Светлана
Вчера гуляла по настоящей зимней (белой!) дороге. Смотрела вверх, на настоящее синее с настоящим розовым, и хотела жить настоящей жизнью.
Прошла студентка с сумкой, в сумке сигареты. Запах от студентки чуется за пять метров в настоящем-то воздухе. Когда я была студенткой, то тоже курила и заедала жареным мясом с жареной картошкой. Все другое казалось невкусным.
К первому курсу у меня уже был гастрит. Проработав три года после вуза, я «насидела» еще остеохондроз и одышку.
Тут решил родиться Иван и спас меня, нагрузив собой, своей коляской и сумкой со всем запасным детским имуществом.
Но к шести годам (три из которых он кашлял) я приобрела профессиональную болезнь матери городского ребенка — невроз. Мне хотелось только тишины, а ее не было нигде в городе.
* * *
И вот десять лет я хожу под соснами и думаю: неправда, что к хорошему привыкаешь; не такое уж оно хорошее.
А вчера — ко всему «хорошему» — встретила свою приятельницу Алену.
— Ой, чем ты лицо мажешь?
Этой зимой меня замучили городские приятельницы:
— Ой, чем ты лицо мажешь?
То ли ужасаются, то ли восхищаются — не поймешь городских.
Алена (она девушка простая) говорит:
— Такая ты свеженькая, рыженькая такая.
— Да я просто ем апельсины.
— Апельсины... дорого ведь!
— А колбасу-то я не ем!
Ну, дальше обычный разговор: про мое «сорокалетнее здоровье» и про ее «тридцатилетние болезни». Алена мной восхищается, за это я даю ей полезный совет. Хоть и знаю, что бесполезно: моими лекарствами никто не лечится. Верят врачам, которые, по статистике, болеют чаще своих пациентов, потому что надеются на лекарства.
* * *
Походив в общественную — у озера — баню, я поняла: люди любят болеть, чтобы привлечь к себе внимание, стать значительнее. Люди гордятся болезнями, как почестями. Говорят любовно: у меня букет болезней... Мол, хорошо пахнет!
|
|
Обычный банный разговор:
— Так голова утром закружилась, чуть не упала.
— Голова! Вот я себя до такого давления довела — «скорую» вызывали!
Зимой я хожу в баню босая, в шлепанцах; захожу и жду испуга чьей-то городской гостьи, не привыкшей к моим странностям. А привыкшие сначала ругали, как девочку, потом ждали, когда я заболею, теперь хвалят и говорят: ты закаленная, а нам нельзя.
А я не закаленная, не заговоренная. Не закодированная, я не пью новомодный дорогой бальзам и даже старомодную бесплатную мочу. Лечусь просто едой, а иногда — отсутствием еды.
* * *
Нашу еду мы называем обезьяньей: фрукты-овощи и орехи-семечки (с деревенскими добавками: молочными, яичными). Когда спрашивают: почему обезьянья? — шутим:
— Ну, на автобусе в город долго ехать, будем по деревьям «доскакивать».
Процесс превращения начался три года назад.
Мы и раньше знали об этом (и кто не знает, что надо больше есть растительного?). Читали Брэгга и Шелтона, но, как все, видели в Брэгге проповедника голодания, а в Шелтоне — идеолога раздельного питания. А они, прежде всего, — проповедники живой, солнечной, растительной пищи.
Но эти авторы не убедили. Точнее, мы не готовы были быть убежденными (хотя уже знали, что здоровеем потому, что не едим мясного, консервированного, копченого, жареного и сахарного).
Убедила книга в сорок страниц. Арнольд Эрет, «Лечение голодом и плодами». Написана в 1912 году. Суть ее: «Здоровее всего человеку питаться фруктами, и их понадобится совсем немного; плоды — самая совершенная пища».
|
|
* * *
В ту зиму наш Леонид ел много хлеба... В его первой семье были денежные затруднения, и он почти все свои деньги отдавал туда.
Я, прочитав Эрета, сообщила, что мука и хлеб так же вредны, как и мясо, и я этому верю.
Реакция была мужская:
— Но я же не наемся!
— Ты прочитай сначала! И вспомни, как спать хочется от блинов.
Через час (за это я его люблю) Леонид без всякой «тоски во рту» (за это я его люблю) попрощался с булками и блинами (за это я его люблю).
* * *
Я же вскоре записала в своем блокноте (где отмечаю свои усилия не толстеть и результаты этих усилий) о плюсах плодовой диеты:
• Вкусно (все любят фрукты, орехи, семечки).
• Можно есть много (иногда я ем целый день; вместе с книжкой на подставке — лучший для меня отдых).
• Не надо готовить (это в наших безводопроводных условиях — спасение).
• Красота (да, у меня все стало видимо лучше — кожа, зубы, волосы. И что-то еще — невидимо).
• Здоровье (давление не давит, колит — не колет, перистальтика — не перестает. Даже голова не болит профессионально).
• Энергия (бывают — нечасто — месяцы, когда набирается шестьдесят выступлений. А ведь мы не ножкой топаем, не ручкой хлопаем: мы убеждаем и переубеждаем — сколько для этого нужно энергии?).
Минусы:
Дорого (по сравнению с чем?).
На этом запись кончилась, но я продолжу (для себя), потому что все же говорю иногда: дорого!
А потом спрашиваю себя: по сравнению с чем? И покупаю на предпоследние деньги (остаться с последними мы себе не позволяем) апельсины.
|
|
Да, по сравнению с чем?
Сколько стоит сознание того, что ты не можешь заболеть? И знаешь, как вылечить почти любую болезнь?
Сколько стоит чувство того, что ты после сорока вполне молода и долго будешь такой?
Сколько стоит уверенность, что будешь нравиться мужчинам, пока будет энергия (энергия — вот что притягивает мужчину)!
Сколько стоит радость того, что жизнь только начинается и все радости впереди?
А может ли быть иначе, если ты питаешься лекарствами?
* * *
Ох, и удивились вчера, прочитав в газете рецепт от какой-то болезни: возьмите морковь и долго варите ее с сахаром... Кто-то ломает качели, кто-то пишет на стенах мат, кто-то советует людям, как из лекарства сделать отраву. Зачем варить морковь? Зачем долго? Зачем с сахаром?
Что случается со мной, когда я ем (честное слово, вкусный!) овощной суп? Я лечу себя настоем из десяти компонентов: моркови, кабачка, свеклы, капусты, картошки, укропа, лука, чеснока, тмина, петрушки... Да еще саморощенных!
А когда я съедаю всего пол-апельсина... я делаюсь легкой, и кажется — взлетаю. У американцев свежевыжатый апельсиновый сок — почти обязательная добавка к кофе... Понимаю.
Книжек Эрета мы купили много и подарили уже штук десять. Но никто не соблазнился.
И мы давно уже перестали уговаривать хороших людей жить долго; они хотят умирать. То есть они хотят жить, но не настолько, чтобы отказаться от пельменей.