Светлана
Случилось то, после чего не каждый рискнет назвать себя счастливым. Заболела мама. Рак.
Главное качество нашей Пантелеевны, восхищающее меня, — великолепное отсутствие суетливости, спокойствие просто йоговское. Поэтому никогда не болела, только зимние простуды иногда одолевали.
Много работала на даче, заготавливая варенья и соленья, которые потом съедались другими (не нами). Самой некогда было даже ягодку съесть, салат настрогать. Доброта матери — качество, не приводящее меня в восхищение.
Каждый, я заметила, чем-то успокаивает себя, когда думает о будущих болезнях. Успокоится и забудет. Моя мама утешала себя тем, что полгода живет и работает на даче и что дачной соседке уже за восемьдесят.
Иван утешает себя тем, что он молодой, и хочет перейти на наш образ питания лет в тридцать.
Мы с мужем утешались тем, что чувствовали себя хорошо несмотря на ненужные нам (уже проверили) молочные, яичные и вареные продукты.
Но вот я чувствую нервную перегрузку, как всегда, когда пишется книга. Плюс настоящие и будущие переживания, связанные с раковым больным. У меня эти переживания усиливаются подсознательными страхами, связанными с детскими болезнями Ивана.
* * *
Надо что-то делать. С собой. С матерью я ничего сделать не могу. Ее беспрекословное «надо есть все!» осталось беспрекословным и сейчас. «Я без каш не выдержу». Нашелся рецепт чудодейственной травы — болиголова. Как будто капля травяного настоя может перевесить тонны пельменей, пирожков, блинов, холодцов, съеденных за шестьдесят восемь лет!
Был, правда, момент... она сказала мне, осознав диагноз:
— Да, надо было чистить себя. А я все ленилась, то некогда, то неохота.
|
|
— Так кто ленивый: ты или мы?
— Я ленивая, я.
Она любила пожурить нас за нежелание заводить кур, строить курятник, за привычку гулять и бегать, когда надо делать ремонт, за привычку много спать и не торопиться вставать.
Для меня совершенно ясно, что рак (и все другие болезни) — это болезнь загрязненного ненормальной едой организма. Ну, и плюс воздух, вода, стрессы, но это только плюс, а не главное.
Я прочитала об этом столько книг, могла бы процитировать стольких авторов... И матери было преподнесено несколько томов Малахова год назад. Да что книги! На ее глазах мы ходим голодные, очищаем воду в ее холодильнике, таскаем с рынка сумки с апельсинами, бананами, капустой... И не болеем. Сначала она говорила: да какие ваши годы?!
А сейчас, в наши годы, уже нет здоровых, и Пантелеевна просто молчит и ест. Бросается помогать всем, но не себе. Себе — стыдно, так воспитана.
* * *
К этому времени я уже решила, что делать. С собой.
Я бросила пить кофе (а с шоколадками простилась еще весной, в кресле зубного врача), убрала из своего меню все вареные продукты, даже овощи, ну и, конечно, попрощалась с яйцом всмятку, молоком в чай и сливочками-счастливочками в салат. То есть стала настоящей вегетарианкой, а не то что «курица — это не мясо», «рыба — это не мясо»...
Это очень строгая диета, которую умные врачи (встречаются!) назначают смертельно больным. Сырые овощи, сырые фрукты, сырые орехи и семечки (размоченные и проросшие).
* * *
Да, признаюсь, мне было грустновато первые три дня, особенно без кофе. Иногда я пугалась: неужели никогда больше не поем больше картошечки? И говорила себе:
|
|
«Почему никогда? Захочешь и поешь. Но не захочешь настолько, чтобы поесть. Удовольствие от еды длится пять минут, а расплата дольше.
— Ты же не грустишь, что никогда не съешь авокадо или спаржу и другие заморские вкусности? Ты хочешь того, к чему привыкла, вкус чего появляется на языке, как только подумаешь. А на привычку есть отвычка.
— Приходится выбирать: или прощайте тортик, кофеек, яишенка, или прощайте талия, зубы, свежее дыхание, ясная голова...»
* * *
И я не стала несчастнее от того, что всю неделю не ела любимых жареных в печи-СВЧ семечек. Спокойнее стала. Энергичнее. И все интереснее смотреться в зеркало по утрам. И забавно вспоминать после бега такие разговоры:
— Девушка, вы уже час бегаете!
— Не час, а сорок минут.
— А вы, наверно, и упражнения делаете?
— А как же!
— А какие?
— Всякие.
— Я бы посмотрел с удовольствием!
Вот так, укреплением тела, а значит, и духа, я готовлюсь к неприятностям жизни.
* * *
Иван приехал, присоединился. Купаемся — теперь уже одни в озере, жара прошла, бегаем всегда одни. Остальные смотрят, и я знаю — завидуют. Знаю, потому что сама себе завидую, когда бегу или плаваю.
За четыре дня «обезьяньей» пищи (на самом деле истинно человеческой, природно человеческой) Иван поборол двухнедельный кашель. Двухнедельная температура прошла в первый же день.
Это удивительно даже для меня: ведь такие результаты дает голодание.
* * *
Вот сидим мы с Иваном (Леонид живет в городе, у мамы, мама лежит в онкологии), читаем вслух то Шелтона, то Брэгга, то Эрета, то Атерова, малознакомого, мудрого, — и грустим. Грустим, что бабушек можно было бы вылечить просто едой за несколько дней. И жили бы еще лет тридцать, грызли бы капустку. Тысячи таких выпрямившихся бабушек топчут тропинки — мы о них читаем, и они сами пишут. А наши хотят болеть и так далее... И ничего не сделаешь, свою голову не одолжишь. Не станешь за них есть, а иногда — не есть.
|
|
И я говорю себе жестокие, может быть, фразы, когда думаю о своей матери. Например: «Человек жил как хотел и больше жить не хочет. При чем здесь я?»
* * *
Мы с Леонидом много думали об этом свойстве желудка: сдаваться последним. И сдается он только у тех, кто жить хочет больше, чем есть.
Да, все наглядно: если человек хочет жить, он что, не сможет без какой-то вонючей сигареты? Сигарета или жизнь? Пирожок или жизнь? Полчаса наклонов-приседаний в день или жизнь?.. Смешно, но почти все выбирают медленное, тухлое умирание. Значит, не хотят жить, не очень хотят, «насытившись днями», как пишется в Библии.
И не насытившись пирожками, — добавлю я.
* * *
Про здоровье Ивана. Он привык, что бабушки вокруг него кудахчут: «Ты еще не ел сегодня! Как можно без мяса и хлеба?»
А я всегда кудахтала: «Как можно без овощей и фруктов? Съешь хотя бы морковку перед бутербродом!» — и чистила ему эту морковку, делала салат. Он милостиво съедал, потом угощался половиной моих Фруктовых запасов, которые мы с Леонидом волокли с городского центрального рынка до автовокзала...
Теперь же, считаю, он сам должен думать о своем здоровье. Я, при всем своем материнском желании, не смогу почистить ему морковку, если он живет не со мной. Правда, эту зиму я давала ему помимо денег на еду (если он выполнял свою норму публикаций и страниц книги) деньги на апельсины. Но, конечно, они шли мимо его рта и тратились на кассеты.
Я думаю так: большинство людей, перешедших на энергопитание (не дохлыми продуктами), перед этим мучились и почти умирали. Это был стимул. Я, имея очень здравый смысл, испугалась, не успев заболеть.
Иван тоже должен испугаться. Чем быстрее, тем лучше для него. Кроме него самого, никто ему не поможет.
Поэтому мне остается только предупреждать и наблюдать.