Кусочек неба, что завис над поселком Купалово, всегда расшит золотыми нитями. Из-за прозрачной, как платье невесты, дымки облаков к земле рвется басистая песня. Если на секунду запрокинуть голову, то взгляд может выцепить среди облачных закоулков крохотную блестящую птичку, которая и поет заоблачную песню, да вдобавок еще ткет нитчатые узоры.
Испытательный аэродром… К падению самолетов здесь привыкли так же, как в других городах привыкают к смятым в гармошку автомобилям на шибких перекрестках. Сперва по ушам проходит плеть свиста, потом в них же вкатывается черный шар земного грома. Потом наступает необычно глухая, как небытие, тишина, съедающая все звуки от рева аэродинамической трубы и до плача младенца. Люди прирастают к земле, молча снимают шапки и крестятся.
Бывает, что пилот в последнее мгновение успевает покинуть нутро своей машины, неожиданно обращенное в чрево самой смерти. Тогда в его семье шумит веселый праздник, и виновник торжества, весело подмигивая, высоко поднимает свою хмельную рюмку:
- Выходит, свою смерть обманул, она одной дорожкой побежала, а я – на другую свернул!
- Да, Андреич, ты в рубашке родился! – уважительно подтверждали гости.
- Понимаешь, Андреич, - мудро рассуждал майор Василенко, самый старый из летчиков-испытателей, - В старину такая секта была, летуны. Они верили, что кого полюбил Господь, тому не страшна и бульдожья хватка земли. И они бросались с высоких гор, чтобы запрыгнуть прямо в небесные дали. Они так верили, что не боясь рухнуть к зеленеющей где-то под ногами земле-матушке, и их чистая, просто детская вера их спасала…
- Неужто спасала?! – слышались удивленные возгласы, хотя все собравшиеся слушали эту байку, наверное, в сотый раз.
- Если была крепка, то спасала, - серьезно замечал майор, - Кто-то, конечно, мог дрогнуть, и тогда летел вниз, обращался в кровавый комок. Но бывало и по-другому, иначе и секты бы такой не было. Мой дедушка как раз из летунов был, именно из-за него я и стал пилотом. Ведь летчик-испытатель – тот же самый летун, и почему мы еще держимся в небесах, ведает лишь Господь. Вы же знаете, что всякий новый самолет, по своей сути – гроб с открытой крышкой, клюнуть землю для него гораздо легче, чем качать крыльями среди облаков. Мастеров и конструкторов я, конечно, не виню, ведь воздух – область мира темная, карандашу человеческого разума непонятная. Они, понятно, делают, что могут. Но кто они такие, чтобы владеть нашей жизнью и смертью?!
После этих слов майор Василенко замолкал до самого конца застолья и пил водку уже не рюмками, а стаканами. Домой он брел той особенной походкой, которой ходят лишь пьяные пилоты, забывшие, что на белом свете кроме небес есть еще и Земля.
Бывало и по-другому. Черные крылья траура накрывали один из домов поселка. Друзья и знакомые отворачивались от красных глаз новой вдовы, боясь черного ежа чувства собственной вины перед погибшим пилотом. По улице плыл закрытый гроб, в котором вместо тела покоились, когда рука, когда нога, а когда и нечто бесформенное, что удалось выковырять из останков погибшей машины. Иногда, когда труп погибшего переставал существовать среди пекла реактивного пламени, в домовину просто всыпали горсть земли, подобранную на месте падения.
Потом были поминки, на которых майор Василенко уже ничего не говорил, а только отправлял в себя один за другим стаканы, полные холодного спиртового пламени. Наверное, его душа рыдала, но взгляд оставался по-прежнему прозрачен, и ни один мускул не дрожал на скуластом лице майора.
За бытность Купалова и его аэродрома на окрестные поля и леса рухнуло больше сотни самолетов, и их почерневшие останки то там, то сям выглядывают из-под земли. Дожди и ветры изгнали из них боль и слезы, и куски дюраля и титана уже никому ни о чем не напоминают, они просто служат игрушкой для местной ребятни.
Особенно ценят детишки уцелевшие куски фюзеляжа с кабиной, на которых можно играть в пилотов. Под могучей струей детской фантазии давно мертвые машины внезапно оживают и снова воспаряют в родную стихию, купаются в ветрах и рассекают облака. Я и сам когда-то выдрал из мертвой кабины штурвал, и потом бродил с ним по широкому полю, играя в пилота.
Но с уходом ребятни эта жизнь испаряется, как капелька спирта в жаркий день, и в удел искалеченному металлу опять остаются лишь дожди и ветры.
