И вот я в редакции.
Сотрудник журнала „Война и техника“ встает, увидев входящего в комнату сухощавого человека лет сорока пяти. Тщательно причесанные редкие волосы его чуть тронуты сединой. С узкого лица строго смотрят карие, кажущиеся холодными глаза. В петлицах хорошо сшитой шинели два ромба.
– Карбышев, – пожимая мою руку, говорит он.
Садимся. Карбышев и сидя не теряет осанки. Чувствуется, что постоянная подтянутость привычна ему.
По просьбе Дмитрия Михайловича рассказываю об опытах массового подрыва рельсов поточным способом.
Этот способ вдвое сокращает расход взрывчатых веществ и почти в пять раз увеличивает производительность подрывных команд по сравнению со способом, описанным в Наставлении к подрывному делу.
Поточный способ подрыва – мое детище. Естественно, что я увлекаюсь и немного горячусь.
Карбышев слушает внимательно, не перебивая.
Умолкаю. Нетерпеливо жду его ответа.
Дмитрий Михайлович вскидывает брови.
– Все делали правильно, – говорит он. – Но ваш опыт подрыва, хотя и значителен, остается опытом мирного времени. А в мирное время допускается много условностей, которых не будет на войне. Следовательно, поправки придется вносить на ходу? Так?
– Мы стремились приблизиться к условиям военного времени…
– Понимаю. Но работали вы в основном с модельными шашками. Стало быть, каков будет эффект от массовых взрывов снарядов, от разлета осколков рельсов, вы сказать не можете. А знать это надо. Могу посоветовать лишь одно: дополните свои опыты, проводите тренировки и ночью, надежно обеспечив безопасность, взрывая боевые заряды. Если проверка подтвердит вашу правоту – можно будет рекомендовать поточный способ войскам. Но проверка должна быть тщательной!
Забегая вперед, скажу, что в 1934 году, будучи в Москве на учебе, я без предупреждения зашел на работу к Дмитрию Михайловичу Карбышеву. Он принял меня как старого доброго знакомого.
Выслушав мои соображения об инженерных минах различного назначения, в особенности о минах замедленного действия, Карбышев заинтересовался ими.
– Вам надо написать на эту тему диссертацию! – горячо убеждал он.
В годы моей учебы Карбышев присутствовал на наших полевых занятиях. Вставал он одним из первых и, хотя ему часто нездоровилось (ведь уже тогда было за пятьдесят), ни разу не ушел с занятий, оставался с нами до конца, даже в самую ненастную погоду. Делая заметки, хронометрировал, охотно помогал, если к нему обращались за советом.
Никогда не забуду такой случай. При отходе от минированного объекта, где были воспламенены зажигательные трубки, один из красноармейцев споткнулся и упал. Прежде чем мы успели что‑то сообразить, Карбышев подбежал к бойцу. Отходили они уже вместе…»[5].
Свое шестидесятилетие Дмитрий Михайлович отмечал в узком кругу родных и друзей.
Скромная квартира на Смоленском бульваре, в доме № 15, где когда‑то помещалось Главное военно‑инженерное управление. Небольшая столовая. Собралось много гостей. Среди них и давние сослуживцы, профессора и преподаватели военных академий – ученики Карбышева.
Тепло и радушно встречали гостей Дмитрий Михайлович и его жена Лидия Васильевна.
«Старики» рассаживались по одну сторону стола, молодежь образовала отдельную компанию.
Дмитрий Михайлович вошел в столовую последним, и так получилось, что в углу, среди молодежи, пустовал один стул – быть может, нарочно оставленный молодыми для него. Усаживаясь, он сказал:
– Ну вот и хорошо, я в своей тарелке, среди молодежи!
Кто‑то из гостей пошутил:
– Ты что это, старик, вздумал изменить нам и затесался в младое племя?
Зная, что хозяин дома не лишен юмора, гости притихли, ожидая ответа. Но Дмитрий Михайлович спокойным тоном спросил:
– Разве я старик?
И попросил у гостей несколько минут внимания. Выйдя из‑за стола он подошел к двери, ведущей в его кабинет, и, ловко подпрыгнув, схватился за гимнастические кольца, ввернутые в верхней перекладине дверной рамы.
Легко, почти грациозно, он сделал несколько сальто‑мортале, которым мог бы позавидовать самый заправский гимнаст, и мягко спрыгнул на пол.
