Антуанетта де Бурбон, мать Марии де Гиз, бабушка Марии Стюарт
Дворец Линлитгоу, в котором родилась Мария Стюарт
Замок Стирлинг, в котором Мария провела первые шесть лет жизни
Мария Стюарт в возрасте 13 лет
Кардинал Битон
Замок Дамбартон
Мария Стюарт в возрасте 17 лет. Портрет работы Франсуа Клуэ
Дофин Франциск, первый супруг Марии Стюарт.
Портрет работы Франсуа Клуэ
Французский король Генрих II
Екатерина Медичи
Диана де Пуатье, фаворитка Генриха II, ставшая наставницей и подругой Марии Стюарт
Замок Амбуаз, в котором обитала Мария со своим двором
Замок Шенонсо, излюбленная резиденция Генриха II и Дианы де Пуатье
Смерть Генриха II.
Через несколько мгновений Мария Стюарт станет королевой Франции.
Ж.-Ж. Периссен и Ж. Торторель. Раскрашенная гравюра
Франциск II и Мария Стюарт — король и королева Франции
Фран — монета с изображением Франциска и Марии
Мария в белом траурном одеянии французских королев — она носила его так часто, что заслужила прозвище Белая королева
Джеймс Хэмилтон, граф Арран
Пьер де Ронсар, воспевавший Марию Стюарт в своих стихах
Проповедник Джон Нокс, непримиримый враг Марии Стюарт. Гравюра на дереве. 1681 г.
Генри Стюарт, лорд Дарнли, — второй супруг Марии Стюарт
Мария и Дарили
Эдинбургский замок, 13 котором родился сын Марии Стюарт
Дворец Холируд
Мария была вынуждена изменить тактику; она заявила, что Нокс призывал народ признать религию, отличную от той, что допускал государь. А поскольку Господь предписывает подданным подчиняться государям, учение Нокса не может быть от Бога. Мария считала этот довод решающим, однако Нокс ответил, что подданные не обязаны разделять религию государя, хотя им приказано подчиняться ему. Однако, если суверен тоже нарушает свои обязательства, подданные имеют право не подчиняться государю, подобно тому, как дитя, обязанное подчиняться отцу, может ему воспротивиться, «если отец охвачен одержимостью и готов убить свое дитя». Вывод был строго логичен, но противоречил всему, чему учили Марию, и она «стояла словно громом пораженная почти четверть часа». Возможно, впервые в ее жизни кто-то, кроме ее няни Дженет Синклер, посмел ей противоречить. Однако это произошло: ее, коронованную королеву, привыкшую к полной покорности придворных, восседающую на троне в собственном дворце, поучают, говоря, что ей можно не повиноваться и дозволено даже устранить ее, если она нарушит обязательства, установленные не ею, но ее подданными. У нее не было ответа для Нокса, и молчание нарушил лорд Джеймс, спросивший, что ее оскорбило. В ее ответе детская обида мешалась с яростью: «Я так понимаю, что мои подданные должны повиноваться вам, а не мне… Так что я оказываюсь у них в подчинении, а не они у меня».
Теперь перед Ноксом были открыты ворота, и ему достаточно было лишь легонько подтолкнуть мяч, заверив ее, что он никогда не хотел, чтобы кто-нибудь ему повиновался, поскольку все должны повиноваться Господу, короли обязаны быть приемными отцами его церкви, а королевы — няньками его народа. Мария обратилась к своей церкви, заявив Ноксу, что будет защищать истинную церковь — римскую. Нокс, естественно, отверг это, однако Мария ответила, что так говорит ей ее совесть. Нокс пожурил ее: ведь совесть требует знания, а у нее его нет. Мария ответила: «Мне говорили, и я сама читала», явно страстно желая, чтобы рядом с ней был кардинал Лотарингский, а сама она внимательнее слушала бы его наставления вместо того, чтобы слепо им следовать. Когда спор зашел далеко, Мария осознала, что проигрывает. Затем Нокс нанес последний удар, сказав: «Иисус Христос сам не служил мессу и не приказывал ее служить на Тайной вечере, ведь месса не упоминается нигде в Писании». Мария явно не читала Писание целиком, она всего лишь заметила, что, если бы ее наставники сейчас были здесь, они бы ему ответили. Нокс уцепился за это, сказав, что будет рад им ответить. Мария, теперь уже совершенно разбитая, пригрозила: эта встреча может состояться раньше, чем он думает. Нокс, как обычно, произнес последнее слово, заявив, что если это произойдет при его жизни, то в самом деле случится намного раньше, чем он рассчитывал. К большому облегчению Марии, в этот момент ей объявили, что ужин готов, возможно потому, что прошел заранее оговоренный промежуток времени, а Нокс произнес молитву о том, чтобы ее царствование в Шотландии оказалось столь же благословенным, как правление Деборы в Израиле.