Иное дело – обломки свежие. Вокруг них, как муравьи, копошатся ученые и инженеры, силясь по дыркам и вмятинам прочитать загадочный текст, в котором, быть может, и сокрыта главная тайна небес. Работают они долго, тщательно просматривая все отторгнутое небесами, вырезая из обломков самые интересные куски и забирая их с собой для подробного изучения в лабораторной тишине и чистоте. Сколько уже раз ученые заявляли, что таинственные знаки на теле разбитого самолета ими, наконец, прочитаны, и в небесах теперь не больше загадки, чем в родинке на подбородке жены! Но проходило время, и новые самолеты продолжали столь же беспросветно обращаться в новые груды покореженного дюраля, над которыми корпели уже новые ученые…
Никуда нельзя упасть с небес, кроме как на землю, и не должно было быть ни одного самолета, который бы после своей кончины не оставил на земле обломков. Но такой самолет все-таки был.
Никто из ходящих по землям Купалово в тот день ничего не заметил. Правда позднее кто-то рассказал, будто заметил, что с небес пролился металлический дождик, каждая частичка которого была намного меньше пылинки, но, скорее всего, он это просто сочинил. Еще руководитель полетов, в который уже раз, отвернувшись к голой стене, в который уже раз отчеканил, что самолет исчез с экрана локатора, и связь с ним оборвалась.
На следующий день лица мужской половины жителей поселка наполнились едва заметной тоской и печалью. Притихли и женщины, но в их глазах отчего-то заблестели искорки крепко придушенной, но все-таки живой радости. И это все. Ни праздников, ни похорон, ни поминок.
Самое невероятное было в том, что исчезнувшим (сказать «погибшим» нельзя, ведь без трупа, как известно, не погибают) пилотом была женщина по имени Виктория. Ни семьи, ни детей у нее не было, и некому было закрыть зеркала в ее пустом доме и нарядиться в черные одежды. Единственное, что она имела на земле – это тайную, сокрытую в самых глубоких шахтах рассудка, любовь со стороны всех Купаловских мужиков.
Уже на второй день после исчезновения Вики почему-то никто не мог вспомнить, как выглядело ее тело. Память не удержала в своих недрах ни лица Виктории, ни ее покрытых штанами бедер, ни выпячивающихся из-под летной формы (другой одежды она не носила) грудей. Даже местный художник, втайне от жены закрывшийся в кладовке и пытавшийся сотворить там портрет летчицы, лишь поставил на холст красную кляксу. Иными словами, был человек, и ничего не осталось…
Сам же художник-любитель, который был еще и авиационным доктором, сильно призадумался. Он понял, что был влюблен отнюдь не в безвозвратно исчезнувшее тело, а в какую-то тайну, которую оно в себе хранило. Тем более, он хорошо помнил свою первую встречу с таинственной девой.
- Скажите, почему Вам пришло в голову стать летчицей, - спросил доктор, поправляя ненавистные очки, из-за которых он так и не стал пилотом, - Ведь вы же женщина, а это так вредно для женских органов…
- Вы полагаете, они мне нужны?! – усмехнулась Вика, будто рассыпала вокруг себя груду ледяных кристаллов, - Я Вас поздравляю, ведь Вы стали ровно трехсотым человеком, удивившимся сочетанием меня с моей профессией. Но кто Вы такой, чтобы знать каждый закоулок этого мира!
Неудавшийся летчик тогда опешил, уронил на пол бумаги, а потом подписал все необходимое, даже не подняв глаза на удивительную девушку.
Остальной служивый люд хорошо запомнил необычный взгляд Вики – она смотрела на человека так, будто тот уже давным-давно умер, и его дети умерли тоже. Никто не помнил и голоса летчицы, ибо она почти не говорила, а на вопросы отвечала короткими фразами, которые произносила столь чужим голосом, что некоторые даже полагали, будто горло у нее выковано из железа.
С ней пытались знакомиться, кое для кого приближение к пропитанной тайной Вике, стало чуть ли не смыслом жизни. Но девушка была неприступна даже не как скала, а как перистое облако, плывущее над ней.
В воздухе же Виктория была поистине гениальной. Никто еще здесь не летал так, как летала эта странная дева. Старые летчики во время ее полетов даже втыкали глаза в асфальт взлетной полосы, чтобы иглы стыда не так больно кололи сердце.
- Небеса ее любят, это ясно… - бормотал себе под нос майор Василенко, - Но и то правда, что не одних же мужиков им любить. Моя бабушка тоже из летунов была, как и дед, и они оба так и не разбились…
- В ее полетах есть что-то от полового акта. Ведь слово «воздух» – мужского рода, вот у них и любовь, - шипели злые языки.
И только один я все-таки узнал тайну воздушной девы. Она поведала ее мне, когда я, четырнадцатилетний мальчишка, забыл ключи от квартиры и бестолково выглядывал в лестничное окно в ожидании своего отца, начальника летной столовой прапорщика Сытого.
