I-б (1). Сходства или противоположности общего порядка

ТАЙЛОР

(1832-1917)

Сэр Эдвард Тайлор был хранителем музея Питт-Риверса, лекто­ром и позже профессором антропологии в Оксфорде. Среди его наиболее известных работ были книги: «Ануаки» (Tylor 1861), «Исследования по ранней истории человечества» (Tyler 1865) и «Первобытная культура» (Tylor 1871). Однако с точки зрения мето­да наиболее интересным вкладом Тайлора в антропологию была не его традиционно упоминаемая «Первобытная культура», а статья «О методе исследования развития институтов» (Tylor [далее — Т.] 1889), прочитанная в Антропологическом институте в 1888 г. и опубликованная годом позже. Антропология, полагал Тайлор, не мо­жет рассчитывать на полное признание в солидных научных кругах до тех пор, пока не научится представлять свои находки в цифрах, т.е. статистически. «Прошедшие годы с очевидностью показали, что антропология прежде всего нуждается в углублении и систематиза­ции своих методов» (Т., 245). Поэтому своей целью Тайлор считал «показать, как можно исследовать развитие общественных инсти­тутов, основываясь на таблицах и классификациях». Он проработал литературу о правилах заключения брака и счете родства у 350 на­родов и свел полученные данные в таблицы, чтобы определить «сцеп­ления» (как он их сам называл), т.е. корреляции, которые, встречаясь в достаточном числе примеров, должны были подтвердить, что тот или иной факт не был случайным. Такая процедура должна была дать нам причинно-следственные объяснения всеобщего характера.

Начал он с обычая избегания. Он выяснил, что существовало 45 случаев избегания между мужем и родственниками его жены, восемь случаев обоюдного избегания и 13 случаев избегания между женой и родственниками ее мужа Он хотел показать, что сущест­вовала также связь между распространением данного обычая (в его различных формах) и типом поселения. А потому он свел в таблицы и типы поселения, поместив 65 случаев в графу «матрилокальность», 76 — в графу «временная матрилокальность, переходящая в. постоян­ную патрилокальность» и 141 — в «патрилокальность». Сравнивая две группы таблиц, он пришел к заключению, что обнарркившиеся соответствия превзошли порог случайности и что эти соответствия следует рассматривать как закономерные «сцепления», а не как раз­розненные факты: «Присутствует четко выраженный перевес, указы­вающий, что церемониальное избегание мужем родственников его жены каким-то образом связано с проживанием мужа среди по­следних; то же самое наблюдается и в противном случае, т.е. в слу­чае жены и родственников мужа» (Т., 247).

Затем Тайлор перешел к обычаю называния отца по имени ре­бенка и создал для этого термин «текнонимия». (Не обратив ника­кого внимания на обычай называния женщины по имени ее первен­ца, он проявил недостаток научной строгости в данном вопросе, что уменьшило ценность его наблюдений.) Он выяснил, что текнонимия часто встречалась в обществах с матрилокальным типом поселения и что она была еще более тесно связана с практикой церемониаль­ного избегания мужем родственников его жены: этот обычай встре­чался в таблицах 14 раз, тогда как порог случайности был равен че­тырем.

Углубившись в толкование соответствия между формами избе­гания и типами поселения, Тайлор даже представил свои таблицы в виде диаграммы, чтобы нагляднее продемонстрировать то, что он считал эволюционной тенденцией (Т., 251).

Однако может возникнуть вопрос как Тайлор поступал с приме­рами отрицательного характера, т.е. с теми случаями, когда избега­ние мужем родственников его жены сочеталось, скажем, с патрило- кальностью? Он поступал с ними вполне в манере Мак-Леннана — противореча, как мне кажется, своей же собственной концепции «сцеплений». Данные случаи, говорит Тайлор, представляют собой пережиток (явление «геологического» характера в его понимании) стадии матрилокальности. По его собственной теории, однако же, тип поселения — постоянная, а обычай избегания — переменная величина Было бы интересно услышать его объяснение, почему пе­ременная величина осталась постоянной, в то время как константа изменилась, и почему то, что сохранилось как пережиток в одних обществах, не сохранилось в других. Любопытно, что Тайлор не толь­ко уходит от данной проблемы, обращаясь к понятию пережитков, но и применяет само понятие пережитков в других, далеко идущих целях, а именно чтобы подкрепить свой основной тезис, т.е. эволю­ционный. Его диаграмма построена так, чтобы показать, что три типа поселения (матрилокальный, «переходный» и патрилокаль- ный) — не просто типы поселения, но исторические переходы, или стадии, ибо, будь историческое развитие противоположным, по на­правлению, обычай избегания со стороны жены сохранился бы на матрилокальной стадии. Данный аргумент полностью основан на теории пережитков, в пользу которой не приводится никаких дока­зательств.

