Мароны, прячась за деревьями, забросали открытый люк гранатами, оттуда повалил маслянистый, черный дым. Высадившиеся на берег русские, и англичане вели отчаянный огонь, но в живых их оставалось все меньше и меньше. Две лодки, включая ту, что была с открытым люком, ушли под воду. Одна спокойно, вторая — бурля и клокоча, как кипящий котел, и в этом котле барахтались люди.
Прогремела еще пара залпов, и Оглторп дал команду прекратить огонь. Раздалось еще несколько одиночных выстрелов, но вскоре и они стихли. Несколько человек выбрались из оставшейся на поверхности амфибии. Половина из высадившихся на берег погибли, оставшиеся в живых пытались выстроиться в каре и поспешно перезаряжали ружья.
Оглторп нашел взглядом офицера и закричал:
— Сдавайтесь, сэр! Сдадитесь — останетесь, живы, а нет, так все погибнете!
Офицер оказался русским, он беспомощно покрутил по сторонам головой, затем приказал солдатам сложить оружие. В следующее мгновение солдаты из бывшей регулярной армии Оглторпа вышли из укрытий, чтобы собрать брошенные на берег ружья.
Оглторп подошел к офицеру:
— Вы говорите по-английски, сэр?
— Немного.
— Ваши корабли легли на дно. Я хочу, чтобы они поднялись на поверхность и открыли люки.
— У меня только один корабль.
— Я только что видел все четыре. Послушай, парень, как ты думаешь, почему мы оказались здесь именно в тот момент, когда вы поднялись на поверхность? Нам об этом рассказал генерал Map. Более того, он увел отсюда свои войска, так что вы остались без прикрытия. Внизу по течению мои люди натянули цепи, но они уже не пригодятся. На этом расстоянии, чтобы вывести из строя ваши амфибии, мы можем воспользоваться тем же самым устройством, которым мы уничтожили ваши воздушные корабли. Конечно, было бы лучше, если бы все амфибии остались на ходу, но у меня уже есть одна, и этого вполне достаточно.
|
|
Офицер долго колебался, наконец, заговорил:
— Для этого мне нужно воспользоваться аквафором, он внутри корабля. Но, пока мы будем ждать, когда рассеется дым от ваших гранат, остальные корабли всплывут и атакуют вас или спокойно уйдут. Пока не рассеется дым, я ничего не могу сделать.
— Вот именно, если всплывут.
Но корабли предпочли уйти. Небольшой отряд двигался за ними по берегу и, отойдя на безопасное расстояние от захваченного корабля, воспользовался depneumifier, дьявольским оружием Франклина. Через час два корабля всплыли на поверхность, и течение принесло их к натянутым цепям. Оружие, имевшееся в наличии у солдат Оглторпа, было не способно пробить корпус лодок. Но солдаты сняли одно из вращающихся орудий и с его помощью легко рассекли лодки и пустили их на дно. Мгновенно открылись люки обеих лодок, люди начали выбираться наружу, первых троих на каждой лодке убили, остальные вылезали уже с поднятыми вверх руками.
Пленников сопроводили к дому Оглторпа и присоединили к тем, что уже сидели в бараке для прислуги. А тем временем Оглторп дал задание самым смышленым найти капитанов, управлявших кораблями.
— Я хочу, чтобы к утру, лодка была на ходу, — сказал он. — И мне нужна команда матросов-добровольцев, которые быстро освоили бы премудрости управления.
— Я готов для этого дела, — вызвался Маккей.
— А ты знаток морского дела?
— Я управлял паровой машиной галиота в войне с испанцами, маркграф.
|
|
— Хорошо, назначаю тебя капитаном.
— Спасибо, маркграф.
Оглторп коротко кивнул.
— А теперь я хочу отправить приказ тем, кто держит в осаде Нейрна, пусть они снимают осаду и отступают на юг. Map подписал этот приказ, как и предыдущий?