- Откроюсь тебе только потому, что скоро меня здесь не будет, - зашептала она совсем не ледяным тоном, увлекая меня в недра своей квартиры, - И как раз сейчас, в пятнадцать лет, тебе это надо узнать...
Далекий северный город, на одной из улиц которого сиротливо громоздилось замызганное здание какого-то института. Кругом щебетала веселая стая студентов, из которой посторонний глаз не сразу бы выцепил скромную невысокую девушку, неизменно державшую книгу под мышкой.
В нее влюблялись, и каждый день кто-то провожал тогдашнюю Вику до дома. Парни ей что-то говорили, но она никогда не слушала, и смотрела на них как на часть городской среды, равноправную с крышками люков и набитыми сором помойками. На сердце Виктории не капнуло еще и крохотной маслянистой капли той субстанции, которую именуют любовью. Ее жизнь текла среди книг, учебы, и парней, которые все время сменяли друг друга.
Вика никогда не оборачивалась. Мир, оставляемый у нее за спиной она считала как бы погибшим, смотреть на который уже нет никакого смысла. Поэтому она так и не увидела робкого худосочного паренька, что крался за ней вслед подобно тени. Этот человек был отдаленно похож на большую воронку, обращенную раструбом в сторону девушки и жаждавшую вобрать ее в себя без всякого остатка. Он был за ней, и когда она шла одна, и когда ее сопровождали веселые друзья, заполняющие воздух гулом несмолкаемых фраз:
- На выпуск папа мне маленький самолетик подарит, в котором мы с тобой летать будем. Как тебя, это прет?! – вещал один спутник Виктории, работая своим языком, как швейной машиной.
- Я подарю тебе огненные крылья… - с придыханием шептал другой, - Сказывают, что на них и под радугой пролететь можно…
А тень все скользила сзади, невидимая и неслышимая, и для Вики, конечно, совсем не живая. Поэтому она и не почувствовала гулкую пустоту, разверзшуюся на ее следах после того, как тень неожиданно исчезла. Сколько дней не появлялся воронкоподобный человечек, знать было некому, ведь никто его и не видел…
Вика шла одна по большой пустынной улицы, когда за очередным ее поворотом нос к носу столкнулась с двумя людьми, наряженными во все черное. После некоторых усилий она поняла, что незнакомцы – мужчина и женщина с заплаканными, растертыми по лицу глазами. Но отчего они смотрят на нее так, будто хотят просверлить в груди девушки сразу четыре отверстия?! Что им от нее надо?!
- Вы ведь Вика?! – поинтересовался мужчина, и девушка с отчаянием осознала, что незнакомцы искали встречи как раз с ней.
- Да… - растерянно пробормотала она, - А вы – кто?!
- Мы… Эх, могла бы уж и сразу догадаться, ведь мы – родители Вани, безвременно наложившего на себя руки… - сказал мужчина.
- Господи, ведь ему теперь даже Царствия Небесного не пожелаешь, свечечку в храме за него не поставишь, - дополнила его супруга.
- Ты, наверное, его никогда даже не почуяла, а не то, что не увидела! Но он был, и об этом свидетельствуем мы, его родители! – распалялся папаша, - А еще он тебя любил, и это значит, что он желал слиться с тобой в одно существо, смешать свою душу с твоей душой!
- Почему он к тебе ни разу не подошел, нам неведомо, - загадочно прохрипела мамаша, - Но, видать, как раз из-за тебя. Наверное, слишком толстой кожа твоя оказалась, хуже, чем у бегемота, если ты любви, горящей у тебя за спиной, не почуяла! И наш Ванечка ударился об тебя, как об стенку, закружился, обратился из шара любви в комок боли!
- Я здесь при чем! В чем я виновата?! – с ужасом в голосе прошептала Вика, вытаращила глаза, и невольно попятилась. Но ее спина сейчас же встретилась с шершавым боком дома, простоявшего на этой улице сотню лет.
- А при том, - ответил отец тоном, каким дебильному ребенку объясняют таблицу умножения, - Что сын наш сиганул с крыши, с двенадцатиэтажного здания. Его тельце после падения обратилось в такую страшную красную кашу, что на него не смогла смотреть даже родная мать! И толкнула его туда твоя рука, сделавшаяся невидимой! Так что нечего тут невинницу корчить!
- Я… Я его не толкала! – неожиданно громко, рвущимся из самого брюха голосом, воскликнула Виктория, и из ее глаз посыпался крупный горох слез.
- Вот дура-то! – недобро прошептала мамаша.
- Что ты оправдываешься?! Мы тебя что, к прокурору ведем?! Ведь это только ему растолковывают, виновен ты или нет, – огрызнулся папа, - А к Господу на его суд адвоката все равно не прихватишь, ибо даже самый лучший на свете адвокат его боится до схваток в брюхе. И сокрыть на том Суде ничего не сможешь, даже что упрятала от самой себя.