Далее Тайлор разбирает патрилинейный (отцовский), матрили- нейный (материнский) и двойной (материнско-отцовский) счет происхождения, распределяя по данным рубрикам разнообразные формы наследования (например, семейного имени, собственности, должности, власти). Опять же он стремится показать, что человече­ство методично двигалось от общества материнского типа к общест­ву отцовского типа. Тестом для него здесь служит левират (Тайлор не проводит различия между левиратом и правилом наследования за вдовами). По его мнению, левират — это обычай замещения, «относящийся к тому периоду, когда брак представляет собой не столько договор между двумя индивидами, сколько договор между двумя семьями». Распространение левирата в обществе возрастает по ходу смены трех стадий. На отцовско-материнской стадии леви­рат вступает в состязание с обычаем наследования сыновьями за их матерями-вдовами. «Глядя на распространение этой группы обычаев, можно заметить, что принцип левирата согласуется только с точкой зрения, что отцовское право следует за материнским и что левират влечет за собой правило наследования за вдовами даже тогда, когда отцовское право еще не полностью заменило собой материнское» (Т., 253).

Здесь Тайлор переходит к обычаю кувады — этому «шутовскому действу», как он его называет¹. Этот обычай не встречается на ма­теринской стадии. Он появляется на материнско-отцовской стадии (что подтверждено 20 случаями), а на отцовской стадии становится пережитком Тайлор соглашается с Бахофеном², что кувада относит­ся к «поворотной точке в развитии общества, когда родительские узы, до тех пор признаваемые лишь по материнской стороне, начи­нают распространяться также и на отцовство, что отражается в фик­ции изображения отца как второй матери». Кувада, таким образом, «оказывается не просто случайным указанием на тенденцию пере­хода общества от материнской к отцовской стадии, но и подтверж­дением этого большого изменения».

Для Тайлора доказательством того, что типологическая класси­фикация отражает исторические стадии, является отсутствие пере-

Житков, характерных для материнской стадии, и наличие пережит­ков, свойственных отцовской стадии. «Аргумент имеет геологический характер». Признаком групп тех или иных обычаев, которые мы относим к материнской или отцовской системе, является тип посе­ления. Материнская система и матрилокальность развиваются, рав­но как и отцовская система и патрилокальность. «В таком простом факте, гак тип поселения, мы можем найти основную определяю­щую причину тех или иных обычаев, которые в совокупности фор­мируют материнскую или отцовскую систему».

Далее Тайлор начинает разбирать обычай брака умыканием — в который раз, чтобы пролить свет на «великую социальную транс­формацию». Более чем у 100 из сведенных в таблицу народов обы­чай брака умыканием представлен одной из трех форм: похищение в результате нападения, ритуальное похищение и обычное похищение. «Роль обычая умыкания в разрушении материнской системы и за­мене ее на отцовскую, следовательно, должна бьггь принята во вни­мание как серьезный фактор социального развития».

Наконец, Тайлор затрагивает экзогамию и классификационную систему родства — их он рассматривает вместе как части единого целого. Классификационная система родства, по ею мнению, проис­ходит из обычая экзогамии в обществе, которое делится только на две группы, поставляющие мужей и жен друг для друга, и связана, таким образом, с кросскузенным браком. Он полагает также, что это и есть первоначальная форма экзогамии Его таблицы указывают, что корреляция между экзогамией и классификационной системой родства намного превышает статистический порог случайности, кор­реляция между кросскузенными браками и классификационной си­стемой родства также переходит «случайные» границы. Но это «не производное, а тождественное отношение, так как кросскузенное правило есть в действительности неполная форма или незавершенное проявление самого закона экзогамии». Экзогамия, по его представ­лениям, выполняет политическую функцию, или функцию усиления и расширения политической общности посредством установления брачных уз и, следовательно, установления связей между кланами. «Снова и снова в истории человечества перед сознанием первобыт­ных народов во всей его прямоте вставал практический выбор: либо пережениться, либо перебить друг друга».