Весь сияющий, с юношеской улыбкой на лице, он радостно воскликнул:
– Вот какой я старик!
Гости дружно провозгласили тост за его здоровье и счастье.
– 26 октября 1940 года в связи с 60‑летием Дмитрий Михайлович Карбышев был награжден орденом Красного Знамени.
Дочери своей, Елене, он писал в Ленинград: «Столько людей меня поздравили с шестидесятилетием, что от рукопожатий правая моя рука стала на 10 сантиметров длиннее левой».
Он чувствовал себя душевно и физически молодым и шутливо сетовал в том же письме к дочери: «Зачем о моем юбилее объявили по радио? Теперь все знают, что мне уже 60 лет…»
В канун войны, в феврале 1941 года, профессору Карбышеву была присвоена ученая степень доктора военных наук.
Коммунист
«…Переход, к коммунизму требует от всех трудящихся нашего великого Советского Союза настойчивого овладения большевизмом – учением Маркса – Энгельса – Ленина, повышения трудовой дисциплины, производительности труда. Участвуя своей ответственной работой преподавателя в подготовке высококвалифицированных кадров нашей Рабоче‑Крестьянской Красной Армии и вместе со всей страной в построении коммунизма, я хочу быть ближе к великой Коммунистической партии (большевиков) и прошу партийную организацию Академии Генерального штаба принять меня в кандидаты ВКП(б)».
Это заявление написано Д. М. Карбышевым в связи с твердо принятым решением навсегда связать свою жизнь с ленинской партией.
15 сентября 1939 года на общем собрании коммунистов академии его принимали кандидатом в члены ВКП(б). Ему шел тогда пятьдесят девятый год. В одной из анкет, хранящихся в архивных делах Академии Генерального штаба, Карбышев указывал, Что состоял сочувствующим Российской Коммунистической партии (большевиков) еще в 1918 году.
Во время наступления колчаковских орд на Самару в 1919 году автор этих строк, будучи тогда военным комиссаром, предложил Карбышеву подумать о вступлении в партию. Дмитрий Михайлович ответил:
– Спасибо, товарищ комиссар, за доверие. Это для меня была бы высокая честь. Но вместе с тем я считаю, что еще не подготовлен политически, чтобы носить звание коммуниста. Кроме того, я еще очень мало сделал для партии и Советской власти… Предлагая мне стать коммунистом, подумали ли вы над тем, что я бывший офицер, подполковник старой армии? Не найдутся ли люди, которые скажут, что я вступаю в партию ради карьеры, из корыстных соображений? Мне кажется, что я должен пока остаться беспартийным, но в полном распоряжении партии.
Большое влияние на Карбышева имели М. В. Фрунзе и В. В. Куйбышев. Знакомство и беседы с ними, совместная борьба на фронтах гражданской войны против Колчака, Врангеля и других врагов Советской власти еще больше укрепили веру Карбышева в справедливость и человечность коммунистических идеалов. С тех пор он прочно связал свою судьбу с великой партией Ленина, хотя формально в ней не состоял.
– Никогда не думал, что смогу так скоро достичь полного доверия и уважения таких людей, как Фрунзе и Куйбышев, – говорил Карбышев. – Самое удивительное еще в другом: мне ничего не пришлось предпринимать для этого. Фрунзе и Куйбышев верили каждому моему слову – и я высоко ценил это доверие. Ведь они в моих глазах были посланцами Ленина на фронте… Представителями партии большевиков…
Работая бок о бок с такими выдающимися сподвижниками Ленина, как Фрунзе и Куйбышев, Дмитрий Михайлович словно заражался их кипучей организаторской, политической и боевой энергией, проникался глубокой верой в дело большевиков.
Вступив в ряды Красной Армии, некоторые старые военные специалисты колебались, их мучили сомнения, они испытывали робость, а подчас и трусость. Вдруг белые осилят Советскую власть, что тогда? Были случаи – старые офицеры перебегали из Красной Армии в лагерь белогвардейцев, к Деникину, Колчаку и другим врагам революции. Свое презрительное отношение к этим предателям Карбышев выражал открыто:
– Я, бывший кадровый офицер старой русской армии, служил не царю, а отечеству и остался отечеству верен. У меня и до революции порядки в России, неравенство, гнет, тупая муштра в армии, холопство перед старшим по чину вызывали отвращение, гнев. Какие‑то предрассудки мешали перейти к борьбе за иную, человеческую жизнь. Ее добыли другие. Дорогой ценой, кровью своей. Добыли и для меня, потому что только теперь я могу с чистой совестью заявить: служу своей Советской Отчизне, своему народу, его армии.
