Я горячо сказал:
– Я знаю, что я счастлив, хозяин.
– Да. – Щупальце развернулось. – Подойди ближе, мальчик.
Я подошел к краю бассейна. Щупальце, от воды скользкое, гладило меня, а я изо всех сил старался скрыть отвращение. Хозяин сказал:
– Я рад нашей дружбе, мальчик. Она мне особенно помогает во время болезни. В той книге, что я читал, человек давал собаке вещи, которые ей нравились. Ты чего‑нибудь хочешь, мальчик?
Я колебался недолго, потом сказал:
– Я хотел бы увидеть чудеса города, хозяин. Какое счастье видеть их!
– Это можно сделать. – Щупальце отдернулось, он начал вставать. – Теперь я хочу есть. Приготовь стол.
На следующий день болезнь кончилась, и хозяин вернулся к своей работе. Он дал мне браслет, который я должен был носить на руке, и объяснил, что в любой части города эта штука зажужжит, как множество пчел, если я ему понадоблюсь. Тогда я должен вернуться к нему, а в остальном я свободен. Мне не обязательно, например, оставаться в общем помещении, пока он работает.
Я был удивлен тем, что он не забыл мою просьбу, но еще больше удивился последовавшему. Он действительно брал меня с собой на экскурсии. Многое из увиденного оказалось неинтересным или непонятным. В одной маленькой пирамиде не было ничего, кроме разноцветных пузырьков, которые медленно двигались вверх и вниз. То, что сказал о ней хозяин, вообще не имело для меня смысла. Было также несколько поездок к большим водяным садам: я стоял или сидел на берегу, а он бродил в воде среди растений. Он пригласил меня восхититься их красотой, и я послушно восхитился. Они были отвратительны.
Но он брал меня также в место, о котором говорил Фриц, с вращающимся шаром, покрытым картой, с яркими звездами на стенах. Когда хозяин произнес несколько слов на своем языке, звезды двинулись. Это были звездные карты, и на одной из них он показал мне звезду, с планеты которой давным‑давно вылетели хозяева. Я постарался как можно лучше запомнить ее положение, хотя трудно было сказать, что мне это даст.
|
|
А однажды он взял меня в пирамиду красоты.
С первого дня в городе меня поражало, что все рабы были мужчины. Элоиза, дочь графа де ла Тур Роже, была избрана королевой турнира и после этого с радостью, как она сказала мне, пошла служить треножникам в их город. Я думал, что встречу ее здесь – этого я хотел и не хотел в одно и то же время. Ужасно было бы увидеть ее измученной, как все остальные рабы. Но я не видел девушек, и Фриц, когда я спросил его, сказал, что тоже не видел. Я увидел их однажды, когда устало тащился рядом с хозяином, и пот собирался у меня под подбородком.
Это была не одна, а несколько пирамид, соединявшихся у основания. Мы добирались долго, две девятых (более получаса) в экипаже от того места, где жил хозяин. Я увидел прогуливающихся хозяев, некоторые были с рабами. Мы вошли в первую пирамиду, и я чуть не закричал при виде того, что лежало передо мной: сад с земными цветами – красными, голубыми, желтыми, розовыми и белыми. Я почти забыл о них, окруженный вечной зеленой полутьмой, видя лишь отвратительные тусклые растения садов‑бассейнов.
Коснуться их я не мог. Они были защищены от атмосферы города стекловидным материалом. Но мне потребовалось больше времени, чтобы понять, что, несмотря на всю видимость жизни, они были мертвы. Впервые я понял это, когда заметил на алом бархате розы пчелу. Она не двигалась. Я увидел других пчел, бабочек – самых разных насекомых, но все они были неподвижны. И цветы тоже были неподвижны и безупречны. Это было пышное зрелище, панорама истинной жизни мира, который завоевали хозяева. Там, внутри, даже свет был белый, а не зеленый, и от этого цветы сверкали с ослепительной яркостью. Дальше находилась лесная поляна с белочками на ветках, с птицами, каким‑то образом подвешенными в воздухе, с бегущим ручьем, на берегу которого сидела выдра с рыбой в зубах. И все застывшее, мертвое. Оно не имело ничего общего с миром, который я знал, как только я пригляделся, потому что мой мир был живой, движущийся, пульсирующий жизнью.
|
|
Тут была дюжина различных видов, некоторые оказались мне незнакомы. Одни показывали темное водянистое болото, чем‑то похожее на сады‑бассейны хозяев. В воде плавало несколько странных существ. Я бы принял их за бревна, если бы не их разинутые пасти с множеством зубов. В некоторых пирамидах работали хозяева в масках, похожих на наши, и мой хозяин сказал мне, что время от времени виды меняются. Но это была лишь смена одной мертвой сцены другой.
