Теософский миф повествует о существах, называемых Повелителями Темного Лика, злых ангелах, роль которых заключается в том, чтобы сбивать людей с пути истинного. У ранних теософов они были неопределенными "темными силами", которые безуспешно сражаются с Великим Белым Братством Учителей. В работах теософа второго поколения, австрийского философа Рудольфа Штейнера (1861‑1925) они получили более конкретное оформление. Согласно Штейнеру, главные враги человечества – Люцифер и Ариман, воплощения духа гордыни и духа материализма[160]. Ариман искушает людей тем, что заставляет отрицать духовное и предлагает доверять лишь разуму и чувствам, являясь, таким образом, своеобразным духом, отрицающим дух. Он покровительствует современным науке и технике, в частности, тем, кто заявляет, будто бы человек ничем не отличается от животных. Люцифер, "несущий свет", еще более тонко уводит людей с истинного пути, соблазняя их верой в свои исключительные духовные силы и побуждая их приниматься за такие дела, какие им не по плечу. Он покровительствует современным литературе, философии и искусству.
Для теософов не представляло труда обвинить своих противников в том, что те, какими бы благими намерениями они ни руководствовались, тем не менее способствуют Темным Силам. Со временем в этом обвинили и самого Штейнера, когда он отошел от теософии и основал свое общество. Он вовсе не походил на бунтовщика: невысокий, тихий, серьезный и аскетичный философ, трудолюбивый ученый, увлеченный немецким идеализмом. Несмотря на то что он некоторое время возглавлял Германский филиал Всемирного Теософского Общества и, несомненно, стал бы одним из ведущих теософов, Штейнер оставил Общество сразу, как только осознал, что оно мешает его собственным идеям. Он был не только духовным лидером, но также и художником, архитектором, политическим теоретиком и интеллектуалом, мечтавшим о построении нового мирового порядка, основанного на идеях, почерпнутых им из мира духовного.
Но на основании этой характеристики не следует думать, что он был полностью оторван от реальности. Штейнер был не только романтиком, украшавшим свой непритязательный костюм пышным артистическим галстуком, но и реалистом, создавшим своего рода империю, превзошедшую теософию по популярности и могуществу. Его высказывания заострили внимание на проблемах, существовавших внутри Общества. И хотя он написал множество работ, способных соперничать по своей фантастичности с тем, что писал Ледбитер, нельзя представить себе более резкого контраста между декадентской фривольностью круга Ледбитера– Уэджвуда и возвышенной философией Штейнера и его стремлением к серьезной работе.
Возможно, единственной чертой, связывающей Ледбитера со Штейнером (за исключением членства в Обществе, разумеется), было то, что их отцы работали на железной дороге[161]. Штейнер родился в семье станционного смотрителя в далеких от цивилизации горах Штирии и был воспитан на Австро‑Венгерской границе, в деревне, где не очень приветливо относились к чужакам. Его родители – крестьяне из поместья Хорн к северу от Вены бежали от своего господина, графа фон Хойос Шпринценбурга, запретившего им жениться. Жили они бедно, и юному Рудольфу приходилось ходить в школу за несколько миль пешком, часто по глубокому снегу.
Одинокий, серьезный и задумчивый ребенок, Штейнер с ранних лет стал "провидцем" – общался с духами, обитавшими на близлежащих холмах. Позже он стал таким взрослым, о котором мечтал Вордсворт: никогда не теряющим ощущения присутствия другого мира, скрытого за повседневной реальностью и видимого духовным взором. Внутреннее око у многих закрывается во взрослом возрасте, но у некоторых остается на всю жизнь. Когда Штейнер понял, что принадлежит к этому меньшинству, он решил посвятить себя обучению других этой способности духовного ясновидения – хотя странно, что он стал не поэтом, подобно Вордсворду, а философом в духе Канта, проповедовавшего рационализм и отстраненный взгляд на объективную реальность.