— Сэр, это не может продолжаться до бесконечности, — сказал Парментер. — Рано или поздно они догадаются, что их обманывают.
— Конечно, и я не рассчитываю на успех. Но попробовать стоит.
— А что мы будем делать, генерал?
— Утром сядем в лодку и поплывем, доберемся до форта, атакуем, высадившись на берег с их же собственного подводного корабля. Они и догадаться не успеют, кто нанес им удар. Очень хотелось бы, чтобы и Нейрн начал действовать одновременно с нами, это вызвало бы замешательство и панику.
— Я смогу предупредить Нейрна, — заявил Парментер.
— Каким образом?
— Я хорошо знают этот форт, сэр. Я смогу подобраться к нему вплотную и перебросить через стену сообщение.
— Ты думаешь, противник тебя не схватит? Если это случится, то ты предупредишь о нашем приближении не Нейрна, а наших врагов.
— Клянусь, сэр, я смогу это сделать.
Оглторп внимательно посмотрел на следопыта: он должен был признаться, что никогда не встречал человека с такой выдержкой.
— Хорошо, капитан. Сколько человек тебе понадобится?
— Двоих будет достаточно, сэр. Я бы предпочел Уноку и Джипата.
— Маронов?
— Они самые подходящие для этого дела.
— И в темноте их совсем не видно!
— Верно, сэр.
— Ну что ж, действуй.
«Два месяца назад, — подумал Оглторп, глядя вслед Парментеру, — ни белые, ни индейцы не доверяли африканцам. А сейчас нам без них просто не обойтись, как не обойтись без индейцев».
|
|
Они воюют, как умеют, хотя в глазах европейцев ведут себя подобно обыкновенным преступникам — убивают исподтишка. Но война — это всегда убийство. Зачем приукрашивать или рисовать в черном цвете ту картину, что предстала его глазам в Вене? Он старался забыть турок, которые практически вплавь перебирались через осадный ров, полный турецкой крови, и гибли под свинцовым дождем солдат Священной Римской империи. Он не ведал, скольких убили пули, выпущенные из его мушкета. Это не поддавалось счету.
Здесь же он знал, за что воюет, в чем заключается его долг солдата и человека. Здесь его не мучили сомнения и угрызения совести. Здесь он делал то, что должен был делать.
* * *
К форту подводный корабль подошел незамеченным. Форт Монтгомери стоял на высоком берегу и держал под обстрелом открытое пространство в пределах целой лиги. От наружной стены, окружавшей город Монтгомери численностью две тысячи душ, почти ничего не осталось, и зигзаги траншей подбирались к самому форту. Форт строили основательно: вторая, более низкая стена была выложена из камня, добытого и привезенного сюда из дальних каменоломен на реке Окони, что стоило больших денег. И они себя оправдали: будь форт деревянным, он давно пал бы. И каменный тоже может пасть, если осаждающая армия пустит в ход артиллерию или те, стреляющие голубым пламенем орудия, которые они захватили вчера. Но как знать? Из того, что было ему известно, он мог сделать заключение, что Map вел осаду из рук вон плохо, умудрился потерять три воздушных корабля, их вывели из строя depneumifier Франклина. Возможно, он лишился и огнеметных и самонаводящихся пушек. А на стороне Нейрна очень много индейских воинов, что дает большое преимущество.
Но как бы то ни было, здесь война ведется по старинным канонам. Траншеи подобрались практически к самому форту, значит, ангелы успешно защищают землекопов. Разумеется, их роль выполняют taloi, их обломки видны повсюду. За все это время Map предпринял только одну открытую атаку.
Но сегодня осаде будет положен конец, и помогут в этом орудия амфибий. Несколько охваченных любопытством солдат в красных камзолах подошли к воде и наблюдали, как солдаты Оглторпа налаживали орудия. В этот момент защитники форта открыли огонь по противнику, по всей видимости, собрав все остатки пороха, они даже произвели немногочисленную вылазку через ворота. Солдаты Оглторпа, в русских и английских камзолах, без особого шума убили приблизившихся к ним любопытных и, установив орудия, открыли огонь по тылам противника.
