Опять просматривается новое противостояние: Сталин — Политбюро. Сталин — встревожен положением дел на Западном фронте, а члены Политбюро с Микояном — только заинтересованы.
Только человек с «отмороженными мозгами» может поверить в такую чушь, что Сталин за семь дней ни разу не захотел позвонить из Кремля военным и узнать о положении дел в одном из важнейших в стратегическом плане округе.
Здесь, явная нестыковка с Жуковым. Помните, мы рассматривали приезд Георгия Константиновича в Кремль 26 июня. Сталин, якобы, бросил на стол карту Западного фронта. Для чего же тогда Жуков сначала просил сорок минут, а затем еще пять минут в «новых» воспоминаниях прибавил, чтобы «подготовиться» с ответом? Он ведь, по мысли тех, кто писал за него мемуары, должен был разъяснить обстановку, именно, на Западном фронте. Микоян-то, видимо, точно знал, что никаких карт не было, как не было никакого отчета Жукова. Может поэтому Сталин и был, якобы, «встревожен » положением на Западном фронте?
Но вот, все любопытные, но скромные товарищи из Кремля, вместе со Сталиным, приехали в Наркомат обороны с целью узнать, наконец: «Есть связь с Западным фронтом или нет?».
«В кабинете наркома были Тимошенко, Жуков и Ватутин. Сталин держался спокойно, спрашивал, где командование фронта, какая имеется с ним связь. Жуков докладывал, что связь потеряна и за весь день восстановить ее не удалось. Потом Сталин другие вопросы задавал: почему допустили прорыв немцев, какие меры приняты к налаживанию связи и т. д. Жуков ответил, какие меры приняты, сказал, что послали людей, но сколько времени потребуется для восстановления связи, никто не знает. Очевидно, только в этот момент Сталин по-настоящему понял всю серьезность просчетов в оценке возможности, времени и последствий нападения Германии и ее союзников. И все же около получаса поговорили довольно спокойно ».
|
|
Хочется возразить дорогому Анастасу Ивановичу, этому «верному ленинцу» из Политбюро. Уважаемый! У вас (ус отклеился! — помните?) все время концы с концами не сходятся. Вот и в данном эпизоде, сам же утверждаешь, — знали, что «связи с войсками Западного фронта нет», а Жуков уверяет, и как следует из его объяснения, связь, как минимум вчера была, но «за весь день восстановить ее не удалось». Сталин сразу понял игру военных, и их явный саботаж вывел его из себя. Он не позволил водить себя за нос, как Молотова!
«… Сталин взорвался: что за Генеральный штаб, что за начальник Генштаба, который так растерялся, что не имеет связи с войсками, никого не представляет и никем не командует. Раз нет связи, Генштаб бессилен руководить. Жуков, конечно, не меньше Сталина переживал за состояние дел, и такой окрик Сталина был для него оскорбительным. И этот мужественный человек не выдержал, разрыдался, как баба, и быстро вышел в другую комнату. Молотов пошел за ним. Мы все были в удрученном состоянии. Минут через 5-10 Молотов привел внешне спокойного, но все еще с влажными глазами Жукова».
Сразу вспомнилась смешная фраза «Из записных книжек» Ильфа и Петрова: «В комнату, путаясь в соплях, вошел мальчик».
Смотрите, как Микоян выгораживает Жукова, рисуя того в розовых тонах. Опять мы наблюдаем противостояние, теперь уже Сталин — Жуков. Сталин — взорвался, а Жуков — просто растерялся. Сталин — груб, незаслуженно оскорбил «мужественного человека». Жуков — сентиментален. Правда, разрыдался как баба, но хорошему человеку это дозволительно. С другой стороны, представить себе эту картину — «Плачущий начальник Генерального штаба Жуков у карты Западного фронта» — крайне сложно. Однако Анастас Иванович очень старается «обелить» Георгия Константиновича, — чем же ему, так Жуков мил стал? Уж, не из одной ли компании?
|
|
Вообще, у антисталинистов, а Микояна вполне можно отнести к этой категории лиц, своеобразное понятие человеческих качеств. У них всегда то, что принято считать положительным качеством у человека, оценивается со знаком минус и наоборот: отрицательные качества, почему-то, приобретают положительную окраску. Вот и в нашем случае. Что мужественного увидел Микоян в действиях начальника Генштаба Жукова? Отсутствие необходимого усердия и должностной подлог — это что ли, считать мужеством? В данном варианте воспоминаний, при описании произошедшего инцидента в Наркомате обороны, Жуков еще выглядит паинькой, а вот в воспоминаниях Молотова, пересказанных писателем Иваном Стаднюком, эта сцена выглядела совсем не так, сентиментально-плаксивой:
«Ссора вспыхнула тяжелейшая, с матерщиной и угрозами. Сталин материл Тимошенко, Жукова и Ватутина, обзывал их бездарями, ничтожествами, ротными писаришками, портяночниками….