Как мыслитель, Штейнер отличался медлительностью, тщательностью и педантичностью, и эти свойства только усилились от знакомства с немецкой академической традицией. Он обожал своего отца, который мечтал об успехе сына: желая сделать из него образованного техника, он настоял на том, чтобы Рудольф поступил в университет. Но через несколько лет карьера технического специалиста закончилась, не успев начаться, – юноша познакомился с классической немецкой литературой и философией. Книги он брал в библиотеке местного доктора – довольно эксцентричного человека, принимавшего проезжих пациентов на железнодорожной платформе.
Гете, Шиллер и Лессинг – столпы немецкой литературной традиции оказали на него влияние тем, что научили задумываться о высоких моральных идеалах и ценить внутренний духовный мир. Первый серьезный урок он получил приблизительно в возрасте пятнадцати лет, когда понял, что для большинства людей "духовный мир" является понятием отвлеченным, связанным исключительно с фантазией и воображением. Это открытие заставило его задуматься над сравнительной ценностью повседневных, доступных восприятию большинства знаний и своего собственного "провидческого" опыта, который был для него так же реален, как и обыденный мир. Неужели он все только воображал, размышлял он, или же все‑таки есть что‑то на самом деле? Если да, то какие выводы следует сделать из этого?
Задавая себе такие вопросы, Штейнер инстинктивно подошел к древнему философскому и религиозному противопоставлению видимости и сущности и нашел подобные вопросы в работах Канта. Пытаясь опровергнуть Хьюма, заявлявшего о неспособности человеческого ума обладать определенным знанием мира, Кант говорил, что это в принципе возможно; но при этом ему пришлось создать теорию двух миров: феноменального и ноуменального. Феноменальный мир – это мир кажущегося, который воздействует на наши органы чувств, заставляющие мозг сделать предположение о том, что это и есть настоящая реальность. Но за этим миром скрывается царство истинной реальности, или ноуменов, – того, что называется "вещью‑в– себе" и никогда не может быть понято нашим разумом.
Эта формула предлагала Штейнеру решение его проблемы. Кант был прав, постулируя существование ноуменов, но неверно определял их как принципиально непознаваемые. Ибо Штейнер чувствовал, что его духовные видения на самом деле были отражением высшей реальности, и он отвергал мнение Канта о том, что нельзя познать "вещь‑в‑себе". Другие бы остановились на этом, но Штейнер, заразившись страстью Канта к доскональному исследованию природы познания, хотел получить объяснение, каким же образом можно воспринять эти видения, если обычные органы чувств тут не годятся. Ему нужна была философская теория, которая бы связала феноменальное и ноуменальное.
Ко времени поступления в университет он открыл некоторые предварительные, на его взгляд очень важные, ответы на эти вопросы. Во‑первых, он пришел к заключению, что духовный мир реален, а не иллюзорен; во‑вторых, что единственный способ узнать о нем и изучить его это наблюдать за ним, подобно тому как ученый наблюдает за материальным миром; в‑третьих, что единственные пределы его восприятия заключены в способностях наших органов чувств; и в‑четвертых, что должны существовать особые органы чувств, которые просто‑напросто атрофированы у большинства людей. Согласно его представлениям, эти органы – нечто вроде духовного аппендикса. Отсюда логически следовало отрицание превосходства материализма, объясняющего любое знание как результат работы органов чувств.
Такие взгляды серьезно противоречили духу прагматического материализма, царившего в Техническом Университете Вены, где самым влиятельным идеологом считался австрийский дарвинист Эрнст Геккель[162].
Штейнер не мог принять материалистическую теорию эволюции, и это вполне объяснимо. Более необычно то, что он отрицал механические теории тепла и света в физике, поскольку ни одна из этих теорий не принимала во внимание духовные факторы. Позиция довольно экстремистская, поскольку большинство христиан вполне согласны с существованием подобных теорий, полагая что Бог мог создать, какие Ему угодно законы физики. Но противопоставление духа и материи порождало такие проблемы, которые Штейнер мог разрешить, только признав главенство духа и его приоритет перед материальным миром. Точно так же он отрицал эпистемологические теории: в царстве духа знание и опыт суть одно и то же.
