Моя малая
РОДИНА
(Эссе)
Самара, Кинель
пос. Комсомольский
2018 год.
Когда ж постранствуешь, воротишься домой, и дым отечества нам сладок и приятен.
Г. О. Державин
Пишу только с одной целью: своими воспоминаниями, наблюдениями, пережитыми чувствами, достучаться до сердец, до горячих молодых сердец, подрастающего поколения своего родного села, дабы воспитать в них великое чувство негасимое люблю к малой родине. Что бы эта любовь сохранилась в них на всю оставшуюся жизнь.
I. КАШКАЛДАК– Жан-Аул
Кизань – центральный рукав из трех, них, которые распадается велика Волга в Астрахани. Вниз по
Течению Кизани в 56 километрах от Астрахани на ее остром восточном берегу полудугой раскинулся Жан-Аул мое родное село. С восточной стороны его окомлял приток Кизани Кашкалдака ширина его не превышала трех метров, а глубиной не более полутора метров. В нем росли водяные орехи, называемые местными населением чилимами. По сторонам от крепкой черной скорлупы отходили треугольные острые колючки.
Чилим распускает крупные широкие листья похожие на лист лотоса. Под ними снизу гроздьями рос колючий чилим. Его собирали, сушили на солнце, затем брали дощечки, острые столовые ножи и раскалывали орех вдоль. Его белые ядра были похоже на сердечки. Имели приятный сладкий вкус. Набрав несколько горстей таких ядер измельчали до муки в ступке, а затем мама пекла из этой муки оладьи, белые лепешки что побуждало каждого как можно больше собирать чилим.
Кроме чилима, Кашкалдак был богат рыбой: щуками, окунями, судаками, тиранью, созанчиками. Иногда старшие приносили черепашек. Вдоль притока мелкими кучками росли травы камыш и чакан. По всей речушке раскрывались белые цветы чилима похожие на белые водяные лилии. Мелкие семена их употреблялись детворой в пищу. По берегам Кашкалдака сидели на деревьях красивые фазаны с длинными красивыми хвостами.
Кизань протекает на всем протяжении Кашкалдака в зарослях тропника, травы, камыша и чакана. Водилось много разных птиц они вили гнезда и несли яйца и высиживали птенцов, шум птенцов раздавался без умолка. На западном берегу Кизани рос густой труднопроходимой стеной камыш. Эта стена распологалась между двумя соседними сёлами Жан-Аулом и Уварыни. Среди этого камыша вилась узенькая тропинка, которая приводила к месту на берегу, которое в обоих сёлах называли «перевозом» и громко кричали:
- Перевизите!
- Поймайте лодку!
- Подайте лодку!
От Жан-Аула отходила лодка, пересекали Кизань забирала гостя и привозила в село Жан-Аул, переплывали Кизань, выходили на тропу и шли прямо Увары. Камыш использовался как топливо им топили все печи в селе. Служил камыш и строительным материалом. Из нарубленного определенным размерам снопов возводили стены, оставляя место для окон и дверей. Покрывали крышу, обмазывали дом снаружи и изнутри глиной, насыпали на крышу необходимый слой земли, обмазывали его глиной, и землянка считалась готовой для жилья. Почти все село состояло из таких землянок. Деревянных домов в сороковых годах было очень мало. Начальная школа, больница, сельский совет с магазином, пекарня и полтора десятка жилых домов, а остальное землянки. Жили в селе в основном две национальности русские в северной части, а казахи в южной. Жили дружно, весело, хотя время было не легкое, учились друг у друга языку, счету, культуре и обычаям.
II. Чередок и водяной.
В середине ХХ века, воспоминая о котором я здесь повествую это слово чередок звучало обыденное, привычно. Чередком называли место на водной части реки около пологого берега, где собирались рыбаки на своих лодках для осуществления ловли рыбу сетью, каждый из них занимал очередь и строго следил за ней, дабы не пропустить ее.
Рыбаки, выметав сеть, доплыв по течению реки до определенного двора села (например, Жихоревых) и громко стучали палкой по крышке люка лодкой. Очередные рыбаки, услышав стук тут же выплывали метать сеть. Для этого они укладывали по бортам лодки очень аккуратно подборы грузило к грузилу, поплавок к поплавку, что бы при метании они не спутались друг с другом. Крепко связывали поплавок, из пучка чакана с веревкой, рассчитанный на глубину реки, прикрепляли его к концу верхней подборе. На передние и задние клечи – привязывали тяжёлые грузы на нижних концах. Все это укладывалось строгой тщательностью, дабы не создать путаниц и задержки при спуске сети.