Вначале все шло хорошо, и новое оружие работало весьма эффективно. Но затем один смелый английский капитан отдал приказ вести огонь залпами, и солдаты Оглторпа вынуждены были идти вперед под шквальным огнем.
Оглторпа восхитила такая находчивость, но если противник будет продолжать в том же духе, то он и все его люди погибнут. Если их атака захлебнется, отступать им некуда, только к реке.
Оглторп поворачивался в разные стороны, криком подбадривал своих солдат и сам стрелять не забывал. Вдруг всего в каких-нибудь десяти футах он увидел дуло нацеленного на него мушкета, он прицелился и даже не дрогнул, когда дуло рыгнуло огнем и что-то горячее обожгло щеку. Его крафтпистоль издал неприятный треск, и человек в красном камзоле упал, сраженный насмерть. Враг шел на них хорошо организованным порядком, перезаряжал ружья и стрелял, и потеря бойцов не расстраивала его ряды.
Солдаты Оглторпа испуганно оглядывались. Они не привыкли к такой войне, но и не разбегались. Он сделал ошибку, и сейчас его солдатам — всем в этом мире, если верить Франклину, — придется заплатить за эту ошибку.
И вдруг, словно луч солнца прорвался сквозь тучу, струя голубого пламени из вращающегося орудия врезалась в наибольшее скопление солдат противника. Тяжелый запах обуглившихся тел лишил уцелевших смелости, одни побежали назад, другие побросали оружие, упали на колени и в молитве воздели вверх руки.
Все было кончено. В три часа пополудни Джеймс Эдвард Оглторп и Томас Нейрн, губернатор Южной Каролины в изгнании, дружески обнялись, а затем приступили к решению вопроса: что делать с пленными, чье количество значительно превосходило их объединенные силы?
* * *
Они не тратили время на празднование победы. Та часть армии Мара, которая по подложному приказу Оглторпа отошла на юг, могла в любой момент вернуться, поэтому часть объединенных сил была направлена по их следу. Оглторп поручил отдельному небольшому отряду доставить Мара в более безопасный форт Монтгомери.
— Вы молодчина, губернатор Нейрн, — сказал Оглторп, когда они в полутемной комнате разбирали карты и бумаги, конфискованные у Мара.
Широкоскулый, с проседью в волосах Нейрн устало кивнул:
— Спасибо, маркграф. Я делал все, что было в моих силах. Мы все бесконечно обязаны вам, как командующему Континентальной армией. Где бы вы со своей армией ни находились, ваша ставка никогда не переходила в руки врага. — Губернатор откинулся на спинку стула и сделал глубокую затяжку, трубка выпустила струйку дыма, наполнив комнату едким запахом табака. — Куда вы направитесь теперь?
— Несколько дней марша — и мы на территории аппалачей, а там есть неплохо защищенные форты, — ответил Оглторп.
— И в каждом полно добропорядочных англичан?
— Я привык называть нас американцами, — тихо произнес Оглторп. — Честно говоря, те, кто воюет в наших рядах, мало, чем обязаны Англии. Еще недавно наши колонии были друг другу врагами.
— Да, я бы хотел, чтобы они окончательно примирились, — признался Нейрн.
— Верю. Насколько я знаю, члены вашего парламента, которые ненавидят Азилию, присоединились к претенденту. Но мы все братья — Азилия, обе Каролины, мароны, ямакро, аппалачи.
— Сейчас вы говорите, как мистер Франклин.
— Мистер Франклин оказался мудрее, чем я думал о нем вначале. — Оглторп поднял бокал с хересом. — Этот херес я получил в подарок от аппалачей. Его мне преподнес в подарок дон Санчо Сан-Луис. Это последняя бутылка. — Оглторп осторожно сделал маленький глоток. — У вас есть новости от мистера Франклина?
