Как весело, как весело в лесах зеленых.
Старинная песня
Может быть, это в тот же день случилось, а может быть, тем летом, а может быть, целый год прошел… Только когда поднял Иш голову, ясно увидел молодого мужчину перед собой. Совсем молодого… и одет был странно – в голубых джинсах – их блестящие медные пряжки и пуговицы на солнце посверкивали, – а на плечах светло‑коричневая звериная шкура с острыми длинными когтями. В руке держал он тугой лук, а за спиной его видел Иш колчан с оперенными стрелами. Иш заморгал ресницами – слишком ярок был свет солнца для старческих глаз.
– Кто ты? – спросил Иш. А молодой ответил уважительно:
– Я Джек, Иш, как ты и сам, конечно, хорошо знаешь. И то, как произнес он «Иш», вовсе не значило, что молодой уменьшительным именем этим пытается незаконно на «одну ногу» со стариком встать, скорее, тут огромное уважение звучало, даже благоговейный трепет примешивался, будто «Иш» гораздо больше значило, чем просто имя старого человека. А Иш и сам смутился и прищурил глаза, стараясь получше разглядеть, кто перед ним, – с годами плохо он стал видеть вблизи. Да и как тут не смутиться, ведь помнил он еще, что у Джека темные волосы, ну, может быть, поседели слегка, а у этого, который Джеком назвался, светлые, с легкой рыжинкой, волосы почти плеч касались.
– Не должен ты насмехаться над старым человеком, – сказал тогда Иш. – Джек – мой старший сын, и я бы его узнал. У него волосы темные, и он тебя старше. А молодой рассмеялся, но не грубо, уважительно рассмеялся.
– Ты о моем дедушке говоришь, Иш, как ты и сам, конечно, хорошо знаешь.
– И снова в том, как произнес он «Иш», странные нотки прозвучали… и это непонятное повторение – «как ты и сам, конечно, хорошо знаешь».
– Ты из Первых, – спросил Иш, – или из Других?
– Из Первых, – прозвучало в ответ. И пока разглядывал его Иш, новая загадка возникла. Почему парень этот – ясно видно, что уже давно не мальчик, – держит в руке лук, а не ружье.
– Почему у тебя нет ружья? – спросил Иш.
– Ружья только для забавы хороши, – сказал молодой и коротко, пренебрежительно хохотнул. – Разве можно доверять ружьям, как ты и сам, Иш, конечно, хорошо знаешь. Бывает, раз выстрелит и наделает много шума, а все остальное время жмешь на спусковой крючок и слышишь только «клик». – И тут он в подтверждение, что такое «клик», громко щелкнул пальцами. – Потому нельзя ружье брать, когда на настоящую охоту идешь, хотя старики наши говорят – совсем не так было в давно прошедшие годы. Но теперь мы стрелы берем, потому что надежнее стрела и не отказывается лететь, когда нужно, а еще, – тут он гордо распрямил плечи, – а еще, тут сила нужна и умение управляться с луком. Старики рассказывали, раньше любой мог из ружья стрелять, как ты и сам, Иш, конечно, хорошо знаешь.
– Дай мне посмотреть стрелу, – попросил Иш. Молодой вытащил стрелу из колчана, сначала осмотрел внимательно сам и только потом протянул Ишу.
– Это хорошая стрела, – сказал он. – Я ее сам сделал. А Иш держал в руке стрелу и чувствовал ее вес. Такую стрелу уже игрушкой для детей не назовешь. В целый ярд длиной было древко. Видно, аккуратно отколото от ровной, без сучков, плашки, а потом обточено со всех сторон. И оперение было хорошим, только вот по слабости зрения не мог понять Иш, какая птица рассталась со своим хвостом. Плохо стал видеть Иш, но, когда коснулся перьев пальцами, понял, что хорошо они расставлены – так, чтобы вращалась стрела в полете, как вращается пуля, а потому дальше и вернее в цель способна лететь. А потом стал Иш наконечник стрелы изучать – скорее пальцами, на ощупь, чем глазами. Острой оказалась стрела, Иш чуть было большой палец не проколол, пока острие пробовал. Гладким был на ощупь наконечник, с небольшими вмятинами, какие на кованом металле остаются после ударов. И хотя туман стоял в глазах Иша, все же различил он серебристо‑белый цвет наконечника. И тогда спросил он:
– Из чего это сделано?
– Это сделано из маленьких круглых штук. На них еще лица есть. У Старых Людей есть для них имя, только я не помню точно. Вроде макета… Молодой замолчал. Наверное, ждал, что сейчас услышит правильное слово, а когда понял, что не дождется, снова зачастил словами, видно, радовался показать свои знания о наконечниках.