В то время чередок собирался с северной стороны дома дяди Леши Головкина, напротив двора тети Нади Блохиной. На чередке можно было услышать все – рыбатские песни, рассказы, небылицы разные, байки и сплетни. Особенно в моде были байки-страшилки про русалок, которых называют еще лещёнками. Они водились якобы на берегах речки Тутинки, впадающей в Кизань. В светлую луную ночь они выходили из густых зарослей камыша и купались в речке, смеялись, плескались, визжали и зазывали молодых парней, временами плакали, когда их обижали водяные. Доверчивых слушателей пугали этими байками. Те охали, ахали, крестились, боязливо оглядывались сторонам. Словно ожидая что вот-вот из тихой ночной Кизани появятся лещенки и водяные. Случай появление водяного. Выпал на одну из ночей, когда мы со средним братом Виктором совершали очередной плав. Мне исполнилось тогда 10 лет, а ему 12. Выметали сеть я сел за весла и по команде Виктора стал грести вперед или табанить назад, давая сети напряжение. Дали условные сигналы очередным рыбакам.
Доплыв до определенного двора, Виктор начал вытаскивать сеть из воды. В нее попалась разная рыба- судак, щуки, сазан, сельдь, лещи, вобла. Вдруг что-то появилось из воды громко пыхнуло «пух-х» и тут же следом «ты-ы-ых» Виктор бросил предмет, он пошел ко дну вода сильно забулькала. Я сидел, табаня держа лодку навстречу выбираемой сети. Виктор прибежал ко мне, и весь дрожа, уселся рядом.
- Ты чего? Удивленно спросил я
- Водяной попался в сеть, не попадая зуб на зуб ответил он.
Что бы лодку не снесло быстро по течение перепугавшийся Виктор как кошка, забрался на нос лодки, где находился якорь, и выбросил его за борт.
«Подождем до рассвета» снова усаживаясь рядом со мной, испуганно прошептал он и перекрестился.
Мне же он приказал:
- «А ты держи лодку поперек реки, что бы ее не развернуло вдоль по течению». Я греб и табанил веслами так, чтобы корма лодки всегда были направлены на восточный берег реки.
Когда окончательно рассветало, Виктор вытащил из воды якорь, подошел к корме лодки и принялся выбирать сеть из воды. И снова раздалось «пу-х-х» «Пу-х-х»
- черт! Воскликнул Виктор да это же жаровник. Освободив жаровник от сети, Виктор, держа его за верхний и нижний края, высоко поднял его над головой и развернувшись на 180 градусов и со злости сильной бросил его в воду, обдав брызгами и меня.
Мы долго и облегченно смеялись, вспоминая прошедшую ночь, не стыдясь своей боязливости. Выбрав еще метров пять сети Виктор увидел выходящий на него хвост севрюги. Ухватившись за него брат изо всех сил пытался втащить севрюгу в лодку, но ее твердые острые жучки полностью препятствовали его намерению. Тогда Виктор уцепился за хвост севрюги зубами и стал тащить, но севрюга сильно шевельнула хвостом, хлопнула им по левой щеке Виктора и ушла, запутавшись в сеть. Описав в воздухе дугу, два зуба брата булькнули в воду. От боли, досады и злости он заревел и сел на дно лодки. Мне было жалко брата. Но то что неожиданно сделал Виктор, сменило жалось на восхищение. Перестав плакать, брат приготовил деревянную колотушку, которой глушили крупную рыбу, в правую руку взял темляк, которым зацепляли осетров и больших сомов. Подтянул по ближе севрюгу, выбросив за борт метра два сети, дотянулся темляком до носа ссеврюги, развернув её головой к лодке и с размаху сильно ударил колотушкой по голове, и рыба послушно скользнула в лодку. Через метров пять – шесть за севрюгой в лодку добавился осетр, килограммов на тридцать. В самом конце сети, около кляча запуталась маленькая красноперка Виктор, довольно смеясь, выпутал из сети и размахнувшись бросил рыбку далеко в реку.
- «Теперь греби к чередку» приказал мне брат.
- «Может парус поставим, - возразил я ему, ветер дует попутный»
- И то правда, - согласился со мной брат.
Мы быстро расставили мачту, подняли парус. Он надулся, и лодка чайкой полетела к чередку. Через пол часа весь чередок заливался дружным смехом от нашего рассказа о ночном происшествии.
- «Да, вы братки не плохо по рыбачили» - сказал удивленно Костя Гусев, заглянув в нашу лодку.
- Хороший улов поймали: севрюгу и осетра. И широко размахивая руками он показывал длину осетра и севрюги и определял их приблизительно вес рыб.