В своей борьбе против материализма он мог призвать на помощь Гете не как поэта и драматурга, а как ученого и философа. Его знакомство с трудами Гете разрешало проблемы, поставленные Дарвином и Геккелем[163]. Теория света Гете (антиньютонова и потому обычно отрицаемая учеными) предлагала считать свет посредникам между чувственным и сверхчувственным, а теория растительных метаморфоз предполагала, что низшие формы эволюционируют в высшие посредством духовной или сверхчувственной силы. Кроме того, Гете были свойственны дух универсализма и чувство целостности всего мироздания. Он желал найти точку опоры, которая объединила бы разделенные феноменальный и ноуменальный миры Канта и отсюда его идея духовных метамофоз – некое подобие теории эволюции Ламарка, в которой признается существование творческой силы Вселенной и говорится, что различные виды это иллюзия, воспринимаемая нами вместо беспрерывно изменяющегося потока из‑за кратковременности человеческой жизни.
Для Штейнера, как и для Шоу, эволюция была скорее всего именно метаморфозами, и позже (в лекции, прочитанной им в 1905 г.) он признал, что спорит не с неодарвинизмом, но всего лишь с его материалистическими положениями. Согласно Штейнеру, Геккель и его коллеги не могли включить в свои теории такие явления, как, например, чудо Христа[164]. Некогда наделенный даром ясновидения, человеческий род с течением времени потерял эту способность, подвергнувшись "инволюции", то есть все более тесной связи с материальными телами, пока из духовного мира не явился Христос и не показал ему вновь истинный путь эволюции. Эволюция, в понимании Штейнера, должна сопровождаться ростом способности к пониманию Высшей Реальности и к прозрению. Такого явления, как чисто материальная эволюция, просто не существует: сам факт, что нечто эволюционирует, предполагает (на самом деле, даже доказывает) присутствие духа, цели и по меньшей мере зарождающегося сознания.
Штейнер знал, что Гете отрицал туманный мистицизм и субъективизм в пользу ясного размышления и объективного изучения сверхчувственных феноменов. При этом Штейнер вновь вспоминал об идее науки. Его встречи с духами, как он верил, были даны ему как знание, полученное посредством органов духовного восприятия, равнозначных с другими органами чувств Следовательно, он отрицал спиритуализм, как предвзятый и иррациональный. Медитация, предпринимаемая им в целях развития психических органов, действовала точно так же, как тренировки активизируют физические органы. Таким образом, благодаря Гете, Штейнер взглянул на науку не как на препятствие духовному развитию, но как на помощника на пути к нему.
Штейнер верил, что на Гете серьезное влияние оказали розенкрейцеры и другие эзотерические традиции, находившиеся в тени общественной жизни, начиная с эпохи Ренессанса. Эта вера убедила его в том, что правильный путь для европейцев – это не восточная ветвь теософии, но нечто называемое им "западным эзотеризмом", – подобная формулировка была и у Анны Кингсфорд. Этот эзотеризм был доминирующей философией в три эпохи: во время Пифагора и Платона, в эпоху Ренессанса и в наше время, начавшееся в конце девятнадцатого столетия. В других случаях он находился в тени. Теософия – это всего лишь знатс его возрождения.
Оставив университет в 1884 г., Штейнер стал учителем четырех сыновей Паулины и Ладисласа Шпехтов в Вене. Один из мальчиков страдал водянкой мозга и отставал в психическом развитии. Штейнер шесть лет довольно близко общался с этой семьей, и учительский опыт помог разработать ему теорию лечебного обучения, которая легла в основание его школ и духовной педагогики. Штейнер обнаружил, что концентрация ребенка и его способность к восприятию были чрезвычайно ограничены; его следовало надлежащим образом подготовить к тому, чему предстояло обучить. Эта подготовка занимала больше времени, чем сам процесс обучения. Их отношения представляли забавный контраст к обучению Ледбитером Кришнамурти, которого многие – в том числе и сам Кришнамурти считали умственно отсталым. К сожалению, Штейнер не уделял особого внимания тому, чтобы фиксировать свои методы, хотя, как кажется, они состояли в основном в расположении к себе ученика и установлении с ним близкого психологического контакта. Важным открытием для самого Штейнера явилось, во‑первых, то, что учитель должен учитывать связь между телом, умом и душой; и, во‑вторых, осознание неповторимости и уникальности каждого ребенка. Эти открытия, как кажется, каждый великий педагог должен делать заново, хотя они имеют исключительно важное значение в эпоху механической зубрежки, когда старая гуманистическая педагогика пришла в упадок, не оставив после себя хоть сколько‑нибудь последовательной и всесторонней теории образования.