– Мы находим эти маленькие круглые штуки в домах. Там их много, очень много лежит – и в ящиках, и в шкафах. Иногда они даже сложены вместе, все равно как короткие круглые палки получается, только тяжелее палок. Одни красные, другие белые – вот как эта. Белые бывают одни и еще другие. На которой горбатый бык, мы такие не берем – твердые очень, когда по ним стучишь. Иш думал, и наконец ему показалось, что понял, о чем идет речь.
– А вот эта, белая, – спросил он. – Был на ней рельеф – картинка на этой была? Молодой взял из рук Иша стрелу, повертев в пальцах, осмотрел наконечник и вернул стрелу Ишу.
– На них на всех есть картинки, – сказал он. – Вот эта – из самых маленьких. На ней картинка с женщиной, у которой крылья прямо из головы растут. А на некоторых есть картинка ястреба – не очень похожая картинка.
– Молодой просто захлебывался от счастья, что ему достался такой благодарный слушатель. – На остальных мужчины – похожи на мужчин. Один с бородой, у другого сзади длинные волосы висят. А еще есть с таким строгим лицом и челюстью тяжелой.
– А кем, как ты думаешь, были все эти мужчины? Молодой сначала налево посмотрел. Потом направо глаз скосил, видно, совсем не безобидным вопрос оказался и заставил молодого нервничать.
– Они… они… Мы так думаем, они, как ты и сам, Иш, конечно, хорошо знаешь, они – Старые Люди, которые еще до наших Старых Людей были! И когда понял молодой, что не поразит его на месте гром с небес и Иш не рассердится, уже с большей решимостью продолжил:
– Да, так оно и есть – как ты и сам, Иш, конечно, хорошо знаешь. И мужчины эти, и ястребы, и горбатый бык! Может быть, и женщина с крыльями, которые из головы растут, родилась, когда ястреб и другая женщина стали вместе жить. Но они не против, когда берем мы их картинки и разбиваем, чтобы сделать наконечник. Может быть, они очень великие и важные, чтобы о такой малости беспокоиться, а может быть, великими много лет назад были, а теперь постарели и стали слабыми. Он замолчал, но Иш видел, что молодой очень собой доволен и любит поговорить, а сейчас быстро соображает, что бы еще такое сказать. По крайней мере, этот не страдал отсутствием воображения.
– Да, – продолжал молодой свой монолог. – У меня есть вот такая мысль. Наши Старые Люди – они ведь Американцами все были – сделали дома, и мосты, и маленькие круглые штуки, которые мы сейчас разбиваем и делаем наконечники для стрел. А вот те другие Старые Люди Старых Людей, – вот те, наверное, холмы сделали, и солнце, и самих Американцев сделали. Конечно, недостойно Ишу было так над наивным простаком подшучивать, но не смог он удержаться и не сказать двусмысленность:
– Да, – сказал он, – я слышал, говорили, что эти, которые совсем Старые Люди, произвели на свет Американцев, но я серьезно сомневаюсь, что холмы и солнце тоже они произвели. И конечно, не мог понять молодой, какой смысл в словах Иша кроется, но, видно, почувствовал в тоне насмешку и ничего не ответил.
– Ну так продолжай, – чувствуя, что надолго замолчал молодой, сказал Иш. – Расскажи мне лучше еще что‑нибудь о наконечниках. Меня вовсе не интересует твое представление о космогонии. – Иш последнее слово с легким чувством мщения произнес. Вряд ли его собеседник поймет, о чем идет речь, но обязательно будет поражен его длиной и странным, непонятным смыслом.
– Да, о наконечниках, – нерешительно начал молодой Джек, а потом, постепенно обретая былую уверенность, продолжил: – Мы берем и красные и белые. Красные хороши для скота и для пумы. А белые – для оленей и для других.
– Почему так? – резко перебил его Иш, чувствуя, как зашевелилось в душе веками воспитанное, а теперь глубоко возмущенное столь откровенным надувательством чувство рационального. А вопрос немного удивил, а больше расстроил Джека.