III.Начальная школа
Если встать лицом к востоку, то она стояла слева, недалеко от того места, где сейчас возвышается высокое здание новой Жан-Аульской средней школы. А в конце 40-х годов перед началом каждого учебного года первая учительница многих поколений учеников Галина Ивановна Алпатова, техничка школы тетя Сима Чернова организовывала их родителей, для проведения «Побелки известью внешних стен школы и ее коридора». Поэтому она казалась нарядной и праздничной, и радостной. Внутри школа была разделена на два помещения северное и южное, отгорожено тонкой перегородкой, выкрашенной в темно – зеленый цвет. В северном учились казахи. Там работал учителем Борис Сергеевич. В южном учились 4 класса русских в две смены. Работали учителями Галина Ивановна Алпатова и Валентина Сергеевна. По среди помещения стояла высокая кирпичная печь, обмазанная глинной и побеленная известью. Своими широкими боками печка глубоко вдавалась в оба помещения классов. Однако топка с поддувалом для печи были оборудована в русской половине. За соблюдением правил пожарной безопасности, постоянно строго следила Галина Ивановна. Периодически в класс заходила техничка тетя Сима, неся в руках маленький пучок камыша, совала его в печь, а потом под ней собирала мусор в совок и высыпала его в ведро. Иногда она заходила с длинной кочергой и шуровала ею в топке. Зола проваливалась сквозь в полесники в поддувало, и остывая принимала сизый цвет. Тетя Сима приносила большое оцинкованное корыто с ручками по краям, и совком осторожно собирала золу и укладывала в корыто. При этом она старалась, чтоб зола не поднималась в воздухе. На перемене дежурные по классу ученики хватались за ручки корыта и выносили её на улицу, в специально отведенное место высыпали золу. Пока она была теплой, около нее собиралась целая стая воробьев, ворон и сорок. В обычные дни к золе подходили женщины с лопатой и мешками, загружали их золой и уносили её на свои огороды удобряя землю.
Камыш коси на западном уварынском берегу, где его было предостаточно. Срубали с корня уракоми, похожими на косы, только поменьше по размеру с толстыми лезвиями, которые крепко – накрепко крепили к короткой ручке. Точили их камнем. Скошенные камыши собирали в длинный и толстый сноп. Связывали его и укладывали на лодку или чуни и свозили к большому круглому шишу, устанавливая снопы по кругу шиша. Подложив под взятый длинный снопы толстую доску и отмеряя меткой ровной длинны куски камыша, отрубая обвязывали их и передавали в жадные руки учащихся первых и третьих классов. Те стаскивали их в чулан тёти Симы, в котором Галина Ивановна принимала снопы и укладывала и аккуратно в общую кучу. Рубка длинных стволов камыша на мелкие производилась под строгим контролем тёти Симы.
Когда на улице дул сильный ветер, печь дымила, и класс наполнялся плотным сизым дымом. Мы чихали, кашляли, вытирали слезы и сопли, но урока не срывали. Галина Ивановна выпроваживала учащихся в коридор или на улицу. Оставшись одни, мы играли в зоску, в альчики, в чижик – пыжик, в третий лишний и другие игры. В теплые весенние дни мы гоняли тугой тряпочный мячик, крепко перевязанный сизолевой веревкой. При этом даже не обращали внимание на свои в кровь разбитые ноги.
Прошло много лет, но детская память все – таки сохранилась, имена и фамилии некоторых одноклассников. Это Саша Типишов, с которым мы дружили, душа в душу. Вася Гамбуров, с которым просидели два года за первой партой, стоящей первой в среднем ряду, Рая Бездетнова (ныне Головкина), Мая Фролова, Нургалиев певший стихи Джамбула Джамбаева Джоркенка. Другие стерлись из памяти…
Прошло то всего сорок лет! Идут годы, но родная начальная школа хранится в памяти всегда.
III. Дележка рыбы.
Отец к этому времени окончил три класса церковно – приходской школы. Умел читать, писать и хорошо считать на счетах. В свои 39 лет он уже руководил бригадой неводчиков. Знал хорошо все закидные и ставные невода. Мастерски чинил их. Бывало так починит их, что не узнаешь где была дыра. Его удивительное умение состояло в том, что, находясь на стоявшем подчалке опуская в воду длинный шест, и держа его вертикальном положении безошибочно, как эхолот мог определить косяк какой рыбы стучит о шест. Давал команду закидывать невод, вылавливать этот косяк.
В начале отечественной войны на призывной комиссии у него обнаружили плоскостопие ног, признали не боеспособным, наложили бронь и посланы вместе с бригадой на Каспийское море ловить рыбу для фронта. Вернулся он оттуда только в 1946 году с отмороженным большим пальцем на левой руке. Бригада доставляла пойманную рыбу на рыбоприемный пункт, который жан-аульцы прозвали «промыслом». Затем получали определенное количество для питания. Полученную рыбу, с помощниками он раскладывал по кругу на мелкие кучки. Спрашивал, всё ли справедливо разложено. Получив утвердительный ответ, он входил в круг и остановившись на против одной из кучек, указывая на неё пальцем или рукой спрашивал: - «кому?»