Мария успела удалиться к себе прежде, чем пришли неизбежные слезы, но Рэндолф сообщал: «Мистер Нокс говорил с королевой в четверг. Он столь сильно поразил ее сердце, что заставил плакать». Она не могла понять, почему Нокс столь суров, ведь она не пыталась навязать своему народу католичество. Мария начала с прямого обвинения Нокса в разжигании смуты и использовании некромантии. Она вряд ли могла поддержать подобные обвинения, но прослышав о том, каким сильным полемистом является Нокс, решила атаковать с самого начала. Нокс был вежлив, даже подобострастен, и приводил доводы, основываясь на полной убежденности в истинности протестантизма. Разгромленная, Мария то сердилась, то разыгрывала «маленькую потерявшуюся девочку». Ее вера с рождения была частью ее жизни, тогда как Нокс отрекся от римской церкви в результате внутреннего конфликта, дававшего ему суровость новообращенного. Поэтому Нокс не мог поверить, что простота Марии была искренней: «Или мое суждение неверно, или же ее разум горд и полон уловок, а сердце воспламенено против Бога и Его истины». Его суждение было неверно, потому что он не мог поверить, что не все являются религиозными фанатиками того же розлива, что и он сам. Фанатики видят только веру или ересь, политики везде видят заговоры и интриги, любовники в каждом действии видят привязанность или предательство, и никто из них не в состоянии представить общее пространство мира и стабильности. Мария не была фанатичкой, не блистала умом, необходимым политику, и любила только физические упражнения и спокойное созерцание красоты. В своем детальном исследовании «Благочестивый реформатор, нечестивый монарх» доктор Дженни Вормальд говорит: «Мария видела в нем (Ноксе) не посланника небес, а скорее сильный раздражитель, огромную жужжащую муху — препятствие».
6 сентября были обнародованы имена членов Тайного совета Марии. Двенадцать имен были вполне ожидаемыми: герцог Шательро, графы Арран, Хантли, Аргайл, Босуэлл, Эррол[47], Атолл[48], Мортон, Монтроз и Гленкайрн, а также лорд Джеймс Стюарт и Джон Эрскин, лорд Кит. По требованию совета в заседании участвовал также граф-маршал[49], а Мейтленд из Летингтона как секретарь королевы присутствовал там постоянно. В число Совета двенадцати входили семь лордов-протестантов, все они были союзниками лордов конгрегации, которые в качестве всемогущего подготовительного комитета раньше диктовали политику рабски подчинявшемуся им парламенту. Шесть из них постоянно находились при дворе, и совет заседал ежедневно с восьми до десяти утра, а днем с часа до четырех.
Тайный совет не раз формировали и раньше, обычно в качестве временной меры на период частых регентств, но теперь ситуация была необычной. Совет сформировался, основываясь на наследственных правах знати, и был признан парламентом 1560 года, хотя, строго говоря, сам этот парламент, не созванный монархом, был незаконным. Но хотя Мария и была несомненной правящей королевой, она не могла преуменьшить наследственные права своих дворян. Она присоединилась к уже существовавшему правительству, возглавив его. Шотландский историк Джулиан Гудейр описывает это как начало «корпоративного управления».