Однако у хозяев была особая цель. Мы прошли к центральной пирамиде. Тут поднималась вверх спиральная рампа с выходами на разные уровни. Я устало тащился за хозяином. Как всегда, после четверти часа ходьбы, я чувствовал сильную усталость, а рампа была крутой. Мы прошли мимо первого выхода. А во втором хозяин подвел меня к треугольному отверстию и сказал:
– Смотри, мальчик.
|
|
Я посмотрел, и соленый пот у меня на лице смешался с солеными слезами – слезами не только горя, но и гнева. Думаю, что большего гнева я в жизни не испытывал.
У викария в Вертоне была комната, которую он называл своим кабинетом, а в нем шкаф с множеством ящичков. Однажды меня послали к нему по какому‑то делу, и он, вытаскивая ящички, показывал, что в них лежит. Там под стеклом были ряды бабочек, приколотых с расправленными крылышками. Я вспомнил об этом, глядя на то, что было здесь выставлено. Здесь тоже были ряды ящичков, все прозрачные, и в каждом лежала девушка, одетая в прекрасное платье.
Хозяин сказал:
– Это женщины, которых привозят в город. Ваш народ избирает их за красоту, а потом еще хозяева, которые владеют этим местом, отбирают их. Время от времени тут случаются замены, но самые прекрасные будут долго храниться перед восхищенными хозяевами. Долго после завершения плана.
Я был слишком полон ненависти и горечи, чтобы обратить внимание на это загадочное замечание о плане. Мне бы хоть одно из тех железных яиц, что мы нашли в городе‑гиганте…
Он повторил:
– Будут долго храниться перед восхищенными хозяевами. Разве это не прекрасно, мальчик?
И я, давясь, ответил:
– Да, хозяин. Это прекрасно.
– Я давно не смотрел на них, – продолжал хозяин. – Сюда, мальчик. В этом ряду особенно прекрасные образцы. Временами я сомневаюсь в назначении нашей расы распространять свое господство по всей галактике, править ею. Но мы, по крайней мере, умеем хранить красоту. Мы сохраняем самое прекрасное на колонизируемых планетах.
Я сказал лишь:
– Да, хозяин.
Я уже говорил, что одновременно я хотел и не хотел найти в городе Элоизу. Здесь, в этом отвратительном месте, желание и нежелание усилились тысячекратно. Глаза мои жадно искали того, от чего я мог отвернуться лишь в горести и отвращении.
– Здесь все рыжеволосые, – сказал хозяин. – Это необычно для вашей расы. Оттенки красного различаются. Посмотри, в каком порядке они уложены – красный оттенок все усиливается. Я вижу здесь два новых промежуточных образца, которых не было при моем последнем посещении.
Но мои глаза искали черные волосы, которые я видел лишь однажды – короткие волосы, проросшие сквозь серебряную сетку шапки.
– Ты хочешь идти дальше, мальчик, или ты видел уже достаточно?
– Я хочу идти дальше, хозяин.
Хозяин издал негромкий гудящий звук, который означал, что он доволен. Вероятно, ему нравилось думать, что он делает приятное своему другу щенку. Он пошел дальше, а я за ним, и, наконец, увидел ее.
Она была в том же простом темно‑синем платье, отделанном белыми кружевами, что и на турнире, когда лес мечей взлетал в солнечных лучах, и все рыцари провозгласили ее королевой турнира. Ее карие глаза были закрыты, лицо порозовело. Если бы не ящик, так похожий на гроб, и не сотни других вокруг нее, я мог бы принять ее за спящую.
Но на голове у нее не было ни короны, ни тюрбана. Я смотрел на ее короткие локоны. Они не совсем закрывали то, что она носила на голове, – шапку, которая привела ее, радостную, сюда, в это отвратительное место.
– Прекрасный образец, – сказал хозяин. – Ты достаточно видел, мальчик?
– Да, хозяин, – ответил я, – я видел достаточно.