Ему называли фамилию члена бригады. Названый товарищ выходил с продолговатой прямоугольной коробкой с двумя ручками сплетенной из чакана, укладывал свою выделенную кучку, и довольный уходил домой. Последней оставалась кучка отца, и он все равно спрашивал: «Кому?» Ему называли его фамилию. Он забирал кучку, уходил домой. В течение трех лет, пока я наблюдал такую дележку, я не видел ни одного случая несправедливости или обиды. Поэтому бригада у отца была дружкой, крепкой и организованной.
IV. Кизань встала.
Мы вместе с братьями ходили к бабушке с дедушкой, чтобы повидать, по играть на чистом полу, развеять одиночество старых людей.
На дворе стояла поздняя холодная осень. Солнце, хоть и смотрело ярко и весело в окно, однако грело гораздо слабее, чем летом. Мы играли, а дедушка сидел за столом около бокового окна землянки, стоящей на высоком яру и читал газету. Затем он положил её в сторону, долго смотрел в окно затем обратился к старшему внуку:
- Миньк, глянька, Кизань кажись встала, блестит как зеркало.
Мишка подбежал к окну, посмотрел в него минуты две и полез под широкую лавку, где лежали давно приготовленные им коньки «снегурочки». Надев их на свои штопанные перештопанные дедом черные валенки, выбежал на улицу. Мы с Виктором тоже быстро оделись и выбежали вслед за ним, чтобы посмотреть, как он будет кататься на замерзшей реке. Мишка тем временем быстро катился на коньках по крутому склону к реке. У самых краев её берега он вдруг словно споткнулся обо что – то твердое и со всего размаху плюхнулся в воду, разбрызгивая брызги, он завизжал как поросенок. Мишка встал на ноги и заревел в полный мальчишеский голос. С него ручьями стекала вода, иногда он вскрикивал:
- Ну, дед! Ну дед!
Мы с Виктором подбежали к нему, подхватили его под руки, и повели к деду в землянку. Бабушка сняла с него все мокрые вещи и отправила на русскую печь. На печи слышалось похлюпывание и тонкий плач Мишки. Бабушка с угрозой ругала деда:
- Вот, старый хрыч, что удумал! Внука в холодную воду погнал!
Деду явно не понравилось бабушкино ворчание. Он подошел к печке и заговорил виновным голосом:
- Ты уж, Минька, прости меня старого хрыча. Сослепу-то не мог отличить лед от воды, ни морщинки не было видно. Полный штиль, да и блестит, как зеркало. Так и подумал, что река замерзла. Ты уж прости меня, внучек.
- Ладно уж, дед, - буркнул Мишка.
Минут через пять засопел. Дня через четыре Кизань действительно встала. Мороз крепчал каждый день. Минька теперь решил убедиться, он взял крупный замерзший кусок земли и сильно швырнул его в реку. Стукнувшись об леди подпрыгнув, комок разлетелся на мелкие кусочки, которые продолжали скользить по льду. Брат встал на лед реки, вслед за ним на лед потянулись, и мы с Виктором, Гена Головкин, Саша Типишов, и вся детвора, живущая в прибрежной линии села. Мы катались на всем на чем можно было кататься: на коньках, санках, просто на ногах и мягких местах тела. Некоторые дети стали собираться в небольшие группы и мастерить карусель. Для этого брали средней толщины веревку длинной 25-30 метров, находили палку длинной в 20-30 сантиметров и толщиной в 3-4 сантиметра, привязывали её к середине чуней и пробивали во льду отверстие размером меньше палки, проталкивали палку под лед так, чтобы она своими концами упиралась в лед со стороны воды, и скользила по нему. Другой конец веревки крепко привязывали к чуням (большим саням, сделанным из сплошных досок). Два-три человека садились на чуни. Человек пять-шесть брались за середину длинной веревки и шагали по кругу, чуни начинали раскатываться всё сильнее убыстряясь, мчались по кругу. Наконец наступал момент, когда дети начинали молить чтоб чуни остановились. Эта игра требовала смелости и выносливости.
V. Встреча с родным селом.
За неделю до приезда в Астрахань, ждали меня с дочерью Ириной все многочисленные родственники по отцовской и материнской линии. Следующую поездку решили посвятить родному селу Жан-Аулу, из которого я уехал ещё мальчишкой ровно сорок лет назад. Теперь возвращаюсь пятидесятидвухлетний мужичком. Уже седина на висках. Не знаю живет ли кто-нибудь в селе из родных друзей и знакомых, которых я знал в детстве? Может разъехались в разные концы страны? Всё равно остановлюсь у кого-нибудь. Всей душой и телом я чувствовал неумолимый зов родного села. Мне хотелось встретиться с ними, узнать, что в нем появилось нового, что исчезло навсегда. Мой старший двоюродный брат Александр со своим сыном Юрой решили поехать с нами, чтобы твердо знать, у кого мы определимся на постой. Мы с братом вспоминали как в послевоенные годы в селе часть появлялись путники, нуждавшиеся в ночлеге. Это были одинокие люди или целые бригады рыбаков, ехавших с низовья Каспия в Астрахань или Камызяк. И Жан-Аульцы без особой опаски пускали их в свои землянки. Я надеялся на семью Саши Типишова. Они как мне было известно жили в родном селе, в землянке моего деда Пети. Решили поехать утром на быстроходном пассажирском судне «Ракета». Но с утра вдруг зарядил такой сильный дождь, что было отменено движение по Волге. Пришлось на день отложить поездку. На следующий день поездка состоялась.