Тимошенко с Жуковым тоже наговорили сгоряча немало оскорбительного в адрес вождя. Кончилось тем, что побелевший Жуков послал Сталина по матушке и потребовал немедленно покинуть кабинет и не мешать им изучать обстановку и принимать решения. Изумлённый такой наглостью военных, Берия пытался вступиться за вождя, но Сталин, ни с кем не попрощавшись, направился к выходу….»
|
|
Тем не менее, для Микояна Жуков будет всегда мужественным человеком. Это Сталину отказано во всем. Интересно, побелевший Жуков, случайно не бросился с кулаками на руководителя государства? Глазки-то, наверное, уже просохли от слез.
Продолжаем «увлекательное» чтение воспоминаний в рубрике: сказка для взрослых. Чем же закончилось эта поездка в Наркомат обороны, якобы, 29-го июня? По Микояну следует, что «главное тогда было — восстановить связь». Да вот незадача. Каждый ее, видимо, понимал по-своему. По Микояну — послали на фронт курьеров с большими звездами на погонах, вот и будет связь. Разумеется, если им на плечо еще повесить катушку с полевым проводом, — тогда уж точно будет! Но так ли понимал связь, товарищ Сталин. Что ему следовало сделать, согласно логике развития событий? Думаю, что 100 % читателей согласятся со мной. Сталину надо было срочно вызвать к себе на прием наркома связи И.Т.Пересыпкина!
И мы снова возвращаемся к воспоминаниям Ивана Терентьевича Пересыпкина, которые прервали на том, что он вернулся из несостоявшейся командировки к себе в наркомат связи и был вызван 24 июня (?) днем (!) на прием к Сталину.
«Необычность вызова(?) заключалась в том, что чаще всего мне приходилось являться в Кремль в вечернее время или поздно ночью. Сталин подробно расспросил меня о состоянии связи с фронтами, республиканскими и областными центрами, поинтересовался относительно нужд Наркомата связи».
Тут вот какое дело. Во время беседы со Сталиным Пересыпкин рассказал ему, что твориться в радиоэфире:
«На многих частотах лилась страшная антисоветчина, звучали фашистские бравурные марши, слышались крики «Зиг, Хайль!» и «Хайль, Гитлер! ». Гитлеровские радиостанции на русском языке выливали на нашу страну, на советских людей потоки злобной и гнусной клеветы. Враг хвастливо сообщал, что Красная Армия разбита и через несколько дней германские войска будут в Москве».
Чтобы не подумалось, что Иван Терентьевич, мог ввести Сталина в заблуждение, прочитаем, что написал сам Геббельс по этому поводу:
«Работа наших секретных передатчиков — образец хитрости и изощренности… Мы работаем тремя секретными передатчиками, направленными против России. Тенденции: первый передатчик — троцкистский, второй — сепаратистский и третий — национально-русский ».
Разумеется, Сталин не мог отнестись к сообщению своего наркома равнодушно, и заставил подготовить соответствующий документ. Обратите внимание на оперативность, с которой работал Сталин. Взял в руки подготовленный Пересыпкиным проект документа,
«просмотрел и написал резолюцию: «Согласен». Потом сказал, чтобы я отправился к Чадаеву (управляющий делами Совнаркома СССР), и пусть тот выпускает закон ».
Следовательно, в этот же день и было выпущено Постановление Совнаркома СССР от 25 июня 1941 года «О сдаче населением радиоприемников и передающих устройств». Думается, были приняты еще дополнительные меры, так как уже 27 июня Геббельс взвыл от досады:
«Большевики не из трусливых. Москва имеет более сильные радиостанции».