Глава 9
Я наношу отчаянный удар
Проходили дни и недели. В городе были постоянные зеленые сумерки, которые иногда чуть рассеивались, и тогда можно было догадаться, что снаружи прекрасный летний день, и солнце сверкает в высоком голубом небе. Из города оно виднелось, как бледный диск, заметный лишь в зените. Жара не менялась, не менялась и сокрушительная тяжесть. И день за днем жара и тяжесть уносили силы. По вечерам я без сил ложился на жесткую постель, с каждым утром все труднее становилось вставать.
Мне мало помогало то, что хозяин становился все более привязанным ко мне. Его ласки, вначале случайные, стали ежедневным ритуалом, и я должен был делать что‑то подобное в ответ. У него на спине под задним щупальцем было место, которое он любил растирать. Он заставлял меня это делать и указывал, чуть выше или ниже. Я до крови обрывал свои ногти о его жесткую кожу, а он требовал еще и еще. Наконец я нашел замену – предмет, похожий на щетку странной формы, который производил аналогичный эффект. Это спасло мне ногти, но не мышцы правой руки, а он требовал от меня все новых усилий.
Однажды я поскользнулся и, так как он в то же время повернулся, слегка задел место между его носом и ртом. Результат был поразительный. Он издал дикий воющий звук, и мгновение спустя я лежал на спине, отброшенный рефлекторным движением его щупалец. Я почти потерял сознание. Он протянул щупальце, и я был уверен, что меня ожидает новое избиение. Но он лишь поставил меня на ноги.
По‑видимому, его действие было инстинктивным и оборонительным. Он объяснил, что место между двумя отверстиями у хозяев наиболее чувствительно. Мне нельзя его касаться. Хозяина можно тяжело ранить, если ударить в это место. Он поколебался, а затем добавил: такой удар может даже убить хозяина.
Я выглядел несчастным и раскаявшимся, как и следует верному рабу в подобных обстоятельствах. Я продолжал растирать и царапать его спину, и он скоро успокоился. Его щупальца обернулись вокруг меня, как у отвратительного страстного спрута. Через полчаса я был отпущен в свое убежище. Хотя я и устал, но прежде чем лечь, я записал самое важное из того, что узнал.
Я уже давно поступал так. Узнавая что‑либо новое, даже самое банальное, я все записывал. Это лучше, чем полагаться на память. Я по‑прежнему не знал, сумею ли выбраться из города или передать свои записи, но важно было продолжать сбор информации. Я гордился тем, что изобрел свой журнал. Хозяин однажды взял меня с собой в то место, где находились книги, и позволил унести одну из них с собой, чтобы я мог читать во время отдыха. Я обнаружил, что черная жидкость, которую хозяева употребляют в пищу, может служить чернилами, и изготовил примитивное перо. Писать было нелегко, но я умудрился царапать заметки на полях книги в безопасности, так как хозяин не мог прийти в мое убежище из‑за атмосферы в нем.
Кроме журнала, я, конечно, пересказывал узнанное Фрицу во время наших встреч, а он сообщал мне о своих открытиях. Город брал с него тяжелую пошлину – и город, и в особенности его хозяин. Однажды его не было несколько дней. Я дважды ходил к пирамиде его хозяина и расспрашивал других рабов в общем помещении. В первый раз я ничего не узнал, но во второй мне сказали, что его поместили в больницу для рабов. Я спросил, где это, и мне объяснили. Больница находилась далеко, слишком далеко, чтобы тут же отправиться туда. Пришлось ждать следующего рабочего времени хозяина.
Больница находилась в секции пирамиды, отведенной под склад. Она была просторнее общих помещений, там стояли кровати, и не было больше ничего. Больница была устроена хозяином, более благосклонным к рабам, чем остальные. В ней должны были приходить в себя рабы, заболевшие от перенапряжения, но еще недостаточно изношенные, чтобы отправиться в место счастливого освобождения. Больницей распоряжался раб, который выбирал себе помощника. Этот помощник со временем сменял его. Хозяева не обращали на больницу никакого внимания. И если раб падал и быстро не приходил в себя, его доставляли в больницу. Здесь он находился, пока ему не становилось лучше, или пока он не решал, что пора идти в место счастливого освобождения.