Тайлор завершает свою статью таю «Ключевая позиция, как не устает напоминать нам профессор Бастиан, старейший антрополог Берлинского музея, состоит в том, что основой' будущей антрополо­гии должны стать статистические исследования».

Некоторые слабости положений Тайлора обнарркились сразу же в ходе обсркдения его статьи. Так, Гэлтон отметил, что при сравнении обычаев прежде всего требовалось бы установить степень их возможного родства, так как на самом деле они могут восходить к общему источнику и бьггь попросту разными копиями одного и того же оригинала — примером чему, скажем, является распростра­нение английского языка или парламентской системы. Профессор Флауэр⁵ заметил, что метод Тайлора безусловно покоился на том, что все единицы сравнения должны быть одного и того же порядка. Но была ли, например, «моногамия» у веддов на Цейлоне и «моно­гамия» в Западной Европе явлением одного и того же порядка и эквивалентен ли «монотеизм» в исламе «монотеизму» пигмеев?

Глава 11 ПАРЕТО

(1848-1923)

Цель данной главы — показать, какое отношение к методам и наблюдениям социальной антропологии имеет работа Вильфредо Парето. В ней будет изложена попытка Парето применить к ана­лизу цивилизованных народов тот же самый сравнительный метод, который был применен к материалам по первобытным народам в классических трудах социальной антропологии, таких, как «Перво­бытная культура» Тайлора, «Золотая ветвь» Фрэзера или «Первобыт­ное мышление» Леви-Брюля. Если мы вдумаемся в тот факт, что, изучая «цивилизованное» поведение, Парето пришел к тем же самым выводам, к каким Леви-Брюль пришел, изучая поведение «дикарей», мы охотно согласимся, что его произведения должны представлять определенный интерес для антропологов, как, впрочем, согласимся и с тем, что существующее до сих пор разделение области социальных исследований на дисциплины, занимающиеся цивилизованными на­родами, и дисциплины, имеющие дело с первобытными народами, можно принять лишь как временное удобство.

В обширном труде Парето «Трактат по общей социологии» (Pareto (далее — Р.] 1916; я пользовался английским переводом 1935 г.) более миллиона слов истрачено на анализ чувств и представлений. Этот трактат — плод большой начитанности и горькой иронии. Он зани­мателен во всем В Парето, однако же, следует видеть скорее фило­софа-политолога, чем социолога Ему были присущи блеск и поверх­ностность полемиста и популяризатора научного метода Подобно многим итальянским ученым, Парето пребывал на четверть века позади остального научного мира, и его постоянные выпады и кол­кости в адрес несуществующих врагов порой утомляют при чтении. Растрачивать две тысячи страниц на опровержение мнений филосо­фов, священников и политиков — несколько излишнее дело. Кроме того, Парето был плагиатором, и, надо сказать, весьма неразборчи­вым. По-видимому, он просто не знал современной ему социологи­ческой литературы. Он не упоминает ни работ Дюркгейма, ни тру­дов Фрейда или Леви-Брюля, хотя в последних затрагивались те же самые проблемы чувств, рациональности и нелогического мышления, в рассмотрение которых он вдается. Но даже если он и в самом деле не был осведомлен об этих работах, вне всякого сомнения, он поза­имствовал многие из своих идей (без должного чувства благодарно­сти) у более ранних авторов, которым он нередко платил оскорбле­ниями. Из числа последних я упомяну лишь Бентама, Маркса, Ницше, Лебона, Джеймса, Сореля, Конта и Фрэзера Многих авто­ров Парето высмеивает из-за того, что они используют «метафизи­ческие» термины; ибо Парето, в ходе своей многословной и неважно сформулированной аргументации, поднимает много шума по поводу необходимости оставаться в «научной» (т.е. логико-эксперименталь­ной) сфере. Впрочем, нередко он бывает так же открыт для крити­ки в данном вопросе, как и те, кого он высмеивает.

