Пронзенное ветром сердце

Евгений Головин

Приближение к Снежной Королеве

 

Auf, o Seele!

 

(эссе о Евгении Головине)

 

 

Auf, o Se­ele

Du must ler­nen oh­ne Ster­nen

Wenn das Wet­ter tobt und bricht

Wann die Nac­h­te schwar­ze Dec­ken uns er­s­c­h­rec­ken

Dir zu se­in De­in eig­nen Licht!

Hofmannswaldau [1]

 

Извращенный ангел

Когда мы на­хо­дим­ся в од­ном прос­т­ран­с­т­ве с ним, труд­но от­де­лать­ся от ощу­ще­ния, что про­цент гро­зо­во­го озо­на не­ве­ро­ят­но по­вы­шен; мы за­ды­ха­ем­ся от су­хой проз­рач­ной прох­ла­ды, ув­ле­ка­ем­ся не­че­ло­ве­чес­кой све­жес­тью - эту мар­ку его при­сут­с­т­вия нель­зя спу­тать ни с чем…

Трудно ска­зать, что с ним про­изош­ло… Ког­да и как он стал та­ким? От­ку­да он по­лу­чил этот ги­ган­т­с­кий объ­ем пуль­си­ру­ющей жиз­ни, мрач­но-из­ло­ман­ной, ввин­чи­ва­ющей­ся эк­с­т­ра­ва­ган­т­ной пи­ра­ми­дой - проз­рач­ное сквозь проз­рач­ное - в оп­ро­ки­ну­тые без­д­ны на­ше­го не­до­уме­ния.

Всегда бы­ло са­мо со­бой по­нят­но, что Го­ло­вин от­но­сит­ся к ка­ко­му-то вы­не­сен­но­му за скоб­ки ви­ду, кор­ре­ли­ро­ван­но­му с кон­вен­ци­ональ­ной ан­т­ро­по­ло­ги­ей весь­ма при­чуд­ли­во и эк­с­цен­т­рич­но. Ес­ли мы - лю­ди, то он - не­че­ло­век, ес­ли он - че­ло­век, то мы не лю­ди… Впро­чем, в этом воп­ро­се нет и не бы­ло ни­ког­да дос­та­точ­ной яс­нос­ти.

В свое вре­мя сам Го­ло­вин об­ри­со­вы­вал эм­пи­ри­чес­кую иерар­хию ок­ру­жа­ющих нас су­ществ при­мер­но так:

1) ни­же всех сто­ит «шляп­ня», «инже­нерье», со­вет­с­кая ин­тел­ли­ген­ция, у нее нет внут­рен­не­го бы­тия во­об­ще, это бу­маж­ное из­де­лие, смер­тель­но мок­ну­щее под дож­дем, раз­ры­ва­емое лю­бым нер­в­ным по­ры­вом бы­тий­ных вет­ров;

2) чуть вы­ше - злые трол­ли, к ним от­но­сят­ся до­мо­хо­зяй­ки из ком­му­на­лок, подъ­ез­д­ная уг­рю­мая и ре­ши­тель­ная ур­ла, лов­кие под­жа­рые ал­ка­ши, соб­рав­ши­еся озяб­шим ут­ром у ларь­ка - эти не­сут в се­бе тем­ное уп­ру­гое бы­тие, го­то­вое в лю­бой мо­мент рас­сы­пать­ся звез­д­ной ед­ва соб­ран­ной про­тив слу­чай­но­го объ­ек­та аг­рес­сив­нос­тью;

3) да­лее идут бо­лее утон­чен­ные аг­рес­со­ры - ду­хи, гоб­ли­ны, про­фес­си­ональ­ные кля­уз­ни­ки, сот­руд­ни­ки спец­с­лужб (пред­с­та­ви­те­ли «Орде­на го­лу­бых брил­ли­ан­тов»), бод­рые поз­д­не­со­вет­с­кие чу­до­ви­ща;

4) вы­ше всех - «извра­щен­ные ан­ге­лы», вос­па­лен­но-ме­та­фи­зи­чес­кие ду­ши южин­с­ко­го ши­зо­ид­но­го под­полья с на­тя­ну­той стру­ной гор­не­го ду­ха, по­доб­но­го вып­рав­ке крем­лев­с­ких кур­сан­тов, с без­жа­лос­т­ны­ми без­д­на­ми прес­туп­ных тран­с­цен­ден­таль­ных по­доз­ре­ний (к этой ка­те­го­рии Го­ло­вин при­чис­лял са­мо­го се­бя).

