Кузнец с подмастерьями принялись сооружать прежде никем невиданную штуковину. Выходило неплохо, Сашко подправлял лишь кое-какие мелочи в конструкции. Вместе с двумя подмастерьями и несколькими своими солдатами он заготавливал и ракеты, которые приходилось делать из подручных материалов.
Кузницу батарея Засядько покинула с новой пушкой, которую Александр Дмитриевич на свой страх и риск включил в состав вверенных ему сил. Был и набор боеприпасов – 12 ракет, то есть боекомплект на два выстрела.
Русская армия перешла границу и ступила на земли Европы. Начался Заграничный поход.
Батарея Засядько оказалась возле небольшого польского городка, занятого противником. По донесениям разведки, французы ушли на запад, оставив в городе одних поляков, чувствовавших себя последней защитой Европы от страшных людей с Востока. В отличии от французов, у поляков, много более знакомых с русскими, заблуждений насчет слабости русского войска не было, и они приготовились стоять насмерть. Две пехотные атаки уже были отбиты ими.
Смиренная обозная лошаденка прикатила «секретную пушку» Засядько. Он приказал готовить ее к выстрелу. Солдаты принялись набивать шесть ее стволов ракетами. От каждой ракеты тянулось по фитилю, и все они сплетались в некое подобие косички, которую следовало поджечь.
Пушкарь подпалил запал, и огонек помчался к ожидавшим его пороховым зарядам. Хлопок перешел в пронзительный свист. «Прямо, как Соловей-разбойник!» - усмехнулся Иван. Шесть огненных стрел ринулись на город, обратившись в шесть падающих звезд. Над улицами расцвело шесть огненных цветов.
Шрапнель не могла пробить каменные стены домов. Спрятанные в них защитники были в полной безопасности. Единственным физическим ущербом от обстрела было легкое ранение одного польского караульного. Но зато страх перед неизвестным тут же прошелся по всему городку и оказался много сильнее самого оружия. «Русские огнем кидаются!», «Русские через небеса стреляют!», «Еще один выстрел, и город в пар превратится, а мы – с ним заодно!»
Защитники поспешили покинуть город, попавший под обстрел нового, жуткого оружия, и выскочили из него на ровное пространство, покрытое полями. И сразу попали в пылевое облако, летящее из-под копыт донских коней…
«Будь у нас в начале 1812-го такое оружие, Наполеон наверняка не посмел бы нападать!» - усмехнулся изобретатель. Победа над поляками его заметно обрадовала – ведь ему довелось сойтись в бою с тем же противником, что и его предкам.
После этого успеха Сашко получил мастеров и необходимые материалы для изготовления аж шести ракетных пушек и приличного запаса ракет. И ракеты Засядько много раз перечеркнули европейское небо огненными линиями. К завершению войны он изобрел и зажигательную смесь, которой стал оснащать боеголовки своих ракет. «Новый греческий огонь» повергал противника в ужас, заставляя его вспоминать давнишний пожар Москвы. Встречи с ним повергали в бегство довольно крупные соединения противника, который оставлял все новые и новые куски Европы.
Все западнее и западнее вспыхивали фитили ракет Засядько. Сказывают, будто напоследок пушкарь-запорожец обстрелял ими даже Париж, этот город-мечту, который для него оказался лишь боевой целью.
Когда война закончилась, Засядько вернулся в родную Малороссию, не в силах больше жить под северными просвинцовленными небесами. Там он женился, у него родилось четыре сына и две дочки. Продолжал он заниматься и своими ракетами, внося в них множество усовершенствований, увеличивая их размеры и мощность. Но все одно сделать ракету тяжелее, чем могли увезти лошадки, он не мог.
Рассчитал Александр Дмитриевич и ракету, которая донесла бы человека до Солнца, снабдила бы его небесными крыльями. Оказалось, что она должна иметь просто невообразимый заряд пороха. Значит, надо придумать новый порох, в котором при том же его количестве было бы много больше силы. Над этим веществом он и принялся работать, взрывая в степи, что начиналась недалеко за его домом, все новые и новые образцы.
Но не хватило жизни.
Впрочем, такой порох много позже был все-таки придуман, и ракеты на твердом топливе в настоящее время получили широкое применение – от установок залпового огня до ракет-носителей грузовых космических кораблей. Для пилотируемых полетов твердое топливо оказалось опасным, ведь процесс его горения не регулируется.