На протяжении шести лет Штейнер работал в тесном сотрудничестве с матерью детей – Паулиной, влияние которой заметно способствовало прогрессу ребенка и самого Штейнера. На протяжении жизни он не раз встречался с сильными волевыми женщинами, начиная с жены своего профессора в Вене, и, хотя он любил настаивать на абсолютном несоответствии между его собственным развитием и духовными откровениями, очевидно, что здесь можно заметить некоторую связь. Каждая стадия его карьеры знаменуется знакомством с новой женщиной.
В 1890 г. он дал согласие переехать из Вены в Веймар для работы с архивом Гете по приглашению Великого Герцога Саксонии. Саксонское правительство собиралось выпустить полное собрание сочинений Гете и предложило Штейнеру стать редактором его научных трудов. В Веймаре он не только вошел в круг людей, интересовавшихся культурой и социальными проблемами, но встретился с третьей женщиной, сыгравшей немаловажную роль в его жизни – Анной Эвникой. В 1897 г. он последовал за овдовевшей фрау Эвникой в Берлин, где, снимая квартиру в ее доме, зарабатывал на жизнь журналистикой и преподаванием.
В 1899 г. они поженились. Она была простой женщиной с материнскими инстинктами, которая заботилась о своем муже, готовила ему пироги и печенья, чтобы скрасить его аскетическую жизнь. Штейнер всегда оставался крайне сдержанным человеком, позволяя себе единственную вольность – носить своеобразные галстуки и иногда простоту манер, показывающих его простонародное происхождение[165]. Хотя впоследствии он приобрел многочисленных покровителей из аристократической среды, в гостиных он чувствовал себя неловко. Даже те, кто находил его неординарным человеком, говорили, что иногда он бывает молчалив и неразговорчив, даже после сорока лет, проведенных в "порядочном" обществе. В сущности, Штейнер был человеком из народа и черпал в нем свои незаурядные силы. Проведя молодые годы среди интеллигентов Вены, Веймара и Берлина, часто посещая салоны и кафе, он тем не менее сознательно сохранял определенную дистанцию, оставаясь самим собой и не идя ни на какие уступки. Из‑за этого отчуждения он и казался либо загадочным, либо чересчур эгоистичным (в зависимости от точки зрения наблюдателя).
Вскоре после женитьбы на фрау Эвнике Штейнер начал преподавать в берлинском колледже для рабочих, основанном бывшим соратником Маркса Вильгельмом Либкнехтом, основателем Германской социал‑демократической партии. Этот колледж давал рабочим возможность получить высшее образование, и Штейнер преподавал в нем философию и литературу. В этом ему помогала фрау Эвника, посещая некоторые его лекции и радушно принимая у себя дома учащихся. Но ее, как и марксистское руководство колледжа, беспокоил возрастающий интерес Штейнера к теософии.
С теософией Штейнер познакомился в 1880‑х годах, прочитав сочинения Синнетта и Блаватской. Со временем большинство из теософских работ он отверг, сделав исключение для "Тайной доктрины", которую он рассматривал как наиболее примечательный из всех современных эзотерических текстов (кроме своих). Эти книги предоставили ему по крайней мере частичное объяснение психических феноменов, испытываемых им с детства. Кроме того, они укрепили его веру в возможность установления связи между наукой и религией посредством учреждения нового типа знания. В 1889 г., после психического и духовного кризиса, он начал постепенно отходить от преподавательской деятельности и уделять все больше внимания своему духовному призванию. Этот процесс достиг высшей точки в июле 1902 г., когда, посетив теософский конгресс в Лондоне и познакомившись с Анни Безант, Штейнер возглавил Теософское Общество Германии, Швейцарии и Австро‑Венгерской Империи.