Зачем же тогда браться за разбор книги, которая столь дурна? Парето пытался разрешить ряд глубинных проблем, и из его неудач, в той же мере как и из его успехов, мы можем познать многое о при­роде поставленных проблем и о терминологических и методологиче­ских трудностях, сопровождающих их исследование. Сведения, кото­рые он приводит, и истолкования, которые он им дает, выливаются в разъясняющий комментарий к теориям других авторов, особенно к теории первобытного мышления Леви-Брюля, так как оба ученых в одинаковой степени пытались выстроить классификацию типов мышления и выяснить существующую между ними взаимосвязь.

«Трактат» покоится на пяти основных положениях:

1. Существуют определенные «чувства» (или, как говорит Парето, «остатки»), которые способствуют социальной стабильности (класс «групповой устойчивости»), и «чувства», которые способствуют со­циальным изменениям (класс «инстинкта к комбинациям»). Изуче­ние данных «чувств», их существования, распространения и взаимо­связей у отдельных личностей и в группах людей составляет пред­метную область социологии.

2. Чувства проявляются не только в поведении, но и в «идеоло­гиях» («производных»). Эти последние, по сравнению с самими чув­ствами, имеют небольшое социальное значение, и единственный смысл их изучения лежит в обнаружении чувств, которые могут быть либо выражены, либо скрыты в «идеологиях».

3. Индивиды биологически неоднородны. В любом обществе не­которое их число представляет собой «элиту», т.е. людей, обладаю­щих врожденной способностью руководить.

4. Форма и устойчивость общества зависит от а) распределения и мобильности предводителей в социальной иерархии; б) соотноше­ния между индивидами в каждом классе, поведение которых моти­вируется чувствами, способствующими стабильности (тип «рантье»), и индивидами, которые руководствуются чувствами, способствующи­ми изменениям (тип «спекулянтов», или «расчетливых»),

5. Периоды изменений и стабильности чередуются по причине вариаций в числе биологически «превосходящих» индивидов в тех или иных классах (те. из-за «циркуляции элит»), а также по причине неравного соотношения между «рантье» и «спекулянтами» в правя­щих классах (т.е. из-за «распределения остатков»).

Первые два положения имеют более прямое отношение к изуче­нию первобытного мышления в отличие от остальных.

Существует шесть классов «остатков»: 1) инстинкты к комбина­циям; 2) групповая устойчивость (устойчивость агрегатов); 3) потреб­ность в проявлении своих чувств посредством внешних актов (дея­тельность, самовыражение); 4) остатки, связанные с социальностью; 5) единство индивида и того, что ему принадлежит; 6) сексуальный остаток.

Большинство действий, которые представляют собой выражение данных остатков, являются нелогическими, и Парето четко отграни­чивает их от логических действий, которые проистекают из опыта и опытом контролируются. В свою концепцию «действий» Парето включает не только поведение, но и мышление. По Парето, логико- экспериментальное мышление основывается на фактах (а не факты основываются на мышлении), причем принципы этого мышления всякий раз опровергаются, как только выясняется, что они не согла­суются с фактами. Факты, таким образом, гарантируют единообра­зие эксперимента. Нелогические понятия, наоборот, принимаются априорно и повелевают опытом Они не зависят от фактов, но фак­ты зависят от них Если они вступают в противоречие с опытом (в понятие которого Парето включает наблюдение и эксперимент), начинается поиск аргументации для восстановления согласия. Логи­ческие действия проистекают главным образом из процесса рассуж­дения, а нелогические — в основном из чувств. Логические действия можно найти в сфере искусства, науки, экономики, военного дела, юриспруденции и политики. В других социальных процессах преоб­ладают нелогические действия.

Критерием определения логических или нелогических действий является проверка на предмет того, согласуется ли субъективная цель действия с его объективным результатом — т.е. приспособлены ли средства к решению проблемы. Логическое начало может быть про­демонстрировано посредством наблюдения и эксперимента Единст­венно верно судить о ценности такого логико-экспериментального понятия, как «действие», может только современная наука

Парето цитирует Гесиода: «Не мочитесь в устье реки, выливаю­щейся в море, или в источник Этого следует избегать. Не опорож­няйте там свой кишечник, ибо сие не есть хорошо» (Р. 1935, 79). Обе рекомендации являются нелогическими. Призыв не загрязнять питьевую воду имеет объективный результат, возможно, неизвест­ный Гесиоду, но у него нет субъективной цели Призыв не загрязнять рек в их устьях не имеет ни объективного результата, ни субъектив­ной цели. Эти призывы, стало быть, согласно схеме классификации Парето, относятся к классу II, роду 3 и к классу II, роду 1 соответ­ственно.

