Может, на самом деле было так: поехали в Наркомат обороны без Сталина? Узнали новости. Тихий ужас!!! Скорее к Сталину на дачу. Товарищ Сталин, выручай! Скорее возвращайся в Кремль и бери ситуацию под свой контроль!
О состоянии здоровья Сталина по Молотову — своеобразный диагноз, вполне достойный члена Политбюро. Вот и пойми — живой ли тот был, вообще?
Конечно же, Молотов прекрасно все помнит! Они, действительно, в эти дни, в этом составе ездили и на дачу к Сталину, и вместе с ним, в наркомат обороны (Ставку). И Вячеслав Михайлович, даже знает, по какому поводу. Но, как и Микоян, немного хитрит, прикидываясь, что запамятовал.
А вот Микоян, на удивление, все помнит! Анастас Иванович отчетливо рисует ситуацию, когда прибыл на дачу к Сталину, якобы, после посещения наркомата обороны 29 июня. Какое же было у него первое впечатление от встречи с вождем? Товарищ Микоян крутит, как всегда свою шарманку, выводя лживые мелодии. Он тоже поставит диагноз, вполне подходящий для партийного руководителя высшей власти. Речь у нас идет о 24 июня. Молотов, только что, об этом говорил, выше. Но, Микоян, хочет нас уверить, что поехали 29 июня. Зачем? Будет понятно, в дальнейшем. Однако надо же, какая память! Прошло столько лет, но Анастас Иванович описывает ситуацию со Сталиным, как будто это было вчера.
«Застали его в малой столовой сидящим в кресле. Увидев нас, буквально окаменел. Голова ушла в плечи, в расширенных глазах явный испуг. (Сталин, конечно, решил, что мы пришли его арестовывать). Он вопросительно смотрит на нас и глухо выдавливает из себя: «Зачем пришли?» Заданный им вопрос был весьма странным. Ведь, по сути дела, он сам должен был нас созвать».
Вообще, эту буйную фантазию, видимо все же, ошибочно приписали Анастасу Ивановичу. Уж, Микоян-то, должен был знать и помнить, что за его долгую жизнь, находясь в руководстве партии, он не только ни разу не участвовал в арестах кандидатов, но, а чтобы поднять руку (в смысле ареста) на своего брата, действующего члена Политбюро — такая, через чур, смелая мысль, вряд ли могла придти ему в голову.
|
|
В данном случае, я не совсем точен. Меня можно упрекнуть: «А как же, в таком случае, понимать арест члена Политбюро Лаврентия Павловича Берия?»
В более ранней главе я приводил воспоминния «товарища» Жукова об «аресте» товарища Берии. Это было заранее спланированное убийство, в котором ни каким арестом и не пахло. Так же хитро было подстроено и убийство члена Политбюро товарища Сталина. Какой мог быть арест вождя?! Такая мысль, даже и не могла возникнуть в головах его недругов. Только ловко подстроенная смерть позволяла окончательно расправиться с такой крупной политической фигурой, каким был Сталин. Это все знали и понимали, в том числе, и Анастас Иванович.
Ну, а если, скажем, и решились бы они, предположим, ограничить свободу перемещения Сталина заключением под стражу, ведь по версии Микояна, тот «Сталин» в кресле решил же, что его пришли арестовывать, то какое же должно было быть выдвинуто ему обвинение, и в чем, конкретно, оно должно было выражаться? Поэтому, стоит ли удивляться, читая, что Сталин «вопросительно смотрит » на прибывших товарищей, ему ведь тоже не совсем ясно: «За что?» Может, за то, что оскорбил в Наркомате обороны «мужественного » Жукова и после этого молчком уехал к себе на дачу? А скорее всего, за то, что «всякая связь с ним оборвалась ». А ведь по законам военного времени, умышленный обрыв связи, действительно, может быть приравнен к диверсии или саботажу.
|
|
Кстати, об описываемой обстановке. На мой взгляд, кресло, в котором, сидел «Сталин», что-то плохо вписывается в интерьер столовой. Из жизни кремлевских богов, что ли, — обедать, сидя в кресле? Лучше всего, для этой залы подходят стулья или широкие лавки.