На воп­рос кол­ле­ги «а кто сто­ит вы­ше «извра­щен­ных ан­ге­лов?» - Го­ло­вин, удив­лен­но под­няв бровь, от­ве­чал: «Как кто? Лю­ди…»

Люди…

Так что со­лид­ной ан­т­ро­по­ло­гии на та­ких рас­п­лыв­ча­то убе­ди­тель­ных ап­рок­си­ма­ци­ях не пос­т­ро­ить.

Il est cer­ta­ine­ment qu­el­qu’un…, [2]

Но кто точ­но ска­зать, ви­ди­мо, не­воз­мож­но. Он нек­то очень и очень важ­ный, зна­чи­мый, он­то­ло­ги­чес­ки и эс­ха­то­ло­ги­чес­ки крас­но­ре­чи­вый, но его из­ло­же­ние са­мо­го се­бя ста­ра­тель­но бе­ре­жет­ся от пря­мых де­фи­ни­ций, ко­то­рые так лег­ко по­хи­тить. Он воп­ло­ща­ет в се­бе ту фан­тас­ти­чес­кую сфе­ру, ко­то­рая пред­шес­т­ву­ет рож­де­нию че­ло­ве­чес­ко­го ви­да, это не­раз­дель­ное, ус­коль­за­ющее иро­нич­ное пос­ла­ние пре­тер­гу­ма­но­ид­но­го из­ме­ре­ния… В свер­ну­том ко­ну­се выс­ше­го нап­ря­же­ния зре­ет зер­но че­ло­ве­чес­ко­го, зре­ет, от­в­ле­ка­емое тон­ки­ми вет­ра­ми, про­ни­зы­ва­емое вы­со­ки­ми смер­то­нос­ны­ми нап­ря­же­ни­ями, пос­то­ян­но ба­лан­си­руя над ми­ри­ада­ми об­ры­вов, в каж­дом из ко­то­рых ки­шат свои соб­с­т­вен­ные свет­ляч­ки, по­зем­ки, тя­нут­ся крас­ные су­мер­ки, и по­лот­на нас­то­ро­жен­ных крис­тал­лов про­ре­за­ют­ся фи­оле­то­вы­ми вспо­ло­ха­ми мол­ни­евид­ных щу­па­лец. Вся эта при­род­ная рос­кошь пос­лед­не­го ак­та ста­нов­ле­ния неп­рис­той­но от­чет­ли­во пуль­си­ру­ет в Го­ло­ви­не, под­вер­гая ок­ру­жа­ющий мир ус­той­чи­вой пор­че: вок­руг фи­гу­ры Ев­ге­ния Все­во­ло­до­ви­ча кон­цен­т­ри­ру­ет­ся рой не­ви­ди­мых пчел (ве­ли­чи­ной с ку­лак) - вот по­че­му так труд­но бы­ва­ет ему прой­ти в мет­ро, и лю­бой пос­то­вой с по­доз­ре­ни­ем и злой тре­во­гой всмат­ри­ва­ет­ся в те­ло ак­ку­рат­но оде­то­го серь­ез­но­го гос­по­ди­на… Он нас­той­чи­во вы­па­да­ет из вре­ме­ни, ис­ка­жа­ет прос­т­ран­с­т­во. В прин­ци­пе, ис­ка­же­ние прос­т­ран­с­т­ва - это раз­но­вид­ность «мел­ко­го ху­ли­ган­с­т­ва», а это уже статья…