Значит, сильно щелкнули по носу, отъявленного немецкого пропагандиста-лжеца. Но, а мы продолжаем тему о связи. Уточняем, что 25 июня Сталин был у себя в Кремле и вел беседу с наркомом связи Пересыпкиным и тот, разумеется, дал ему подробный отчет «о состоянии связи с фронтами». Следовательно, надо полагать, что Сталин получил самостоятельную связь с фронтами. Иначе, он глава государства или кто? по мысли Микояна.
Действительно, в этот раз «Журнал посещений кабинета Сталина», вроде бы, не соврал. Пересыпкин был у Сталина, правда, ночью –1.10 — 1.40, т. е., практически 25 июня. Что, вроде бы, соответствует Постановлению СНК. А редакторы Политиздата и Воениздата все пытаются заполнить пробел в днях, чтобы создать видимость работы вождя. Взяли и перетянули дату посещения Пересыпкина на 24 июня.
В нашем случае, логика неумолимо подталкивает нас к выбору ответа на вопрос о Сталине, что не мог тот находиться в Кремле ранее 25 июня. В противном случае, это был бы не Сталин, а кто-то другой.
Вот до какого безобразия доведены наши архивы, и какой подлой оказалась партноменклатура хрущевско-брежневско-горбачевского разлива, что невозможно верить документам, которые они (разумеется, архивы) представляют для открытой печати. А можно ли, абсолютно точно быть уверенным в том, что и дата указанного выше Постановления соответствует действительности?
Но оставим в стороне данное Постановление. Главное, на данный момент, это то, что Сталин с помощью Ивана Терентьевича получил связь с фронтами. Поэтому байку Микояна о том, что Сталин поехал в Наркомат обороны, чтобы подержаться за телефонную трубку, где должен был звучать голос командующего Западным фронтом, оставим на его совести. Не такой была цель поездки Сталина в Наркомат обороны, и не 29 июня происходило это дело.
Что же дальше вспоминает Микоян. Проходит четыре дня, со дня «появления» Жукова в Кремле, и у Сталина проявляется, видимо, рецидив старой болезни — «ничего не помню», диагноз которой поставили ему советские историки еще во времена Хрущева. Микоян же, уверяет нас, что Сталин интересовался положением дел, но связи не было с Западным фронтом. И вот «под этим соусом » Сталин, дескать, вместе с товарищами, и Микояном включительно, поехал в Наркомат обороны. Версия поездки к военным в Наркомат обороны, по поводу связи, выглядит жидковато, но на помощь Анастасу Ивановичу приходят историки. Якобы, по совокупности со связью, Сталин узнал о падении Минска (из сообщений зарубежного радио) и это его подтолкнуло к данной поездке. Действительно, не все же радиоприемники конфисковали согласно Постановлению от 25 июня. Сталин свой, видимо, всё же утаил, и потихонечку слушал Германское радио на русском языке. Ему, надо полагать, не грозила геббельсовская агитация троцкистского толка. Узнав, что немцы уже в Минске, всполошился, и сразу бросился к товарищам из Политбюро. Первый, кто встретился Сталину на пути, видимо, был Анастас Иванович, которому он и излил свои тревоги относительно положения дел в Белоруссии.
А если серьезно? Надо полагать, что Сталин с помощью Пересыпкина (тот дал связь) узнал о положении дел на фронтах, и его могло встревожить то обстоятельство, что военные из Ставки (она же существовала реально) не информируют правительство о положении дел на фронтах, или информируют ложно, скрывая правдивую информацию. Кроме того, они, просто, могли вести свою игру, последствия которой могли оказаться катастрофическими для страны и армии. А как же насчет радио? Действительно ли, Сталин слушал вражеские голоса? Вряд ли, Сталин имел много времени для прослушивания радиоприемника, но люди, отвечающие за радиоэфир, разумеется, информировали его обо всех интересных сообщениях. Вполне возможно, что одно из сообщений и подтолкнуло его к данной поездке, но только не сообщение о взятии Минска. Если ездить к военным разбираться по поводу каждого сданного города, по тому тревожному времени, то можно было, вообще, не покидать Наркомат обороны.