– Почему? – переспросил он и повторил недоуменно: – Почему? Кто может сказать – почему? Кроме, конечно, тебя самого, Иш! Просто есть красные и есть белые – вот и все, что есть. Все равно как, – не в силах подобрать нужные слова он беспомощно оглянулся кругом, и тут взгляд его поймал луч солнца. – Да, это все равно как солнце ходит вокруг земли, но ведь никто не знает, почему ходит, и не спрашивает почему. Зачем надо спрашивать – почему? И когда произнес молодой последние слова, увидел на его лице Иш выражение крайней собой гордости, будто только что открыл Джек великую философскую истину, а ведь ясно было, что от простоты своей так говорил и думал. Но когда Иш через сознание свое этот ответ пропустил, то родились в нем сомнения. Возможно, в этой, на первый взгляд, простоте большая глубина крылась. Есть ли истинный ответ на «почему»? А может быть, происходящие явления ограничены лишь настоящим? Думал так Иш и понимал, что таится в этих выводах ошибка. Понимание причинно‑следственной связи необходимо для думающего существа, каким безусловно считал себя человек; и история о разноцветных наконечниках стрел тому доказательство – подтверждение, а не отрицание. Только причинная связь в этом случае была ошибочна и иррациональна. Молодой человек поддерживал и защищал теорию абсурда, согласно которой коров, быков и пуму лучше убивать медными наконечниками из расплющенных пенни, в то время как оленей – из серебряных квотеров и даймов. Выводы тем более странные, что материалы практически не отличались ни по твердости, ни по удобству обработки. Только в таких примитивно мыслящих умах цвет каким‑то непостижимым образом – вот он, ярчайший пример суеверия, – мог рассматриваться как основной, отличительный фактор. И снова почувствовал Иш, как закипает в нем раздражение против столь неприятного его строгому уму небрежного образа мышления. И хотя стар он, но кое‑что еще может сделать.
– Нет! – воскликнул он, да так резко, что от неожиданности вздрогнул его собеседник. – Нет! Это неправильно. Белые и красные наконечники! Да так вы… И вдруг замолчал. И подумал, что не прав, снова пытаясь изменить судьбой предначертанное. И еще услышал, как глубоким контральто доносится до него голос из прошлого: «Успокойся, остынь, милый». Возможно, что ему и удастся убедить этого наивного юношу пс имени Джек. Без сомнения, умного, не лишенного дара воображения парня, который сейчас мальчика по имени Джои заставил вспомнить. Но чего он добьется? Разве что смутит покой и заставит белой вороной себя чувствовать среди своих. А какая, впрочем, разница! По край ней мере, при охоте на пуму ведь не снизится эффективность красных наконечников. И если лучник будет чувствовать их более эффективными, значит, тверже будет его рука и точнее полетит стрела в цель. Вот почему не сказал ничего больше Иш, а, глядя в лицо молодого, улыбнулся ободряюще и снова перевел взгляд на стрелу. А когда новая мысль возникла, спросил он:
– А вы всегда можете найти много этих круглых штук? А молодой Джек в ответ рассмеялся, будто совсем нелепый вопрос услышал.
– Конечно, – сказал он. – Их так много, что даже если все мы целыми днями будем делать наконечники для стрел, все равно никогда меньше их не станет. А Иш задумался над веселым ответом. Скорее всего, истинную правду он услышал. Даже если в Племени сейчас сотня взрослых мужчин, наверное, тысячи тысяч таких монет можно найти в кассах магазинов и в хранилищах банков только в этой маленькой части города. А если когда‑нибудь иссякнет запас монет, останутся тысячи миль медных телефонных проводов. И тогда он вспомнил, как, делая свою первую стрелу, думал, что Племя начнет свой путь к прогрессу от каменных наконечников. А они, оказывается, грандиозный скачок вперед совершили и уже научились обрабатывать металлы. Значит, миновало Племя – его потомки – поворотный пункт и теперь уже не просто бесследно тысячелетний опыт человечества теряет, но и свой, новый опыт приобретает. А значит, уже не засасывает их трясина дикости, но поддерживают они прочный уровень своего существования и обретают уверенность. Научив делать луки, Иш помог им, и потому тихая радость и гордость наполняли его сейчас. В последний раз бросил он взгляд на стрелу и протянул молодому.
– Кажется она мне хорошей стрелой, – сказал Иш, хотя ничего не понимал и не разбирался в стрелах. А молодой не мог знать этого, и счастливая улыбка от похвалы трудов его рук расплылась на юном лице; и еще увидел Иш, как, прежде чем в колчан положить, пометил он стрелу, – видно, хотел выделить ее после того, что сейчас случилось. И, продолжая смотреть на молодого, испытал неожиданно Иш огромную любовь к нему. Давно – с тех пор как стал он стариком сидеть на склоне холма – ничего так не трогало его сердце, как сейчас. Этот Джек, который из Первых вышел, был его правнук по отцовской линии, а значит, и Эм правнук. И пока смотрел Иш в молодое лицо, сердце его так стучало, что готово было из груди вырваться, задал Иш странный вопрос:
– Юноша, – сказал он, – ты счастлив? А юноша по имени Джек вскинул на старика удивленные глаза, потом взглядом холмы окинул и только тогда ответил:
– Да, я счастлив. Все в мире идет, как должно быть, и я малая частица этого. А Иш начал думать, что стоит за таким ответом, и снова терялся в догадках – наивное ли восприятие мира заключается в этих словах или скрывается за ними глубинный философский смысл – и не мог решить. И пока думал напряженно, разбуженный мыслью туман, выползая из глубин сознания, заклубился в его голове. Но все равно вспомнил Иш, что слова молодого ему знакомыми кажутся, будто где‑то уже слышал он точно такие же слова. А может быть, и не точно такие же, но были те слова такими, какие кто‑то ему хорошо известный мог сказать. Потому что, когда говорил молодой по имени Джек, то не сомневался, а говорил как должное – утверждая. А Иш не мог вспомнить имя того знакомого человека, но вспомнил теплоту и нежность, которые от имени неотделимы были, и теплые чувства, обволакивая, накрыли его, унося в забытье. И когда очнулся он и снова поднял глаза, никто уже не стоял перед ним. И как ни пытался, не мог вспомнить и сказать с уверенностью Иш, случилось ли все в этот день или в другой, а может, и вовсе другим летом стоял перед ним назвавший себя Джеком человек.