С тех пор сделано много открытий и изобретений, самое важное из которых – теория космических полетов К.Э. Циолковского. Но Засядько был первым, и его прорыв в космос случился во время одного из изломов русской истории – большой войны с Западом. После нее жить по-старому русский народ уже не мог, с него слетела надоевшая за сто лет западная оболочка, сдерживавшая творческие силы. И он вновь стал становиться самим собой. Главным итогом той войны была вовсе не победа над Бонапартом Наполеоном, правителем Европейского полуострова, но победа над Западом внутри самих русских людей. Народ вновь вспомнил о своей истинной цели – Небесах, и продолжил движение к ней. Мало что за нашу историю оказалось столь же полезным, как та война, которая ныне воспринимается как какое-то театральное действие, ибо хорошо запомнилась ее форма, но плохо – содержание.
Последствием стал настоящий взрыв русского гения, произошедший в конце 19 века. Прорывы в науке, музыке, архитектуре, живописи. Правда, все закончилось новым нашествием Запада с его мыслями о равенстве ценности и полезности, которое опять заперло для русского народа небесные врата. Требуется очередной раз сбросить с себя наросшую оболочку, штукатурку с прилепленными к ней уже не завитками и колоннами, но долларовыми знаками и барельефами товаров-фетишей. И вновь сделаться звездой, упавшей в небо!
Орион
Рядом лежали два младенца. Они ничем не походили друг на друга. Одни – розовенький, живенький, на его лице видна улыбка. Даже очень ранняя для его возраста. Второй – покрыт нездоровой синевой, сморщенный, его глаза прикрыты. Про такого любой циник скажет одно-единственное слово – «не жилец». Наверное, он будет прав.
Между тем оба – родные братья, причем – близнецы. Тот, который розовый – родился первым, его-то появления на свет как раз и ждали. А про синего просто не знали, его тельце в утробе матери смогло так спрятаться за братом, что доктора даже и не ведали о нем. Когда счастливая мать, радуясь благополучному завершению родов, легла, наконец, на отдых, ее тело неожиданно пронзили новые схватки. И палату пронзил крик, больше – не боли, а ужаса.
Второй младенец рождался тяжело, и дородная повитуха вытаскивала его могучим напряжением рук, скорее – крестьянских, чем докторских. «Помрет – невелика беда, все равно они одного ждали – один и будет. А это – всяко не жилец, уже задохнулся почти!» - думала она, но вслух, конечно, не говорила.
Но… Второй младенец выжил. Не на счастье. Скорее – к несчастью. Ибо все его тело ниже пояса больше напоминало часть тряпичной куклы, чем ребенка. И когда розовый братец принялся носиться по комнате, синий продолжал лежать в кроватке, отнимая почти все заботы родителей. Квартира каждый день была набита докторами, которые смотрели больше не на пациента, а в глубину самих себя. «За какие грехи мне такая мука, как встреча с родителями такого ребенка», раздумывал каждый из них. Конечно, выписывали рецепты. На витамины группы В. И, тихо попрощавшись, уходили восвояси.
Розового назвали Николаем. А синего – Орионом. Ведь если он приговорен к несчастью самим своим рождением, то пусть хоть что-то будет у него замечательным, например – имя.
И Коля, подрастая, стал упрекать родителей за то, что все золотые капли их внимания текут ни к нему, а к его брату. «Ему все равно ничем не поможете, а я вырасту, кем-нибудь стану!», как-то сказал он, повторив то, что услышал от других людей. Родители, конечно, гневно на него зашипели, и мама сказала: «Орион такой потому, что ты у него тогда силы отнял. Потому будь ему благодарен!»
Наверное, сказала она это не подумав. Хотя и так чувствовалось, что Орион в семье – любимец. Потому, что хоть в жизни Николая и есть возможность несчастья, но есть и возможность счастья. В жизни же Ориона второй просто нет, и никогда не будет. А, приняв на себя без своей воли такую беду, Орион оттянул от брата все невзгоды, которые могли бы с ним приключиться. Потому будущее Коли, конечно, будет светлым и счастливым, и ничто ему не навредит. У него после детства придет счастливая юность, потом – молодость, дальше – зрелость…Ну, старость – время невеселое, но и она все равно будет у него лучше, чем у других, это несомненно. А вот у Ориона кроме детства ничего и не будет, так пусть хоть оно станет самым-самым лучшим!