И слова у Карбышева не расходились с делом.
В марте 1919 года перед контрнаступлением войск Южной группы Восточного фронта на Колчака белогвардейские агенты спровоцировали в Самарской и Симбирской губерниях кулацкий мятеж.
Для его подавления Фрунзе снарядил отряд особого назначения, командиром которого он назначил комиссара штаба Южной группы П. И. Баранова. В этот боевой отряд Баранов взял с собой Карбышева. И не ошибся. Дмитрий Михайлович активно участвовал в подавлении мятежа, проявил себя смелым и мужественным бойцом. Интересно отметить, что в составе этого отряда Карбышев был единственным военным специалистом старой армии.
…Крупным очагом мятежа стало село Нижне‑Печорское. В сильный мороз, по занесенной глубокими сугробами дороге, а то и по полю, держа винтовки наперевес, отряд двигался к селу развернутым строем. Карбышев шел в цепи на правом фланге рядом с комиссаром. Когда отряд подошел к Нижне‑Печорскому, мятежники открыли сильный огонь. По цепи раздалась команда штурмовать. Карбышев, стреляя на бегу, увлекая за собой красноармейцев, ворвался впереди других в мятежное село.
Дмитрий Михайлович не покинул боевого строя, пока отряд не разгромил мятежников.
Прошло более двадцати лет. Карбышев остался таким же бойцом на переднем крае. И когда он подал заявление в партию, радость и торжество Дмитрия Михайловича передались всем членам его семьи.
Рассказывает дочь Карбышева Елена Дмитриевна:
«Мы чувствовали, что это очень большое событие в жизни папы. Не знаю точно, когда впервые у него появилась эта мысль, но думаю, что очень давно. Я знаю, что его часто спрашивали, почему он не вступает в партию. Самому близкому человеку – маме – он объяснял так: „Знаешь ли, мать, вступление в партию – это очень серьезный шаг в жизни человека. Совершить его надо, всесторонне обдумав. Надо внутренне почувствовать, что ты готов к этому, а также всей своей жизнью доказать, что ты достоин быть коммунистом. Это очень большое доверие, и его надо оправдать. Я ведь был офицером в царской армии, и мне хочется, чтобы мои товарищи ни на мгновение не усомнились в моей искренности“.
Мне он писал: „Ну вот, дочка, свершилось очень важное событие в моей жизни. Я стал членом Всесоюзной Коммунистической партии большевиков“».
Карбышев очень волновался перед тем, как обратиться к своим товарищам с просьбой дать ему рекомендации в партию.
Однажды полковник Леошеня, встретив в академии Дмитрия Михайловича, обратил внимание на его рассеянность. Чувствовалось, что он думал не о предстоящем занятии со слушателями, а совсем о другом. На вопрос полковника, здоров ли он, не стряслось ли чего‑нибудь с ним, Карбышев ответил:
– Не беспокойтесь, Евгений Варфоломеевич, все в порядке. Хотел вас попросить вот о чем, – и он взглянул полковнику в глаза. – Не могли бы вы поручиться за меня, дать мне рекомендацию?
– Да любую, Дмитрий Михайлович! – с готовностью поспешил ответить Леошеня. – Мы ваши ученики, знаем вас сто лет.
– Не любую, а самую серьезную, самую что ни на есть ответственную… в партию…
После занятий они встретились вновь.
«Он говорил о том, – вспоминал Е. В. Леошеня, – что время очень тревожное, что в Европе свирепствует война. В это трудное время ему бы хотелось быть вместе с партией.
– Кто знает, может быть, придется умереть за Родину, – сказал Карбышев, – а умереть мне хотелось бы только коммунистом…».
Последние слова Карбышева особенно запали в память Леошени. Конечно, он дал рекомендацию своему учителю и другу, в которого верил, как в самого себя.
Вторую рекомендацию дал генерал‑лейтенант Александр Васильевич Сухомлин; тоже ученик Карбышева по Военной академии имени М. В. Фрунзе.