Вика молчала.
- Наш сын разбился за твоей спиной, - продолжал отец, - Ты представь его последний полет, когда взгляд Вани скользил по домам и деревьям, неотвратимо возносящимся вверх. Быть может, он случайно выхватил из всего мира одну-единственную маленькую птичку, невинно порхавшую на фоне солнышка, и она оказалась его последним другом на Этом Свете. А долька неба загадочно улыбнулась ему на прощание. Могучая же рука земли неотвратимо тянула его на себя. В итоге – быстрая вспышка света, прокатившийся шарик боли, и…
- Все… - упавшим голосом промолвила Вика.
- Нет, не все! – строго сказал отец, - В последнее мгновение, когда его бывшее тело уже текло по асфальту, он видел тебя, и его душа рванулась-таки в твое нутро, ведь больше в этом мире ей деться некуда…
- Некуда деться, - подтвердила мамаша.
- Душа самоубийцы, как известно, попадает в ад. Но где он, этот ад?! Ведь не на небе же! Выходит, что у нас, на Земле. А какое место на Земле может быть для нашего Ванечки страшнее и мучительное, чем твоя внутренность? И вот, теперь он мучается там, в тебе!
- В тебе и нигде больше! – подтвердила мамаша, будто поставила на сказанное огромную круглую печать.
- Твоя плоть превратилась в раскаленную адову печку, где душа Вани будет бурлить до конца времен, - сузив глаза продолжил папаша, - И все это время она будет созерцать свет твоей души и рваться, рваться на него. Но никогда не пробить ей буйволовой кожи, которой твоя душа обтянута со всех сторон…
- Теперь ты – адова печка! – добавила мать таким тоном, каким строгий доктор ставит диагноз «рак».
После этого мамаша самоубийцы схватила своего мужа за рукав, и они зашагали прочь. В сознании Виктории тем временем, как грибы после дождя, обильно прорастали вопросы, задавать которые теперь уже было некому. Она шагала к своему дому, терзаясь мыслями, что она ничего не знает про таинственного Ивана, ей даже не представить его лица…
Дома Виктория сразу же легла спать, а когда проснулась, то сразу же стала убеждать себя, будто все пережитое вчера, было всего-навсего ее сном. А может даже и не ее сном, а чьим-то чужим, рассказанным ей в далеком детстве? Или жуткие мысли, наоборот, пришли к ней всего лишь за три минуты до пробуждения?!
Но что-то тугое, похожее на смирительную рубашку, туго обтягивало ее сердце. Это «нечто» никак не давало себя обмануть.
- Нет, все правда, - прошептала Вика. После этих слов объятия «смирительной рубашки» стали, как будто, чуть-чуть слабее…
Следующие дни Виктория, как безумная, металась по городу. Ее сознание искало выхода, словно котенок, с головой накрытый одеялом. Она не могла ни с кем поделиться своей болью. Ведь в ответ на свой трепетный рассказ слушатель наверняка бы просвистел одно-единственное слово:
- Сумасшедшая!
Если бы даже он и смолчал, то его бы все равно выдали глаза, эти верные зеркала души.
Когда Вика окончательно выбилась из сил, она решила сдаться и принять в себя несчастную Иванову душу. С невероятным усердием она принялась в него… влюбляться.
Но как можно полюбить то, чего не видно и не слышно?! И она попыталась нарисовать портрет сокрытого Ивана на клочке бумаги. Но, сколько не водила она карандашом по белой, как потолок, поверхности, у нее выходили лишь мутные, едва различимые контуры.
Когда же ей не удалось воплотить объект потребной любви даже в простецкий карандашный рисунок, Вика пришла в отчаяние. Подобно призраку носилась она среди родных и знакомых, превращая свой взгляд в бесконечный вопрос.
Иногда она думала о том, как бы вытолкнуть Ивана наружу. Но ее кожа, такая толстая снаружи, оказалась столь же непоколебимой и изнутри. Никакие усилия не могли разорвать пузырь, в котором барахтался Ваня, ни внутрь, ни, тем более, наружу. Сколько Виктория не маялась, там не образовывалось даже булавочной дырочки, через которую душа Ивана хоть как-то могла проскользнуть.
- Жизнь без страданий – ничто. А я, выходит дело, сама себе – страдание! Сама себе наказание до гроба! – пробормотала как-то под нос Викуля, и ее взгляд полез наверх, в высоту.
Девушка накинула на себя легонькую курточку и застучала каблучками по звонким ступенькам чердачной лесенки. Когда туфли громыхнули по гладким, раскаленным под солнышком железякам крыши, у Вики невольно закружилась голова. Ей ужасно захотелось броситься туда, к крошечным, похожим на божьих коровок людишкам, чтобы на лету раздвинуть ветки старого тополя и подмигнуть на прощание последней птичке. Ощутить бы самой то, что вкусил когда-то похороненный в ее нутре Иван!
