Уроки, выводы, предостережения

Разлад, происшедший в группе американских учеников Елены Ивановны и Николая Константиновича Рерихов в 1935 году, и дальнейшие печальные события — узурпация Луисом Хоршем Нью-Йоркского Музея и содержащихся в нем бесценных полотен — оставили глубокую, незаживающую рану в сердцах Рерихов. Их глубоким убеждением было то, что свидетельства об этом чудовищном преступлении против Культуры должны остаться для потомков как предостережение. Ведь «если люди перестанут противиться злу, то хаос захлестнет их». Это история о извечной битве Света и тьмы, разыгрывающейся в человеческих сердцах, о мужестве и благородстве, о вероломстве и чудовищном моральном падении.

Итак, в сентябре 1935 г. Николай Константинович Рерих вернулся в Кулу из Маньчжурской экспедиции. На его рабочем столе лежала накопившаяся корреспонденция, в числе которой было и письмо Президента Музея Николая Рериха в Нью-Йорке г-на Луиса Хорша от 7 августа. В отличие от обычного восторженно-почтительного тона, свойственного этому господину, долгое время бывшему доверенным лицом Николая Константиновича, оно было необычайно грубым и исполненным упреков. Речь в нем шла о раскрытии содержания какой-то конфиденциальной телеграммы Хорша, и под конец следовало следующее заявление: «Вы во всем попустительствуете Вашим обоим сыновьям и некоторым здешним сотрудникам, которые отплатили мне враждебностью и подрывом за тринадцать лет усилий достигнуть единения и преданной службы. Решительно заявляю Вам, что я более не потерплю этой вопиющей несправедливости».

Удивленный Рерих обратился к Хоршу с просьбой объяснить поконкретнее, о какой телеграмме идет речь и что он имеет в виду под «попустительством». И если ответа на первый вопрос он так и не получил, то в ответ на второй было получено письмо на официальном бланке Музея. Письмо это было наглым и язвительным.

«Уважаемые Профессор Рерих и г-жа Рерих, — писал Хорш. — В соответствии с моими недавними письмами и записями в Журналах заседаний, хочу заявить Вам на будущее, что Ваши методы не есть мои методы и наши отношения подошли к концу. Мы более не признаём Вашего руководства, и примирение между нами невозможно. У нас есть много причин прийти к такому заключению.

Работая под Вашим руководством, мы ожидали, что высокие духовные принципы будут претворены в жизнь, но, напротив, в работе мы испытали наиболее плачевные и отрицательные аспекты человеческих отношений и жизни. Под маской духовности мы наблюдали служение эгоизму и самовосхвалению. Ваш подход и действия по отношению к нам были крайне несправедливыми, и Ваше пренебрежение тем, что я сделал ради Вас, Вашей семьи и дел, которые прославили Ваше имя, ни с чем не сравнимо.

Отныне мы будем вести работу по пути высших принципов и этики, согласно высшим идеалам. Если Вы попытаетесь подстрекать против нас Ваших любимых сотрудников, г-на и г-жу Лихтман (Зинаиду Григорьевну Лихтман. — Т.К.), мисс Франсис Р. Грант или г-жу Шафран, то мы хотим Вам заметить, что больше не потерпим подрывной деятельности, поскольку эти сотрудники, которых Вы настраивали против нас, сделали невыносимой нашу жизнь в последние тринадцать лет.

Поскольку г-жа Рерих отменила способ Указаний, назвав его “примитивным”, вам нет никакой нужды посылать нам какие-либо Указания через любой источник.

Искренне Ваш Луис Л. Хорш

P.S. Говоря “мы”, я имею в виду г-жу Нетти С. Хорш, меня и мисс Эстер Дж. Лихтман» (1).

Письмо было датировано 27 сентября 1935 г. Когда будет составлена подробная хроника беспрецедентного в истории процесса «Рерихи против Хоршей», именно эту дату будут считать датой разрыва. Хотя на самом деле это был час, когда семя, долгое время лежащее в почве и превращающееся в могучее растение, дало свой первый ядовитый всход. А пока ненадолго вернемся в прошлое, когда все действующие лица, фигурирующие в этом письме, действовали воедино, и познакомимся с ними поближе.