Вот как он сам об этом вспоминает:
«В 1939 году Дмитрий Михайлович в одной из бесед со мной сказал, что не будет оправдываться, почему он до сих пор находится вне рядов партии большевиков. Но вот ныне приспело и для него время. Народ переходит от социализма к коммунизму. Чтобы быть вместе с партией большевиков и отдать все свои силы и знания великому делу, народу, он хочет стать большевиком‑коммунистом.
Дмитрий Михайлович попросил у меня рекомендацию. С радостью дал, но, когда писал ее, ловил себя на мысли: не верится, что Дмитрий Михайлович в ней нуждается, ведь он всегда с нами, и мы его никогда не считали беспартийным».
И вот в канун жестокой войны с гитлеровской Германией общее собрание коммунистов Академии Генерального штаба единогласно принимает Карбышева 15 сентября 1939 года кандидатом, а в декабре сорокового года – в члены Коммунистической партии.
Прием происходил на общеакадемическом партийном собрании. Предложение о принятии Дмитрия Михайловича в члены ВКП(б) было встречено бурными аплодисментами всех присутствовавших. Полное единодушие при голосовании явилось выражением заслуженной любви и уважения, которыми пользовался Дмитрий Михайлович в академии.
Присущая Карбышеву непоколебимая вера в идеалы и цели коммунистов, его органическая партийность превосходно отражены во взятых им социалистических обязательствах по договору о соревновании между преподавателями Академии Генерального штаба. Договор датирован апрелем 1940 года. Начинается с пункта – «овладение большевизмом».
Дмитрий Михайлович, в частности, берет обязательство «продолжать глубоко изучать историю ВКП(б)… обязательно и аккуратно посещать все лекции, доклады, конференции по марксизму‑ленинизму, вести записи лекций. Читать регулярно партийную периодику…».
Мы пропускаем длинный перечень обязательств по специальным военным дисциплинам. Не упоминаем о серьезной научно‑исследовательской работе, которую взял на себя Карбышев добровольно, в порядке соревнования со своими коллегами.
Хочется лишь выделить из этого социалистического договора пункт об общественной деятельности:
«1. Написать три статьи в свою академическую газету „За кадры“.
2. Две статьи в пресс‑бюро газеты „Правда“.
3. Организовать ячейку МОПР, составить план ее работы и обеспечить его выполнение.
4. Выступить с докладами по заданиям комиссара академии в МК ВКП(б), ЦДКА и на Курсах погранвойск».
При огромной академической загрузке, на шестьдесят первом году жизни, Дмитрий Михайлович показывает пример неутомимости, желания быть впереди в социалистическом соревновании.
Все свои обязательства он выполнил с честью.
К слову сказать, характерно и то, что коллектив академии избрал именно Дмитрия Михайловича руководителем Суда чести.
Коммунист Карбышев всей своей жизнью являл пример, образец советского труженика, человека твердой идейности и высокой чести.
На линии Маннергейма
Легкие победы Гитлера в Западной Европе вскружили головы фашиствующим правителям Финляндии, бывшим тогда у власти. Зимой 1939 года у них возник бредовый план захвата Ленинграда и территорий, прилегающих к советско‑финляндской границе.
Еще лет на двенадцать раньше Финляндия начала строить на Карельском перешейке мощный укрепленный район – линию Маннергейма. Возводили ее немецкие военные специалисты. С 1938 года их сменили англичане и французы. Общее руководство взял на себя бельгийский генерал Баду – участник строительства знаменитой в первую мировую войну французской оборонительной линии Мажино.
Линия Маннергейма находилась в 32 километрах от Ленинграда, в 15 километрах от Кексгольма – эти расстояния вполне доступны для огня артиллерии крупного калибра. Под прицелом финских дальнобойных орудий оказался и Кронштадт – главная база Балтийского флота. В глубине, за линией Маннергейма, расположился важный узел железных дорог – город‑крепость Выборг.
Таким образом, весь Карельский перешеек был превращен финской военщиной в плацдарм, позволявший быстро сосредоточить и развернуть крупную группировку войск, чтобы внезапно нанести удар по Ленинграду.
Советское правительство не могло оставаться безразличным к военным приготовлениям Финляндии под Ленинградом. Оно неоднократно предлагало ей взаимно приемлемые условия для урегулирования назревшего пограничного конфликта. Но вместо мирного решения финские правители при поддержке империалистических кругов Англии и Франции продолжали провокационные действия.