Рано он проснулся в то утро – так рано, что еще серые сумерки все вокруг скрывали. И короткое мгновение он лежал не двигаясь и думал – где он. И в то же короткое мгновение вдруг представилось ему – он снова маленький мальчик и карабкается на материнскую постель, чтобы найти там серым ранним утром защиту и нежное тепло любви. А потом решил, что не может быть такого, но стоит протянуть руку, и пальцы коснутся теплого плеча Эм. И такое не могло быть. И тогда он вспомнил о своей молодой жене. И ее не будет рядом, потому что много лет назад он отдал ее молодому и правильно тогда поступил, ведь предназначение женщины – рожать детей, а когда будут рождаться дети, значит, многочисленнее станет Племя и окружающая их тьма все дальше отступит. И когда перебрал Иш все, что еще хранила его память, понял наконец, что он очень стар и один лежит в широкой постели. Правда, утешала его мысль, что в своей старой постели, в своем старом доме. Так бы и продолжал он лежать тихо, если бы не странная сухость во рту, и тогда, с минуту поколебавшись в нерешительности, все же медленно встал и, шаркая негнущимися старческими ногами, двинулся в ванную комнату попить воды. И когда добрался до цели, то протянул руку и щелкнул рычажком выключателя. А когда раздался знакомый щелчок, даже зажмурился Иш от вспыхнувшего ярко света электрической лампы под потолком. Совсем немного времени прошло, и понял он, что по‑прежнему окружают его серые предрассветные сумерки и не вспыхивал в ванной комнате яркий электрический свет. Давно умер свет и не вспыхнет снова. Это знакомый звук щелчка проник в сознание и породил некогда привычные образы. Не смутился Иш, ибо и раньше с ним такое случалось. И тогда немощной рукой с усилием повернул он кран над раковиной, но не вырвалась оттуда с шумом веселая струя воды. Вот только когда он вспомнил, что отказалась бежать вода по трубам еще много лет назад. Не смог он выпить стакан воды, за которым шел в ванную комнату, но и особой жажды не чувствовал, разве что першило в горле, раздражало неприятной сухостью. Но стоило сделать несколько глотательных движений, как сухость понемногу начала проходить, и он почувствовал себя лучше. А уже в спальне застыл в нерешительности у края кровати и втянул в себя воздух, принюхиваясь. Пожалуй, и сейчас он мог вспомнить, как с годами менялись окружающие его запахи. Давно, очень давно здесь пахло большим городом. И когда ушел этот запах, свежестью гор и молодой травой пахнуло Но и этот запах уступил. Теперь старым домом, прожитыми годами и тленом пахло. Но привык Иш к этому последнему запаху и уже не чувствовал, и не мог он его беспокоить. Сейчас, казалось, сухим дымом тянуло. Наверно, это и заставило проснуться так рано. Но не испытывал Иш никакого страха и снова, кряхтя от усилий забрался в постель. А с севера упрямо задувал сильный ветер. Раскачивал за эти годы близко подступившие к дому сосны, и ветви их, со свистом рассекая воздух, хлестали по стеклам и стенам. Шум раскачивающихся ветвей не давал Ишу уснуть, и он лежал без сна и слушал. Ему вдруг захотелось узнать, который сейчас час, но он уже давно забыл, когда в последний раз заводил свои часы. Время, как одно из необходимых условий при назначении встреч или выполнения каких‑то обязательств, давно потеряло свой прежний смысл, потому что изменился мир и ритм жизни этого мира, а главное, был он сам уже очень стар и жил как бы вне этой жизни. В своем роде перешагнул время и теперь застывшая вечность окружала его. И потому лежал он в одиночестве полуразрушенного дома. Те, кто рядом жил, спали в других домах, а в хорошую погоду – просто под открытым небом. Они, должно быть, думают, что в доме этом поселилось привидение. Не иначе! Да и как по‑другому, если для него самого те, кто умер, давно больше живыми кажутся, чем те, кто его сейчас окружает… И хотя не было у Иша часов, понял он по серому предрассветному сумраку, что скоро взойдет солнце. Наверное, и спал он ровно столько, сколько требуется спать старому человеку. Так и пролежит он, изредка ворочаясь, пока не взойдет солнце и кто‑нибудь – он надеялся, что это будет молодой Джек, – не принесет ему завтрак – кусок тушеной говядины на косточке, которую он потом тщательно обсосет, и миску кукурузной каши. Они готовили для него кукурузную кашу, хотя для самих непонятной была эта еда. Они присылали кого‑нибудь носить за ним молоток и помогать добираться до холма, где в хорошую погоду он грелся на солнце. Чаще других Джек приходил. Да, молодые очень хорошо о нем заботились, хотя старый он был, никчемный старик. Иногда, правда, сердились на него и тогда больно щипали, но делали так лишь потому, что думали о нем как о Боге. А ветер все не унимался, и ветви скреблись и стучали в стены дома. Но, видно, спал он меньше, чем полагалось старому человеку, поэтому через какое‑то время, несмотря на шум, задремал снова.