Но как все это, связанное с поездкой, преподносит читателю товарищ Микоян? Ясное дело, постараться увести в сторону от истинного положения дела, намеренно перетащив дату поездки на 29 июня. К тому же, Анастас Иванович, все же, сглаживает остроту момента. Согласитесь, что сокрытие информации военными из Ставки — это уже есть должностное воинское преступление, а вот отсутствие связи, всегда можно представить и как объективные обстоятельства: дескать, всякое бывает, идет война; и как — субъективные: наркомат связи, дескать, «не чешется ». То-то, хитрый Анастас Иванович, на связь «стрелки перевел », но это всё для нас, простых читателей его мемуаров. Сталину «лапшу на уши», в вопросах связи, трудно было повесить. Не зря, одним из первых у него появился нарком Пересыпкин.
Поведение военных при встрече, сразу показало Сталину, что без полного контроля над (Наркоматом обороны — по Микояну), а точнее сказать над высшим военным генералитетом, который создал Ставку, удачи на фронтах не видать. Поэтому, Сталин и не стал втягиваться в дальнейшие разборки с военными в Ставке (Наркомате обороны), а сразу вернулся к себе в Кремль. И кого он вызывал к себе, в тот момент, мы не сможем узнать, так как отсутствуют те, злополучные страницы «Журнала» за 29 и 30 июня 1941 года. Зато, Микояну удобно стало врать. Кто ж его опровергнет? Есть предположение, даже историков (наверное, с подачи Микояна), что Сталин уехал на дачу подумать и собраться с мыслями. Неужели растерял по дороге, когда ездил в Наркомат обороны?
Да, но в «Журнале» об этих днях (29 и 30 июня) отобразили бы, что «посетителей не было». Или что, Сталину перестали приносить документы? Неужели всех оповещали, что Сталин на дачу уехал?
Дальнейшие же события, развивались в такой последовательности: образование ГКО, с абсолютной полнотой власти, в том числе, и это, главное, над военными, и последующий приказ об аресте руководства Западного фронта.
Микоян, не был бы антисталинистом, если бы, не попытался исказить события путем передергивания фактов. Вот и в интервью Г.Куманеву он утверждает, что Сталин после посещения Наркомата обороны, вдруг без видимых на то причин, взял да и «уехал к себе на «ближнюю» дачу в Кунцево, и всякая связь с ним полностью оборвалась ». Тут любого читателя оторопь возьмет. Абсолютно не просматривается мотивация поведения Сталина. На удивление, Микоян не привел ни одного довода, хоть как-то оправдывающего внезапный отъезд вождя. Неужели, решение «восстановить связь с Западным округом», так повлияло на душевное состояние Сталина, что он потерял всякий интерес к Наркомату обороны? Микоян много чего пишет, но, то, что связь со Сталиным «полностью оборвалась» после его отъезда на дачу, представляет для нас определенный интерес.
За примером обратимся к школе. В начальных классах учеников обучают логически мыслить. Берутся кубики, на которых написаны отдельные слова и детям дается задание из этих слов составить предложение. Каждому слову соответствует свой кубик. После выполнению задания кубики обычно рассыпают, чтобы вновь использовать для новой задачи.
Так вот, у нас, примерно аналогичная задача. Анастас Иванович из «кубиков» составил предложение, но его нельзя предать гласности по ряду причин. Тогда Анастас Иванович расставил эти же кубики, но в такой последовательности, что за счет потери смысла в тексте стало возможным его новое прочтение и даже, публикация. Наша задача: попытаться расположить «кубики» в первоначальном виде, чтобы восстановить утраченный смысл.
По Микояну, следует, что Сталин в ночь на 22 июня присутствует в Кремле. Здесь расхождение с Жуковым, который уверяет, что Сталин в это время был у себя на даче. Дело в том, что хрущевцы и, принявшие у них эстафету Лжи, последующие творцы истории, никак не могут найти для Сталина удобное, с их точки зрения, место пребывания вождя в роковой для страны день, 22 июня. Поэтому и происходят различные нестыковки по времени, месту и действию. Это Правда, бывает только одна, а Ложь, как всегда, многолика и многогранна.
Последующие дни, по описанию Микояна, проходили так:
«На второй день войны для руководства военными действиями решили образовать Ставку Главного Командования. В обсуждении этого вопроса Сталин принял живое участие. Договорились, что председателем Ставки станет нарком обороны маршал Тимошенко…».