Конечно, никакого присмотра тут не требовалось, потому что рабы стремились служить своим хозяевам, а если они не в силах были это сделать, то кончить жизнь. Фриц лежал в кровати немного в стороне от остальных. Я спросил его, что случилось. Его хозяин избил его и сразу же отправил по поручению, не дав зайти в убежище. По пути Фриц упал. Я спросил, как он сейчас чувствует. Он ответил, что ему лучше. Но вид у него был плохой. Он сказал:
– Завтра я возвращаюсь к хозяину. Если он взял другого раба, я пойду в место выбора. Может, меня выберет другой хозяин… Но не думаю. Сейчас должна прибыть новая партия рабов с игр, которые проводятся на востоке. Новые рабы сильнее меня.
– Тогда ты пойдешь в общую группу? – заметил я. – Может, это и к лучшему…
Он покачал головой.
– Нет. Туда идут только новые, которых никто не выбрал.
– Значит…
– Место счастливого освобождения. Я с ужасом сказал:
– Тебя не могут заставить сделать это!
– Если я не захочу, это покажется странным. А мы недолжны делать ничего необычного. – Он вымученно улыбнулся. – Не думаю, что это произойдет. Новички еще не прибыли. Хозяин пока ждет. Я думаю, он возьмет меня назад, по крайней мере, на время. Но здесь мне нельзя больше оставаться.
– Мы должны искать выход из города, – сказал я. – Когда с одним из нас что‑либо случится, он сможет бежать.
Фриц кивнул:
– Я думал об этом; но это нелегко.
– Если бы мы смогли пробраться в зал треножников и украсть один из них. Может, нам удалось бы привести в действие его механизмы.
– Не думаю, что на это много шансов. Ты вспомни, они вдвое выше нас, и все предметы в городе, кроме экипажей, рассчитаны на их рост. К тому же я не вижу способа проникнуть в зал треножников, у нас нет предлога оказаться там.
– Должен быть какой‑то выход.
– Да. Мы узнали многое, что хотел бы знать Джулиус. Один из нас должен вернуться в Белые горы.
Возвращаясь из больницы и позже, я думал о Фрице. Если его хозяин все же взял нового раба… Если даже нет, Фриц был слаб и все слабел. И не только из‑за побоев: хозяин сознательно давал ему задания, превосходившие его силы. Я пытался вспомнить – казалось, это было так давно, – как не хотел, чтобы он участвовал в нашей экспедиции. Хотя мы с ним виделись и редко, он стал мне сейчас ближе, чем когда‑либо были Генри и Бинпол. Мы как будто стали братьями.
Некоторые наслаждаются дружбой в хорошие времена, когда светит солнце, и мир ко всем добр. Но именно общие беды соединяют людей. Мы оба были рабами этих чудовищ, и из всех рабов города только мы двое понимали, что эти существа сделали с нами: что это не боги, которым радостно служить, а мерзкие чудища. Я долго не спал этой ночью, беспокоясь о Фрице и стараясь придумать хоть какой‑нибудь способ бегства из города. Конечно, он должен будет уйти первым. Самые нелепые планы приходили мне в голову – например, взобраться по золотой стене и прорубить дыру в куполе. Я лежал, потел и приходил в отчаяние.
На следующий день я снова увидел Фрица. Он ушел из больницы, и хозяин взял его назад. И снова избил. Необходимость срочно отыскать выход отступила, но недалеко.
Я сначала недоумевал, зачем хозяева изучали наш язык, вместо того, чтобы заставить рабов изучать их речь, но потом сообразил. Хозяева жили долго, гораздо больше обычных людей, и сравнительно с ними рабы в городе были бабочками‑однодневками. Раб приходил в негодность уже к тому времени, как научался понимать настолько, чтобы быть полезным. Были, вероятно, и другие факторы. Хозяева сохраняли возможность разговаривать друг с другом, не опасаясь рабов. У них были какие‑то способы обучения, неизвестные людям. Они не нуждались в книгах, но передавали знания от мозга к мозгу непосредственно. Поэтому и обучение было для них легким делом. Мой хозяин говорил со мной по‑немецки, но с рабами из других стран он мог говорить на их языке. Это его забавляло – деление людей на расы так, что один не понимает другого. Кажется, сами хозяева всегда принадлежали к одной расе.
Люди не только забавляли моего хозяина. Он изучал человека более внимательно, чем другие хозяева: читал старые книга, расспрашивал меня. У него было странное отношение к людям. В нем соединялись отвращение и презрение, очарование и сожаление. Сожаление выступало на первый план, когда он впадал в меланхолию – одну из фаз болезни – и подолгу сидел в бассейне, вдыхая газовые пузыри. В один из таких периодов он кое‑что рассказал мне о плане.