Насыпи дорог и проходы в горах для скоростных магистралей – пройдет и десять тысяч лет – все равно сохранятся, разве будут казаться узкими долинами и гребнями холмов. Огромные массы бетона, что некогда дамбами были, тоже останутся и будут казаться естественными гранитными преградами. Но время железа и дерева быстро пройдет. Три огня уничтожат их. Самый медленный огонь – ржавчиной будет тлеть, пожирая железо. Всего несколько коротких веков пройдет, и опоры перекинутого через глубокий каньон моста лишь ровной линией красной земли на склонах станут. Огонь, который дерево гнить заставит, быстрее, чем первый огонь, силу наберет. Но самым быстрым третий огонь – огонь пламени – окажется.
И вдруг кто‑то схватил его за плечи и стал грубо трясти, и тогда проснулся Иш, потрясенный столь неожиданным и грубым вторжением. А когда наконец спала мутная пелена с его глаз и начал он различать, что вокруг делается, то увидел перед собой лицо молодого Джека и печать страха, застывшую на этом лице.
– Вставай! Да вставай же! – говорил Джек. И от шока столь внезапного пробуждения, кажется, прояснилась голова Иша, как давно уже не было с ним, и потому тело и разум быстрее задвигались, реагируя на взволнованные слова. И уже стоял Иш на полу и натягивал на себя какую‑то одежду, и Джек помогал ему. Теперь уже не легкий запах, а густой дым наполнял до краев спальню. Иш кашлял надсадно, и глаза его слезились от дыма. И еще слышал треск и глухой рев. И не понял Иш, как получилось у него так быстро сбежать по лестнице, хлопнуть входной дверью, спуститься со ступеней крыльца и на улице оказаться. И только здесь он понял, как сильно ветер задувает. И нес этот ветер клубы дыма, и горящая листва и кора деревьев кружились в его огненном вихре. Не удивился Иш. Знал он – точно знал, что рано или поздно, но должно такое случиться. Каждый год высоко поднимались стебли травы, наливались соками, а потом засыхали и сухой соломой покрывали землю. Каждый год все пышнее разрастался кустарник в мертвых садах, и опавшая листва толстым слоем укрывала его корни. И понимал Иш, что это только вопрос времени, когда ускользнет огонь от задремавшего охотника и сильным ветром понесется, на эту сторону Залива, как совсем недавно бушевал на противоположной. И еще не миновали они дорожку между домами, как вдруг разом вспыхнула земля на соседнем участке, взревело неистово пламя, и отшатнулся Иш от опалившего лицо жара. И когда тащил его за руку Джек, торопил скорее выбраться из пекла надвигающегося пламени, понял Иш – он что‑то забыл, но не мог вспомнить, что именно. А в конце дорожки, прикрывая глаза от пламени, стояли и ждали их еще двое. И когда дошли Джек и Иш до них, только тогда Иш вспомнил.
– Мой молоток! – выкрикнул он. – Где мой молоток? Выкрикнул, и стыдно ему стало, что в минуту смертельной опасности вспомнил о никчемной вещи и столько шума наделал. Никакой ценности не представлял для него молоток и потому потрясен был, увидев, какое огромное впечатление его крик на трех молодых людей произвел. Глядели они друг на друга и не двигались с места словно от ужаса оцепенели. И вдруг рванулся Джек назад, хотя уже дымились, готовые в любую секунду неистовым пламенем вспыхнуть, кусты в саду перед домом.