Вот проехали Камызяк, верхнее Калиново, следующим должно было быть мое родное село. Сердце забилось чаще. Село вынырнуло из-за крутого поворота, обновленного и неожиданного. Густая зелень скрывала, от пристального взгляда. Вот мне вспомнился эпизод прощание моего отца со своим крестником Колей Поляковым во время отъезда на Сахалин.
Что это? Я не увидел рыбоприемный пункт, прозванного жан-аульцами «Промысло». Вместо него стояла баржа, на которой находилась зеленная будка, размером в четыре квадратных метра. Не увидел я и двух домиков на противоположном берегу, где была отцовская тоня. На песчаной косе в перламутре блестящих ракушек, рос густой лес. Западный берег углубился на восток.
Ракета пришвартовалась к барже. Мы сошли на берег. Сердце замерло, дыхание перехватило, глаза затуманились, и я упал грудью на песок, руками обнимал его как родную мать. Подбежали два спутника и осторожно подняли меня, отряхивая песок. Вышли на вторую улицу и пошли вдоль. Мы искали провод на берег, но найти его было трудно. Пройдя с километр, я увидел справой стороны улицы группу тополей, отдельно растущих позади двора тёти Грани Татановой. Сердце мое екнуло от вспыхнувшего воспоминания. Здесь я бегал, играл, прячась в густой траве. Мое тело пронзила мелкая дрожь. Дыхание участилось, на глазах появились слезы.
- Стой, Саша, дальше я не пойду – сказал я брату.
Чует сердце, что это здесь я играл в детстве.
Вон женщина у калитки заднего забора стоит. Давай спросим, как пройти на берег предложил брат. Подошли к женщине, наблюдавшей за нами.
- Вы давно живете в этом поселке? Спросил её брат
- Давно, с 52 года! ответила она
Брат вопросительно посмотрел на меня.
- На два года позже, чем мы уехали от сюда, ответил я ему.
- А как ваша фамилия? Спросил Саша женщину
- Колесниченко.
На вопросительный взгляд брата я отрицательно покачал головой, давая понять, что не знаю эту женщину. Потом спросил её:
- А можно через ваш огород пройти на берег?
- Пожалуйста, и она приветливо открыла калитку перед нами. И первой пошла по огороду. Мы гуськом двинулись за ней.
Снова моё тело охватила мелкая дрожь. До боли в сердце знакомой показалась идущая по среди огорода узкая тропинка, и лунки с капустой, арбузами, помидорами и дынями, и старый камышовый забор. Я волнуясь осторожно спросил женщину:
- А вы нас ведёте через огород тёти Грани Татановой?
- Через него, - ответила она, сбавив шаг.
- Вот в 52 году мы купили у неё землянку, два сарая. Землянку сломали (старая была уже), и сломали один из сараев. Пока строились, жили в построенном сарае.
- Все понятно.
Я резко остановился. Идущие за мной, натолкнулись на меня и друг на друга. Вон тот сарай, что стоит слева от нового, прилипший к забору, вы совсем не трогали, этот сарай стоит со времен тёти Грани.
- Да, мы его не трогали, - ответила женщина
Брат обратился ко мне:
- А как ты узнал?
- А вот по доске, что прибита выше. Прибивал дядя Коля Татанов, пришедший тогда с фронта, и строивший этот сарай.
Нижний конец прибивал я, мальчишкой помогал ему. Мы не стали отрывать и переделывать её, оставили как метку, на память. Вот теперь вспомнил. Подойдя к сараю, я нежно поглядел на криво прибитую доску.
Наконец, мы вышли на берег Кизани. Я посмотрел влево и вот она землянка моего дедушки Пети. Длинная, устремлённая вперед, словно для прыжка с крутого яра, который стоит долгие годы. Подойдя к воротам и зная, что в этой землянке с конца 40-вых годов живет семья моего друга детства Саши Типишова, я с волнением стал звать его мать:
- Тётя Шура! Тётя Шура!
Из ворот вышла сгорбленная старушка, из-под ладони рассматривая меня
- Кто ты? С интересом и настороженно спросила она.
Я назвал своё имя и фамилию. Она обхватила своими старческими руками мою шею и, горячо целуя, приговаривала: - миленький, пришел, вернулся, соскучился! Тянет к себе родная земелька?
- Тянет, тётя Шура!