— Он попал в опасную переделку. Мы получили сообщение, что Стерн, посол претендента, опередил его на пути к ковета. Дон Педро — хвала аппалачам! — отправился за ним следом, чтобы предупредить.
— Его эфирограф работает?
— Вам, наверное, известно, что у нас проблемы с этими аппаратами. Думаю, русские колдуны нашли способ перехватывать сообщения, поэтому мы перестали их использовать.
Оглторп нахмурился, затем повернулся к Маккею, который дремал в конце стола:
— Капитан Маккей, пожалуйста, Пригласите графа Мара присоединиться к нам.
— Слушаюсь, сэр.
— И вот что, капитан, я сказал «пригласите», это значит — попросите его вежливо, но если он начнет придумывать отговорки, тащите его сюда за шиворот.
Маккей подмигнул:
— Слушаюсь, сэр.
* * *
Map был близок к апоплексическому удару, когда Маккей привел его.
— Добрый вечер, граф, — сказал Оглторп. — Капитан Маккей, вы теперь можете отпустить нашего гостя.
— Хорошо, сэр, — сказал Маккей, отпуская ворот графского камзола.
— Что все это значит? — обиженно проворчал Map с красным от удушья лицом.
— Присаживайтесь, господин Map, если вам угодно.
— Мне не угодно. Что еще вам от меня нужно? Я сдал вам всю свою армию.
— Верно, ты предатель. И ты что, думаешь, я тебе за это должен быть благодарен? Ты червь, так и веди себя подобающе. А будешь упорствовать, отправлю тебя к твоим собратьям. И мне даже индейцы для этого не понадобятся.
— Чего ты от меня хочешь?
— Ты знаком с губернатором Нейрном?
— Нет.
— А я знаком, — сказал Нейрн. — И очень рад видеть вас здесь. Надеюсь, что ваши лихие ребята хорошо себя вели в моем родном Чарльз-Тауне. Или, может быть, мне лучше взять вас с собой, чтобы убедиться на месте?
— Да все там хорошо, в Чарльз-Тауне правят англичане.
— Правда? И как англичане могут править без английских законов? Что-то я не видел, чтобы хоть один закон там соблюдался. Но мы здесь собрались не для дебатов.
— Для чего тогда?
— Губернатору Нейрну стало известно, что ты перехватывал сообщения наших эфирографов. Где они?
Оглторп достал пистолет, тщательно прицелился и выстрелил прямо под ноги Мару. Выстрел вызвал беспокойство у выставленного караула, но к общему переполоху не привел. В течение нескольких минут Map не мог и слова сказать, но сумел достать из внутреннего кармана пакет.
— Вот, — едва выговорил он.
— Сэр, — сказал Оглторп, — я даю вам возможность сохранять достоинство, но вы каждый раз заставляете меня прибегать к вынужденным мерам. Я не стал вас обыскивать, и вот чем вы мне за это отплатили. Если я заподозрю, что вы что-то утаили, то прикажу вас публично обыскать, раздев до исподнего. Вы меня поняли?
Map колебался долю секунды, затем, всхлипнув, вытащил еще пару свернутых листков бумаги.
— В любом случае вы ничего не сможете сделать, — пробормотал он.
Оглторп читал одно сообщение, Нейрн другое, затем они молча обменялись листками. Прочитав, долго смотрели друг на друга.
— Маккей, собери офицеров на совет, и побыстрей.
Во время всеобщей суматохи пришел капитан Парментер и, откашлявшись, тут же спросил:
— Что случилось, сэр? Новая атака намечается?
— Хм, да. Генерал Гендерсон, находящийся в форте Моор, выслал на подмогу Мару шестьсот человек. Примерно через неделю они будут здесь.
— Шестьсот человек? Да мы их побьем, сэр.
— Несомненно. Но есть одна проблема. У нас в руках сообщение от Карла Двенадцатого. Изгнанный из Швеции король обосновался в Венеции, но больше месяца назад он покинул сей славный город на четырех военных кораблях с четырьмя тысячами человек.