Это вынудило Советское правительство 28 ноября 1939 года расторгнуть договор о ненападении с Финляндией и порвать с ней дипломатические отношения. Финляндская военщина ответила новыми провокациями на границе под Ленинградом. 30 ноября 1939 года между двумя армиями на Карельском перешейке начались военные действия. Они продолжались три с половиной месяца.
Эта страница военной истории нашей страны имеет прямое отношение к Карбышеву: он стремился на фронт не только из патриотических чувств. Ведь он ученый, фортификатор, а на Карельском перешейке наши войска одолевают вражеский укрепленный район, который западные военные авторитеты считают неприступным.
Дмитрий Михайлович оказался в группе заместителя начальника Главного военно‑инженерного управления по оборонительному строительству полковника М. А. Ковина. Группа здесь же, на театре военных действий, разрабатывала рекомендации нашим войскам по инженерному обеспечению прорыва линии Маннергейма.
Генерал‑лейтенант В. К. Мордвинов вспоминает: «…во время советско‑финляндского конфликта Дмитрий Михайлович настойчиво добивался, чтобы его послали в действующую армию. Я интересовался, зачем он хочет туда ехать. Карбышев ответил, что эта поездка нужна ему по трем причинам; во‑первых, он должен пополнить свой опыт и присмотреться, как выглядит в современных условиях долговременная фортификация; во‑вторых, вместе с инженерами разобраться в тех вопросах, в которых обнаружатся трудности и неясности; в‑третьих, поучить тех, кто будет в этом нуждаться. Он блестяще выполнил эти задачи, но его желание все узнать и увидеть собственными глазами едва не стоило ему жизни от пули снайпера».
«Особенно близко мне довелось узнать Д. М. Карбышева в январе 1940 года, когда он пребывал в группе, разрабатывавшей рекомендации по преодолению линии Маннергейма, – вспоминает генерал‑полковник инженерных войск в отставке профессор Александр Данилович Цирлин. – В основном Д. М. Карбышев проводил работу в 7‑й армии, но систематически наезжал в Ленинградское военно‑инженерное училище.
Узнав о том, что я занимался в полосе 7‑й армии разминированием, руководил подразделениями училища, выполнявшими эту задачу, и участвовал в обучении штурмовых групп под руководством комдива Пядышева, Дмитрий Михайлович стал расспрашивать меня о моем опыте. Его интересовало все: как велась разведка минных заграждений, каким способом лучше разминировать завалы и уничтожить обнаруженные взрывные „сюрпризы“. Особенно привлекало его внимание совместное обучение пехотинцев, артиллеристов, танкистов и саперов в штурмовых группах, блокирующих и атакующих долговременные железобетонные огневые сооружения.
– Вы понимаете, – горячо говорил Дмитрий Михайлович, – насколько нам необходимы все эти крупицы боевого опыта. Ведь на войне все выглядит сплошь и рядом не так, как на учениях и маневрах.
Он настоятельно рекомендовал внедрять опыт действий инженерных войск на Карельском перешейке в учебный процесс военно‑инженерного училища. Хорошо зная опыт применения заграждений в первой мировой войне, Дмитрий Михайлович напомнил о сражении на Марне в сентябре 1914 года. Недооценка заграждений во 2‑й немецкой армии дорого обошлась тогда немцам. Карбышев подчеркивал, что в первой мировой войне применялись пассивные заграждения, создаваемые главным образом из колючей проволоки, а в боевых действиях на Карельском перешейке нашли широкое применение минно‑взрывные заграждения, способные активно воздействовать на противника, даже если они не прикрыты огнем…».
Герой Советского Союза генерал‑полковник инженерных войск Аркадий Федорович Хренов был начальником инженерного отдела 7‑й армии во время советско‑финляндской войны.
Вот его дневниковые записи:
«Во второй половине декабря 1939 года, под руководством командующего 7‑й армией К. А. Мерецкова, мы трудились на Карельском перешейке над составлением инструкций по прорыву линии Маннергейма, готовили части и соединения различных родов войск к действиям по прорыву. И вот однажды, когда я находился в полках 100‑й стрелковой дивизии, мне сообщили, что к исходу дня на командном пункте армии будет Д. М. Карбышев. Получив разрешение командующего, я ночью вернулся к себе, в инженерный отдел, который размещался на окраине местечка Райвола в маленькой финской бане. В предбаннике, около печи, примостившись на ящиках, прикрытый полушубком, лежал комдив Карбышев.