Итак, в сентябре 1920 года Н.К. Рерих вместе с семьей прибывает в Соединенные Штаты по приглашению директора Чикагского института искусств с целью провести выставочное турне по городам США. Сразу же по приезде Николай Константинович дает интервью американской журналистке Франсис Грант, посланной на встречу с известным художником журналом «Музыкальная Америка». В то время Франсис не придала этому событию особого значения, однако судьба свела их еще раз — на рождественском вечере у общих знакомых, и эта встреча полностью изменит ее дальнейшую жизнь и направит ее в новое русло. От Рерихов Франсис узнает о Великих Учителях — Мудрецах Востока и Хранителях древних знаний, работающих на благо человечества, — и решает присоединиться к их работе. Незадолго до этого, 4 декабря 1920 г., на открытии первой выставки Николая Константиновича в одной из художественных галерей Нью-Йорка Рерихи знакомятся с молодой четой музыкантов Лихтманов, подошедших к ним, чтобы выразить свое восхищение. Неожиданно для Зины и Мориса Рерихи приглашают их в тот же вечер к себе и делятся своими планами относительно будущей культурно-просветительной работы в Соединенных Штатах. Первая беседа произвела на Лихтманов неизгладимое впечатление, — все это было так необычно и пробудило из глубины сердца самые сокровенные мечты. Эти трое и стали первыми учениками Рерихов. Затем к ним присоединились мать Зинаиды Григорьевны — Софья Михайловна Шафран, сестра Мориса Эстер, а в 1922 г. бизнесмен Луис Хорш и его жена Нетти. Так образовалась группа американских сотрудников и учеников Е.И. и Н.К. Рерихов в составе семи человек, так называемый «Круг». Как символ ученичества они получили от Николая Константиновича перстни, а от духовного Учителя Рерихов, Махатмы М., или Великого Владыки — духовные имена. Они были молоды (всем им, конечно, за исключением Софьи Шафран, было около тридцати или тридцать с небольшим), энергичны, и самое главное — их жизнь получила смысл. Приближение к учению Живой Этики и Владыке открыло перед ними новые горизонты. После отъезда Рерихов в Индию они регулярно переписываются с ними, рассказывая о работе учреждений и, в свою очередь, получая советы и наставления.

Все они были очень разные. Зинаида Григорьевна — Радна, «Страж верный» — волевая, решительная, необычайно работоспособная. Ее муж Морис (Авирах), в противоположность своей супруге, был человеком мягким и деликатным. Франсис (Модра) обладала литературным талантом и была хорошим лектором. Нетти Хорш (Порума) имела мягкий характер и хорошо ладила с людьми. Эстер (Ояна) была умна, энергична, знала несколько языков. Луис Хорш (Логван) обладал сильным характером и прекрасными деловыми качествами и в силу этого стал доверенным лицом Н.К. Рериха, приняв на себя руководство несколькими учреждениями.

И первым из этих учреждений стал Мастер-Институт Объединенных Искусств, основанный в Нью-Йорке 17 ноября 1921 г. (Президент-основатель Н.К. Рерих, президент — Луис Хорш, вице-президенты — Морис Лихтман, Франсис Грант, Зинаида Лихтман.) В Институте обучали практически всем видам искусства — живописи, музыке, скульптуре, архитектуре, драматическому искусству, балету, и доступ в него был открыт всем желающим независимо от образования и возраста, существовали специальные классы для детей. Учащимся давалась возможность не только совершенствоваться на избранной ими стезе, но и проходить параллельное обучение в какой-либо другой области. Первые годы работы Мастер-Института проходили под непосредственным руководством Н.К. Рериха, который привлек талантливых преподавателей и сам выступал с лекциями и беседовал с учениками. Во многом политика созданного им учреждения напоминала когда-то проводимую им в стенах другого учебного заведения — Художественной школы Императорского общества поощрения художеств в Петербурге: развитие творческого духа учеников, воспитание чувства Красоты и почитание всех ее проявлений. Зинаида, Морис и Эстер Лихтманы преподавали по классу фортепиано, а Франсис Грант вела курс журналистики.

В 1922 году Николай Константинович основал Международный художественный центр «Корона Мунди» — «Венец Мира». (Почетный президент — Н.К. Рерих, президент — Луис Хорш, вице-президент — Морис Лихтман, исполнительный директор — Франсис Грант.) Основными целями центра были провозглашены следующие: проведение выставок, в том числе и взаймообразно — в галереях, на предприятиях, в школах, даже в госпиталях и тюрьмах, а также в удаленных сельских районах; помощь музеям в комплектовании фондов через пожертвования и взносы; организация художественных и археологических экспедиций; каталогизация и систематизация коллекций, художественная экспертиза и реставрация произведений искусства. Центр начал свою работу с открытия выставки произведений Николая Константиновича, созданных в США; постоянно выставлялись современные американские и зарубежные художники. После отъезда Н.К. и Е.И. Рерихов в Индию центр возглавил Святослав Николаевич Рерих.