Коля играл в футбол с приятелями во дворе, а Орион ездил в инвалидной коляске по квартире от одного подарка к другому. Впрочем, Колин футбол быстро прерывался – родители требовали его домой, чтоб он вывез брата подышать свежим воздухом. Самому на инвалидном кресле по крутым ступеням лестницы ему, конечно, не спуститься…
Что же, Коля шел. И тащил непослушную коляску по лестнице, шипя себе под нос «И за что мне наказание такое? Вот у Федьки и Сереги нет таких братьев, и что же?! Живут не хуже меня! Серега даже лучше!» Орион это слышал, но понять, в чем же он провинился перед братом, конечно, не мог.
Вывозя брата на прогулку, Коля нарочно громыхал коляской на лестнице, а на улице так ее разгонял, что Ориону было не по себе. Потому скоро он сам стал отделываться от прогулок, ни в чем не обвиняя брата, а лишь сообщая о том, что от свежего воздуха у него кружится голова.
Как-то раз Коля увидел, как большой мальчик по имени Дема играет с дохлой крысой, таская ее за веревочку, привязанную к хвосту.
- Где взял? – спросил он, морщась от вида мерзости.
- Сам убил, - гордо ответил Дема, - Она хотела в подвал удрать, а там дверь закрыта. В угол забилась и шипит, а я ее дубинкой по башке! Прямо повезло, что деревяху домой тащил, хотел какую-нибудь красивую штуку из нее вырезать. Теперь не вырежу, но зато вот какая штуковина у меня теперь есть!
Коля поспешил отвернуться от мерзкой крысы, но про себя подумал: «Вот оно, оказывается, как просто убить – бум, и все! Может, мне брата так же?!» Сначала мысль показалась страшной, потом вспомнилось кое-что утешающее: «И ему мучений больше не будет, и мне – тоже! Так сказала соседка тетя Наташа соседке тете Даше, когда я как-то тащил коляску, они взрослые, им верить можно. Да, так и прошептала – хоть бы помер, а то сам мучается, и Кольку зря мучает… »
Конечно, бить Ориона по голове чем-то тяжелым было опасно – родители бы услышали, да и на голове бы синяк остался. Надо как-то по-другому…
Однажды Николай проснулся ночью, и внимательно посмотрел на брата. Он такой беззащитный, а его открытая шея так дрожит от дыхания… Если ее перехватить, то он, вроде, тоже может умереть. Коля, по крайней мере, о таком слышал, это называется – задушить. Он еще смеялся: «Духами насмерть надушить, что ли?!»
Но теперь было не до смеха. Так просто – две руки в обхват шеи, а он даже проснуться не успеет. Что он сейчас видит во сне, и продолжится ли его сон, когда он будет уже мертвым, как та крыса, что Дема таскал на веревочке?! Ладно, меньше вопросов, тем более – самому себе…
Нет, руками душить боязно. Как-нибудь проще надо, например – подушкой, она ничего чувствовать не умеет. И живого горла не почует…
Коля сел на свою кровать, и прокручивал эти мысли. Вскоре он понял, что будет вертеть их в себе хоть до самого утра, но даже не шагнет в сторону брата. Ибо его сонные чувства он принял уже за свои собственные. Убийство брата он стал чуять, как лишение жизни самого себя, и руки невольно поглаживали его по собственному горлу.
Нет, ничего он не сделает, и завтрашний день будет таким же, как и все прежние. Брат, вернее – его верхняя половина, останется жить, и он так же станет вывозить его на коляске во двор. Пусть и негодуя от тяжкой гири, так печально повешенной на его детство. И Орион, конечно, никогда не узнает об этой ночи…
Так оно и вышло, и Орион ничего не узнал. А Коля все свои последующие годы стремился стереть ее из памяти ластиком воли. Да не вышло.
А душа Ориона искала лазейку из четырехстенного пространства, в котором оказалась замурованной, выход из которого, да и то – не дальний, зависел от милости невеселого в таких случаях брата. Ближайшие дома, играющие на площадке под окошком дети – все казалось недоступным, лишь раздражающим своей мнимой близостью. Возвращаясь с прогулки, брат приносил запах того мира на себе, и Орион жадно его втягивал. Это и было единственной связью между ним и окружающими просторами.