– Вернись! Вернись! – кричал Иш, но слабым оказался старческий голос, и, глотая горячий дым, задохнулся Иш. И думал еще, что не будет ему прощения, если сгорит Джек из‑за такой ничтожной малости, как молоток. Но не сгорел Джек, выбрался из пламени невредимым, лишь шкура пумы на его плечах, обгорев, почернела да случайные искры оставили красные пятна ожогов на обнаженных руках. А увидев в руке Джека спасенный молоток, вздохнули молодые облегченно и радостно заулыбались. А за это время языки пламени уже совсем близко к ним подобрались, и потому ясно было – нельзя им оставаться на этом месте больше ни минуты.
– Куда нам идти, Иш? – спросил Иша один из молодых. А Иш даже вздрогнул от неожиданности. Что угодно мог ожидать он, только не такого вопроса. Разве имеет право что‑то старик решать, когда рядом молодые стоят, которым все должно быть лучше известно? А потом он вспомнил, что иногда его спрашивали, в каком направлении идти, чтобы охота получилась удачной. И когда он не отвечал, молодые щипали его. Ему не нравилось это, и было больно, и воспоминания о боли заставили его сейчас напряженно думать. И еще понимал Иш, что молодые могут убежать от огня в любом направлении, а вот ему, старику, сделать это будет не по силам. И – чего уже давно не делал – стал он думать еще напряженнее, ибо хотел спасти свою жизнь и жизни этих молодых, и еще потому, что боялся боли и не хотел, чтобы его щипали. И когда, казалось, уже не придумать ему было ничего, вспомнил Иш о плоской скале, где много лет назад выбивал он зубилом и молотком числа. За плоской скалой громоздились другие скалы, и были они высоки, и между ними найдут они убежище, потому что на тех голых камнях не росло ничего, что могло дать пищу огню.
– Давайте пойдем на скалы. – И не стал объяснять Иш, на какие скалы, уверенный, что молодежь его и так поймет. И хотя помогали ему, бесконечно устал Иш, когда наконец добрались они до спасительного нагромождения голых камней. И рухнул Иш на голые камни, и лежал неподвижно, пытаясь отдышаться и восстановить силы, и только вздымалась грудь и хриплое дыхание вырывалось из его горла. А вокруг казалось, что вся земля пламенем была объята; но здесь они могли себя чувствовать в безопасности. Удобное место нашли – одна скала тесно прижалась к выступу другой скалы, образовав нечто похожее на каменную пещеру. И пока лежал Иш, то задремал он от слабости, а может быть, не задремал, а сознание потерял, потому что сердце его после бешеной гонки от ревущего за спиной пламени готово было из груди вырваться. Но через какое‑то время очнулся он ото сна или от обморока, лежал тихо и думал, ибо ясной стала его голова, как уже давно не случалось. И думал он, что пришла пора сухой осени, а значит, пора больших пожаров, разносимых сухим северным ветром. Осень, пришедшая на смену лета, в которое он узнал Джека и говорил с ним о наконечниках стрел. И думал Иш, что с той поры большей частью Джек стал заботиться о нем, видно, Племя постановило так на своем сходе. «Даже старик, я все равно очень важный. Я – Бог. Нет, я не Бог. Может быть, моими устами говорит Бог, и я его оракул. Нет, сам‑то я знаю – никакой я не оракул. Значит, заботятся они обо мне и помогают в старости, потому что я – Последний Американец». И снова, потому что бегство от языков пламени лишило его последних сил, Иш заснул, а может быть, потерял сознание. А когда пришел в себя, понял, что недолго пробыл в забытьи, ибо снова слышал треск пламени, но ничего не видел, кроме нависшей над головой серой громады скалы, и понял, что лежит на спине. Где‑то рядом слышал он звуки негромкой возни и добродушное собачье ворчанье. И когда сознание вернулось к нему, то удивился сначала Иш, а потом даже немного испугался, какой свежей и ясной была его голова, и потому отчетливо помнил он, что происходило в прошлом, знал, что будет в будущем, и понимал происходящее в настоящем. «И второй мир – он тоже уходит, – вспыхивали в голове его звездочки мыслей. – Я видел, как уходил огромный мир. Теперь этот маленький – мой второй мир – уходит. Он исчезает в огне. В том огне, который неотделим от человека. В огне, который согревает и уничтожает нас. И еще люди часто повторяли, что бомбы превратят нас в дикарей и вернут в пещеры. Вот мы и в пещере, но никто не мог вообразить путь, который уготовила нам судьба по дороге в эти пещеры. Я выстоял и смирился с потерей моего большого мира, но я не переживу разрушения моего второго – маленького – мира. Я глубокий старик, но ясен и чист мой разум. И теперь я знаю – это конец. Из пещеры мы вышли и возвратились в пещеру». И будто связано это было в единое целое, с ясностью разума вернулась к нему былая острота зрения. И