Освободив меня из объятий, она проводила нас к себе во двор, усадив за большой стол. Дрожащими руками нарезала полную большую чашку спелых помидоров, не переставая при этом расспрашивать и слушать меня.
- А как поживает ваш сын Александр? – спросил я тётю Шуру.
Она глубоко вздохнула и горестно произнесла:
- Нет твоего друга Шурика. Помер в прошлом году, ситцевым фартуком она смахнула слезу.
Я был ошарашен вестью. Рука застыла на пол пути ко рту. «Опоздал на год опоздал» - мелькнула в моем мозгу скорбная мысль. Вдруг из соседнего двора раздался звонкий женский голос:
- Это кто к нам приехал? Тётя Шура радостно познакомила меня с ней.
- Ой, братик, - еще больше закричала женщина.
- Заходи, пожалуйста, ко мне, я же твоя троюродная сестра Раиса Федоровна Кошкина. Помнишь Раю трактористку, что работала в бригаде твоего отца? Вот это и есть она. Заходи, братишка, заходи я жду.
- Обязательно приду, - ответил я.
- Ну вот и вопрос с твоим жильем решился, - сказала тётя Шура.
- А то я голову ломаю, куда тебя определить. А то у меня самой землянка полна гостей, - приговорила она. - Ты уж не обижайся, с сестрою будет гораздо лучше, а ко мне заходи в любой час и минуту. Всегда буду рада. Вот скоро сын Вова из Астрахани вернется, помнишь его?
- Конечно, помню, - ответил я.
- Он тогда маленький был, теперь мужчиной стал. На баяне хорошо играет.
Поблагодарив тётю Шуру за гостеприимство и угощение, мы снова вышли на берег. На одном из ближайших мостов две женщины полоскали белье в реке. Сопровождающий меня брат Александр, подойдя к ним, почему-то спросил:
- Вы давно живёте в этом селе?
- Со своего рождения, - ответила одна из них.
- А вот этого товарища знаете?
- Нет. А кто это?
Брат назвал меня. Женщины на мгновение замерли. Побросав белье в тазы, устремились к нам. Подбежав ко мне, она стали внимательно рассматривать меня, поживать крепко руки, радостно говоря:
- Приехал всё-таки повидаться! Смотри-ка, как вырос! Уехал мальчишкой, а приехал мужиком. Вон седина на висках показалась, да и плешь на макушке наметилась. Соскучился наверно по родной землице – то?
- А меня то узнаешь? - громко спросила одна из женщин. - Я же нянька твоя, Саша Жукова. Бывало твоя мать частенько оставляла тебя со мной под строгий присмотр. Теперь я не Жукова, а Мельникова. Видишь, как постарела?
Окнув от удивления и радости, я крепко обнял и расцеловал свою бывшую няню.
- Вы куда собрались идти? - неожиданно спросила она нас.
- К сестре Раисе Кошкиной, - ответил я.
- Подождите, не уходите. Я сейчас. - И торопливо скрылась в своем дворе. Не прошло и пяти минут, как она вновь появилась перед нами с большой чашей в руках, в которой горкой лежали крупные сочные красно – золотистые яблоки.
- Угощайтесь! Она, щедро предложила.
- Это нашенские, жан-аульские! Таких ты нигде ни ел. Когда ты бегал здесь пацаном, таких яблок не было у нас.
- Были мелкие, белые у дедушки Герцена, например, у деда Пивнева рос тутовник.
- Смотри-ка, помнишь, чьи яблони трещали от ваших мальчишеских набегов. Сейчас этого нет: в каждом дворе свой сад.
- Да, действительно, таких сочных и сладких яблок тогда не было. -Угощаясь, сказал я.
У меня засела мысль: написать что-либо на тему: «Родина» особенно малая, и посвятить это Александре Ивановне Мельниковой.
Наконец, мы зашли во двор моей троюродной сестры. Она крепко обняла меня и плача от радости покрыла поцелуями все мое лицо.
- Вспоминал, небось, о родной землянке – то? Тосковал? Тянуло, манила она тебя?
Получив на все вопросы свои удовлетворительные ответы, она стала хлопотливо усаживать нас за большой стол, который ломился от разнообразия еду. По средине стола возвышался, сияя на солнце, медный ведерный самовар.
Я начал свой рассказ с тем пор, когда мы уехали на Сахалин. Тогда с нами уехали со своими семьями тетя Дуся Гусева, тетя Шура Ильина, тетя Акулина Тарханцева, дядя Федя Колганов, дядя Гена Смирнов.
- А ты вот её знаешь? - И Раиса показала на женщину, сидящую за столом.
- Нет, - откровенно признался я.
- Так это тетя Вера Перова. - Помнишь?
- Конечно, - ответил я и выйдя из-за стола, я подошел к женщине и поздоровался с нею. -Помню мы в детстве бегали и, шутя пели: «У тети Веры Перовой мычит рыжая корова»-Помните? -спросил я тетю Веру.