Я недоуменно спросил своих помощников, почему не позаботились о комдиве. Мне доложили, что Дмитрий Михайлович категорически отказался занять место в моем отделении, за перегородкой.
По‑видимому, наш разговор разбудил Дмитрия Михайловича. Извинившись, я начал обсуждать с ним назревшие вопросы. Просидели весь остаток ночи и утро. Беседовали об инструкции по прорыву линии Маннергейма, инженерному обеспечению прорыва и о дальнейшем развитии наступления. Он высказал ценные соображения о практическом обучении войск действиям в штурмовых группах и отрядах, о разведке, разминировании и о многом другом.
Дмитрий Михайлович расспрашивал меня о тактике действий войск противника, о трудностях инженерного обеспечения боевых действий, об организации дорожной службы. А в заключение сказал:
– Обстановку на фронте вы знаете во всех подробностях, а я только понаслышке, поэтому давать какие‑либо советы мне трудно. Вот побываю в войсках, тогда, может быть, у меня появятся какие‑либо предложения и рекомендации.
Утром мы с Дмитрием Михайловичем зашли к командующему и члену Военного совета армии. Беседа с ними затянулась, и только после обеда Д. М. Карбышев смог выехать в корпус к тов. Гориленко. А на другой день стало известно, что ночью он вместе с корпусным инженером майором Ляшенко и группой саперов‑разведчиков ходил в разведку для ознакомления с передним краем линии Маннергейма.
К. А. Мерецков, вызвав меня к себе, потребовал, чтобы подобное больше не повторилось, и предупредил, что за жизнь Дмитрия Михайловича я отвечаю головой. После такого внушения пришлось дать соответствующие указания и принять надлежащие меры по охране Карбышева.
Дней через семь или десять после того, как Дмитрий Михайлович побывал в корпусах и дивизиях нашей армии, он вернулся на командный пункт в Бабошино и поделился впечатлениями. По его мнению, эта система укреплений и заграждений противника не уступала ни линии Мажино, ни позиции Зигфрида. Много приятного он сказал о действиях наших войск, о методах их обучения прорыву укрепленных районов, а также о действиях саперов, понтонеров и электриков, о четком порядке на дорогах. Хорошо отзывался он и о войсковых инженерах. Прощаясь, Карбышев пожелал нам проявлять больше активности, решительности».
К этому времени относятся и воспоминания Елены Дмитриевны, дочери Карбышева:
«Готовился прорыв линии Маннергейма. Больше месяца мы не получали от папы вестей. Мама сильно тревожилась, я ее успокаивала:
– Пойми, ведь он инженер, комдив, преподаватель. Не будет же он находиться на передовой линии.
– Значит, ты еще плохо знаешь своего отца, Елена. Он всегда все должен своими глазами посмотреть и руками потрогать. Во время мировой войны он тоже был инженером, однако земля еще не успела остыть от взрыва снарядов, а он уже в воронке: что‑то измеряет, что‑то записывает.
Как потом выяснилось, мама была права. Он действительно старался все увидеть своими глазами. Папа вернулся усталым, но полным впечатлений и новых мыслей. С восхищением отзывался о мужестве и выносливости наших бойцов.
В подвиге воинов сороковых годов он видел продолжение боевых традиций красных бойцов гражданской войны, защитников молодой Советской Республики».
Продолжим, однако, дневниковые записи А. Ф. Хренова.
«В июне 1940 года Дмитрий Михайлович заехал ко мне в управление.
– Аркадий Федорович, мне предложили сделать в Генеральном штабе доклад об опыте боевых действий на Карельском перешейке. Я же полагаю, что такой доклад нужно сделать вам, а не мне. Да мне и неловко читать такой доклад: я же не участвовал в боевых действиях. А в Генеральном штабе настаивают.
– Вот и хорошо, Дмитрий Михайлович, – ответил я ему, – вы можете лучше сделать доклад, так как не будете ничем связаны в критическом разборе наших действий, а мне, сами понимаете, сделать это трудно.