- Не смей! – сказал кто-то рядом, - Ведь ты тогда погубишь сразу две души, и уже навсегда! Спасению тогда не быть и в конце миров!
Викуля пошатнулась, ведь услышанный голос казался каким-то чужим, пришедшим откуда-то извне, но проникший в Вику не через украшенные разноцветными сережками уши. Разве такое бывает?! И Виктория подняла глаза к небу.
Оно сейчас казалось особенно высоким и тихим, даже облачка с него куда-то попрятались. Эх, рвануться бы туда самой, подняв и сокрытого в своих недрах Ивана! Наверное, там остынет пекло ее адовой печки, и несчастная душа хлебнет-таки глоток жизни. Их единый прорыв в круглые высоты и станет той самой любовью, которая, наконец, смешает их души!
Но не летают люди, ибо они не только не птицы, но даже и не летучие мыши. Ползают людишки, кстати, тоже неважно, очень уступая в этом искусстве клопам да тараканам...
И пришлось Вике обратиться к технике. Так она и прикоснулась к летающим машинам. Превратившись от кончиков волос и до пят в живой сгусток воли, Виктория рванула к небесам. Один лишь взгляд ледяных очей новой валькирии моментально разгонял целые рои насмешников и запрещальщиков, обращая их волю в замерзший черный шар.
Ее свирепый бросок вверх был столь же неукротим, как прыжок падающей звезды на вечернем небе…
- Слава Богу, сыгралась Викина свадьба! Только не здесь, а там, - шепнул мне на ухо майор Василенко, когда я стоял во дворе возле нашей былой жизни, обращенной в груду дорожных чемоданов. Рядом покуривал папаша, уже не прапорщик и не начальник летной столовой. Закончилось наше Купалово, и уже вечером этого дня небо над моей головой смотрело тихо и покладисто, без утробной песни и золотых нитей. Так завершилось мое детство.
Овечкин путь
САПОМОПОЗНАНИЕ прокладывало себе дорогу в одной русской семье, живущей в сибирском городе Иркутске. Шел конец 80-х годов. Семья была многодетной даже по меркам далекого прошлого. И в 17 веке семьи из 11 детей встречались не так часто. А в этой семье было 7 сыновей и 4 дочки. И не было отца – он рано умер.
В многодетной семье вся жизнь – служение. Нет мгновений, которые член семьи может направить на самого себя, и сознание каждого человека все время растворено в коллективном сознании семьи. Потому в голову каждого члена семьи приходят одни и те же мысли, даже сны и то часто снятся – одинаковые. Семья заполняет собой весь мир, и не остается на свете ничего, кроме нее.
Один из братьев попробовал играть на саксофоне. Тут же открылось, что у него есть замечательные музыкальные способности. Прошло немного времени – и способности открылись у всех. Стали играть все вместе. Легкомысленную иноземную музыку, которую в те годы многие любили. Ибо место, из которого она происходила, заняло в русском, особенно – сибирском, сознание то место, которое у предков, старообрядцев и мистических сектантов, занимал небесный Рай. Легкость чужой музыки сочеталась с мыслями о наличии в мире места с очень легкой, лишенной телесных тягот, жизнью. О нем в семье говорили не раз.
- Я слышал, что в Америке есть лекарства от всех болезней, даже от старости!
- Это еще что, там лекарство для бессмертия придумывают! Уже в лаборатории есть мышки, которые живут вечно!
- Еще для счастья таблетки изобрели. Глотаешь таблетку – и все время счастлив!
- А уж все, что для жизни надо, там даром дается! Было бы тяжело жить – про избавление от смерти они бы не думали!
- Чего же не жить, если весь год – тепло, солнышко, пальмы и море рядом!
- И везде веселая музыка играет. Слушай да улыбайся!
Простые фантазии про место для счастья. В духе апокрифического «Евангелия от Павла» или «Божественной комедии» Данте. И что с того, что это место теперь звали Америкой, а не Раем, и не Ирием?! Так же, как в мечтах прошлых поколений, люди перечисляли символы счастливой вечной жизни, оставляя невысказанным то, чему в речи не было определений.
Эти мечтания чередовались в семье с исполнением «райской» музыки. Сперва – на свадьбах да на именинах, после и на серьезные конкурсы приглашать стали. Предложили принять в консерваторию – всех вместе и без экзаменов. Детишки пару недель проучились в ней, и бросили. Надоело. Раем там не пахнет, а изучать ноты – скучно. Нет в их строчках веселья! И для чего их изобретатель задумал перенести разноцветную музыку в черные чернильные знаки на белом листе?!