И наконец, 17 ноября 1923 года в Нью-Йорке был основан Музей Николая Рериха, содержащий богатейшую коллекцию картин художника, в которую в скором времени вошли практически все его произведения, созданные за период Центрально-Азиатской экспедиции, а также выставлявшиеся во время американского турне. Всего в нем насчитывалось около 1000 полотен. Музей возглавил Луис Хорш, а Морис Лихтман, Франсис Грант и Святослав Рерих были избраны вице-президентами. Его почетными советниками являлись передовые деятели науки и культуры со всего света, среди них были такие имена, как Альберт Эйнштейн, Роберт Милликан, Рабиндранат Тагор. Музей постепенно расширялся, превращаясь в активно действующий культурный центр, и в 1929 году переехал в новое специально выстроенное здание — 29-этажный небоскреб. Тогда же Совет Директоров (в который к тому времени вошли все действующие лица) принял декларацию о передаче Музея в дар народу Соединенных Штатов Америки.

После отъезда Рерихов в Индию в мае 1923 года их ученики регулярно переписываются с ними, рассказывая о работе учреждений и, в свою очередь, получая советы и наставления. Но это не было расставанием. В 1926—1927 гг. Зинаида и Морис Лихтманы принимают участие в Центрально-Азиатской экспедиции Рерихов, пройдя с ними по Алтаю и Монголии, побывав в Москве и Новосибирске. В августе 1928 года Зинаида Григорьевна и Франсис Грант приезжают к Рерихам в Индию (Дарджилинг) и проводят вместе с ними около трех месяцев — до начала ноября. Сам Николай Константинович трижды посещает Соединенные Штаты: в начале ноября и по 10 декабря 1924 года, с 17 июня 1929 по 8 апреля 1930 г. и с 16 марта по 22 апреля 1934 г. В марте 1930 года к Елене Ивановне в Кулу на несколько месяцев приезжает Нетти Хорш. И наконец, у нее дважды гостит Эстер Лихтман: в 1929—1930 гг. и с 3 января 1934 г. до первых чисел февраля 1935 г. (оба раза ее визиты частично совпадали с отъездом Н.К. и Ю.Н. Рерихов — первый раз в Европу и США, а второй — в Маньчжурскую экспедицию).

К сожалению, не все внутри самой группы складывалось благополучно, и отношения между сотрудниками нередко оставляли желать лучшего. Как иронично заметила сама Елена Ивановна, взятые по отдельности — все они были прекрасными людьми, но стоило свести их вместе, как сразу же начинали выявляться далеко не лучшие качества... Так, Зинаида Лихтман, несмотря на свою искреннюю преданность Учителям и бескорыстие, оказалась очень властной и ревнивой натурой, Франсис — постоянно обижалась на всех и вся, была очень медлительна в работе и требовала к себе исключительного отношения, Хорши были слишком честолюбивы и никогда не упускали случая подчеркнуть, сколько они пожертвовали на Учреждения. Эстер Лихтман, или Свидетельница, как называл ее Учитель, держалась более достойно, нежели остальные сотрудники. Быть может, потому, что язва в ее душе таилась слишком глубоко, и требовались годы, чтобы она вышла наружу.

При изучении истории разрыва будут неизбежно рождаться вопросы, и первый из них: неужели Рерихи при всей своей мудрости и предвидении не сумели распознать будущих предателей? Почему Учитель не предупредил их, а, напротив, всегда очень высоко отзывался о Хоршах, называя Луиса «Рукой Фуямы» (2), а Нетти — «Глазом Урусвати» (3), то есть фактически наместниками Рерихов в Америке? Почему именно Эстер единственная из всех учеников имела возможность тесного общения с Еленой Ивановной, подолгу живя в ее доме?

Давайте будем объективны и попытаемся найти ответы на все эти вопросы. Еще Е.П. Блаватская в XIX столетии неоднократно писала о непреложном оккультном законе, согласно которому у вступившего на путь духовного совершенствования начинают усиленно проявляться качества, которые иначе остались бы сокрытыми, как бы в зародыше, и, может быть, до следующего воплощения, как хорошие, так и дурные. И если при обычной жизни человеку как-то удается скрывать или подавлять свои дурные наклонности, то теперь ему придется бороться с ними во сто раз сильнее, чем раньше. Из «Писем Махатм» (4), да и из многочисленных эпистол самой Е.И. Рерих, адресованных изучающим Живую Этику, известно, что число устоявших на этом пути не столь велико, поэтому едва ли можно было ожидать, что все семеро американских учеников пройдут свой путь с неослабевающим рвением, ни разу не уклонившись от него и не поддавшись многочисленным искушениям. К тому же нельзя забывать о другом фундаментальном законе, распространяющемся на все сферы человеческой деятельности, — законе свободы воли, дарующем каждому человеку право выбора в той или иной жизненной ситуации. Иными словами, изначально существовала возможность, что Эстер Лихтман и супруги Хорш сделают «правильный выбор» и с честью пройдут все уготованные им испытания.