Вот тебе раз! Как же это могло быть, что Сталин — глава правительства, «принял живое участие» в рассмотрении вопроса о Ставке, и вдруг оказался в ней на правах рядового члена? Чудеса! А с кем договорились, по высказыванию Микояна, сделать Тимошенко Председателем новоявленного органа управления войсками? Понимай, как хочешь, Кремлевского хитрована. Наверное, у Иосифа Виссарионовича было халявное угощение за столом, коли всё время собирались у него? Ни разу, Анастас Иванович не пригласил товарищей из Политбюро к себе на дачу обсудить пару вопросов политического характера. Все время к вождю за советом и перекусить в перерыве. В дальнейшем же, все огрехи на его счет. «Товарищи», однако.
Но это никак не стыкуется с утверждением Жукова, что он с Тимошенко рано утром принесли документы по Ставке в Кремль на подпись Сталину. Чудеса нашей советской Истории в воспоминаниях руководителей государства.
«Вечером собрались у Сталина. Были тревожные сведения. С некоторыми военными округами не было никакой связи. На Украине же дела шли пока неплохо, там хорошо воевал Конев. Мы разошлись поздно ночью. Немного поспали утром, потом каждый стал проверять свои дела, звонить друг другу, в Генштаб, каждый по своей линии: как идет мобилизация, как промышленность переходит на военный лад, как с горючим, снаряжением, с транспортом и т. д. Так начались наши тяжелые военные будни»
Как «разошлись поздно ночью» 23 июня, так стой поры Анастас Иванович и «потерял» боевого друга по Политбюро, Иосифа Виссарионовича.
«Помню, как на третий или четвертый день войны утром мне позвонил Молотов и пригласил на какое-то важное хозяйственное совещание. В его кабинете собралось более 30 человек: наркомы, их заместители, партийные работники».
А почему же в это время отсутствует Председатель Совнаркома СССР И.В.Сталин, в чьем прямом подчинении находились сидящие здесь в кабинете наркомы? К тому же, как уверят Микоян, совещание было «важное». Что же Сталина-то не пригласили?
«Последующие четыре дня (25–28 июня) прошли в большой и напряженной работе. Достаточно сказать, что тогда мы рассмотрели и утвердили десятки решений по самым неотложным и очень важным военным и военно-хозяйственным вопросам…
Помимо напряженной работы в эти дни в Политбюро ЦК, Совнаркоме и Наркомате внешней торговли, с 28 июня мне пришлось начать переговоры с прибывшей в Москву английской экономической миссией».
Опять о Сталине, в эти дни, ни слова. Наверное, «растворился» в «напряженной работе»? Если бы, было что сказать о нем в эти дни, непременно измазали бы черной краской своего товарища по партии или бросили бы, на худой конец, камень в его огород. Кстати, как английские «товарищи» из военной делегации рвались на встречу с Анастасом Ивановичем, мы уже говорили ранее. Желание, видимо, было обоюдное.
И вот, якобы, только 29 июня Сталин «попал» в поле зрения Микояна. После злополучного разговора с военными в Наркомате обороны, Анастас Иванович, почему-то, отправляет Сталина на дачу с полной потерей с ним всякой связи. Пусть «покапризничает» в одиночестве, а мы без него «станем проверять свои дела, звонить друг другу » и решать важные задачи по народно-хозяйственному плану. Далее, следует версия Микояна о создании Государственного Комитета Обороны (ГКО).
Что здесь представляется сомнительным? И суток не прошло, как «оборванная с ним связь», была восстановлена. В данный момент Сталина уже нельзя было отправлять далеко в неизвестность, чтобы, как говориться, «дать» ему возможность «залечь на дно », так как произошедшие исторические события неизбежно вытолкнули бы его, как поплавок, на поверхность реальной жизни. Прибывшую из Англии 27 июня военно-экономическую миссию нельзя же выбросить за рамки исторического процесса, так как в протоколах ведения переговоров отражен Сталин, с которым вел консультации нарком иностранных дел Молотов. Сам же Микоян признается, что участвует в данных переговорах, правда, как всегда лукавит, почему-то, ограничивая деятельность данной миссии, только экономическими вопросами.