Я принес ему третий пузырь и вынужден был вытерпеть обычную ласку влажных слизистых щупалец. И тут он стал жаловаться, что такая удивительная дружба будет длиться недолго. Я, его собака, и так живущая недолго, еще сокращаю свою жизнь пребыванием в городе. Ему не пришло в голову, что он может продлить мою жизнь, освободив меня. А я, конечно, не предложил это. Разумеется, я предпочитаю год или два счастья быть его рабом долгой жизни на свободе. Это была не новая тема. Он говорил об этом и раньше, а я старался выглядеть удивленным, восхищенным и довольным своей участью.
Но на этот раз предсказания моей близкой смерти перешли в размышления и даже сомнения. Начались они на личном уровне… Он снова начал расспрашивать о моей жизни до прихода в город, и я нарисовал картину – комбинацию правды и вымысла. Мне кажется, иногда я противоречил сказанному ранее, но он не обращал на это внимания. Я рассказывал о наших детских играх, о рождественском пире – я знал, что на юге он проходит примерно так же, как у нас в Вертоне, только у нас чаще выпадал снег. Я рассказывал об обмене подарками, о службе в церкви и о последующем пире – жареный индюк с каштанами, окруженный сосисками и золотистой картошкой, горячий сливовый пудинг. Я описывал все это ярко, потому что, несмотря на жару и растущую слабость у меня текли слюнки при мысли о пище, так отличной от той, что поддерживала нашу жизнь в городе.
Хозяин сказал:
– Трудно понять удовольствие низшего существа, но я вижу, что все это приносило тебе радость. И если бы ты не победил на играх, ты бы многие годы наслаждался этим. Ты об этом думал, мальчик?
– Но, победив на играх, я получил разрешение войти в город, где я могу быть с вами, хозяин, и служить вам.
Он молчал. Красноватый туман перестал подниматься из пузыря, и я без приказания встал и принес ему новый. Он все еще молча взял его, приставил и нажал. Когда поднялся туман, он сказал:
– Так много вас, год за годом – это печально, мальчик. Но все это ничто по сравнению с теми мыслями, которые приходят в мою голову, когда я думаю о плане. И все же он должен быть выполнен. Таково наше назначение, в конце концов.
Он замолчал. Я сидел тихо, и немного погодя он продолжил. Он говорил о плане.
Как я уже говорил, существовало несколько отличий Земли от того мира, откуда пришли хозяева. Их мир больше, поэтому предметы на нем тяжелее, а также более жаркий и влажный. Эти отличия особенного значения не имели. В городе машины создавали тяжесть, но хозяева могли жить и без нее. Тяжесть в городе была меньше той, что существовала на их планете, а их потомки научатся жить при нашей силе тяжести. Что касается жары, то на Земле были достаточно жаркие участки – далеко на юге, где располагались другие два города.
Но было отличие, к которому они не могли приспособиться, – наша атмосфера была ядовита для них, а их – для нас. Это значило, что за пределами города они могут жить только в масках, и маски закрывали у них не только голову, но и все тело, потому что наше яркое солнце для них вредно. В сущности, за исключением очень редких случаев, они не покидали треножники – а в холодных краях Земли вообще никогда.
Все это, однако, можно было изменить и… будет изменено. На их родную планету сообщили об успехе экспедиции по завоеванию Земли. Были взяты образцы воздуха, воды и других составляющих нашего мира. Их изучили, и в должное время было получено сообщение: земная атмосфера может быть изменена, и хозяева смогут жить в ней. Колонизация будет завершена.
На это требуется время. Нужно построить могучие машины. Некоторые их части могут быть созданы здесь, другие привезут с родной планеты. Их установят в тысячи мест по всей Земле, и они начнут поглощать наш воздух и выделять пригодный для хозяев. Атмосфера станет густой и зеленой, как под куполом золотого города, солнечные лучи не будут пробиваться сквозь нее, а все живое – цветы и деревья, животные, птицы и люди – задохнутся и умрут. Рассчитано что через десять лет после установки машин планета будет пригодна для хозяев. Задолго до этого Человеческая раса прекратит свое существование.
Я слушал в ужасе. Подчинение людей не было конечным злом, оно лишь предшествовало их полному уничтожению. Я умудрился вставить несколько подобающих замечаний о том, что хозяева всегда желают лишь добра.