О чем пи­шет Го­ло­вин в сво­ей кни­ге? О чем по­вес­т­ву­ет в лек­ци­ях? Все не так оче­вид­но. По­нят­но лишь, что это не эру­ди­ция и не ин­фор­ма­ция… Ед­ва ли он ста­вит сво­ей целью что-то со­об­щить, о чем-то рас­ска­зать, про­де­мон­с­т­ри­ро­вать свои поз­на­ния, прив­лечь вни­ма­ние к тер­п­ким фор­му­лам и гип­но­ти­чес­ким сю­же­там. Со­об­ще­ния и статьи Го­ло­ви­на не име­ют ни на­ча­ла ни кон­ца, они жес­т­ко про­ти­вят­ся на­ко­пи­тель­но­му прин­ци­пу - по ме­ре зна­ком­с­т­ва с ни­ми че­ло­век не при­об­ре­та­ет, но от че­го-то из­бав­ля­ет­ся: та­кое впе­чат­ле­ние, что льдин­ка на­ше­го «я» на­чи­на­ет пус­кать ве­сен­ние кап­ли, рас­су­док мяг­ко пла­вит­ся, ка­ден­ции фраз, об­ра­зов, ци­тат, ин­то­на­ций уво­дят нас в рас­к­ра­шен­ные ла­би­рин­ты смыс­лов, ус­коль­за­ющих да­же от то­го, кто ув­ле­ка­ет нас за со­бой… При этом как-то оче­вид­но, что мы са­ми, на­ше вни­ма­ние, на­ше до­ве­рие, на­ша фас­ци­на­ция аб­со­лют­но не нуж­ны ав­то­ру. Го­ло­вин не по­ку­па­ет нас, он про­хо­дит ми­мо, за­де­вая ос­т­рым чер­ным пла­щом не­по­нят­ной, смут­ной нос­таль­гии - это бы­ло бы жес­то­ко, ес­ли бы он кри­вил рот, за­ме­чая кра­ем гла­за на­ши му­че­ния, но он прис­таль­но смот­рит в ином нап­рав­ле­нии, и это еще бо­лее жес­то­ко, по ту сто­ро­ну вся­кой жес­то­кос­ти… Он прос­то нас не ви­дит, и все.

Carrus navalis [3]

Головин мно­го пи­шет и го­во­рит о Ди­они­се, он зна­ет ор­фи­чес­кие гим­ны, в ред­ких слу­ча­ях де­ла­ет тай­ные зна­ки умер­ше­го куль­та, ко­то­рый при­да­вал са­мой сти­хии смер­ти об­на­жен­ную жиз­нен­ную дрожь. Дис­со­лю­тив­ные то­ки, оку­ты­ва­ющие при­сут­с­т­вие Го­ло­ви­на, яв­но зам­к­ну­ты на ми­ры Ди­они­са.

Эти ми­ры Го­ло­вин опи­сы­ва­ет сам. Опи­сы­ва­ет да­же не столь­ко сло­ва­ми, сколь­ко сво­им бы­ти­ем, ма­лы­ми мис­те­ри­ями сво­его уче­но­го, вы­со­коб­ро­во­го, арис­ток­ра­ти­чес­ко­го до­су­га. Го­ло­вин - выс­ший ма­гистр до­су­га, ис­кус­ней­ший опе­ра­тор сво­бод­ной, ин­тен­сив­но-виб­ри­ру­ющей ле­ни. Его опус вклю­ча­ет ле­жа­ние на ди­ва­не, бе­се­ду о фут­бо­ле и жи­вое ал­ко­голь­ное по­мут­не­ние, сов­ме­ща­ющее в се­бе та­ин­с­т­во, пси­хи­ат­ри­чес­кий се­анс и глу­бо­ко на­ци­ональ­ную не­точ­но ори­ен­ти­ро­ван­ную эк­заль­та­цию. Это очень серь­ез­ный ор­ден­с­кий опус и hon­ni so­it qui mal y pen­se. [4]

Сухопутная бар­ка Ди­они­са. Имен­но этот ко­рабль на ко­ле­сах вы­во­зи­ли в Афи­нах на праз­д­нес­т­вах, пос­вя­щен­ных Ди­они­су. Что оз­на­ча­ет этот стран­ный гиб­рид ко­раб­ля и ко­лес­ни­цы?