Из всех советников секретарь Летингтон был совершенным воплощением политика XVI века. Уильям Мейтленд родился в местечке Летингтон Тауэр, теперь переименованном в Леннокс — лав, поместье герцогов Хэмилтонов. Поскольку имя Уильям Мейтленд было весьма распространенным в данной местности, он, как и большинство шотландцев его ранга, был известен по названию поместья. Поэтому обычно его именовали Летингтоном. Сын Марии Яков VI впоследствии скажет: «Я бы предпочел, чтобы в Шотландии не было фамилий, от них одни беды». Отцом Летингтона был сэр Ричард Мейтленд, джентльмен, интересовавшийся садоводством и литературой. При Марии он возвысился до поста лорда-хранителя малой печати и занимал его до тех пор, пока в 1586 году его не вынудила выйти в отставку слепота. Образование Летингтон получил такое же, как и Нокс: за местной школой в Хаддингтоне последовал университет Сент-Эндрюс, а затем деньги и происхождение помогли ему отправиться в Европу, где он выучил французский и итальянский. Летингтон свободно владел латынью и — редкость для того времени — греческим, а также хорошо знал Библию. Он сделал карьеру на государственной службе при Марии де Гиз благодаря покровительству единоверцев-протестантов, лорда Джеймса и графа Кассилиса[50]. Он присоединился к лордам конгрегации не из религиозного рвения и не потому, что желал быть на стороне победителей, но скорее потому, что считал: опора Марии де Гиз на Францию подрывает юридическое основание ее правления. Летингтон полагал, что законный порядок в королевстве был восстановлен ее дочерью, и быстро превратился в ее главного советника, очаровывая ее тем, что подводил правовую базу под ее действия. Он очаровал и Елизавету во время своих многочисленных поездок на юг благодаря бесконечной лести. На своем портрете он, в кружевном воротнике и шляпе, усыпанной жемчугом, предстает совершенным придворным, но его взгляд сосредоточенно холоден. Картина дает представление о человеке, но не дает даже намека на его ужасный конец.
Помимо незаконнорожденного сводного брата Марии лорда Джеймса Стюарта Летингтон был самым влиятельным человеком в королевстве. Как говорил посол Елизаветы Томас Рэндолф, «удалите этих двоих из Шотландии, и те, кто любит эту страну, тут же почувствуют их отсутствие». Рэндолф также сказал о них: «Лорд Джеймс ведет дела в соответствии со своей природой — грубо, по-домашнему и прямолинейно, а Летингтон — более тонко и деликатно».
Сам Томас Рэндолф был «исполнен темного духа интриг, полон уловок и лишен совести. Он был верным слугой своей госпожи — королевы Елизаветы». Тем более любопытно, что он и Мария стали близкими друзьями, разделявшими любовь к верховым прогулкам, хотя Рэндолф и ставил интересы Елизаветы на первое место. Он встретил Марию 1 сентября 1561 года и дотошно выспрашивал ее относительно несчастного вопроса о ратификации Эдинбургского договора. Она, однако, попросту ответила, что незнакома с делом и должна сначала получить совет, а потом поговорит с ним снова. Мария явно чувствовала себя легко, говоря с людьми, подобными Рэндолфу, сначала по-французски, а потом, когда вспомнила язык, — на нижнешотландском. Рэндолф общался с ней по придворному протоколу, соблюдения которого требовало присутствие королевы, и его манеры напоминали ей о Сен-Жермене и Лувре. Когда с формальностями было покончено, она наслаждалась простотой общения, что в сочетании с ее несомненной красотой завораживало. Уроки Дианы де Пуатье не прошли даром, даже если у Марии за сахарной глазурью и не скрывалась сильная личность.
Рэндолф сообщал Сесилу: «Она считает необходимыми для сохранения своего положения три условия: во-первых, поддерживать мир с Англией; во-вторых, обеспечить себе подчинение подданных-протестантов — что ее удивляет». Третьим условием было «обогащение короны за счет монастырских земель. Если она это сделает, ей больше нечего будет желать для счастливой жизни, разве что хорошего мужа». Рэндолф выразился бы точнее, если бы сказал, что первые два пункта составляли политику Тайного совета, а третий был финансовой мерой, предложенной реформистами. Мария смирилась с политической неизбежностью брака, однако его пока можно было отложить.
Глава VIII