— О господи, сэр. Простите, сэр, я хотел сказать, что сейчас эти четыре тысячи для нас ценнее золота.
— Это верно. Но Карл не знает, что его сообщение перехвачено претендентом. Фактически он ни малейшего представления не имеет о том, что в действительности здесь происходит. Ему от имени Нейрна отправили целый пакет фальшивок. Через восемь дней в узком месте Алтамахи он встретится, как он думает, с нашими силами и будет там уничтожен. Русские ненавидят Карла лютой ненавистью и жаждут его смерти с тысяча семисотого года. Если мы не вмешаемся, то Карлу со всей его армией конец.
— И мы потеряем союзника численностью четыре тысячи человек еще до того, как он успеет с нами соединиться, — резюмировал Нейрн.
— Что же делать, сэр?
Оглторп сердито нахмурился, и устало потер лоб:
— У нас есть амфибия, это дает нам призрачный шанс добраться до узкого места и сломать зубья поставленному капкану или, по крайней мере, предупредить Карла. Но это значит оставить Монтгомери «красным мундирам». Сразу два дела нам не под силу.
— Оставить врагам Азилию, сэр? Это уже в который раз?!
— Вот такой перед нами стоит выбор, капитан.
Пуп Земли
Существовало два Наних Вайя. Один, поменьше, представлял собой небольшой плоский холм. Некогда здесь находилось капище чокто, где поклонялись огню, но огонь давно погас, и никто не смог его снова зажечь. Само капище со временем разрушилось, а холм остался. Сюда поднимались только вожди, чтобы обсудить законы и другие важные дела. Красные Мокасины надеялся, что они разместятся здесь.
Но нет, они пошли дальше, по сырому дну озера, которое постепенно перешло в болото, а затем в Лансу — землю мрака, топи Наних Вайя. Из Лансы поднимался огромный холм. Если первый был рукотворным, второй возвышался здесь с сотворения мира.
— Гаштали, которому солнце служит глазом, — речитативом произнес один из Охраняющих Кости. — Когда весь мир был болотом, когда весь мир был водой мрака, Гаштали спустился вниз, зачерпнул рукой грязь и разбросал ее. Он разбросал ее над царством змей и белыми людьми воды, над рыбами и червями. Гаштали зачерпнул здесь, и Наних Вайя — след его руки. Отверстие открылось, как нора рака, и там, внутри, он нашел существ, сотворенных из грязи. Существа увидели свет и, гонимые любопытством, поползли наверх. Многие из них не выдерживали света и возвращались вниз, другие продолжали ползти вверх, их кожа постепенно высыхала и трескалась. И к солнцу они выползали, уже сделавшись людьми. Много людей вышло на поверхность, а вместе с ними, спрятавшись среди них, проклятые, с дьявольской душой. И тогда Гаштали вновь опустил руку и закрыл выход, так образовался Наних Вайя. Это все, что я хотел сказать.
И Охраняющий Кости замолчал, так и не рассказав историю до конца. Молчание тянулось до тех пор, пока Красные Мокасины не догадался, что все ждут, когда он что-то скажет.
— Там, внизу, те, кто не стали людьми, — наши предки.
— И наступает время, — продолжил Охраняющий Кости, — когда мы должны выбрать одного из нас, чтобы он задал им вопрос и услышал ответ. Разве не ты сегодня выбран для этого, Красные Мокасины?
— Так он заявил, — ехидно вставил Кровожадное Дитя. — Если ты избранный, то ты сможешь спуститься вниз и вернуться назад. Стражи входа Наних Вайя не тронут тебя, но если ты лжешь…
— Ты ничего не знаешь о таинственных путешествиях! — неожиданно и резко оборвал его жрец Онкала. — Только мы знаем, что случится, если Красные Мокасины совершит ошибку.
Кровожадное Дитя опустил голову и замолчал, но раскаяние на его лице так и не появилось.