20 лет на­зад зим­ней ночью мы си­де­ли на ком­му­наль­ной кух­не у од­но­го мос­ков­с­ко­го ху­дож­ни­ка (он жил нап­ро­тив боль­ни­цы им. Ка­щен­ко). Раз­го­вор шел об ал­хи­мии. Вне­зап­но Го­ло­вин ска­зал: «я все вре­мя ра­бо­таю толь­ко в двух сти­хи­ях - в зем­ле и в во­де…» «В зем­ле и в во­де». Но «ни су­шей, ни мо­рем… We­der zu Lan­de, noch zu Was­ser kannst du den Weg zu den Hyper­bo­re­ern fin­den - so we­is­sag­te von uns ein we­iser Mund» [5] - под­х­ва­тил я, ци­ти­руя Ниц­ше. Го­ло­вин отор­вал си­я­ющие гла­за от кле­ен­ки… И ни­че­го не от­ве­тил. «В зем­ле и в во­де…»

Корабль, бар­ка - это субъ­ект пе­ре­ме­ще­ния в вод­ной сти­хии. Ко­лес­ни­ца - спо­соб пе­ред­ви­же­ния по су­ше. Здесь ва­жен сим­во­лизм ко­ня, ко­то­рый, как из­вес­т­но, рож­да­ет­ся из мо­ря - мор­с­кой же­ре­бец. От­цом ко­ней был По­сей­дон. Ко­ни и вол­ны - гер­ме­ти­чес­кие род­с­т­вен­ни­ки. По­ка­за­тель­но, что древ­ней­шие иде­ог­рам­мы ко­ня и во­ды - ис­лан­д­с­кая ру­на «eoh»- сов­па­да­ют. От­сю­да ус­той­чи­вый ми­фо­ло­ги­чес­кий сю­жет, отож­дес­т­в­ля­ющий ко­ней и мор­с­кие (реч­ные) во­ды. У Гар­сия Лор­ки есть гимн зе­ле­но­му цве­ту (зе­ле­ный - куль­то­вый цвет Ди­они­са), где это тож­дес­т­во наз­ва­но пре­дель­но яс­но:

 

Verde que te qu­i­ero ver­de

Verde oj­os ver­de ra­mos

La bar­ca sob­re el mar

Y el ca­bal­lo en la mon­ta­na… [6]

 

Гора здесь - это, вне вся­ко­го сом­не­ния, та го­ра в Ат­ти­ке, ку­да жри­цы Ди­они­са под­ни­ма­лись зи­мой в по­го­не за жер­т­вен­ны­ми зай­ца­ми - ко­то­рых, пой­мав, рва­ли на час­ти. Это так­же гор­ная ло­дыж­ка [7] Зев­са, от­ку­да ро­дил­ся один из Ди­они­сов.

Родство волн и ко­ней - при­род­ных су­ществ - род­нит в свою оче­редь куль­то­вые тво­ре­ния рук че­ло­ве­чес­ких - ко­рабль и ко­лес­ни­цу. Но в Ди­они­се про­ти­во­по­лож­нос­ти сов­па­да­ют: в этом бо­жес­т­ве сол­неч­ный свет про­ры­ва­ет чре­во по­лу­но­чи, жен­с­кая грудь ук­ра­ша­ет муж­с­кой торс, зе­лень ве­сен­ней жиз­ни об­ви­ва­ет тор­жес­т­вен­ные тра­ек­то­рии ле­дя­ной смер­ти. В прос­т­ран­с­т­ве Ди­они­са во­да боль­ше не во­да, а зем­ля не зем­ля. Они сви­ва­ют­ся в не­рас­ч­ле­ни­мый клу­бок, они бо­лее не­раз­дель­ны, не­мыс­ли­мы, неп­ред­с­та­ви­мы друг без дру­га. Яс­но, что та­кой зем­лей мож­но умы­вать­ся, а по та­кой во­де - спо­кой­но хо­дить. Как го­во­ри­ли ал­хи­ми­ки по сход­но­му по­во­ду - «на­ша во­да не мо­чит рук».

Искусство бы­тия по Ди­они­су это ис­кус­ство ге­онав­ти-ки, зем­леп­ла­ва­ния». Го­ло­вин - ад­ми­рал зем­леп­ла­ва­ния, вождь дер­з­кой фло­ти­лии иду­щих звон­ки­ми тро­па­ми рас­т­во­ре­ния.