Но возвращаемся к теме создания ГКО. По версии Микояна, инициатором этого мероприятия был Л.П.Берия, но разгребая горы лжи Анастаса Ивановича, можно ли с этим согласиться? Разумеется, во время своей незапланированной «болезни» Сталин был ограничен в получении информации и скорее всего связь с «внешним» миром поддерживал через Лаврентия Павловича и Вячеслава Михайловича. Из посещения Наркомата обороны (Ставки), Сталину стало ясно, что военные, внаглую подмяли всех под себя, видимо, отказываясь предоставлять какую-либо информацию о событиях на «Западном фронте» или наоборот, поставляли, заведомо лживую информацию. Отговорка «об утери связи », эта сказочка не для Сталина и Берии, а для некоторых читателей мемуаров. Недаром, как говорят очевидцы, Берия на встрече в Наркомате с военными, во время острой стычки с военными, перешел на грузинский язык в разговоре со Сталиным. Видимо, предостерег!
Вообще, честно говоря, слухи о всевластии Сталина, очень сильно преувеличены. Иначе, как понимать, что во время данного нелицеприятного разговора Жуков послал его по матери…
Да, у Сталина было много властных полномочий, но это было связано и с большой ответственностью за порученные дела. А так, чтобы, кулаком по столу, — нет! Если бы, это было — заметили бы. Политбюро был орган коллегиальный. Надо было еще убедить товарищей о принятии какого-либо решения. Не помню точно, чьи сведения, но при решении о расстреле Павлова, только Сталин и Берия были — «против», остальные — «за». Чем кончилось — всем известно. Павлова и компанию — расстреляли.
Даже в наркомате обороны, как видно из вышеприведенного, военные вели себя нагло. А если бы Сталин не стал бы в мае 1941 года Председателем Совнаркома? Могли бы и в шею вытолкать из наркомата обороны. Поэтому и поехал туда с Берией. С ним безопаснее.
Кроме того, читателю на размышление по данной теме. Почему Сталин поехал к военным в Наркомат обороны, а не вызвал их к себе в Кремль? Или там карта была крупнее? К тому же связь-то, по уверению Жукова, ведь, не работала?
Но, вновь, возвращаемся, к изучению так называемых, воспоминаний Микояна. Зачем Анастас Иванович притянул к созданию ГКО Берию?
После Наркомата Обороны, как уверяет читателей Микоян «связь со Сталиным была утеряна ». Она была утеряна не только для Анастаса Ивановича, но и для Николая Алексеевича Вознесенского, бывшего в тот момент заместителем Сталина по Совнаркому. Читаем дальше.
«На следующий день (30 июня — В.М.), около четырех часов, у меня в кабинете был Вознесенский(?). Вдруг звонят от Молотова и просят нас зайти к нему. Идем. У Молотова уже были Маленков, Ворошилов и Берия. Мы их застали за беседой».
И здесь происходит, якобы, «ответственный исторический момент», создание Государственного Комитета Обороны (ГКО), которому решили «отдать всю полноту власти в стране». Осталось только его «освятить», путем наделения Сталина должностью председателя. Получается, что о Ставке уже забыли, куда Сталина воткнули, якобы, рядовым членом? Ведь, получается явное противоречие. Значит, когда создавали Ставку, то Сталин, на тот момент, не пользовался среди товарищей из Политбюро, тем авторитетом, который позволил бы его наделить функциями Председателя? Отдали этот пост Тимошенко. А прошла всего неделя и на тебе, пожалуйста: Сталин преобразился до неузнаваемости — целая куча достоинств, сразу, все не перечислить. Теперь его уже можно посадить на должность Председателя, опять вновь (!) созданного органа управления ГКО. Вот такие кульбиты происходили в сознании членов Политбюро и товарища Микояна.
Дальше все пошло по накатанной колее. Молотов знакомит товарищей с документом. И тут происходит инцидент, инициатором которого, якобы, становится Вознесенский.
«Пусть Вячеслав Михайлович скажет, почему нас с Вами, Анастас Иванович, нет в проекте состава Комитета, — перебил Молотова Вознесенский, обращаясь ко мне и рассматривая этот документ.
— Каков же состав предлагается? — спрашиваю.
— Как уже договорились, товарищ Сталин — председатель, затем я — его заместитель и члены Комитета: Маленков, Ворошилов и Берия, — отвечает Молотов.
— А почему же нет в этом списке нас с Николаем Алексеевичем? — задаю новый вопрос Молотову.
— Но кто же тогда останется в правительстве? Нельзя же почти всех членов Бюро Совнаркома вводить в этот Комитет, — было сказано в ответ.
После некоторых споров Молотов предложил ехать к Сталину, чтобы с ним решить все вопросы. Мы считали, что в одном имени Сталина настолько большая сила в сознании, чувствах и вере народа, что это облегчит нам мобилизацию и руководство всеми военными действиями ».