— Вы уверены, что я должен это сделать? — спросил Красные Мокасины. — Война приближается. Что бы со мной ни случилось, вам ее не избежать.
— Но мы должны решить, что нам делать, — сказал Минко Чито. — Я должен сделать выбор, присоединиться нам к Солнечному Мальчику или вступить с ним в бой. Я должен направить свой народ по одной из этих дорог. Ты утверждаешь, что ты наш провидец на тропе войны. Ты утверждаешь, что говоришь правду. Иди в Наних Вайя. Вернись оттуда. И мы будем знать, что нам делать. Если ты не вернешься, мы прислушаемся к совету Охраняющих Кости.
«Не делай этого», — хотелось сказать Красным Мокасинам, в памяти которого всплыла картина пылающей деревни уичита, когда злобная сила, сидящая внутри, заставила его убивать.
«Я змей, который пытается не забыть, что он человек, — хотел сказать им Красные Мокасины. — Я проклятое существо, которое пытается делать добро, пока его душа не истончилась и не исчезла. Этот спуск ускорит мой конец, если не погубит меня окончательно. И тогда не будет войны, поскольку то, кем я стану, поглотит вас и огнем сожжет весь ваш народ».
Но Красные Мокасины не мог говорить. Узнай они то, что он думает и кем он может стать, они, скорее всего, попытались бы убить его прямо сейчас. И он промолчал, повернулся лицом к огромному холму, справа от которого простирались воды мрака, и кроны кипарисов закрывали небо, слева стоял стеной сумрачный лес. У самого подножия холма зияло кромешной тьмой маленькое отверстие, пролезть туда мог только один человек.
Красные Мокасины согнулся и протиснулся в него. Лаз вел вниз, это был не вырубленный в камне туннель, а нора в твердой, липкой на ощупь, глиняной глыбе. На дне была вода, вначале она доходила до колен, затем быстро поднялась до пояса, стала по плечи, и вот над поверхностью осталась лишь голова. Тусклый свет за спиной угас, потолок глиняной пещеры сомкнулся с водой.
Красные Мокасины набрал в легкие воздуха и нырнул. Скоро потолок вновь поднялся, и он вынырнул глотнуть воздуха.
Но ни лучика, ни проблеска света… густая тьма.
Сотворить детей Тени, чтобы они освещали путь? Нет. Здесь он не должен привлекать к себе внимание. Он должен держать детей Тени при себе и соблюдать тишину.
Лаз тянулся вперед и постепенно сужался. И хотя казалось, что потолок здесь довольно высокий, Красным Мокасинам пришлось развернуться плечом вперед, чтобы протиснуться.
Он остановился перевести дух и где-то в темноте услышал шорох, словно перебирали по стене лапы огромного паука.
И… доносилась музыка. Издалека, тихое «пам, пам, пам» — барабанили капли воды. Переливчатый звук голосов.
Кольца змея внутри него распрямились, и Красные Мокасины почувствовал, как его кости превратились в раскаленные прутья, готовые, разорвав кожу, огнем вырваться наружу. Долго в темноте его била дрожь, он напряженно пытался удержать в памяти, кто он есть, и твердил: «Я Красные Мокасины. Я чокто. Я не проклятый. Я не пернатый змей».
Он вспомнил своего друга Тага, который в Венеции спас ему жизнь, последние десять лет они были неразлучны. Дружище Таг.
«Таг, который сбежал от меня, который до сих пор прячется от меня».
И на то были причины.
Красные Мокасины вспомнил Горе, ее страдания, ее страстную любовь.
Он вспомнил старика, которого знал в детстве. Всю жизнь старик сражался с духами — и проиграл. Он вспомнил его глаза, пустые, бессмысленные, как семечки тыквы, слюнявый рот, не способный даже пережевывать пищу.
«Я Красные Мокасины. Я не проклятый. Я не проклятый».
Дрожь прекратилась, и он двинулся дальше.