когда почувствовал он, как понемногу возвращаются силы, то сел Иш на камни и уже мог видеть остальных. И когда увидел, то удивился, откуда, кроме трех молодых, еще две собаки здесь. А Иш не помнил, что видел этих собак раньше. Ничем не замечательные, обычные собаки, которых люди брали с собой на охоту, – не слишком большие, с густой черной шерстью. Собаки‑пастухи – как бы их назвали в Старые Времена. Это были умные, даже хорошо воспитанные собаки. И лежали они тихо под нависшими над головой серыми каменными глыбами, так похожими на свод пещеры, и не лаяли. А потом Иш перевел взгляд на молодых. И сейчас, когда казалось, что мог видеть он одновременно прошлое и будущее вместе с настоящим, он мог лучше понять молодых, потому что не чем иным, как смесью прошлого, будущего и настоящего, представлялись они. Одеты, как и Джек, – мокасины из мягкой оленьей кожи и голубые джинсы с медными пряжками и пуговицами. А на плечах шкуры пумы с длинными когтями на лапах зверя. У каждого был свой лук и колчан со стрелами, и у каждого на поясе висел нож, хотя не умели они делать ножи. У одного даже копье было с древком в рост человека, а когда присмотрелся Иш внимательнее, то увидел, что наконечником для копья настоящий нож мясника служил – игрушка с лезвием длиной в восемнадцать дюймов. Страшное оружие для рукопашных схваток в руках человека появилось. В самую последнюю очередь взгляд Иша на лицах молодых остановился, и увидел он, что другими стали эти лица – непохожими на лица людей, которых знал он очень давно. Потому что не было на этих лицах выражения неуверенности, беспокойства или страха.
– Смотрите, – сказал один из них и кивнул в сторону Иша. – Смотрите, ему стало лучше! Он даже может сидеть. – И Иш понял, что в голосе звучали доброта и участие, и испытал великую любовь к этому молодому, хотя еще совсем недавно боялся, что именно этот будет первым, кто начнет щипать и бить его. И еще странным показалось Ишу, что после всех этих лет продолжали люди говорить на языке, который не когда назывался английским. Но когда прислушался, то понял – и язык изменился. Потому что, когда произнес молодой слово «смотрите», – звуки не такие, какими должны быть, послышались Ишу. Вместо «с» шипящее «ш» или даже «щ» он услышал. А дым клубами стелился, и они все кашляли немного. А снаружи все сильнее трещало пламя, – видно, горели деревья в саду стоящего неподалеку дома. Собаки до этого лежавшие спокойно, заволновались и стали тихонько поскуливать. Но воздух оставался прохладным, и потому не испытывал Иш страха. И думал он, что могло случиться с остальными. Наверное, уже несколько сотен людей объединяло Племя. Он мог спросить, но тяжким трудом было для Иша произносить слова, а по спокойным лицам молодых мог понять он, что не застал огонь Племя врасплох и не случилось непоправимого. Скорее всего, при первых признаках надвигающегося бедствия покинуло Племя эти места, и наверное, только в самый последний момент вспомнил Джек о старике – который еще и Богом был, – оставленном в одиночестве старого, полуразрушенного дома. Да, сейчас ему гораздо проще и легче было сидеть смотреть, думать и не задавать вопросов. И Иш снова взглянул на лица молодых. Один из них с собакой забавлялся. Подносил руку к собачьей пасти, а потом быстро отдергивал, а пес щелкал клыками и глухо рычал. Смотрел на них Иш, и казалось ему, что пес и человек на одной ступени стояли и были счастливы. А другой вырезал из дерева. Острый нож легко в мягкое дерево входил, и, пока смотрел Иш, стало дерево понемногу принимать законченный образ. И Иш улыбнулся покойно, ибо дерево широким разворотом бедер и полными грудями женской фигурки забелело. И понял Иш, что не изменились молодые. И хотя он даже имен их, кроме Джека, не знал, все они могли быть его внуками или правнуками. И теперь сидели они в похожем на пещеру каменном укрытии между двух скал, играли с собакой и вырезали из дерева сладострастные образы, а внизу бушевало пламя. Цивилизация умерла много лет назад, теперь остатки большого города догорали, а они были счастливы. А может быть, все это и к лучшему? Из пещеры мы вышли и возвратились в пещеру! И если бы был жив тот, и если бы рядом были такие же, как он, – все могло быть иначе. И снова он думал о Джои… Джои! Но кто рассудит, что лучше? И внезапно ощутил Иш жгучее желание жить – жить долго, может быть, сто лет и еще сто лет. Всю жизнь свою наблюдал он пути человеческие на этой земле и хотел сейчас от судьбы лишь одного – позволить ему и дальше смотреть. Какими интересными будут следующий век и следующие за ним тысячелетия. А потом забылся он и сидел тихо, как всякий старый человек, – просто сидел, без сна и без мысли.