Переход от неопределенных социалистических симпатий к явному пристрастию к теософии объяснить нелегко. Как и Анни Безант до этого, Штейнер стал объектом критики и насмешек со стороны своих бывших коллег‑социалистов. О перемене своих взглядов он объявил на лекции, обращенной к бывшим студентам, в которой он восхвалял мадам Блаватскую, всячески подчеркивая отличие ее идей от спиритуалистических и вспоминая немецкого философа И. X. Фихте, заявившего о том, что задачей немецких гуманитариев должно стать превращение философии в новую теософию (Фихте действительно использовал это понятие). Но говорить публично о происшедшей с ним перемене и не было необходимости. Студенты и так заметили, что он вернулся из Лондона, сбрив усы и приобретя шляпу‑котелок. Этим он словно показывал, что отныне он интересуется не тем, что внизу, но тем, что наверху. Во время лекции его глаза были устремлены куда‑то в пространство. Вскоре он перестал читать лекции рабочим.
На конгресс 1902 г. его сопровождала Мария фон Сиверс, аристократка, изучавшая драматургию, работавшая вместе с ним с 1900 г.[166]В 1903 г. он переехал из дома Анны Эвники в берлинскую штаб‑квартиру Теософского Общества, где жила и фрейлейн фон Сиверс. С этих пор она стала его постоянным спутником, организуя его деловую жизнь и слушая его лекции. Поначалу эти лекции привлекли немного‑численную аудиторию. Но Штейнера это не заботило – он утверждал, что лекции посещают также невидимые духовные существа и духи умерших, желающие приобщиться к оккультному знанию. (В Ином Мире, очевидно, это было им недоступно.)
Следующие шесть лет для Штейнера ознаменованы сложными взаимоотношениями с миссис Безант. Несмотря на осознаваемые обоими идейные разногласия, поначалу они оставались друзьями. Анни посетила Берлин в 1904 г., и Штейнер переводил ее работы на немецкий. Однако Штейнера привел в недоумение скандал с Ледбитером, ему не нравились ориенталистские тенденции Анни, да и она не слишком доверяла его преданности Обществу. Между ним и его немецкими коллегами также наметились трения, которые выразились в их нежелании находиться у него в подчинении. К тому же многие не интересовались эзотерической ветвью христианского мистицизма. При жизни Олькотта с его политикой взаимной терпимости все филиалы еще сохраняли перемирие, но на теософском конгрессе 1907 г., спустя три месяца после смерти полковника, когда Анни Безант выставила свою кандидатуру в качестве его преемника, стало очевидно, что раскол неизбежен.
Конгрессом в Мюнхене руководил сам Штейнер, и ему представился случай ясно высказать свое отношение к теософии. Он украсил зал печатями, упомянутыми в "Апокалипсисе", и бюстами своих героев философов‑идеалистов Гегеля, Фихте и Шеллинга. Ничто не указывало на Учителей или индуистских богов, почитавшихся Безант. Напротив, центральным событием конгресса стало представление "Священной Элевсинской Драмы" Эд. Шюре[167], переведенной с французского Мари фон Сиверс и отредактированной самим Штейнером. Намерения его были очевидны: он хотел переместить фокус внимания с Востока на Запад.
Шюре предпринял попытку воскресить древнегреческие мистерии. Штейнер дополнил его текст собственным "розенкрейцеровским" символизмом, и спектакль вызвал бурные дискуссии. Штейнера обвинили в использовании Общества для пропаганды своих неохристианских идей. Сам же Штейнер был серьезно обеспокоен тем, что он рассматривал как культ личности нового президента. На публике Анни была подчеркнуто молчалива, но в частных беседах недвусмысленно высказывала свое неодобрение. Поначалу они согласились идти каждый своим путем, но в 1910 г. вступили уже в открытый конфликт.