Орион обожал звезды, мгновенно научившись находить свое «именное» созвездие, а потом и все другие. Ему казалось, что Орион небесный может чуть-чуть двигаться, отвечая на мысли Ориона земного. А три звезды на его поясе, это, конечно – символ беды Ориона земного, они не дают сойти с небес и звездному Ориону…
Особенно долго Орион смотрел на звезды, когда они ездили на дачу – в старенький прогнивший домик, похожий на двугорбого верблюда. Целыми ночами, когда никто не мешал, он любовался небом, к которому мог выехать на своей коляске без помощи Николая. Звездочки, они – есть, они – всегда с нами. Но в их достижении силы всех людей, и сильных, и слабых и вообще немощных, удивительно равны, а потому перед ними равны и два брата, равно как и все, кто обитает вокруг. Они перемигиваются, говорят что-то, наверное – важное, может – самое важное из всего важного. Но чтоб их понимать, сила не нужна, для этого надо просто много-много смотреть на них…
Дома Орион быстро обратил внимание на книги. Вскоре он смог их читать, и узнал, что есть такая наука – математика, язык которой, наверное, понятен и звездам. А еще есть техника, целый мир, сотворенный человеком, и живущий как будто своей жизнью. И он, Орион, может войти в него, как создатель…
Коля не обращал внимания на занятия брата. Ну, книжки читает, какие-то сложные электронные схемы с умным видом рассматривает. Балуется, наверное, ведь других возможностей баловства у него нет. Пусть дурачится среди разноцветных линий этих самых схем, которые для него сейчас, быть может – дороги или реки дальних миров, где никто никогда не был и не будет…
Отец тем временем увлекся изучением книг обо всех религиях мира. Он хотел понять, отчего их жизнь так порубил топор беды, хотя каких-то особенно страшных грехов в их жизни вроде и не было. Ну, выпивал, с девушками гулял по молодости, да и все. И, изучив много книжек, он пришел к неожиданному выводу. Он представил Бога, как вселенский глаз, видящий все, везде и одновременно. Ведь даже в росписи многих православных храмов можно найти этот таинственный глаз, глядящий с облаков. Он видит в жизни людей даже такие мелочи, которых сами люди не замечают.
Этими мыслями родитель делился с Орионом. А с кем ему еще было делиться? Мать всегда занята, находя в непрерывных делах по дому какое-то успокоение. А Коли вообще дома почти не бывает. Орион соглашался, и сам задумывался о чем-то.
Так продолжалось до того интересного дня.
«Я – шпион!» - объявил Коля, придя домой. Ну да, мальчишеская забава, игра в шпионов… Николай пошарил по карманам и извлек круглую пластмассовую коробочку с привинченной к ней проволокой.
- Это что у тебя? – спросил подкативший на своих скрипучих колесах Орион.
- Как что? Подслушивающее устройство! Я же – шпион!
- А! - воскликнул он, как будто простая коробка его в самом деле удивила.
После чего удалился в сторону кухни, где Орион хранил и многие свои вещи, которые выпросил у отца. Восновном – радиодетали, с позиции родителей – хлам, но для сына, тем более – хворого, не жаль. Пусть играет, коль нравится!
Николай «прилип» к телевизору, позабыв о шпионских играх. Там шло что-то интересное, а, может, и неинтересное, но больше дома делать было ему нечего. За телевизором он, утомленный игрой и задремал. А когда проснулся, то не поверил своим глазам. Перед Колей на своей инвалидной коляске сидел брат и протягивал ему какое-то хитроумное устройство.
- Что это? – не понял спросонья Николай.
- Оно самое! Подслушивающее устройство!
- Что?! Настоящее?! Откуда?!!
- Я сейчас сделал, - смущенно ответил Орион.
«Это – микрофон, «жучок». Его можешь прятать в том месте, где надо подслушать. Прилепить пластилином к ножке стола, к подоконнику, или… В общем – придумаешь. А вот – приемник с наушниками, весь разговор услышишь так, будто он – в двух шагах от тебя» - рассказывал изобретатель.
Коля бережно трогал удивительное устройство, рассматривал его, попросил попробовать. Так интересно братьям не было еще никогда в жизни. И впервые они почувствовали друг друга вместе, сплетенными одной судьбой. Что не может сделать один – свершит другой, и дальше в жизни Коля будет ногами, а Орион – руками и головой.
До вечера братья забавлялись с аппаратом. Слышали, как ворчит мама, приготовляя на кухне любимый рассольник, как отец говорит по телефону с кем-то из друзей. Услышали бы и так, но через аппарат – интереснее.