Семья жила жаждой какого-то движения, но никто не мог пока нарисовать его направления. Но это – дело времени. И вот старший сын Василий без лишних затей сказал:
- Давайте захватим самолет!
- Да… - протянула мать, - Но куда же мы на нем полетим?!
- Как куда?! На небо!
Все подняли глаза кверху. В самом деле, как все просто, взял самолет, и взмыл в небеса! И почему раньше никто до такого не додумался!
- Но ведь приземляться все же придется. Керосин когда-нибудь кончится. Потому лететь надо не просто в небо, а – куда-то, - вздохнула мама.
- Ну, тогда и полетим в Америку. Небо-то ведь у них и у нас – общее! – предложил второй по старшинству сын, Дмитрий.
Все с уважением посмотрели на него. Его мысль оказалась столь же простой, как – откровение…
Шел 1989 год, и в Америку уже можно было отправиться вполне легально, на рейсовом самолете. Конечно, перед этим надо было долго оформлять бумаги, ставить множество подписей и печатей. Не без этого. Но, хоть эта работа и отнимала нервы, для жизни в ней опасности не было. Можно было сперва попробовать такой путь. Ну, если бы не вышло, тогда уже и самолеты захватывать.
Но разве можно попасть в Рай через строй скучных печатных чиновников и бумажную горку?! Путь ТУДА просто обязан быть – ПРОРЫВОМ, дорогой между жизнью и смертью. Иначе в Рай не попасть, он увернется, и останется недоступным! Если не положить саму жизнь, то в Рай не возьмут, завладеть Небесами и пройти сквозь них можно лишь силой духа…
Короче, иные варианты, кроме захвата самолета, в семье даже не обсуждались. Как будто их и не было. Сразу взялись за подготовку «операции». Младшим поручили читать детективы и отыскивать подходящие сценарии. Но с заданием они не справились. Разве в то время были в стране детективы, допускавшие саму возможность захвата корабля или летательного аппарата?! Там все рассказывалось про героев, вроде завмага Булкина, который, спасаясь от ревизии, поджог свой магазин, но умные следователи быстро вывели его на чистую воду.
Потому пришлось соображать самим. Самый большой страх для людей – это бомба, которую в жизни мало кто видел. Для большинства бомбы оставались по ту сторону кинофильмов о давних лихих временах. Вот ею и надо напугать. Заодно – оружие, простые ружья, переделанные в обрезы, чтоб пронести можно было. Дальность стрельбы мала, но куда же в самолете далеко стрелять?! А хранить арсеналец пока можно на даче, в поселке с сереньким названием Рабочее. Ох, сколько таких поселков Рабочих в России, и сколько тайн хранят их накренившиеся деревянные домики…
Как раздобыть оружие? Сибирь – простор для охотников. Купить несложно. Спросят, зачем – ответ готов. «На охоту ходить! Сибиряк я, или нет?! А сибиряк без охоты – как солдат без ложки!» Как достать взрывчатку?! Рядом – БАМ, величайшая стройка за всю историю страны, без взрывных работ там никак. Рабочие с удовольствием продадут динамит. «Зачем динамит», спросят?! Так ходить на рыбалку, сибиряки мы, или нет, в конце концов! Это только ленинградские и московские интеллигентики днями напролет с удочкой кукуют, чтоб пару мальков поймать. Сибиряки рыбку – глушат. Вот и ответ!
Так боевой арсенал и был собран. Конечно, не то, чтоб мощный, но ведь на самолете мощь и не нужна. Если там очень много стрелять-взрывать, то летательный аппарат просто сломается, и дальше не полетит. Это и дурачку понятно! Потому оружие на нем необходимо скорее для острастки или для такого случая, о котором лучше и не думать. Для провала…
Эх, какие умелые люди живут в Сибири! Иначе, и не выжили бы в ней русские, сама Сибирь много поколений умельцев и умников отбирала. Думаю, такой план и мог родиться лишь в сознании сибиряков.
Вроде, все готово. Сердца трепещут. Представляется то, чему семья решила противостоять – исполинская туша государства. В нем есть и занудно-зловещие следователи, и сиволапые стражи порядков, и еще масса всякого бдительного или сонного, умелого и неумелого, вооруженного и безоружного люда, обязанного встать поперек их Пути. И еще – бескрайняя масса обывателей, мечтающая о чем-то похожем на то, что задумала семья, но никогда не способная этого совершить. Любая табличка «НЕЛЬЗЯ» для них – непролазный барьер, а угроза указательным пальчиком со стороны «государственного» человечка – смертельная. Если у семьи все получится, то они будут хлопать в ладоши изо всех сил. Если нет, они же будут крутить пальцами у висков или лить крокодиловы слезы по случайным жертвам. Которые, должно быть, будут…
В аэропорту вопросов не возникло. Ведь рейс – внутренний, Иркутск – Ленинград. Что багажа много, так все ясно – музыканты, у них его всегда много. И всегда с собой в салон тащат, не могут с любимыми инструментами даже на несколько часов расстаться. А к инструментам у них еще много всякой всячины прилагается.