И как было уже, станут маленькие племена жить разобщенные между собой и думать будут только о себе и благополучии своего племени, и пути их жизненные разойдутся и очень скоро непохожими сделаются, как даже во времена Первого Человека не было. Причиной тому будут условия выживания и места обитания… Здесь будут жить люди, благоговейный страх испытывая перед Потусторонним Миром, из тех, кто не осмелится помочиться на землю без свершения святой молитвы богам своим. Будут они искусно управлять лодками и с приливной волной плавать по прибрежным шхерам. Пищей им станет рыба, морские моллюски и семена диких трав… А в этих краях темнолицые люди станут жить, и язык их будет непохожим на остальных, и молиться они будут темнолицему лику женщины с ребенком на руках. Они будут держать лошадей и индеек и выращивать маис в низинах рек. Они будут силками ловить кроликов, не не будет у них луков… А здесь еще более темнокожие поселятся. Говорить они будут по‑английски, но не будут произносить букву «р», и речь их гортанная малопонятной для остальных станет. Они будут держать свиней и кур и выращивать кукурузу. И еще они будут выращивать хлопок, но не будут знать, зачем он нужен и для чего применить его, разве что станут немного хлопка приносить в дар своему Богу, ибо из преданий знали – великой силой обладал некогда хлопок. А божество их примет обличье аллигатора, и назовут они его Олсэйтн… А в этих краях искусными стрелками из лука люди станут, и их собаки будут обучены облаивать и поднимать зверя и птицу. Они любят собираться вместе и вести жаркие споры. А женщины их ходят с гордо поднятой головой. Символ их божества – молоток, но не всегда с большим почтением обращаются они с этим символом… Будут и другие племена и тоже найдешь в них свои отличия. Но пройдут годы и многочисленными станут племена, и когда пересекутся их пути, вот тогда начнут уходить, размываться отличия между людьми и в облике и в образе мысли. А потом стихийно, без всяких планов, возникнет новая цивилизация и принесет в мир войны.
А скоро все они почувствовали голод и сильную жажду. И когда понемногу стало стихать пламя, и когда разорвалось сплошное кольцо огня, один из молодых выбрался из пещеры. А когда вернулся, то нес в руке старый жестяной чайник. И Иш узнал его – тот самый чайник, что некогда оставили они у ключа с особенно чистой и прозрачной водой. Молодой первому протянул воду Ишу, и тот долго пил прохладную воду. Потом пили все остальные. А когда напились, тот же самый молодой вытащил из кармана голубых джинсов плоскую консервную банку. Этикетка, видно, еще очень давно отлетела от банки, и металл ее толстым слоем ржавчины был покрыт. И когда увидели остальные банку, тут же начался между ними горячий спор: должны ли они попробовать то, что находится в этой банке, или лучше выбросить ее сразу Ведь уже были случаи, когда умирали люди, поев из банок, – так один молодой говорил. И продолжали они спорить яростно, но никто не посмотрел в сторону Иша и не спросил у него совета… Вот если бы на банке была картинка: рыба или фрукты какие‑нибудь – вот тогда они бы знали, что там внутри. А один самый осторожный все настаивал, что даже картинка не поможет, потому что ржавчина могла проесть железо и тогда все, что внутри банки заключено, обязательно испортится. А Иш, которого в спор не вовлекали, мог сказать им, что нечего тут спорить, а нужно просто открыть банку и посмотреть, в каком состоянии находится там пища. Но оттого, что стар был Иш и с годами большую мудрость приобрел, понял скоро, что молодые спорят просто ради развлечения и в конце концов обязательно к одному общему мнению придут. И правда, поспорили, поговорили молодые, а потом один из них снял с пояса нож, воткнул в крышку банки, легко взрезал мягкое железо, открывая на всеобщее обозрение красно‑коричневую массу ее содержимого. Иш тогда сразу понял – это лосось. А молодые долго обнюхивали банку, пока не пришли к общему мнению, что красная масса не сгнила и пригодна в пищу. Но для успокоения еще и банку изнутри осмотрели, проверяя, не проела ли ржавчина металл насквозь. А потом разделили банку на равные части и протянули долю Ишу. А Иш давно, очень давно не видел и не ел лосося из консервной банки. И казалось ему, что рыба должна быть гораздо светлее, а когда попробовал, понял, что за годы потерял лосось прежний аромат и вкус. А может быть, просто казалось ему так, потому что с годами перестал он ощущать вкус пищи. Если бы не тяжкий труд разг<