Предоставим слово самой Елене Ивановне. «Вспоминается мне, — пишет она, — как еще в 23-м г[оду], при отъезде О[яны] из Пар[ижа] в Нью-Йорк было Сказа[но] ей: “О мяч судьбы! Куда попадешь и куда отскочишь? Свет тебе начертан — успей, мя[ч], долететь! Удержи лукавое вращение!” Она тогда очень обеспокоилась этим. И, как видите, уже тогда было отмечено ее лукавое вращение. Тогда же я видела ее изнемогающей под принятой на себя ношей...» (5). Слова эти вошли в хорошо известную нам книгу «Озарение». Далее: «Вспоминается мне печальный эпизод во время первого пребывания О[яны] в нашем Ашраме. Эпизод этот порвал первые нити между ею и мною. Случилось это приблизительно в феврале 31-го года, когда ею было получено письмо от Ав[ираха], извещавшее ее о крахе банка, где лежали ее деньги. Известие это очень потрясло ее. Мы с Н.К. старались ее успокоить и подбодрить. Немного погодя, когда она пришла ко мне и снова начала говорить о своей потере, я заметила ей, что нам, приближенным к Вл[адыке], непристойно так уж печаловаться о потере денег. Все, что нам нужно, посылается. На это она ответила: “Владыка где-то далеко, а нам всем придется кончать жизнь в пур-хаузе” (6). Помню, как больно резанула меня эта фраза, и как остро почувствовала я, что, действительно, Владыка для нее “где-то далеко”. С этого момента началось постепенное отчуждение. Так было положено начало порывания нитей в конце первого ее пребывания в Ашраме» (7). И в письмах Елены Ивановны, и в дневниках Зинаиды Лихтман мы неоднократно встречаем сведения о том, что Хорш имел очень ответственную и важную миссию, но был из тех людей, которых в жизни ждало или необычайное возвышение, или чудовищное падение. Его судьба как раз явилась олицетворением хорошо известного оккультного явления, когда человек, не сумевший преодолеть отрицательные качества своей натуры, срывался на самом пороге последнего достижения. Алчность и честолюбие, присущие Хоршу, затмили все его положительные черты и стали теми гирями, которые перевесили в сторону падения. Еще в самом начале взаимоотношений с Луисом Хоршем несколько знакомых Николая Константиновича были крайне удивлены его общением с этим господином. Поначалу Рерих отнес это за счет юдофобии, однако оказалось, что уже тогда репутация Хорша была подмочена и он не брезговал финансовыми спекуляциями. Его жена Нетти, по-видимому, как-то сдерживала его, но и сама она очень любила деньги. Особенно же ей хотелось создать безбедное существование своим детям. Когда она теряет свою маленькую дочь Ориолу, умершую от тяжелой формы астмы, и Елена Ивановна обращается к Учителю с просьбой о помощи, Тот отвечает, что через несколько лет у Нетти вновь родится дочь, но ей не следует иметь детей — это усилит и без того присущее ей корыстолюбие. Тогда эти слова очень удивили Елену Ивановну, которая с большой нежностью, просто по-матерински относилась к Нетти Хорш и ее детям и, как мы видим из ее писем, до последней минуты верила, что та одумается. Трудно строить какие-либо предположения, но возможно, что личная трагедия Нетти и Луиса Хоршей — смерть дочерей (в 1923 и 1929 гг.) также сыграла свою немалую роль в будущем разрыве: в тайне души они могли упрекать Рерихов за то, что те при их знании и предвидении не смогли предотвратить случившегося несчастья.