Ну, то что «в одном имени Сталина большая сила », особенно для военных, типа Жукова, мы уже познакомились при поездке Сталина в Наркомат обороны.
Давайте-ка, зададимся вот каким вопросом: «Почему в первоначальный состав ГКО не были включены Микоян и Вознесенский?» Судя, по воспоминаниям, Микоян был раздосадован не меньше Вознесенского, узнав, что их не включили в состав вновь образовавшегося органа государственной власти. Это читателям Анастас Иванович, в очередной раз, «вешает лапшу на уши», принижая функции ГКО, говоря что, Комитет сосредоточит в своих руках только контроль со стороны правительства, Верховного Совета и ЦК партии, а о военных, как всегда, ни слова, вроде и нет никакой войны. Хотя со слов Молотова было ясно, что ГКО сосредотачивает всю полноту власти в стране в своих руках под руководством Сталина. Микоян-то, вместе с Вознесенским сразу понял, что им было отказано в доверии, вот в чем вопрос. Значит, отказано было за что-то? Может за активное сотрудничество со Ставкой Тимошенко? Возможно, Микоян и Вознесенский вошли в состав Ставки, чем навлекли на себя гнев других, но верных Сталину товарищей из Политбюро? А может, как предполагал выше, Анастас Иванович подмахнул первые три Директивы за члена Главного Военного совета? И как же им, Микояну с Вознесенским, быть? Ведь они, не войдя в состав, лишаются возможности получения оперативной информации, которая будет стекаться в ГКО. Обратите, внимание, с какой настойчивостью они добивались своего включения и добились его, хотя только на правах уполномоченных. И лишь в феврале 1942 года Микоян и Вознесенский будут включены полноправными членами в состав ГКО. Кто же им протежировал?
Микоян, как всегда, верен себе, так как проводит очередное противопоставление. На этот раз, на удивление, противопоставляя Сталину — Берия. Во-первых, надо исключить всякие предпосылки личной инициативы Сталина в создании ГКО, пусть лучше это будет исходить от товарища Берии. Во-вторых, подозрение в их неискренности, т. е. лишение их доверия от товарищей по партии, пусть тоже будет исходить от Лаврентия Павловича. Ему по статусу положено всех подозревать. Молотов, думается, обеспокоился заявлением посла Криппса об установлении контактов миссии персонально с Микояном, и поделился своей тревогой со Сталиным и Берией. И, в-третьих, без Берии не обойтись при «поездке на дачу». Надо же найти «повод», чтобы поехать к Сталину на дачу и «уговорить» его вернуться в Кремль. Сам же пишет: «Охрана, видя среди нас Берию, сразу же открывает ворота, и мы подъезжаем к дому …».
А если бы рядом не было Лаврентия Павловича, то, надо полагать, что охрана Сталинской дачи, ворота членам Политбюро не открыла бы, так что ли?
Интересно, кому охрана беспрепятственно открывала ворота? Только Сталину и Берии? Или Анастас Иванович, как всегда, лукавит?
Опять приходится переставлять «кубики» Микояна, чтобы события приняли правильные очертания.
Ведь не просто же так, говорил Хрущев с трибуны съезда, об отсутствии Сталина в Кремле впервые дни войны. Вот Микоян и пытается «подправить» своего «Первого секретаря ЦК КПСС», перенося время «уединения» Сталина, на более поздние дни. Речь сейчас пойдет уже не о днях, как таковых, а о самой поездке. Как бы там ни было, а в реальной ситуации, при отсутствии Сталина, должны ли были члены Политбюро и правительства поехать к нему на дачу, чтобы навестить его и справиться о состоянии здоровья? Разумеется, были должны, вот они и поехали.
Предположительно, поездка была утром 24 июня, потому что мы уже зафиксировали появление Сталина в Кремле в час ночи 25 июня. У Молотова, к тому же, есть путаный рассказ о первых днях войны.
«Поехали в Наркомат обороны Сталин, Берия, Маленков и я. Оттуда я и Берия поехали к Сталину на дачу. Это было на второй (24 июня. — В.М.) или на третий (25 июня. — В.М.) день войны. По-моему, с нами был еще Маленков. А кто еще, не помню точно. Маленкова помню. Сталин был в очень сложном состоянии. Он не ругался, но не по себе было».