«Результаты и цели, о которых мы говорим, есть результаты и цели прямые и непосредственные. Мы не будем обращать внима­ния на косвенное и опосредованное. Объективный результат — это реальный результат, лежащий в области, доступной наблюдению и опыту, а не воображаемый результат, лежащий за ее пределами. Воображаемый результат, с другой стороны, может определять субъективную цель» (Р. 1935, 78).

Если реального результата не существует, то действие нельзя оха­рактеризовать надлежащим образом с точки зрения научного мето­да, так как оно будет лежать за пределами логико-эксперименталь- ного поля, в котором может единственно функционировать наука. «Когда Св. Фома [Аквинский] утверждает, что ангел говорит с анге­лом, он постулирует отношение между явлениями, о которых человек, строго придерживающийся рамок опыта, ничего сказать не может. Ситуация повторяется и в том случае, когда сама аргументация и выводы строятся логически. Так, Св. Фома не довольствуется одним лишь своим утверждением — он горит желанием доказать его и вы­сказывает следующее: если ангел может каким-то образом сообщить другому ангелу то, что у него на уме, так же как и человек может сообщить другому человеку пришедшую ему на ум идею, то, следо­вательно, ангел может разговаривать с ангелом Экспериментальная наука не может найти погрешности в такой аргументации, так как последняя полностью лежит за ее пределами» (Р. 1935, 289).

Парето отдает себе отчет в том, что с точки зрения формальной логики истинность самих посылок не важна и требуется лишь здра­вый ход рассуждения, отталкивающегося от них. Однако же он пред­почитает говорить о мышлении и действии как логических, когда они находятся в согласии с реальностью и приспособлены к дости­жению конечной цели, и говорить о них как о нелогических, когда с научной точки зрения они не находятся в таком согласии и к дос­тижению конкретной цели не приспособлены.

«Каждое социальное явление можно рассматривать в двух аспектах: как оно есть в реальности и как оно предстает в уме того или другого человека. Назовем первый аспект объективным, а второй — субъективным. Подоб­ное разграничение необходимо, поскольку мы не можем поместить в один и тот же класс действия, производимые химиком в его лаборатории, и дей­ствия, производимые вершителем магии; или, например, действия греческих моряков, налегающих на весла для продвижения корабля по воде, и те жертвоприношения, которые они приносят Посейдону, чтобы обеспечить себе быстрое и благополучное плавание. Римские законы 12 таблиц наказы­вали всякого, кто колдовал на урожай. Мы предпочтем отделить подобное действие от целенаправленного поджога засеянного поля.

Тем не менее названия, которые мы дали двум классам, не должны вводить нас в заблуждение. В действительности оба класса являются субъек­ тивными, поскольку все человеческое знание субъективно. К данным клас­сам следует подходить не столько с точки зрения их внутренних различий по существу, сколько с точки зрения большего или меньшего багажа знания, которым мы сами обладаем. Нам достоверно известно — или по крайней мере мы полагаем, что нам достоверно известно, — что жертвоприношения Посейдону в действительности никак не влияют на плавание. По данной причине мы отделяем их от действий другого рода, которые (опять же с точки зрения нашего знания) способны повлиять на него. Если бы в буду­щем нам пришлось открыть, что мы ошибались и что жертвоприношения Посейдону в самом деле играли существенную роль в обеспечении безопас­ного плавания, мы бы были вынуждены поменять их место в нашей клас­сификации действий. Все это, конечно, лишь словесные рассуждения, но их цель здесь — просто указать, что когда человек классифицирует вещи, он классифицирует их согласно знаниям, которыми он обладает. Трудно пред­ставить, что положение дел может быть каким-то иным.