На следующий день Женька, друг Коли, спрятал «жучка» в комнате своей сестры, незаметно положив его ей в косметичку. И, затаив дыхание, все трое по очереди слушали через наушники разговор Наташки со своей подругой Ленкой. Те обсуждали какой-то фильм, потом – общих подруг, и ничего интересного, конечно, в их беседе не было. Но то, что друзья слышали слова незаметно для их авторов, придавали беседе особый смысл. Потому уши мальчишек жадно вбирали в себя неглубокомысленное щебетание девчонок.
Потом еще много подслушивали, не узнавая ничего интересного, но всякий раз дивясь возможностям устройства. Женька даже подложил «жучок» в сумочку учительницы, но на этот раз друзей ждало разочарование. Похоже, ридикюль лежал весь вечер в прихожей, и ничего кроме удалявшихся и приближавшихся шагов друзья не услышали. Однако сам факт, что звуки эти идут аж из квартиры учительницы, и она сейчас там, рядом, очень близко… Сердца барабанно бились…
На другой день Женя извлек устройство из сумочке и подложил какой-то девчонке в портфель. Но тут случилась неудача – Жанна (так ее звали) как раз в этот день заменила сумку на новую. А старую… Ни то выбросила, ни то спрятала в дальний уголок квартиры, в какую-нибудь кладовую. По крайней мере, больше наушники не отвечали ничем, кроме жутковатой тишины…
Ничего, уже через день Орион собрал новый «жучок». А потом еще один – чтоб вставлять в телефонную трубку и разговоры подслушивать. Игра в шпионов продолжилась. Увянуть ей не давала выдумка Ориона, мастерившего все новые и новые устройства. Скоро уже не осталось знакомых, в квартирах которых не поселился бы «жучок» Ориона.
Росло искусство Ориона, оттачивал мастерство и Коля. Он мог уже на ходу, будто споткнувшись, прилепить «жучка» к сапогу прохожего. Или, играя в мячик и закатив его под машину, прилепить устройство к ней. Руки как будто сами ведали, как и куда приспособить заветный аппарат, через который сокрытые от всего мира звуки понесутся в их уши…
Один раз ребята громко смеялись. Аппарат, видимо, совершив путешествие на ботинке прохожего мужика, попал в пивную. И ребята заливались хохотом от дурашливых бесед взрослых людей. Другой раз им было не по себе. Тогда «жучка» прилепили к клюке деда, а он в тот же день и умер. По крайней мере, так они поняли разговоры множества голосов, наверное – родных деда, где главным словом было «умер». Кто-то даже плакал. Потом тот «жучок» навсегда затих. Едва ли родственники положили клюку с дедом в могилу, скорее всего – выбросили на ближайшую помойку.
Больше всех любил слушать свои аппараты сам Орион. Ведь для него это был единственный путь сквозь стены, сквозь преграду собственного немощного тела. И Коля иногда замечал, что когда из наушника льется девичий голос, на глазах брата появляются слезы. Девушки достижимы для него только как эти дальние голоса, смешанные с шелестами и со скрипами. Когда же он встречает их, сидя в своей коляске, девчонки бросают на него положенный жаляще-жалостливый взгляд, и тут же отворачиваются. За одной девчонкой, которая как будто ему подмигнула (наверное, Ориону это показалось), он погнался на своей коляске. Но куда там, разве раскрутишь так быстро уродливые колеса! Девчонка услышала скрип, повернула голову, вздрогнула, и ускорила шаг. И Орион почувствовал, как она испугалась своей мысли о самой возможности соединить свою жизнь с таким, как он…
Но с годами игра подошла к концу. Братья выросли, и настала пора жить серьезно. Николай уже не сомневался, что станет разведчиком, и старательно рассчитывал жизненный путь, чтоб сделаться им. Поступил куда надо, стал учиться, закончил, еще куда-то поступил… А Орион учился в Политехническом на заочном, и был в нем одним из лучших студентов. Профессора едва не плакали, ведь будь Орион чуть здоровее – они сделали бы из него замечательного ученого, их приемников на разных кафедрах. А так ему тяжело было до Политехнического добраться. Без отца или брата он и не мог…
Захлебываясь слезами, Орион сидел с новеньким красным дипломом на своей каталке. Что делать дальше? Все одно, работать никуда не пойдешь, семьи никогда не будет. Чтобы жить, надо найти себе большое-большое дело. Но где же его сыскать среди домашних стен да близкого и одновременно далекого своего дворика? В него он уже научился выезжать сам, но ехать дальше все равно не мог…
Николай уже жил отдельно от них. Вернее, он уехал в Москву учиться в чем-то секретном, о чем не говорил даже Ориону, когда приезжал проведать родителей и брата. Просто, говорил, что учится – и все.