Расколу способствовало судебное преследование Анни Безант, начатое отцом Кришнамурти. Штейнер и его друзья были согласны с Нарьяньяхом Ледбитер подверг серьезному сомнению репутацию не только его семьи, но и всего Общества. Однако для самого Штейнера наиболее серьезное оскорбление заключалось в том, что Ледбитер отождествлял Повелителя Майтрейю, предположительно воплотившегося в Кришнамурти, с Иисусом Христом. Вся космология Штейнера была основана на фигуре Христа: он рассматривал его не как особого человека (тенденция гуманистической теологии) и не как очередное воплощение мирового духа; для него Иисус Христос был уникальным субъектом всей духовной истории. Штейнер также проводил различие между человеческим телом Иисуса и духом Христа, вошедшим в это тело за три года до его смерти. Таким образом, он не мог принять идею того, что Кришнамурти является самым последним – и, следовательно, наилучшим – воплощением Христа в этом мире, или что этот дух подчиняется Повелителю Мира, обитающему в Шамбале.
Орден Звезды Востока должен был пропагандировать именно эти идеи, и критический момент настал, когда Штейнер отказался допустить функционирование этого ордена в Германии, требуя от немецких теософов выйти из его рядов. Он послал телеграмму Анни Безант в Адьяр, предлагая ей отказаться от поста президента Общества. Она ответила тем, что закрыла Германский филиал и исключила Штейнера из рядов основного Общества. Тогда он порвал все связи с теософией и в феврале 1913 г. основал Антропософское Общество. Многие немецкие теософы последовали за Штейнером, а оставшиеся перешли под опеку старого друга ЕПБ, доктора Шлейдена, мюнхенского фабриканта.
Но история с Кришнамурти была лишь внешним поводом для разрыва Штеинера с теософией; за ней крылись более глубокие причины. Штейнер давно убедился, что Общество страдает от двух важных недостатков, которые он безуспешно пытался преодолеть. Во‑первых, назрела необходимость интеграции теософской доктрины с ценными элементами европейской философской традиции. Смесь восточной терминологии и персональных откровений, характерная для ранней стадии, сослужила свою службу – заставила Запад осознать брешь в своем понимании реальности, нанесенную материализмом и атеизмом, но этого еще недостаточно. По‑настоящему всеохватывающая доктрина должна опираться на традиции конкретной местности. Нельзя просто так отбросить европейские формулировки духовной истины. При этом нужно отделить зерна от плевел, но для этого необходимо создать настоящую гуманитарную науку.
Вторая проблема – вопрос духовной педагогики. Как мы видели, Блаватская, а позже и Ледбитер попытались сделать нечто в этой области, но их методы были расплывчаты и основывались на личном авторитете. Не существовало четко сформулированных методов и традиций, кроме тайных инициации Ледбитера, которые были слишком церемониальны и субъективны. Честно говоря, согласно Ледбитеру, это и являлось отличительной чертой эзотерической традиции, которая по определению передает тайное знание, а не общепризнанные вещи; она поэтому и должна существовать в тайне и быть значимой только для учителя и ученика. Тем не менее Штейнер предполагал, что если теософия не желает оставаться смесью неопределенных доктрин и обещаний сомнительной чести быть удостоенным приобщения к Учителям под руководством своевольных вождей, то ей потребуется нечто большее, чем несколько одаренных педагогов. Этим "нечто", по мнению Штеинера, должен был стать педагогический метод: комплекс познавательных приемов и способов их адекватной передачи. Была необходима духовная практика, которая объединила бы различные доктрины, доступные западным ученикам, с методом изучения этих доктрин.
Предполагалось, что эту практику предоставит антропософия, что указывалось уже в самом названии, отличном от "теософии". Она оставила важный принцип теософии представление о духовной науке. Штейнер понимал слово "наука" в обоих смыслах: как комплекс знаний и как методологию. Для него это было одной из отличительных черт западной эзотерики по сравнению с восточным оккультизмом – последний старался перевести все материальное в область духовного, первая же рассматривала человеческую жизнь как часть материального развития и говорил на материальном языке. Человек – это именно то существо, в котором объединены чувственное и сверхчувственное; этим он отличается и от животных, и от ангелов. Важно не только сверхчувственное, но и чувственное – реальность составляют обе эти сферы. Антропософия изучает место человека в этой реальности. Это не мудрость богов, которая недоступна нам по определению, но менее возвышенная человеческая мудрость, или мудрость о человеке.