Существуют действия, которые представляют собой средства, соответст­вующие достижению целей, или действия, которые логически связывают средства с целями. Существуют и другие действия, в которых данные черты отсутствуют. Два типа поведения, основанные на таких действиях, будут весьма различаться, если их рассматривать с их объективной или субъектив­ной стороны. С субъективной точки зрения практически всякое человеческое действие должно относиться к логическому классу. В понятии греческих мореплавателей жертвоприношения Посейдону и работа веслами являлись в одинаковой мере логичными средствами навигации Чтобы избежать даль­нейшего многословия, которое может оказаться утомительным, мы просто дадим названия этим типам поведения. Предположим, что термин логиче­ские действия может быть употреблен по отношению к действиям, которые логически соединяют средства с результатами — не только с точки зрения субъекта, выполняющего такие действия, но и с точки зрения сторонних наблюдателей, обладающих более обширным знанием Другими словами, данный термин может быть употреблен по отношению к действиям, кото­рые являются логичными как субъективно, так и объективно в вышеизло­женном смысле Действия другого рода мы будем называть нелогическими (но ни в коей мере не нелогичными)» (Р. 1935, 76—77).

Помимо первого вопроса, является ли принятое на веру поня­тие значимым с научной точки зрения («объективный аспект»), мы можем поставить второй вопрос почему одни лица насаждают та­кие понятия или поверья, а другие принимают их («субъективный аспект»), а также и третий вопрос какие преимущества и недос­татки несет за собой подобное понятие или поверье для человека, который утверждает его, для человека, который принимает его, и для общества в целом («утилитарный аспект»)? Как и многие авто­ры (Милль, Джеймс, Сорель и другие), Парето подчеркивает, что объективно значимое представление может необязательно бьггь со­циально полезным или пригодным для конкретного человека, кото­рый его придерживается. Доктрина абсурдная с логико-эксперимен­тальной точки зрения может оказаться благоприятной, а доктрина научно установленная — пагубной для общества. Парето заявляет, что одна из его целей — «экспериментально продемонстрировать инди­видуальную и социальную пригодность нелогического поведения» (Р. 1935, 35).

Каким образом нелогическое поведение становится приемлемым у людей, вполне способных на логическое поведение? Почему люди верят в неразумные доктрины? Ответ Тайлора и Фрэзера состоит в том, что люди рассуждают ошибочно и делают неверные выводы из правильных наблюдений. Леви-Брюль говорит, что люди пассивно воспринимают коллективные модели мышления того общества, в ко­тором они родились. Согласно Парето, ответ лежит в психических состояниях, выражаемых в остатках, шесть классов которых были описаны выше. Мы рассмотрим только подразделения первых двух классов, поскольку сам Парето не уделяет особенно много внима­ния последним четырем классам

Данная классификация поразит читателя своим рядом произволь­ных и бессистемных категорий, но в порядке справедливости по отношению к автору нам следует постараться добраться до тех зна­чений, которые он вкладывает в свои слова, и мы проиллюстрируем подразделения класса I его классификации, а также попытаемся найти в них объяснение упомянутым остаткам

I-£L Комбинации общего порядка

Парето приводит следующий пример. Плиний выдает за эффек­тивные средства от эпилепсии яички медведя и дикого кабана, мочу дикого кабана (которая действует еще более эффективно, если ей дать отпариться в мочевом пузыре животного), сушеные, растертые в порошок и взбитые с молоком яички борова, легкие зайца с лада­ном и белым вином (Р. 1935, 522). Данный остаток по существу выражает те самые магические ассоциации, которые, как говорит Тайлор, либо никогда не имели разумного значения, либо имели таковое некогда, но оно со временем забылось. То есть провести логическую мысленную связь между болезнью и лекарством мы те­перь не можем

I-б (1). Сходства или противоположности общего порядка

Это принципы типа: similia sirmlibus curantur и contraria contrariis [10].

У Феокрита знахарка говорит: «Дельфис [ее любовник] измучил меня. Я возожгу лавровую ветвь. Как только она громко треснет, воспламенившись, и в мгновение ока сгорит дотла, тело Дельфиса да будет поглощено огнем любви... Как только я растоплю воск с божьей помощью, пусть Дельфис сразу же растает от любви. Как только я поверну этот бронзовый ромб, да будет Дельфис повернут Афродитой к моему порогу» (Р. 1935, 533). Данный остаток выра­жает ассоциативные идеи в магии, о которых много писал Тайлор и которые Фрэзер, подвергнув еще более детальному анализу, помес­тил в раздел гомеопатической магии.