Потолок снова опустился, и ему опять пришлось набрать в легкие воздуха и нырнуть в непроницаемо-черную воду. На этот раз потолок так долго не поднимался, что у него заболело в груди, и он вдруг понял, что плывет вниз, опускается на дно Земли, туда, откуда вышли люди, туда, где некоторые из них остались жить.
Неожиданно он почувствовал поверхность и вынырнул в темноту.
Но не кромешную. Он снова слышал пение и увидел слабые проблески света, он был в пещере, такой огромной, что она не могла вместиться в Наних Вайя. Песня эхом обвивала его, а звон капель оглушал.
Из темноты вышла женщина. Не молодая и не старая, в волосах серебристые пряди. Она походила на женщин чокто, но кожа ее была такой белой, словно она провела в пещере слишком много времени. Тело ее покрывали давно забытые татуировки: лицо и плечи пересекали напряженно перекрученные кольца змей и угрей, тела пантер и панцирных рыб. На ней была юбка-передник и белая накидка из перьев. Женщина перестала петь и посмотрела на Красные Мокасины.
— Ты нырнул слишком глубоко, — сказала она.
— Мне нужно было глотнуть воздуха, — ответил Красные Мокасины.
— Почти никто не может добраться до этого места. Некоторые находят его быстро, но касаются только поверхности, так глубоко проникают очень немногие.
Женщина подошла ближе, и Красные Мокасины вновь почувствовал внутри змея — неожиданный всплеск нечеловеческой злобы, яркая вспышка всепожирающей ненависти.
— А-а, — протянула женщина, — вокруг тебя витает запах одного из моих детей. Я не знала, что смертные умеют это делать. Будь осторожен с ним, он спит в тебе, но он не умер.
— Твои дети? Как тебя зовут?
— Сам дай мне имя. Я мать многих. Я рожаю их в темноте. Говорят, я и вас, людей, родила. Здесь, в темной матке мира. Наверное, так оно и было, а потом Гаштали забрал вас и одел в глину. Мать Мертвых — так меня называют.
— Ты призвала меня сюда.
— Возможно. Я чувствовала, что ты идешь. Мне было любопытно. Сейчас странное время даже для меня. Я здесь слишком долго, и я уже не знаю, что реально, а что нет.
— Кто ты?
— Что значит «кто»?
— Я разговаривал с шаманами из многих племен. Я разговаривал с философами в Европе. Нам известно: когда мы спускаемся сюда, в подземный мир, мы видим здесь не то, что есть, а то, что наши глаза привыкли видеть.
— Да, ваши глаза из глины и могут видеть только глину и все, что из нее сотворено. Но у тебя есть наша искра, иначе ты бы никогда не смог добраться сюда. Кто я? Я же сказала — мать. Но я не из плоти и крови, как и змей, мой сын, которого ты проглотил. Мы были самыми первыми, которых Гаштали послал в мир, чтобы сотворить его. И когда мы оказались здесь, мы отняли у него этот мир. И Гаштали создал тебя, чтобы вернуть его. Вот поэтому мы по-настоящему боимся тебя, он одел тебя в глину, чтобы забрать от нас, чтобы ты мог делать то, что нам не под силу, он вывернул мир наизнанку и превратил нас в бесплотных духов.
— Я должен драться с тобой, как дрался с твоим сыном?
— Нет. Пусть Гаштали забирает мир себе. Я хочу освободиться. Я хочу… У людей есть слово «искупление». Я хочу искупления. Но ты должен знать, Красные Мокасины, что я одна так думаю. Мой брат — враг мне, и его дети — враги. И мои собственные дети против меня. Мне очень плохо.
— Солнечный Мальчик?
— Да. Он ключ. Но даже я не знаю, как этот ключ повернуть. Он либо гибель, либо спасение.
— Враг ли он мне? Друг ли ты мне?
Женщина пожала плечами:
— Я не знаю. Я хочу, чтобы чокто жили и множились числом. Я хочу, чтобы человечество сохранилось во всем своем многообразии.
