашли также тяжелый ящик, окованный железом.
Он был доверху наполнен неограненными алмазами.
Дядя был в восторге; Монбар радовался только тогда, когда сбивался со счета, пытаясь подсчитать испанцев, павших от его руки…
Он грезил лишь о новых кровопролитных сражениях…
Едва лишь прибыв на Тортугу, он сразу же предложил себя в защитники буканьерам северной оконечности Санто‑Доминго, которые жаловались на притеснения со стороны своих испанских конкурентов, именовавшихся копейщиками, lanceros. Юный француз устроил такую страшную резню, что она удовлетворила даже его, казалось бы, ненасытное чувство ненависти к испанцам. Не раз говорил он, что этот день был прекраснейшим днем в его жизни!
Но Монбар, сразу же проявивший свой талант предводителя, прославился прежде всего как корсар. Во второй схватке с испанскими кораблями, где он снова сражался бок о бок со своим дядей, корабль офицера флота Его Величества Людовика XIV был потоплен. Погружаясь в пучину морскую, дяде Монбара удалось увлечь за собой еще три вражеских судна.
Племянник отомстил за него. Он захватил два быстроходных, великолепно оснащенных испанских парусника и приказал выбросить за борт их экипаж.
Сей поступок положил начало его блестящей карьере жестокого корсара.
Своих телохранителей Монбар набирал исключительно среди индейцев. Жил он в просторной хижине; на стенах ее, завешанных выделанными кожами, красовалось оружие, напоминавшее хозяину о былых сражениях. Наряду с дорогими, изукрашенными золотом доспехами, пистолетами и саблями там висели стрелы, якоря, изображения святых, картины и испанские головные уборы, запятнанные кровью. «Ну и странные же вкусы у хозяина этого жилища», — подумал Оливье, войдя в узкую дверь.
Увидев Монбара, Оливье понял, что перед ним — чистокровный гасконец: подвижный, настороженный, с блестящими живыми глазами. В манерах и осанке его чувствовались сила и непоколебимая уверенность в себе.
Хозяин дома даже не удостоил взглядом незнакомца, презренного добровольца, которого привел ему Турмантен. Самого же капитана он дружески обнял. Однако, когда корсар стал расхваливать предводителю своего нового друга, черные глаза Монбара грозно засверкали.
Все еще не глядя в сторону Оливье, он бросил сквозь зубы:
— Чтобы командовать бригом в грозу, не нужно быть волшебником! Не он один на это способен. Меня больше интересует, сумеет ли он не струсить при абордаже. Я согласен выполнить твою просьбу, Турмантен, и принимаю твое поручительство за этого человека. Раз ты настаиваешь, пусть он станет твоим матросом сразу, не прослужив тебе три положенных года. Но…
Монбар замолчал и впился взглядом в Оливье де Сова, который по‑прежнему стоял, гордо выпрямившись, исполненный спокойного достоинства.
— Для начала ему нужно придумать имя. Он ступил на нашу землю, а значит, как и мы все, утратил имя, данное ему при рождении. Он похож на фламандца, у него нежный цвет лица, синие глаза, светлые усы… Решено, я стану звать его Фламанко.
И, обращаясь к шевалье де Сову, резко сказал:
— Как только «Звезда морей» окончит разгрузку, она в твоем распоряжении. Если ты окажешься трусом, тебя вздернут на ее же рее. Так что удачи тебе, Фламанко!
И он протянул ему руку. Оливье пожал ее и рассмеялся.
— Что с тобой? — жестко спросил Монбар.
— Позволено ли будет мне выразить вам…
— Выразить тебе, — поправил флибустьер.
— Выразить тебе мою благодарность, — поправился Оливье, — и заверить, что у тебя еще будет возможность убедиться в моей храбрости, а также спросить: буду ли я полновластным и единственным хозяином у себя на судне?
— После Господа Бога — да.
— Буду ли я отвечать за свои действия лишь перед самим собой?
— От тебя потребуется только одно: доставлять на Тортугу взятые в бою трофеи.
— Тогда ты останешься мною доволен.
— И все же не забудь: тебя могут и вздернуть!
Спустя три месяца капитан Фламанко получил в Бас‑Тере лестное для себя прозвище Морской Рыцарь, прочно закрепившееся за ним.
Следует объяснить, откуда же оно взялось.
Через четыре дня после разговора с Монбаром‑Истребителем шевалье, некогда робко пытавшийся продать свою шпагу на Ярмарке наемников, вместе со своим неразлучным другом Турмантеном обосновался на борту «Звезды морей». Он уже убедился, что бриг был великолепно оснащен и имел большой запас ядер и пороха.
Оливье набрал новый экипаж, усилив тем самым отряд корсаров, один вид которых уже наводил страх на противника, опытными матросами, ловко обращавшимися и с ружьем, и с абордажным топором.
Затем состоялась церемония подписания подробнейшего договора между капитаном и командой. Согласно ему все члены команды были обязаны беспрекословно подчиняться капитану. В остальном же на борту устанавливалось полное равенство. Оно и впрямь было таковым — вплоть до того, что если кто‑либо из команды желал получать тот же рацион, что и офицеры корабля, то желание его тут же удовлетворялось.