Землеплавание - это ког­да твер­дое де­ла­ет­ся мяг­ким, а тон­кое - плот­ным, ког­да су­щес­т­ву­ющее рас­т­во­ря­ет­ся, об­на­жая не­су­щес­т­ву­ющее, ког­да те­ла и те­ни ме­ня­ют­ся мес­та­ми, и мы ви­дим все не так, как ви­дим, а как оно есть. Го­ло­вин го­во­рит об этом в важ­ном сти­хот­вор­ном тек­с­те «Учи­тесь пла­вать»

 

Когда иде­те впе­ред,

все вре­мя бо­итесь уда­ра

В ноч­ной ти­ши­не

все вре­мя бо­итесь кош­ма­ра

И ва­ша но­га дол­ж­на

чувствовать твер­дую поч­ву

И жен­щи­ны вас от­рав­ля­ют

бациллами но­чи

И ва­ша но­га дол­ж­на

чувствовать точ­ку опо­ры,

Иначе пой­дут

лагеря, дур­до­ма, ко­ри­до­ры

А ес­ли сп…т

аппараты, кни­ги, день­ги,

Вы пе­ре­дох­не­те

как жал­кие ка­ле­ки

Учитесь пла­вать, учи­тесь пла­вать,

Учитесь вод­ку пить из гор­ла

И ра­но-ра­но из Мо­пас­са­на

читайте толь­ко рас­сказ «Орля»

И пе­ред ва­ми как злая при­хоть

взорвется зна­ний трух­ля­вый гриб

Учитесь пла­вать, учи­тесь пры­гать

на пер­ла­мут­ре ле­ту­чих рыб,

Учитесь пла­вать, учи­тесь пла­вать,

Не толь­ко всю­ду, но и вез­де,

Вода смы­ва­ет зем­ную ко­поть,

И звез­ды толь­ко вид­ны в во­де.

 

Плавают, ес­тес­т­вен­но, в зем­ле. Тот, кто не смог сде­лать зем­лю жид­кой, ни­ког­да не уви­дит мо­ря. Для них, как лю­бит ци­ти­ро­вать Го­ло­вин Гот­ф­ри­да Бен­на - «Alles ist Ufer, ewig ruft das Me­er». [8]

Конец мира в Люблино

В Люб­ли­но (я там в свое вре­мя сни­мал квар­ти­ру) есть мес­то, где го­род как-то рез­ко схо­дит на нет, и от­к­ры­ва­ет­ся его внут­рен­няя сто­ро­на - из за­га­жен­ных ржа­вых кот­ло­ва­нов под­ни­ма­ют­ся ос­тан­ки клад­бищ, за­коп­те­лые кор­пу­са раз­ва­лен­ных за­во­дов вы­зы­ва­юще це­лят­ся в не­бо, чер­но­ма­зые де­ти жгут во­ня­ющую плас­т­мас­су на фо­не пу­га­юще плот­ной ли­нии вы­со­ко­воль­т­ных пе­ре­дач и тем­но­го фа­ке­ла… Здесь в ав­то­бу­сах не прек­ра­ща­ют­ся дра­ки, а в об­ще­жи­тии це­лый этаж за­ни­ма­ют боль­ные цин­гой и ти­фом. За гряз­ным пол­ным мер­т­во­го же­ле­за взры­тым по­лем по­мо­ек вы­сят­ся уд­ру­ча­ющие пей­за­жи Ка­пот­ни и Марь­ина, ку­да не от­ва­жи­ва­ет­ся сту­пать но­га че­ло­ве­ка (поз­же я встре­тил од­но­го про­пи­сан­но­го в Ка­пот­не - его ту­ша бы­ла пок­ры­та утол­ще­ни­ями, пан­цир­ны­ми плас­ти­на­ми, вы­пу­чен­ные гла­за смот­ре­ли со­вер­шен­но в раз­ные сто­ро­ны, ко­рот­кая май­ка с эм­б­ле­мой об­щес­т­ва «Па­мять» ед­ва прик­ры­ва­ла ко­со­уголь­ный жи­вот…)

Евгений Все­во­ло­до­вич си­дел на ок­ра­ине Люб­ли­но, очер­чи­вая ру­кой с за­жа­той в ней бу­тыл­кой пор­т­вей­на прон­зи­тель­ный чуть не окон­чен­ный знак - скре­щи­вая сус­та­вы и яс­но сквозь зу­бы про­из­но­ся - «Appo­lo de­us om­nia».