— Но как же его сохранить?
— Небо должно быть разбито и составлено заново. И мир, вывернутый наизнанку, нужно вернуть в его изначальное состояние.
— Солнечный Мальчик хочет именно этого. Этого хотел и твой сын, Рогатый Змей, находящийся сейчас внутри меня.
— И, да и нет. Я не знаю конечного ответа, Красные Мокасины. Я лишь надеюсь. И надежда моя огромна. Вы, существа из глины, единственные, кому под силу найти ответ.
— Я найду его. Но ты… ты в опасности, Мать Мертвых?
— Я спряталась там, где меня никто не может найти. Я жду. Только ты и еще один нашли меня. Вы оба смертные. Пройдет время, и враги выследят меня по моим следам, и я умру. Я живу здесь тихо и жду, надеюсь, наблюдаю. Помогаю, чем могу. Некоторые из моих детей сохранили мне верность, но они погибают даже сейчас, когда мы говорим с тобой. Они падают с небес, как погасшие звезды, и мне остается только оплакивать их.
Женщина повернулась к нему спиной.
— Уходи. Не оставляй следов.
— Ты больше ничего мне не скажешь?
— Когда время придет, я буду там, если смогу. Это все. Уходи.
Красные Мокасины неохотно нырнул в воду. Обратный путь показался значительно длиннее. Когда, наконец, он вновь оказался в темном глиняном туннеле, он дрожал и чувствовал себя смертельно усталым, словно ровно семь дней и ночей бежал без остановки.
С трудом, превозмогая усталость, он направился к выходу, туда, где его ждали. Проход сузился, как и раньше, и потолок опустился, сомкнувшись с поверхностью темной воды.
Когда он вынырнул, было по-прежнему темно, хотя должен был быть виден тусклый свет выхода.
Верно, наступила ночь, пока он разговаривал с Матерью Мертвых.
Красные Мокасины пробирался на ощупь, и вдруг руки его коснулись влажной глины, и он все понял. Пока он находился внизу, его товарищи не теряли времени даром. Они замуровали выход.
Человек из прошлого
— Неужели за те годы, что мы с тобой не виделись, Бенджамин, ты разучился говорить? — рассмеявшись, спросила Василиса.
Она стала еще краше, хотя в смоляных волосах появилась серебристая прядь, изящно зачесанная на сторону и нисколько ее не старившая. Лицо по-прежнему казалось выточенным из полированной слоновой кости, глаза блестели, как агаты, маленький, чуть вздернутый носик, какой бывает у юных девушек, оставался все таким же задорно привлекательным.
Но он знал, что тело, скрытое от глаз под темно-зеленым платьем, принадлежит зрелой женщине. Он знал это тело, любил его, наслаждался им, когда был безусым юнцом.
— Что же я могу сказать? — наконец выдавил Бенджамин. — Сказать, что я счастлив, потому что вижу тебя живой? Я действительно счастлив, видеть тебя живой. Сказать, что я рад тебя видеть? Я не уверен. Ты предала меня, Василиса.
— Бенджамин! Я спасла тебе жизнь. Неужели у тебя такая короткая память и ты забыл об этом? — Она обеими руками обхватила его руку, Франклин был как парализованный, даже не попытался ее отдернуть. У Василисы были теплые, нежные руки, которым никогда не приходилось работать. — Я знаю, тебе трудно меня простить. Но ты должен признать, тогда это стало для тебя спасением.
Наконец-то Бенджамину достало сил высвободить руку.
— Что вы делаете здесь, госпожа Карева? Полагаю, вы по-прежнему служите русскому царю и мы с вами по-прежнему враги. Вы прибыли сюда в компании со Стерном?
Василиса как-то неловко улыбнулась и встала. Он был поражен, какого она маленького роста. Когда он видел ее в последний раз, ему было всего четырнадцать. Сейчас она выглядела хрупкой и ранимой, ему и в голову не могло прийти, что она может быть такой.