А Орион впадал в тоску. Единственное светлое время в его жизни, время «шпионских штучек» - и то прошло, и впереди ничего не предвещает его повторения. Во сне он часто видел тот безмолвный и равнодушный глаз, взирающий на него. Иногда ему почему-то снилось, что зрачок этого глаза – узкий, кошачий. Лишь однажды Орион что-то почувствовал в этом взгляде, интерес к нему, что ли. От этого он сразу вздрогнул и проснулся.
Снова вспомнил времена шпионских игрушек. Может, ему тогда так хорошо было, что он сам подражал Небесному Глазу, глянувшему на него из глубины сна, и так же хотел смотреть за всем миром? Воистину, человек сотворен по образу и подобию Божьему! С этим Орион никогда и не спорил, но найти подобие здесь, в таком деле...
«Была бы от того, что я умею – польза. Большая, для всех людей! Ведь даже когда мы играли, много ли пользы было от того? Ну, узнавал я многое о разных людях, и что из того?!» - думал он. Вопросы наваливались на вопросы, и не было в пустыне-квартире на них ответа…
Когда Орион очередной раз захлебывался в темных водах уныния, в комнату неожиданно вошел Николай. Он обнял Ориона за плечи, наклонившись прижался к его плечу и прошептал:
- Все, Ориоха, я – выучился. Теперь будем работать вместе, с врагами воевать. Это и ты можешь, хоть из дома не выходишь. Помнишь нашу игру? Теперь это не игра, а дело будет!
- Да?! – удивился и обрадовался Орион. Слова брата мигом испарили в нем уныние, как взмывшее в небеса солнышко – предрассветный туман.
- Да! Мы – повоюем! Сейчас у нашей страны, как ты знаешь, есть страшный враг. Там, за границей. Он хочет, чтоб мы стали жить, как они, то есть тоже превратили свою жизнь в постоянный пересчет денег а себя – в сгустки цифр. У нашей страны – сильная армия, но что она может сделать, когда есть ядерное оружие? Любая война теперь закончится лишь тем, что и мы и враги уничтожим всю Землю, потому никто и не решится ее начать. Но осталась разведка, и когда армия бессильна, войну ведет невидимый фронт! Зная секреты врага, его несложно победить даже нескольким десяткам хорошо обученных специалистов. Тут можно обойтись и без настоящей войны, которую в фильмах показывают. Война наша – тихая и незаметная, но она – тоже война, и для нее необходимо оружие. Ты и будешь кузнецом этого оружия!
- Я? – из глаз Ориона полились слезы. Но это были слезы радости. Он, замурованный в стенах квартиры, такой беспомощный, станет кузнецом оружия самой большой и вместе с тем – невидимой войны!
На другой день Коля пришел с двумя незнакомцами, которые быстро оборудовали в комнате, где прежде жили оба брата, отличную мастерскую. Теперь все у Ориона было под руками – отличные инструменты, материалы. Раз в неделю приходил брат и спрашивал, что требуется ему для работы. Орион отдавал список, через день являлись незнакомцы и привозили все необходимое.
Иногда брат приходил внезапно, и просил Ориона срочно сделать какое-нибудь устройство. Бывало, показывал фотографию внутренностей какого-нибудь дома или чертеж самого дома и просил Ориона разработать схему, по которой лучше всего спрятать его «жучки».
Орион с заданиями справлялся, а потом долго размышлял, в каких же городах стоят эти таинственные дома, где говорят о чем-то важном для судьбы всех людей? В Нью-Йорке, Берне, Берлине? Все города были так же далеки от болезного Ориона, как другой край его родного города. На каком языке там говорят? Неужели на одном из тех, что он изучил, склонившись над книгами, но так и не слыхал ни одного слова, сказанного на них другим человеком?
На похвалы брат не скупился. Он называл Ориона величайшим гением, классиком в своем деле и подобными лестными словами. Впрочем, Ориону они были безразличны – жизнь не позволила ему когда-нибудь сравнить себя с кем-то другим.