«Что это за кар­ти­на? - спро­сил я. - Че­му в ми­рах при­чин со­от­вет­с­т­ву­ет кар­ти­ны пог­ра­нич­но­го Люб­ли­но?»

Он от­ве­тил: «Вся­кий раз, ког­да оче­ред­ной де­ми­ург за­бо­ле­ва­ет и от­хо­дит в кон­вуль­си­ях, в ми­ре во­ца­ря­ет­ся не­ко­то­рая па­уза. Но­вый де­ми­ург еще не го­тов, и ре­аль­ность ра­зе­ва­ет свой ор­жав­лен­ный рот и хло­па­ет рес­ни­ца­ми ле­дя­ных мо­гил. Ритм рож­де­ний и смер­тей пре­ры­ва­ет­ся, ос­та­ет­ся не­до­уме­ние. Оно-то и воп­ло­ще­но в том, что мы ви­дим. Мир умер, но не все это за­ме­ти­ли…»

В дру­гой раз Го­ло­вин рас­ска­зы­вал, что в IV ве­ке пос­лед­ние гре­чес­кие языч­ни­ки ви­де­ли в мас­со­вом по­ряд­ке «по­хо­ро­ны бо­ги­ни Ди­аны»: она ле­жа­ла, не­под­виж­но, зас­ты­ло, на по­хо­рон­ных но­сил­ках, и грус­т­ные, блед­ные ним­фы мол­ча­ли­во ли­ли свои фи­оле­то­вые ядо­ви­тые сле­зы…

«Это уби­ло то» и «то» от­ны­не мер­т­во.

Пронзенное ветром сердце

Головин при­над­ле­жит цик­лу пред­рас­свет­ной эпо­хи. В нед­рах ис­то­ри­чес­кой пол­но­чи зяб­нут паль­цы, тос­к­ли­во - с па­уза­ми в веч­ность - щел­ка­ет су­хая че­люсть. Тон­кая чер­ная кур­т­ка, жел­тый свет мос­ков­с­ких окон (взгляд из­в­не), об­ра­щен­ные внутрь зрач­ки, жес­т­кий не­до­вер­чи­вый так­сист («эти мо­гут не зап­ла­тить»), не­из­мен­ный снег. Он не чув­с­т­ву­ет тем­пе­ра­ту­ры, его те­ло лег­ко ме­ня­ет вес на де­сят­ки ки­лог­рам­мов, то рас­ши­ря­ясь до объ­ема со­лид­но­го плот­но­го гос­по­ди­на, то ссы­ха­ясь в пти­чий ске­лет юно­ши или ста­ри­ка - все это на про­тя­же­нии од­но­го ве­че­ра.

«Когда я ро­дил­ся, же­нил­ся и умер, все вре­мя шел снег….» - го­во­рит Го­ло­вин. Это не шут­ка, его гу­бы ни­ког­да не до­пус­ка­ют подъ­ема угол­ков - вер­ная Лу­не гри­ма­са стро­ит­ся по иной ло­ги­ке.

Головин воп­ло­ща­ет в се­бе ан­ти­те­зу уюту или ком­фор­ту. Встре­ча­ясь с ним, мы те­ря­ем­ся, сра­зу ока­зы­ва­ем­ся в хо­лод­ном, злом, аб­со­лют­но чу­жом ми­ре. И что-то под­с­ка­зы­ва­ет нам, что пу­ти до­мой нам уже не най­ти…

Видимо, в свое вре­мя и сам он ушел и не вер­нул­ся, и с тех пор его за­бы­ли ждать… Не в си­лах най­ти ис­то­ка сво­его воз­ник­но­ве­ния он хо­дит в сер­д­це ме­те­ли, ус­та­ло и ра­дос­т­но ос­ве­щая путь ра­зод­ран­ной груд­ной клет­кой.