Итак, если мы обратимся к документам, хотя бы к дневникам Зинаиды, то увидим, что уже в марте 23-го года Елена Ивановна советует ей и ее супругу Морису быть крайне осторожными с Хоршами в силу их честолюбия и коммерческих склонностей и предчувствует будущие трения. А в 1924 году во время приезда Н.К. Рериха в США Зинаида фиксирует в своем дневнике следующую небезынтересную деталь: «...Логван вскользь заявил, что просит Н.К. дать ему письмо, в котором тот благодарит Логвана за отсрочку ему долга на 10 лет! То есть, что Н.К. должен ему какую-то сумму! Сразу Н.К. и я почувствовали в этом скрытую опасность!» (8) (24 ноября). Сам Луис объяснил свою просьбу тем, что это письмо ему нужно для уплаты налогов, он с кем-то судится, и его все время проверяют. «Мы все против этого, — пишет Зинаида, — <...> Н.К. перед отъездом из Америки в прошлом дал Логвану кучу векселей на деньги, которые Н.К. якобы ему должен, и тут же Логван выдал ему письмо, что он ему ничего не должен. Какая-то фиктивность!» (9) В 1929 году, когда Николай Константинович приезжает в США на открытие нового здания Музея, Хорш заявляет ему, что хотел бы получить все свои вложенные деньги с процентами (900 000 $). Остальным пораженным просьбой Хорша сотрудникам Николай Константинович запрещает «даже заикаться ему об этом», иначе они нарушат «его карму, а он должен ее пройти» (4 июля 1929 г.). Тогда же он отмечает нездоровую атмосферу, царящую в доме Хоршей, «атмосферу психической инфекции и неверия в Учителя». И уже в 1934 году, в свое последнее посещение Америки перед Маньчжурской экспедицией, Рерих видит их неискреннее поведение и стремление захватить все дела в учреждениях в свои руки. Наконец, тоже в 1934 году, во время пребывания Эстер в Кулу, Елена Ивановна несколько раз «ловит ее с поличным», видя, как та исправляет полученные письма Хорша, вычеркивая в них слова, а то и отрезая целые фразы, ссылаясь на то, что эти фрагменты личного характера и ей неловко, чтобы их читали другие люди.

Поэтому говорить о том, что Рерихи не смогли разобраться в истинной природе своих сотрудников и не видели, кто перед ними, бессмысленно. Они прекрасно сознавали всю атмосферу внутреннего разъединения, царящую среди их американских учеников, — созданную не без участия Зинаиды и Франсис, — и понимали, что долго так продолжаться не может, нарыв должен обязательно прорваться. Однако что именно произойдет, оставалось неясно до последнего. Только после возвращения Эстер в Нью-Йорк события стали развиваться с чудовищной быстротой.

Итак, в первых числах февраля 1935 года изнывающая от уединенной атмосферы гималайской долины Эстер покидает Кулу, воодушевленная предстоящей деятельностью. Тогда же, в феврале, Учитель указывает Елене Ивановне, чтобы Луис Хорш и Эстер вошли в личный контакт с Генри Уоллесом, министром земледелия США и протектором Пакта Рериха, и работали с ним по Постоянному Комитету Пакта. (В апреле должна была состояться ратификация этого документа.) До этого с ним общалась только Франсис Грант, которая, откровенно говоря, не слишком хорошо справлялась с порученной ей миссией: вместо слов Учителя она могла передать свои собственные домыслы, стеснялась произнести достойные слова о Н.К. Рерихе и никогда не сообщала Елене Ивановне всех подробностей бесед. В связи с этим важным поручением Эстер берет с собой письмо Елены Ивановны к Уоллесу, а также несколько чистых листов бумаги с ее подписью — на случай, если в английском изложении окажутся неудачные обороты и будет нужно их исправить. По дороге в Америку она посещает Европейский Центр при Музее Николая Рериха, расположенный в Париже. (Уже долгое время этот Центр не получал положенных ему субсидий из Нью-Йорка и держался целиком на личные средства самих Рерихов и пожертвования частных лиц. Хорш все время говорил о том, что это учреждение никому не нужно и является лишь обузой. К такому же выводу приходит и Эстер.)

Уоллесу Хорш очень понравился, его собранность и деловитость составляли приятный контраст с неорганизованностью Франсис, к великой ревности последней. В апреле Хорш посылает Елене Ивановне в Кулу телеграмму о том, что ратификация Пакта переносится в Белый дом, и Владимир Шибаев (10), секретарь Н.К. Рериха, по недосмотру включает ее в отчет, который отправляет в Нью-Йорк. Сама по себе ничего секретного или обидного эта телеграмма не заключала, но получилось так, что Франсис, немало потрудившаяся в этом направлении, узнала о ней постфактум, и с ней приключилась настоящая истерика. Чтобы как-то наладить отношения между сотрудниками, Елене Ивановне приходится послать ей немало утешительных писем.