Трофеи поступали в общую казну, однако расходы тех, кто вложил деньги в снаряжение экспедиции — а сейчас это был Турмантен, — возмещались в первую очередь. Приз в сто экю ждал каждого, кто первым обнаружит вражеский корабль и сообщит о нем.
В этом сообществе, живущем по собственным законам, полученное ранение компенсировалось в зависимости от степени его тяжести. Потеря кисти правой руки, всей руки или правой ноги оценивалась в двести пиастров или же двух рабов; потеря обеих рук или обеих ног — в шестьсот пиастров или шесть рабов и так далее.
Все героические деяния щедро оплачивались; не оставались без награды и преданность, и мужество. Любое захваченное судно становилось собственностью капитана.
Оливье с легким сердцем отдал приказ поднимать паруса, ибо полученное им каперское[46]свидетельство, подписанное самим королем, указывало на то, что деятельность, которой ему предстояло теперь заниматься, именуется не презренным пиратством, но содействием Королевскому морскому флоту в войне с Испанией (в Европе Франция как раз затеяла войну против Испании и Голландии).
Новоявленный капитан собирался добывать трофеи весьма своеобразным способом.
Как только зеленые вершины Тортуги скрылись из виду, он во всеуслышание заявил:
— Ничто в мире не ценится столь высоко, как вежливость… если ты учтиво поведешь себя со своим врагом, то сумеешь многого добиться!
Корсары в недоумении слушали сентенции Оливье. Еще бы: им никогда не были присущи ни учтивость, ни куртуазное обхождение. Турмантен лишь посмеивался украдкой. Ничего не зная о планах своего матроса, он, тем не менее, полностью полагался на него.
Итак, «Звезда Морей», подгоняемая легким бризом, двигалась вдоль берегов Гаити. Когда вдали показался соседний остров, именуемый испанцами Портоико, корабль взял курс зюйд‑зюйд‑ост. Оливье де Сов отважно вышел на дорогу, которой в Новый Свет обычно следовали караваны судов из Испании.
Флибустьеры редко осмеливались нападать на испанцев в этих водах, потому что торговые корабли, груженные мукой, шелком, льном, а главное, золотыми и серебряными монетами, всегда сопровождали хорошо вооруженные военные галеоны. Схватка же с «броненосцем», как называли корсары испанские военные эскадры, мало привлекала членов Берегового братства, привычных к абордажам и рукопашным боям на палубе вражеского судна, но плохо разбиравшихся в тонкостях морского боя.
И вот в одно прекрасное утро, когда еще нежаркие лучи тропического солнца ласкали корабль, а летучие рыбы стаями носились вокруг, серебряными брызгами взлетая из воды, корсар, сидевший в смотровой корзине на вершине грот‑мачты, закричал:
— Вижу броненосца! Мгновенно извещенный, шевалье де Сов поднялся на капитанский мостик.
Вглядевшись в горизонт, он сразу понял: впереди их ждала богатая добыча, но завоевать ее будет нелегко.
Оливье приказал поднять все паруса, и легкий и стремительный бриг как на крыльях заскользил по лазурным водам навстречу испанской эскадре. Приблизившись на безопасное, недосягаемое для вражеских пушек расстояние, он, словно белая птица, закружил вокруг испанцев.
— Я пребываю в некотором недоумении… — задумчиво сказал Турмантен другу. — Не кажется ли тебе, что мы слишком поспешно решили вступить в бой? Наши силы неравны.
— С моей стороны было бы черной неблагодарностью вести корабль к заведомому поражению… — улыбнулся Оливье. — Доверься мне. Еще до полудня военные корабли вместе с торговыми станут метаться по волнам, словно испуганные овцы, а один и вовсе отобьется от стада.
Так оно и случилось.
Часам к одиннадцати море потемнело, заволновалось. Задул холодный ветер. Эскадра нарушила свой стройный порядок. Когда начинается шторм, каждый капитан выкручивается как может, спасая свой корабль, и ему необходимо иметь вокруг судна свободное пространство для маневров.
К полудню на горизонте не осталось и следа от испанской эскадры.
Однако вскоре матрос‑сигнальщик радостно закричал:
— Вижу корабль!
— Где?
— С подветренной стороны!
— Начать погоню! — уверенно и четко отдал команду Оливье.
И тотчас же раздалась еще одна, долгожданная команда:
— Приготовиться к бою!
«Звезда морей» устремилась в погоню за своей добычей — новенькой торговой шхуной, на брам‑стеньге которой развевался флаг ненавистной Испании.
Оливье доверил штурвал одному из своих лучших матросов по прозвищу Попутный Ветер и, выстроив на палубе команду из восьмидесяти свирепых бородатых корсаров, вооруженных ружьями и абордажными топорами, объявил:
— Всегда лучше встречать врага улыбкой, нежели обрушивать на него поток проклятий.
Когда же бриг подошел к испанскому кораблю почти вплотную, Оливье прокричал:
— Господа, мы все здесь добрые христиане и желаем вам долгой и счастливой жизни… Но чтобы мы могли сохранить вам эту жизнь, вы должны нам помочь. Наши запасы подходят к концу, поэтому нам требуется мука… У нас кончилось вино и нечем запивать оставшуюся солонину… Право же, мне так неловко…