 

Возвращаюсь до­мой, воз­в­ра­ща­юсь до­мой

Впереди идет ка­кой-то че­ло­век

Впереди идет про­хо­жий, у не­го на­вер­но то­же

На гу­бах ядо­ви­тый смех.

 

Он за­хо­дит в мой дом, он за­хо­дит в мой дом,

И в ка­би­ну лиф­та я вхо­жу за ним.

У не­го бу­кет фи­алок, ну а я на­вер­но жа­лок

Рядом с ним, с пор­т­фе­лем сво­им

 

Он зво­нит в мой зво­нок, он зво­нит в мой зво­нок,

Открывает дверь моя, моя же­на

И она его це­лу­ет и она его лас­ка­ет

Очевидно воз­буж­де­на

 

Он бе­рет мою кни­гу, он бе­рет мою кни­гу

И гры­зет мое цвет­ное мон­пан­сье…

Я стою так ти­хо ти­хо, а он шеп­чет мне на ухо:

Уходите до­мой, месье.

 

И вот я опять в но­чи. И вот я опять в но­чи.

Очень, очень, очень хо­лод­но зи­мой.

Я иду до по­во­ро­та, на че­ты­ре сто­ро­ны све­та

Я иду, иду, иду к се­бе до­мой.

Выхожу за по­во­рот я

и на все че­ты­ре сто­ро­ны све­та

Я иду, иду, иду к се­бе до­мой

 

Частица его любви

Тексты Го­ло­ви­на в его слу­чае не са­мое глав­ное, они не бо­лее зна­чи­тель­ны, чем эле­мен­ты кос­тю­ма или слу­чай­ное вы­ра­же­ние ли­ца. Го­ло­вин сам се­бя ни­ког­да не от­но­сил к пи­са­те­лям. «Я пи­шу­щий чи­та­тель», - го­во­рит он. Гне­ту­щий шарм его пря­мо­го и не­пос­ред­с­т­вен­но­го бы­тия, его ин­то­на­ции, его тем­ный, дон­ный прон­зи­тель­ный юмор го­раз­до вы­ра­зи­тель­ней. В ка­ком-то смыс­ле, он не­де­лим, и, не ста­вя за­да­чи ин­фор­ми­ро­вать или об­ра­зо­вать чи­та­те­лей, как-то пов­ли­ять на них, его тек­с­ты не бо­лее, чем аура при­сут­с­т­вия, тон­кий след ме­та­фи­зи­чес­ко­го пар­фю­ма. Тек­с­ты Го­ло­ви­на жи­вут в его лич­нос­ти, сви­де­тель­с­т­ву­ют о ней, от­ра­жа­ют ее. Не бо­лее (но и не ме­нее). Из них не­воз­мож­но вы­вес­ти на­ча­ла уче­ния, не го­дят­ся они для за­кон­чен­ной фи­ло­со­фии или ис­кус­ство­вед­чес­кой те­ории. Это прос­то жи­вой объ­ект, на­сы­щен­ный лу­че­вым фак­том его при­сут­с­т­вия. Это офор­м­лен­ная его сер­д­цем тон­кая плен­ка пре­зен­та­ции…

Это ос­ле­пи­тель­но и об­ще­обя­за­тель­но имен­но по­то­му, что про­из­воль­но, чрез­мер­но, по­то­му что это­го впол­не мог­ло бы и не быть…

Книга - след­с­т­вие ду­хов­но­го кап­ри­за, от это­го она осо­бен­но цен­на и зна­чи­ма.

Евгения Все­во­ло­до­ви­ча Го­ло­ви­на мож­но толь­ко лю­бить - бе­зум­но, аб­со­лют­но, от­ча­ян­но лю­бить. Все ос­таль­ные фор­мы оцен­ки и вос­п­ри­ятия осы­па­ют­ся в прах.

Если вы не зна­ете, что та­кое лю­бовь, и не го­то­вы уме­реть за нее, не чи­тай­те этой кни­ги.

 

Часть I

 

В сторону Норда

 

(лекции Нового Университета)