Мама расцеловала своих ребятишек, а они – ее. Расселись в самолетном салоне, пристроили багаж. 10-летняя Уля, самая младшая из «банды», тут же достала блокнотик и принялась рисовать. Запели турбины, лайнер медленно покатился к взлетной полосе. «Ковчег… Только тот, Ноев Ковчег, верно, много больше был…» - разом подумало все семейство. Пилот потянул рукоятку газа, полоса с ее столбами и прожекторами понеслась за иллюминаторами. Наверху открылось заманчивое небо. Теперь из похожего на нутро флейты самолетного салона оставалось лишь два выхода – в РАЙ, или в землю… Но в воздухе удерживающих рук нет, потому – можно надеяться… Надеяться… Самолет рванулся вверх.
Старший брат смотрел на часы, которые так красиво тикали. Старые механические часы, у которых есть маленькая металлическая душа – маятник. Что отличает их от современных электронных и кварцевых бездушных часов. И были у них стрелки – толстая часовая, потоньше – минутная, и самая тоненькая – секундная.
Миг настал… Брат толкнул под локоть сестру, та – коснулась затылка мамы. Мама подозвала бортпроводницу и достала из сумочки коротенькую записку на тетрадной бумаге.
- Передайте командиру! Срочно! – сказала она, всей силой давя в себе волнение.
Стюардесса удивленно смотрела на 40-летнюю женщину. Ведь такое случилось впервые в ее профессиональной жизни, а работала в авиации она уже не так и мало…
- Передайте! – властно сказала Нели, и она повиновалась, застучала шпильками в сторону головы самолета.
Следующие минуты… Не так много людей пробовало вкус таких минут. И никому не пожелаешь отведать их вкуса! Лишь младшая доченька Ульянка была спокойно и продолжала рисовать цветочек. Да, ведь сегодня же 8 марта… Рисует подарок маме… Старший сын Василий это вспомнил, и поцеловал маму в темечко – больше ее поздравить он никак не мог. Из пилотской кабины появилась стюардесса.
- Ваши требования будут выполнены. Но горючего на такой полет не хватит. Потому нужна дозаправка, - протараторила она, давя свое волнение еще сильнее, чем мама Нели. В ее голосе сквозил сплошной металл.
- Финляндия – коротко сказал Василий, и мама в душе почувствовала гордость за своего сына. Молодец, сразу сообразил!
Стюардесса кивнула головой, и зацокала каблуками обратно в сторону кабины. Полет продолжался. Может, пилоты и нервничали, но дрожь их пальцев никак не передавалась телу дюралевого зверя.
Прошло много времени, прежде чем самолет не накренился, не начал разворот. «Финляндия?!» - с тревогой подумали члены семейства.
Что происходило там, в кабине?! Куда весть о происходящем понеслась из нее со скоростью радиоволн, то есть – света?! Сколько потных и сухих, волосатых и безволосых рук после ее получения схватилось за лысые и волосатые головы, помещенные в разных серьезных кабинетах?! «Балда я! Надо было сразу в кабину идти и там возле них стоять!» - запоздало сообразил Вася.
Уля в своем блокнотике заселяла цветочек крошечными человечками. Чтоб они в нем жили. Наверное, так Уленька представляла себе то место, в которое они направляются… Ой, да она к человечкам крылышки пририсовать решила! А вверх у нее звезда взлетает! Не на Землю падает, а, наоборот – в Небеса летит! Как прекрасен ее мир!
Самолет разрезал облачную реку и начал посадку. Нервы семейства обратились в подобие гитарных струн. Лишь Уленька осталась веселой – продолжала выводить человечка, вывалявшегося в пыльце с головы до ног…
Посадка! Замелькали столбики и прожектора, положенные взлетной полосе. Самолет подскочил на ухабе… Неужели в Финляндии такие аэродромы?! Кто его знает, может – и такие. Что Овечкины могли знать про страну Суоми, если никогда в ней не были?..
Неподалеку стояли люди в хорошо знакомой с детских лет серой форме. Безусловно, не финской. На них показала в иллюминатор пальчиком Уля, когда отвлеклась от своей уже законченной работы. Сомнений не оставалось. «Эх, дурень я, дурень!» - ругал себя Василий.
- В чем дело? Мы ясно сказали, что требуем посадки в Финляндии. На борту заложено взрывное устройство! – крикнул он стюардессе.