Хозяин сказал:
– Ты не понимаешь, мальчик. Но и среди нас есть такие, кого печалит мысль о неизбежной гибели всего живого на этой планете. Это тяжелая ноша.
Я навострил уши. Возможно ли, что хозяева не едины? Не сможем ли мы это использовать? Он продолжал:
– Те из нас, кто так думает, считают, что должны быть устроены места, где существа вашей планеты продолжали бы жить. Например, города. Можно устроить так, что в них смогут расти деревья, жить люди и животные. А хозяева смогут посещать их в масках или защитных экипажах и рассматривать – не мертвыми, как в пирамиде красоты, а живыми. Разве это не хорошо, мальчик?
Я подумал, как он мне ненавистен, как они все ненавистны, но улыбнулся и сказал:
– Да, хозяин.
– Некоторые говорят, что в этом нет необходимости, напрасная трата ресурсов, но я думаю, они ошибаются. В конце концов, мы, хозяева, ценим красоту. Мы сохраняем лучшее на колонизируемых мирах.
Места, где горсточка людей и животных будет жить, чтобы удовлетворять любопытство и тщеславие хозяев… «Мы ценим красоту…» Мне необходимо было знать важнейшую деталь. Нужно было рисковать. Я спросил:
– Когда, хозяин?
Вопросительно шевельнулось щупальце.
– Когда?.. – повторил он.
– Когда исполнится план, хозяин?
Сначала он не ответил, и я подумал, что его удивил мой вопрос, может, даже насторожил. Некоторые его реакции я научился угадывать со временем, но большинство было скрыто от меня. Он сказал:
– Большой корабль со всей необходимой аппаратурой уже вылетел. Через четыре года он будет здесь.
Через четыре года машины начнут изрыгать свой яд. Я знал: Джулиус уверен, что времени у нас достаточно, что нашу кампанию доведут до конца последующие поколения. И вдруг время стало нашим врагом, таким же неумолимым, как хозяева. Если мы потерпим неудачу, и в следующем году будет предпринята вторая попытка, мы потеряем четверть драгоценного периода, отведенного нам для действий. Хозяин сказал:
– Великолепное зрелище, когда большой корабль летит в ночи, как звезда. Я надеюсь, ты увидишь это, мальчик.
Он надеялся, что я доживу до этого: четыре года – очень большая продолжительность жизни для раба в городе. Я горячо сказал:
– Я тоже надеюсь, хозяин. Это будет весьма славный и счастливый момент.
– Да, мальчик.
– Принести еще газовый пузырь, хозяин?
– Нет, мальчик. Теперь я поем. Приготовь мой стол.
Фриц сказал:
– Один из нас обязан уйти.
Я кивнул. Мы находились в общем помещении пирамиды Фрица. Здесь было с полдюжины других рабов, двое играли в карты, остальные лежали неподвижно и даже не разговаривали. В мире за куполом начиналась осень; воздух после утреннего заморозка резок и приятен. В городе же влажная жара не изменялась. Мы сидели в стороне и негромко разговаривали.
– Ты нашел что‑нибудь? – спросил я.
– Только установил, что доступа к залу треножников нет. Рабы в месте входа не имеют ничего общего с рабами внутри города. Это те, что не выбраны хозяевами, и они завидуют входящим в город. Они не пропустят никого в противоположном направлении.
– Можем попытаться… напасть на них…
– Их слишком много. И еще одно.
– Что?
– Твой хозяин говорил тебе об уничтоженном треножнике. Они знают об опасности, но думают, что она исходит только от ребят, которым не надели шапки. Если они узнают, что мы проникли в город с фальшивыми шапками… Этого они не должны узнать.
– Но если один из нас сбежит, – возразил я, – разве это не предупредит их? Никто из тех, у кого настоящая шапка, не захочет покинуть город.
– Только через место счастливого освобождения. Тех, кто туда идет, не проверяют. Побег должен быть тайным.
– Любой способ бегства лучше, чем ничего. Мы должны сообщить новости Джулиусу и остальным.
Фриц кивнул, а я снова обратил внимание на его худобу, непропорционально большую голову на тощей шее. Если кому‑то из нас суждено бежать, то это должен быть он. С хозяином, добрым, по их меркам, я продержусь еще больше года. Хозяин сказал, что я сумею увидеть большой корабль. Но Фриц не переживет зиму, если не убежит, это несомненно.