Если новое общество отличалось от старого своими идеями, то внешний вид поначалу оставался прежним. Большую часть "антуража" Штейнер получил от Теософского Общества: важные матроны, экзальтированные леди и юные девицы, богатые идеалисты и чудаки различных сортов. Однако сама атмосфера в Антропософском Обществе была более возвышенной, чем в теософском, и с самого начала Штейнера окружали почтение, серьезность и оптимизм. На фоне вульгарности и надменности теософии антропософия была подчеркнуто естественна и склонна к простому образу жизни. Многие теософы были вегетарианцами, реформаторами моды или защитниками животных, но только "штейнерианство" могло включить все эти идеалы как органичные. Распорядок жизни, основанный самим Штейнером, задавал тон каждому аспекту жизни Общества – от цвета аур до цвета кухонных шкафов, поскольку он сам лично заведовал всем – от духовной жизни своих последователей до их питания.
Среди альтернативных духовных учителей Рудольф Штейнер представлял особый тип: педантичный и весьма образованный западный интеллектуал. Еще одним претендентом на лидерство в построении философского базиса для теософии стал в тот период Петр Демьянович Успенский[168]. Как утверждал сам Штейнер, образование, полученное им, сделало его более восприимчивым к духу Аримана, который пытался убедить его принять позитивистскую науку. Самоучку Успенского же должен был соблазнять дух Люцифера, представляющего ему картины века будущего, когда человечество,– благодаря его усилиям, будет воспринимать богов такими, какими он видел их сам. Эти два человека были взаимодополняющими типами, отличаясь средствами достижения своих целей. Но в конечном итоге цель у них была одна опровержение теософии. Штейнер действовал изнутри, Успенский снаружи – и их пути положили начало новым эзотерическим традициям, который с тех пор стали довольно влиятельными.
Сейчас имя Успенского мало кому известно вне эзотерических кругов. Он не оставил после себя ни школ, ни учреждений, носящих его имя. Он не был аристократом, ведущим богемный образ жизни, или экзотическим медиумом, а, напротив, довольно серьезным обывателем‑горожанином, не основавшим собственного общества и умершим, признав свое поражение. И все‑таки его книги до сих пор издаются на одном только английском языке тысячными тиражами каждый год и пользуются хорошим спросом. Не будучи официальным членом Теософского Общества (которое было разрешено в России только в 1908 году), он тем не менее с огромным вниманием читал теософские работы и использовал многие его идеи при построении собственного странного синтеза кантианского идеализма, математики четырех измерений, суфизма и буддизма. Со временем он тоже разочаровался в Обществе по тем же причинам, что и Штейнер, находя его доктрину непоследовательной и педагогику неадекватной. Однако он предлагал решить эти проблемы совсем другими способами, нежели Штейнер.
Успенский, выходец из высшего слоя среднего класса, родился в Москве, в 1878 г. Его родители, земельный инспектор и художница, умерли, когда он был еще ребенком, и его воспитывала бабушка. Он рос ленивым, мечтательным и своевольным. Из школы он был исключен и на этом закончилось его официальное образование. После он сам занимался философией, физикой и математикой – единственными предметами, которые его интересовали. Возможно, именно недостаток общего образования побудил его впоследствии искать законы, управляющие человеческим существованием.
Художественное описание его детства можно найти в сочинении Успенского "Странная жизнь Ивана Осокина", а воспоминание о годах молодости в книге – "В поисках чудесного", герой которой раздираем противоречиями. Успенский был не только ленивым, но и беспокойным; не только скептиком, но и доверчивым; сильным духом и нуждавшимся в поддержке, волевым и подчиняющимся чужой воле, логическим мыслителем и мечтателем, общительным и одиноким, не терпящим возражений и ищущим хороших собеседников, сибаритом и аскетом. Внешне он был невысок, крепко сложен, с массивной головой, бычьей шеей, тонкими губами и пронзительным взором. Он любил кошек и вино, одевался со вкусом, днем вел образ жизни профессора, а ночью – представителя богемы. Его часто посещали ощущения "дежа вю" – "уже виденного" – и он в равной степени интересовался математикой и мистицизмом. Обе эти области, как казалось, предоставляли ключ к пониманию многих вещей: первая посредством чисел, а вторая посредством видений. И язык они использовали схожий – недоступный для большинства.