Та побледнела. Зашевелила губами:
- Решено… - начала она, но Василий не дал ей договорить. Мгновенно схватив обрез (который он уже не скрывал), Вася приставил его к несчастной женщине и нажал на курок. Грохот съел все звуки салона, оглушив даже самого стрелка. На пол, обливаясь кровью, упала ЖЕРТВА. У нее, наверное, была своя жизнь. И работа, с которой она теперь никогда не вернется, возможно, была в ней и не главным делом. Про эту жизнь Овечкины так никогда и не узнают. Лишь пуля останется между ними вечной связкой.
Звон утих, сменившись визгом и криком пассажиров.
- Будем палить в каждого, кто шевельнется! – рявкнул Вася, стараясь скрыть собственный страх, уныло охвативший его горло. Отчаяние обреченного – жутко!
Тем временем брат Дмитрий рванулся к кабине. Дернул ручку – закрыто. Чего еще можно ожидать?! Принялся бить прикладом – не помогло. Самолетная дверь, увы – не дверь деревенского нужника. Такой случай, быть может, конструктор тоже предусмотрел.
- Будем убивать пассажиров по одному в пять минут, пока самолет не продолжит полет в Финляндию! – кричал он в дверь.
Дверь молчала. Он ничего не услышал, даже приложив к ней ухо, как будто там уже зияла пустота. Это было страшно.
С улицы послышался дребезжащий, равнодушный голос «матюгальника». «Сопротивление бесполезно! Сдавайтесь!» Разумеется, даже следов финского акцента в нем не было. Из покорителя Небес и райского Ковчега Ту-154 превращался в большой братский гроб…
Дмитрий отошел от двери. Василий уже готовил бикфордов шнур. Он за всех решил, что дело – кончено. Но мама его остановила.
- Сынок, убей меня! Если не суждено… Лучше принять смерть от сына родного… - шептала Нели.
С каменным лицом Вася поднес ствол обреза к груди матери. В то же мгновение дверь пилотской кабины распахнулась, и в ее проеме нарисовались пятнистые люди. «Лежать! Мордой на пол! Оружие на пол!» Это все решило.
Раздался выстрел. Второй за день. И тут же Василий зажег бикфордов шнур. К нему подскочил Дмитрий. Неизвестно, что собирался он сделать, его последнее движение растворилось в огненном облаке. Заскрежетал алюминий, загрохотали барабанные перепонки в ушах. Никто не успел даже вскрикнуть…
Мощи взрыва оказалось недостаточно, чтоб обратить самолет в пылающие лохмотья. Он только лишь убил четырех братьев и четырех пассажиров, оказавшихся волею случая поблизости. Жертвы… Безвинные, бесцветные, безголосые, безвольные. Как и положено – жертвам.
По обшивке аэроплана плясали огненные языки. В едком пластиковом дыму копошились пассажиры вперемешку со служивыми. Минуты собрались в мокрый, горячий и шумный комок. Кто-то вращал глазами по сторонам, не понимая происходящего, кто-то ползал по полу, отыскивая потерянные очки, кто-то спасал от чужих рук и ног потерянный в суматохе чемодан. Уля сквозь дым смотрела на свой рисунок, на страну, до которой они уже никогда не долетят. Лететь теперь – не на чем…
Действовали только люди в форме. Сообразив, что сопротивление самоликвидировалось, они выталкивали пассажиров в дверцу, с которой уже был спущен аварийный трап. Другие сиволапые бойцы скручивали уцелевших захватчиков, которых осталось лишь двое, Игорь и Ольга. Уля с еще двумя малышами в расчет не принимались, их, вместе с другими невиновными вытолкали на трап.
Семьи больше не было, а вместе с ней исчезло и ее дружное коллективное сознание, прокладывающее дорогу в Рай. Уцелевшие превратились в «остатки» - разрозненные, бессмысленные и несчастные. Младших, включая Улю, воспитывала их старшая сестра Людмила. Ее на борту не было, ведь она давно жила отдельно от семьи. Когда дети выросли, их судьбы сложились печально. Сама Уля пыталась покончить с собой. На свою беду – неудачно, в результате сделалась инвалидом…
Игоря и Ольгу судили, и приговорили, но – весьма мягко, и через три года они снова были на свободе. И узнали о безнадежном отсутствии Рая в том месте, куда они рвались в тот день. Цель оказалась ложной, а мир – как будто замкнутым, не лучше тюремных стен. На том все и закончилось. Вскоре он умер от наркотиков, а она была зарезана пьяным сожителем. Несчастнейшая из семей…
Возможно, кто-то из читателей догадался, о какой семье шла речь. Да, это та, памятная нашему поколению семья с немного смешной фамилией – Овечкины.
Овечка… Символ наивности, доверчивости, беззащитной жертвенности. Такими они и оказались – овечками, принесшими себя в жертву русского самопознания. Их полет можно назвать русским сеансом юнгианского познания психической глубины. Мы обязаны его зап