Фриц сказал:
– Я кое‑что придумал.
– Что именно?
Он поколебался, потом сказал:
– Да, лучше, если ты будешь знать, пусть даже это только идея. Река.
– Река?
– Она входит в город, ее очищают и делают пригодной для хозяев. Но она и вытекает. Помнишь, мы видели с треножника поток из‑под стены? Если бы мы нашли место в городе… возможно, это выход.
– Конечно. Выход должен быть в противоположной стороне города.
– Не обязательно. Но там есть район, в котором не разрешается жить рабам. И его трудно исследовать, опасно привлекать к себе внимание.
– Нужно попытаться. Стоит использовать любой шанс. Фриц сказал:
– Как только мы найдем выход, один из нас должен идти. Я кивнул. Не было сомнений в том, кто это должен быть.
Я подумал, как одиноко будет в городе, без друзей, не с кем будет поговорить. За исключением, конечно, хозяина. Эта перспектива заставила меня вздрогнуть. Я подумал об осени снаружи, о первом снеге, о том, как снег покрывает полгода выход из туннеля в Белых горах. Я взглянул на часы на стене, разделенные на периоды и девятые, – время хозяев. Через несколько минут нужно надевать маску и везти хозяина домой с работы.
Это произошло четыре дня спустя.
Хозяин услал меня с поручением. У них была привычка натираться разными маслами и мазями, он велел мне отправиться в определенное место и привезти определенное масло. Это нечто вроде магазина, с узкой спиральной рампой в центре, а по бокам на разных уровнях разложены разные предметы. Никто не следил за магазином и не платил денег. Пирамида, куда меня послали, находилась гораздо дальше, чем обычные места моих посещений. Я решил, что ближе такого масла нет, – он дал мне пустой контейнер, чтобы я мог взять такой же. Я больше часа тащился по городу и возвращался, измученный и мокрый от пота. Мне отчаянно хотелось в убежище – снять маску, умыться и растереться, но было немыслимо, чтобы раб сделал это, не доложившись вначале хозяину. Поэтому я отправился в комнату с окном, ожидая застать хозяина в бассейне. Но он находился не там, а в дальнем углу комнаты. Я подошел к нему и поклонился.
– Подать масло сейчас, хозяин, или поставить его с другими?
Он не ответил. Я подождал и приготовился уходить. Временами он бывал необщителен и погружен в свои размышления. Выполнив долг, я мог поставить масло в шкаф и отправиться в убежище, пока он не позовет меня. Но когда я повернулся, он схватил меня щупальцем и поднял. Еще ласка, подумал я, но ошибся. Щупальце держало меня, а он разглядывал меня немигающим взглядом.
– Я знал, что ты странный, – сказал хозяин. – Но я не предполагал, насколько ты странен.
Я не ответил. Мне было неудобно, но я привык к его неожиданным действиям и не испытывал особых опасений. Он продолжал:
– Я хотел тебе помочь, мальчик, потому что ты мой друг. Я решил, что тебя можно поудобнее устроить в твоем убежище. В одной из ваших книг рассказывается о человеке, который приготовил своему другу то, что называется «сюрприз». Я тоже хотел сделать тебе сюрприз. И нашел там любопытную вещь.
Второе щупальце он держал за собой, а теперь вытянул его вперед – в нем была книга, в которой я делал свои записи. Я отчаянно пытался найти какое‑нибудь объяснение, сказать что‑нибудь, и не смог.
– Странное существо, – повторил он. – Слушает и записывает в книгу. Зачем? Люди в шапках знают, что все, касающееся хозяев, – чудо, которое людям не дано узнать. Я рассказывал об этих чудесах, а ты слушал. Ты ведь мой друг, верно? Впрочем, странно, что ты не проявлял страха при разговоре о запретных вещах. Странный, я уже сказал. Но записывать потом, тайно, в убежище… Шапка должна была абсолютно исключить это. Осмотрим твою шапку, мальчик.
И тут он сделал то, чего я постоянно опасался. Держа меня в воздухе одним щупальцем, другим он коснулся мягкой части маски и потянул вверх. Я подумал, что вот маска порвется и я отравлюсь, но этого не случилось. Кончик щупальца пробежал по краю фальшивой шапки.
– Действительно странно, – сказал хозяин. – Шапка не приросла к телу. Что‑то неверно, очень неверно. Необходимо расследовать. Мальчик, тебя должны осмотреть…