- Помню, помню, миленький. Смотри-ка, не забыл…
Убедившись, что я и дочь остановились на недельку у Раисы Федоровны, брат Александр с сыном стали готовиться к отъезду в Астрахань. Мы же продолжали свой разговор и засиделись за чаем почти до глубокой ночи.
- Ой, как поздно мы засиделись, -вдруг спохватилась тетя Вера, -я теперь и к дому не дойду.
- У меня переночуешь, -успокоила Раиса. –Вон на кухне диван стоит, там и ляжешь, а мы в землянке устроимся.
Включив свет на кухне и в землянке, она стала разводить гостей по местам ночлега. Вслед за Раисой мы с дочерью вошли в её землянку.
Вся внутренняя планировка и обстановка была так же, как и в сорок лет назад. Это действовало на меня очень волнительно, будоражила далекую детскую память. Я прошел в переднюю комнату и вздрогнул… Со стены на меня смотрел портрет моей бабушки Дуни.
- Откуда он у тебя? -спросил я сестру, кивая на портрет. -Ведь баба Дуня умерла на Сахалине в конце пятидесятых годов? Наверно, мои родители прислали тебе?
- Нет, это не баба Дуня, это моя мама, твоей бабы Дуни двоюродная сестра. Они были очень похожи друг на друга. Вот почему мы с тобой роднимся. Я лег на указанное место и стал засыпать, сливаясь с внутренним миром землянки.
Утром проснулся рано. На улице было светло, но солнце еще не вышло. Над рекой и полем стоял туман. Взял мольберт я осторожно, на цыпочках вышел из землянки и быстро пошел к заднему забору. Там стояло старое деревянное кресло. Усевшись в него, я быстро приготовил мольберт для работ, набрал нужные краски. На небольшом листе картона набросал линию горизонта, едва видные макушки деревьев, убегающую в туман тропинку. На переднем плане хорошо видную траву, цветы, тростники. Высоко в небе – плывущие облака. Слева-едва заметные землянки и деревянные дома. Восходящие лучи солнца нежно окрасил малиновым цветом плывущие облака. Вскоре туман рассеялся, и я свернул работу, и довольный возвратился к землянке.
Во дворе меня встретила Раиса и засыпала вопросами:
- Чего не спишь? Чего вскочил? Что за бандуру с собой таскаешь? -она кивнула на ящик, висящий на моем плече.
- Это мольберт, на котором я рисую, -ответил я.
- Хочешь покажу?
- Покажи.
Сняв мольберт с плеча, я стал раскладывать его. Раиса всплескивала руками и удивлялась. Никогда не видела такого чудо-ящика.
Рассмотрев, только что нарисованный этюд, заключила:
-Красиво-то как, словно живая. Сам научился, или в школу какую закончил?
- Самоучка, - ответил я.
Часов в десять утра к Раисе во двор вошли двое мужчин. Я узнал друзей моего детства: Геннадия Головкина и Василия Жукова. Мы кинулись друг к другу в объятия. Долго трясли друг другу руки, хлопали по плечам, били в грудь, словно проверяли на прочность. Раиса хлопотливо стала усаживать за стол чаевничать. Уселись, чокнулись бокалами с чаем.
-Да уж! Чёрт бы побрал этот сухой закон, -выругался Головкин
- Как думаешь, - обратился он ко мне, -долго этот закон протянется?
- Нет, - ответил я, - нельзя изменить многовековую привычку.
- Я тоже про то же, - согласился со мной Головкин.
Перед отъездом к вам я увидел, как в одном Астраханском гастрономе продавали коньяк. Народу-тьма! Втерся в очередь пытаясь до продавца добраться, но был выдавлен из толпы без пуговиц на рубашке и пиджаке, хорошо, что еще на штанах сохранились. Плюнул и ушел. Друзья громко рассмеялись. На другой день Василий, показав рукой на кулазик, стоящей с лодкой у берега, предложил мне:
- Бери в любое время и пользуйся. Все в нем есть: весла, шест, якорь. Не разучился управляться с ним?
- Нет, чай двадцать лет прожил на берегу моря, - ответил я обрадованно. – Всякой посудиной приходилось управляться. За кулазик спасибо, он очень нужен будет мне.
- Я так же думаю.
И мы пожали друг-другу руки. Два дня я ездил на западный берег, и рисовал родные места. В это время Раиса приводила к себе во двор жан-аульцев, показывала им мои рисунки, которые я разложил сушиться на солнце. Я заглядывал в знакомые с детства дворы, делая много зарисовок. Меня поразило произошедшие в течение 40 лет изменения. В селе меньше стало землянок, больше стало деревянных и каменных домов.
В первый же день нашего приезда сестра Раиса предупредила нас:
- Из Кизани воду не пить можете отравиться.