Тем временем вскоре после ратификации Пакта Хорш решил отправиться на пару месяцев в Северную Европу ради установления новых деловых связей. Эстер неожиданно вызвалась его сопровождать. Елена Ивановна эту идею одобрила, понимая, что Хоршу необходим некоторый отдых и путешествие будет ему полезно. В дороге путешественники были крайне скупы на известия, — судя по всему, Луис подпал под воздействие Эстер, однако Елена Ивановна поразительно спокойна. «Как известно, — пишет она мужу, — когда люди вступают на путь духовного продвижения, то все их хорошие и дурные энергии или чувства выявляются со всею силою, вот это и происходит со многими работниками. Поставленные высоко заносятся так, что со страхом смотришь, как бы не сверглись с этой высоты. Вижу замечательные сны, являющие скульптуру духа близких и дальних сотрудников! Вл[адыка] называет их ясновидением. Но, как сказано, нужно знать природу сотрудников, как же иначе строить. Пока что не знаю, вернется ли О[яна], конечно, Вл[адыке] виднее. Очень уж мало гармонии между нею и Св[етиком] и Яр[уей] (11), кроме того, упоение возможностью действовать и фигурировать кружит голову. <...> Карма работает замечательно, мудрее мудрого. Так и будем продвигаться под Щитом Вел[икого] Вл[адыки]. И вздернутая чаша весов примет свое положение, когда сидящие в ней выполнят свою миссию, но сейчас было бы губительным опускать ее насильственно. Все придет в должное положение. Когда нужно достичь определенного результата, всегда ведь употребляется однородная или одна энергия и в одном направлении. Вот сейчас и приходится спокойно смотреть на это самовозношение» (12).

Вернувшись из путешествия, 8 июня 1935 г. Л. Хорш пишет Е.И. Рерих:

«Моя возлюбленная Мать, мы только что возвратились из нашего путешествия и нашли несколько Ваших писем, ожидающих нас.

Отчет посылаем Вам отдельно. Во время моей поездки за границу я пытался завязать новые отношения с Учреждениями, время покажет результаты.

В ответ на Ваше письмо о том, что Вам жаль, что мы лишили Модру доброй вести о подписании Пакта в Белом доме, хочу заявить, что местные условия требовали немного придержать эту весть, пока все не будет полностью устроено и подтверждено. Только Вам мы телеграфировали раньше эту строго конфиденциальную весть.

...Я заметил по Вашим последним письмам, что Франсис и Г[алахад] (13) высоко ценятся за их достижения. Вы также упомянули в последнем письме, как можно было отстранить Франсис от работы по Пакту, от экспедиции и от Канзаса (14). Но Франсис полностью занимается делами экспедиции, Пакт обсуждается на всех собраниях Попечителей, Канзасом руководит также она, так что ее не отстраняли.

Что касается Вашего призыва к Единению, то здесь никогда не было никакого Единения, даже когда Т[ара] и Г[уру] (15) были тут.

Франсис с самого начала была причиной неприятностей, и все, порученное ей, должно было выправляться и переделываться нами. Если упомянуть недавние события, то, если бы не мы, имя было бы в Пакте опущено, не было бы Конвенции (16), на которой было представлено 35 Правительств, и Вы сами знаете, как была подготовлена экспедиция.

По последним письмам видно, что, несмотря на наши огромные усилия и успех, Вы потеряли доверие к нам и, похоже, отстаиваете Франсис. Перемена Вашего отношения к нам заметна по письмам и по Протоколам.

Я честно пишу Вам об этом деле ввиду моего высочайшего уважения к Вам. Мы прилагаем все наши усилия и сердце, чтобы выполнить доверенную нам Миссию и прославить имя У[чителя], и очень огорчимся, если внешние влияния затруднят и замутят наши прекрасные взаимоотношения.

С глубочайшей любовью и Почтением, остаюсь Вашим сыном,

Логван » (17).

Эстер по-прежнему хранила молчание. Почему? Долгое время находясь вблизи Елены Ивановны и в силу этого много преуспев в духовном отношении, она многое чувствовала и иногда сама могла записывать сообщения Учителя. Об этом свидетельствовала сама Е.И. Рерих. И вот в один прекрасный день Эстер приходит в голову мысль, зачем ей, такой продвинутой, умной и энергичной особе, перед которой открылась возможность приближения к правительственным кругам, к самому президенту, нужны «посредники» вроде Н.К. и Е.И. Рерихов, к тому же живущие в далеких Гималаях? Ее тщеславие настолько затмило здравый смысл, что мысль о том, а могут ли Владыки Света нарушать установленную Ими Иерархическую линию, или цепь, в которой Рерихи — ученики Великого Владыки — являлись по отношению к Эстер ближайшим звеном — ее непосредственными духовными учителями и наставниками, похоже, так и не пришла ей в голову. Она в буквальном смысле слова попыталась перескочить через это ближайшее звено. И здесь ее медиумизм сыграл с ней злую шутку: голос, который она принимала за голос Учителя, таковым не являлся. Новым «Владыкой» оказался не кто иной, как могущественный Иерофант зла, упоминаемый Е.И. Рерих под именем Конрада Рудендорфа. Отдельные упоминания об этом персонаже встречаются в очерке «Сны и видения» (18), а также в дневниках З.Г. Фосдик («Мои Учителя»). Он уже не однажды пытался нанести удар Елене Ивановне и проникнуть в сердце всех дел, и на сей раз ему несказанно повезло.