Начальник Генерального штаба К. А. Мерецков просил меня предоставить Д. М. Карбышеву для доклада отчетные материалы. Нагруженный ими, Карбышев поблагодарил меня за помощь и уехал к себе».
И все это он, обремененный годами, научной работой, делал для того, чтобы добыть и вписать в отечественную науку новую страницу. Отсюда и особая ценность его исследований по вопросам атаки и обороны укрепленных районов, а также по созданию и преодолению полос заграждений.
«Опыт советско‑финляндской войны еще больше укрепил мнение Карбышева о необходимости заблаговременно готовить прорыв укрепленных районов и полос усиленными войсковыми соединениями, – вспоминает генерал‑лейтенант И. Т. Шлемин, ученик Дмитрия Михайловича. – Инженерные войска должны были заблаговременно подготовиться к действиям против конкретного противника в условиях зимы, к ведению разведки, к разграждению местности от минных полей и минированных завалов, к штурму долговременных огневых сооружений.
К сожалению, все это нашим инженерным войскам приходилось вести в ходе войны. Не легко далась разведка долговременных огневых сооружений. Потребовалось срочно изобретать и создавать специальные приспособления, которые могли бы прикрыть людей при их приближении к дотам».
Западная граница
Гитлеровский вермахт между тем вершил в Европе «новый порядок».
Настороженно, с тревогой следил Дмитрий Михайлович за развивавшимися событиями. Пламя войны все ближе и ближе подкатывалось к нашим границам.
На карте, висевшей в кабинете, Карбышев отмечал флажками движение фронта.
– Зарвался Гитлер, зарвался… – как‑то вырвалось у Дмитрия Михайловича, когда Лидия Васильевна, неожиданно войдя в кабинет, застала мужа у карты.
Тревожно было и в Москве, хотя город продолжал свою размеренную трудовую жизнь.
В 1940 году выпускной курс слушателей Академии Генерального штаба и преподавательский состав участвовали в больших полевых учениях в Западном особом военном округе. Был там и профессор Карбышев.
Как и в каждую полевую свою поездку, Дмитрий Михайлович работал здесь с большим энтузиазмом и увлечением. Полевые учения в условиях, близких к боевой обстановке, во всей полноте раскрывали огромный организаторский, творческий и военный талант Карбышева.
«…В процессе учения Дмитрий Михайлович, получил много ярких впечатлений, – сообщает бывший начальник Академии Генерального штаба генерал‑лейтенант В. К. Мордвинов, – и при подготовке командующего войсками округа к разбору нарисовал блестящую картину состояния военно‑инженерного дела в войсках и военно‑инженерных знаний командного состава и штабов. Командующий округом горячо благодарил его за эти данные и просил меня прислать Карбышева в Западный особый военный округ для помощи в создании укрепленных районов на новой государственной границе».
Сохранилось короткое письмо Дмитрия Михайловича домой, жене и детям, датированное 16 октября 1940 года:
«…Сижу в глухом лесу, в палатке, как „папанинец“. Со мной Мордвинов и все наши преподаватели. Палатка утепленная. Я, вернее саперы, построили кирпичную печку, день и ночь она топится, так что жить можно. В общем, все заняты. Никто писем не пишет и не получает. Не до того. Я случайно вырвал минутку, сейчас 12 часов, я позавтракал, побрился, все в порядке.
Так как у меня „своя“ машина, я сейчас поеду в местечко Ружаны (недалеко, мама, от твоего знаменитого Доманово). Попытаюсь послать вам телеграмму и письмо. Думаю, что все это удастся. 22 октября я свою работу закончу и, по‑видимому, числа 25–26 (октября) буду в Москве.
Ехали сюда в международном спальном вагоне. На свежем воздухе чувствую себя хорошо.
Как мама доехала? И вообще приехала ли? Ко мне писать нельзя, так как каждую минуту могу переехать на новое место.
Тане и Алеше купил я в Барановичах по выдвижному карандашу и здесь в военторге – карманный электрический фонарь. Если попаду в населенный пункт, куплю еще что‑нибудь.
Ну крепко всех целую, передавайте привет Ляле. Ваш папа».
Полевые учения в Западном особом военном округе произвели на Д. М. Карбышева отрадное впечатление. В то же время он был сильно обеспокоен состоянием инженерной обороны на новой государственной границе.