Я спросил: -А как же быть?
- У нас теперь водопровод. По улицам села стояла водоразборные колонки, в которых вода подается из артезианских колодцев. Она чистая, как слеза. В последствии мы убедились в этом. Я обратил внимание на то, что всё село электрифицировано и газифицировано. Свет и газ пришли в каждое жилище, на каждую кухню и веранду.
Сорок лет назад между западным берегом Кизани и соседним селом Увары стояла плотная, труднопроходимая стена камыша, закрывающая увары от глаз. Теперь же на этом пространстве раскинулись рыборазводные приду. И юго-восточная окраина Уваров просматривается очень четко и хорошо. Население села теперь не занимается рыболовством, о чем свидетельствуют фактом исчезновения «Промысла» тони и брошенное до середины реки металлические сооружения. Оно явно мешает ловли рыбы сетью способом плава. Вместо рыболовства население занимается животноводством. На фермах выращивают молодняк крупного рогатого скота. Но каждый вечер почти весь Жан-аул на различных лодках с удочками и закидушками цедят Кизань, добывая рыбу. Особенно занимаются этим в апреле месяце, когда вобла идет на нерест. Видел пышные зеленные сады, яблоки, груши, виноград, что радовало мое сердце.
Село, если на него посмотреть с реки, утопает в густой пышной зелени. Оно было огорожено валом. Вдоль этого вала посажены плакучие ивы и ясени, что придавала селу еще больше пышность. Я обратил внимание, что напротив когда-то отцовского двора (теперь двора Кости Блохина, с которым я в детстве рыбачил), не посажено ни одного дерева. И там, где стояла наша землянка, теперь возвышается красивый его дом. Я спросил об этом у Раисы, она рассказала:
- Когда сажали ивы, Костя был жив. Он все время рыбачил и хотел с любого места реки видеть, как маяк свой дом и огни в его окнах. А потому упросил местную власть не сажать на против свои дома ни одного дерева. Вот поэтому его двор и дом оказались открытыми. В один из дней своего пребывания в селе мы с Раисой шли по его улице. Мой взгляд упал на белесый от времени деревянный дом. На его фронтоне красовался с детства до боли знакомый мне, сделанный из дерева горельеф. Три луча показывали вверх на восток и запад. В середине-солнце вырезанное из доски. Когда в детстве я пробегал мимо этого дома, то всегда останавливался и, глядя на горельеф, задумывался как этот дяденька умудрился изогнуть широкую доску не по её плотности, а по ее толстому боку? От этого деревянное солнце было сильно похоже на настоящее.
- Раиса, - обратился я к сестре, - а вот этот дом с горельефом, - Это не бывшая ли контора бывшего рыболовецкого колхоза «15 лет РККА», представителем которого был Нургалиев?
- Да, именно так. А как ты узнал? - удивилась она, - ведь сорок лет прошло.
Я, указав на фронтон дома и горельеф, рассказал ей о своих детских думах.
- Ну, браток, ты и ошарашил меня. Я всю жизнь живу в это селе и ни заметила того, что ты сейчас мне рассказал и показал. Это надо же, а? – Вздохнула она с досадной горечью и удивлением. Мы пошли дальше. Дойдя до места, где впадает в Кизань рукав Кашкалдака, названный население села «Прорезкой» я кинул взгляд вправо, резко остановился
- Не уж-то что-то узнал? - забеспокоилась Раиса, оглядываясь во круг.
- Ты помнишь нашу сельскую почтальонку тётю Паню Каюкову?
- Конечно, помню
- Не её ли это землянка? - спросил я, показывая рукой на приземистую, покосившуюся от времени землянку с голубыми ставнями.
- Да! Это её землянка! Воскликнул я, вспомнив, как в детстве прибегал к тете Пане помогать раскладывать по названиям газеты, поливать и убирать бахчу. Её муж и сын были на фронте. Она скучала по ним, и я был её утешением. Она каждый раз радовалась моему приходу. Рассказал Раисе, как встречался с тетей Паней и её семьей на Сахалине в 1957 году.
Приехал из Астрахани Володя Типишов, младший брат моего друга детства Александра. Помню его пяти-шестилетним мальчиком. Запомнился единственный эпизод: маленький Володя стоя на корме лодки, играя забрасывал в воду курень. В один из бросков длинная тонкая веревка которой курень привязывается к рыбацкой сети, захлестнула Володину ногу и он, с визгом полетел вслед за куренем в воду. Мы с Сашей выскочили из-за стола, за которым сидели, кинулись в воду, подхватили Володю и вытащили его на берег.
Теперь передо мною стоял широкоплечий мужчина-крепыш, среднего роста с русым чубом и широким лицом. Мы крепко обнялись и долго хлопали друг друга по спине. От радости у обоих на глазах выступили слёзы.
- Не думал, что свидимся, - взволнованно дрожащи<