«Сейчас должна была с Одобрения отослать сильное послание к сплоченной тройке, возглавляемой бел[окурой] особой, с предупреждением, что “вне Трех Щитов (19) — бездна!” — пишет Е.И. Рерих. — Самоутверждение этой особы может пагубно отразиться на делах. Очень уж хочется ей усесться на неподобающее ей место и всюду, где только возможно, намекнуть и выдать себя за непосредственное звено с Первоисточником. Вот почему прошу Вас сильно писать о Ручательстве и о всем, получаемом Вами, и т. д. Чую большое возмущение в сердце Вл[адыки]. Конечно, мы поставим ее на место. Мощь Вл[адыки] велика. Истинно, человеческая душа — бездна, и, как сказано в “Письмах Мах[атм]”, “тот, кто сегодня одобрен и возвеличен, при новых обстоятельствах, поставленный в новые условия, может оказаться глупцом, неблагодарным и предателем”. Все эти прекрасные и оздоровляющие сентенции я преподношу в моих общих письмах. Пусть и окружающие настораживаются. Вл[адыка] обещал явить и прояснить понимание Порумы, этот носик тоже задрался не по времени. Конечно, я знаю, что лежит в основе всего зла, но это расскажу при свидании» (20).

Из приведенного отрывка видно, что Елена Ивановна все-таки не теряет надежду образумить Эстер. И действительно, 12 июня она отправляет «тройке» следующее письмо:

«Мои дорогие Воины, последняя почта снова не принесла мне вестей от О[яны] и Л[огвана], и поэтому так значительно было Указание, полученное несколько дней назад, послать телеграмму О[яне] с просьбой чаще присылать информацию и подробности. Но теперь они, должно быть, уже вернулись и устремятся выполнить самое важное и неотложное <...>

Времена грозные! Именно эта опасность заставляет меня писать столь сурово. Только в полном единении с Тремя Щитами сможем пересечь пропасть. Поэтому В[ладыка] столь сурово указывает всем на вред и опасность утаивания подробностей и информации. Особое знание фактов и деталей и величайшая осторожность крайне необходимы; помните, мы идем по тончайшему льду над водяной бездной, как было показано мне в символическом видении.

Я знаю, что сейчас происходит великое испытание, и мое сердце болит за то, чтобы каждый прошел его успешно, чтобы ни один не провалился. Вспомните, родные, времена Теософского движения — давайте не будем повторять грустные страницы его истории. Я вспоминаю письмо Е.П. [Блаватской] Синнетту, в котором она пишет, что именно тот факт, что ее сотрудники не оповещали ее о многом происходившем, вызвал немало тяжелых последствий. Неужели возможно, чтобы именно теперь, когда Владыка так мощно настаивает, чтобы меня осведомляли возможно полнее, вы пойдете против Его Указа? Можно ли тогда надеяться на успех? Каждое уклонение от Иерархической линии тяжело отразится на всем. Мне больно и тяжело писать это, но я считаю своим священным долгом предостеречь ближайших об опасности, которая угрожает им. Еще один цикл в жизни всех сотрудников и нашей работы подходит к концу, после чего последует новая перестановка сил. Многое было показано мне Владыкою путем ясновидения и яснознания. Родные мои, умоляю вас придерживаться Пути, никто не может думать о преданности Владыке, отбрасывая Щит Ур[усвати]. В час, когда мы идем по тончайшей корке льда, мое сердце особенно взывает к моей дочери и просит ее проявить понимание. Мне Указано писать сурово, и мое сердце скорбит. Будущее может быть таким прекрасным и сияющим великими возможностями — неужели возможно, чтобы мы упустили их?! <...>

Надеюсь, что это послание найдет открытые сердца.

С грустью» (21).

Помимо письма Елена Ивановна отправляет в Америку телеграммы с просьбой присылать ей все «указания», дающиеся через Эстер. С величайшей обидой Луис и Эстер объясняют Елене Ивановне, почему на одной из встреч с Уоллесом под видом Указания от Владыки ему был преподнесен финансовый совет: они сделали это якобы из-за плохой работы почты и невозможности снестись с Еленой Ивановной.