Что за слова вливаются в мембраны его устройств, Орион не слышал. Вместо них Николай говорил обычное: «Отлично работает. Молодец!» Иногда он рассказывал, что благодаря Ориону о враге стало известно теперь раза в три больше, чем прежде, когда русский гений не включился в работу. Орион лишь кивал головой и ждал нового задания – кроме них в его жизни более ничего не было. «Что если с помощью моих устройств о врагах станет известно вообще все, их легко победят, и правда, конечно, восторжествует! Тогда скрывать друг от друга людям будет нечего, даже самые лживые устыдятся своей лжи, увидев такую победу правды. Но я-то что буду делать тогда? Неужели жизнь закончится и придется умереть?!» - размышлял он, когда работу над одним заказом заканчивал, а новый еще не поступил. И он торопил брата, чтоб тот скорее разбил мрачную муть мыслей, дав новое задание.
Родители умерли рано, причем почти одновременно. Ни с того ни с сего и у отца и у матери обнаружилась болезнь, при произнесении названия которой кажется, будто стальные клешни вырывают из тела кусок мяса – рак. Потом была короткая жизнь, полная трепетных надежд, которые угасали под дождем текущих один за другим дней. В конце концов Орион на своей коляске постоял сперва у одной свежей могилы, а потом – и у другой, и лапа пустоты, разверзшейся на месте единственных людей, которые были рядом, рванула его к себе. Но он ответил ей напряженной работой, уже – без всякого заказа.
И через полгода показал брату диковинное устройство, которое могло подслушивать речь людей сквозь стены любой толщины. Волны определенной частоты и формы пробирались сквозь стенку, «щупали» колебания частиц ее внутренних, ближних к говорильщикам, слоев, и неслись обратно, передавая их речь. Теоретически даже километровая толща земли не могла быть для них помехой. А особое устройство, изучая интонации говоривших, могло распознать, кто из них говорит правду, кто – полуправду, а кто – просто врет.
Новинка очень понравилась Николаю, и он целовал Ориона, как в далеком детстве, когда тот подарил ему первый «жучок». А Орион собрался мастерить новую машинку, которая должна была уже видеть сквозь стены любой толщины, и в дополнение к звуку давать изображение. По выражению же лиц говоривших специальное устройство должно примерно определять, о чем они думают.
Но тут на Ориона нашел какой-то застой. Он никак не мог решить один из множества узелков-вопросов, нанизанных на нить большой работы, а, значит – двинуться дальше. И он попросил брата отвезти его на дачу. Может там, в горбатом домике-верблюде, к нему придет желанное решение. Да, полюбуется на звезды, как в раннем детстве, на свое любимое созвездие – и тут же солнышко идеи засияет в его голове.
Что же, желание было исполнено, и Орион сидел в том же кресле, что и много лет назад. Только домик, за которым никто не ухаживал, уже почти совсем врос в землю, куда скоро уйдет весь без остатка.
Звезды и вправду помогли Ориону, и скоро он уже корпел над расчетами, набрасывал чертежи. «И победит правда! Глаз, который я мастерю – он тот же глаз Божий», говорил себе под нос Орион. А единственный собеседник – полуживой дачный домик отвечал ему скрипами далекого детства. В этих скрипах Ориону чудилось едва заметное несогласие с его мыслями… Или это была просто стариковская ворчливость?
Устроившись за столиком, сколоченным из грубых досок, что стоял в палисаднике, Орион работал. При помощи хитрых манипуляций он обращал простую видеокамеру во ВСЕВИДЯЩУЮ КАМЕРУ, как он ее назвал. В это время на улице раздался до боли знакомый скрип инвалидной коляски. «Кто же это?» - удивился Орион.
У калитки, которую Орион никогда не закрывал, между двумя кустами сирени появилась девушка, втиснутая в то же приспособление, что и Орион. Ее изящное, с тонкими чертами личико было изрезано не по возрасту глубокими морщинами.
- Привет, Орион! – сказала она.
- Привет… - пробормотал он, - А откуда Вы меня знаете?
- Давай на ты! Я ведь знаю тебя с самого детства! Только тогда я была не такой, и потому тебя боялась. Боялась представлять на себе, каково крутить эти уродливые колеса, и не иметь сил сделать шага. Боялась, что тебя надо жалеть, а я этого не умею. Много чего боялась, и ты, наверное, меня понимаешь. Тогда, прежде, я была, как все девчонки, потому ты и не замечал меня. И не вспомнишь, если я назову свое имя – меня зовут Карина.