«Мое беспокойство относительно того, что было передано вами при последнем свидании с г-жою М. (Ф.Д. Рузвельтом. — Т.К.), как исходящее от Высшего Источника, вполне оправдалось, — пишет Е.И. «тройке» 24 июня. — Вы, конечно, знаете или должны были бы знать, что никогда В[еликие] Уч[ителя] не вмешиваются ни в какие финансовые операции. Иногда даются предупреждения, если дела могут косвенно пострадать, но и то в очень осторожных намеках <...> Потому вмешательства и советы, заключающие в себе финансовые операции, никогда не могут исходить от Вел[иких] Уч[ителей], ибо они воспрещены Их Законом. Если вы собираетесь передавать такие советы, то я утверждаю, что В[еликий] Вл[адыка] запрещает выдавать их как исходящие от Высшего Источн[ика] или из Ашрама. Такие советы могут идти исключительно только от самого Л[огвана] на его личный риск и полную личную ответственность. Сказано: “Никогда Моя энергия не руководила явлениями спекуляций”. О[яна] должна помнить мою беседу с нею о том, что Л[огван] может быть полезен своим знанием некоторых финансовых вопросов, но никогда не предполагалось, чтобы подобные советы будут исходить от самого Уч[ителя]!!! Из Высшего Источника могут даваться советы по основному строительству, но не по финансовым спекуляциям. Думаю, что теперь вам станет ясна причина повторных Указаний Уч[ителя] о присылке мне Сообщений, якобы вами получаемых, и моя страшная тревога, и вы примете это во внимание.

<...> Также крайне прискорбно было получить на мой призыв к единению заявление ваше, что единения этого вообще никогда не существовало, точно бы кто-то хочет утвердить всю невозможность его. Но я протестую, ибо помню часы и дни такого единения и, конечно, сердце мое скорбит сейчас больше, чем когда-либо, от осознания, сколько возможностей ушло и еще уйдет в силу создавшегося разъединения между сотрудниками, а сейчас от срывания Щитов рукою ближайших!

Прошу Вас верить, что я очень была признательна за всю проявленную Вами зоркость и старание охранить имя. Мы все работаем для Вел[икого] Плана Общего Блага и все дела связаны с именем, потому прямая обязанность каждого из нас приложить все лучшее уменье. Каждый удар по имени есть удар по щиту дел. Еще раз повторяю, что нет точнее весов, нежели те, которые мы сами носим при себе, потому не может быть недооценки.

Поверьте, Вл[адыка] знает, что и как и кем делается, и когда находит это нужным, то раскрывает мне сущность происходящего. Я знаю и слышу очень многое, и сердце мое полно слез. <...> Именно, все неблагополучие было и есть по иерархической линии. И так же, как Л[огван] сообщает мне, что единения никогда не существовало, так же точно я могу сказать, что и понимание основ Иерархии тоже, видимо, отсутствовало. Но закон этот непоколебим, и никогда Вл[адыка] не нарушит его, ибо это было бы равносильно опрокидыванию всего построения Б[елого] Бр[атства] и Их Учения. И Вы должны помнить, что оккультизм имеет дело с Душой, с внутренним человеком, и, следовательно, никто не может пренебрегать этими законами и безнаказанно нарушать их. Так, никогда не думала я, что мне придется именно ближайшим напоминать, что все приближение их к Вл[адыке] явилось в силу моей близости к Вл[адыке]. Также, что Океан Учения давался и дается здесь при моем посредстве. Великий священный мантрам и поручение о построении Нов[ой] Страны, заложенное в основание Дом[а], было прислано на мое имя. Все священные знаки, носительницей и хранительницей которых я являюсь, были адресованы мне и Ф[уяме]. Также и последняя величайшая маниф[ес]тация, появляющаяся перед наступлением Великого Цикла, находится при мне! Потому я, имея доверие и Ручательство и Утверждение 77, стою на своем посту и буду следовать данным мне Указаниям» (22).

Вскоре пришло письмо от Эстер, похоже, сильно задетой за живое просьбой Е.И. Рерих показывать ей все сообщения «Учителя». Всё ее письмо, написанное 10 июля 1935 года, а это было последнее письмо перед разрывом, пронизано духом недоумения: что же такое может произойти, если она напрямую связана с Владыкой?

«Моя Возлюбленная Мать, Ваша телеграмма насчет наших Указаний открыла нам новое развитие, что настолько противоречит всему тому, что происходило в прошлом по этой линии. Поскольку в прошлом Вы всегда подчеркивали, что неважно, кто или что будет средством в нашем окружении, мы равно должны принимать Волю В[ладыки], которая поступает через тот или другой канал (23). В течение нескольких последних лет Владыка даровал нам Свое Доверие, позволив нам говорить. Безграничной была его помощь во время самых тяжелых месяцев и лет судебных тяжб и в период Конвенции, поскольку единственно через Указания В[ладыки] было спасено Здание, и завершено много других дел. Конечно, ничто никогда не разрушит и не сможет разрушить нашу веру во Владыку, поскольку мы носим Образ Владыки в наших сердцах. Подобно тому, как мы верим Голосу Владыки, который проявляется через Указания, даваемые нам. Воля Владыки всегда будет оставаться для нас Высшей.

В последнем письме Вы пре