Теперь о внешнем виде вождя. Каким должен был выглядеть человек, перенесший отравление, болезнь или сильное нервное потрясение, в результате, предполагаемого покушения на его жизнь? Что? По всей видимости, все жаждали увидеть жизнерадостного кавказца с кинжалом на поясе и пляшущего в ритме горского танца. Это, только Никита Сергеевич, в вышитой рубашке, мог радовать членов Политбюро своим «гопаком». И если человек после всего перечисленного выше еще слаб и требует отдыха, лучше всего ему, конечно, находиться в состоянии полусидя или полулежа.
У наших мемуаристов, из высшего эшелона власти, всегда происходит что-то, необъяснимое: только вчера в Наркомате, «Сталин взорвался », т. е. если мягко сказать, был в ярости. Спустя всего сутки, от прежнего Сталина не осталось и следа: «голова ушла в плечи, в расширенных глазах явный испуг ». Вдобавок ко всему сидит в кресле, вместо того, чтобы активно передвигаться по комнате. Видимо, поэтому так долго прятали историю болезни Сталина, что там мог быть записан диагноз этого странного «заболевания» вождя.
А если серьезно, то приведенное описание, если и имело под собой веское основание, то уж во всяком случае, никак не могло быть соотнесено, как говорил выше, с поездкой в Наркомат обороны. А пообщавшись с членами правительства и Политбюро, прибывшими к нему на дачу, Сталин, и без помощи врачей, видимо, понял, что его промедление с возвращением в Кремль грозит гибелью не только Красной Армии, но и всего Советского Союза.
|
|
К тому же, возникает сильное сомнение по поводу поездки самого Анастаса Ивановича Микояна. Думается, что он участия в данном деле не принимал, но чтобы напустить туману в события, присочинил и себя родного. Если Микояну было отказано в доверии, войти в состав ГКО, то с чего это было ему рваться на встречу со Сталиным? Он, ведь, и раньше не жаловал сделать Сталина председателем Ставки, а здесь вдруг обеспокоился, как бы ГКО не остался без авторитетного имени Сталина во главе. Если Микоян кругом лжет, то почему в этом деле должен быть правдивым?
Теперь о возвращении Сталина в Кремль после «болезни». Ему сразу пришлось решать многие накопившиеся вопросы. А их было, действительно, множество: и по международным отношениям, — по поводу Англии, задействовав в делах посла Майского; и по реорганизации Московского военного округа, — путем замены командного состава своими людьми; и по установлению связи с фронтами, — привлекая к решению этой задачи наркома Пересыпкина; и создание ГКО, — с привлечением к руководству грамотных специалистов и т. д. и т. п. А то, что мемуары участников данных событий часто искажены, а архивные документы либо сфальсифицированы, либо просто уничтожены, лишний раз говорит о том, что в этом деле не все было чисто. Честному человеку нечего бояться и заведомо говорить неправду. А вот негодяю во власти, всегда хочется скрыть свои подлые делишки, чтобы не предстать обвиняемым перед судом Истории.
И еще немного о «болезни» Сталина. Если, как предполагаю, члены делегации приехали к Сталину на дачу 24 июня, и застали его в таком неважном состоянии, то значит, не по вине военных из Наркомата обороны, дошел Сталин до такого состояния? Читатель, надеюсь, улавливает мысль автора. Следовательно, «болезнь» Сталина, действительно была раньше 24 июня? Тогда и перепалка с военными никак не могла произойти 29 июня? Иначе, рушится версия теперь уже «дарагова Анастаса Иванавича»?
Как бы микояны не переставляли «кубики» фактов, логика происходящих исторических событий все равно выстроит их в ряд закономерной последовательности. Как бы хрущевцы и их приспешники, не закатывали правду о войне асфальтом лжи и клеветы, все равно она, как росток, вечно живой природы, пробьется к свету, преодолевая, казалась бы непреодолимые препятствия. Более того, с каждым днем она будет набирать силу, укрепляясь и развиваясь. А затем, думается, все же наступит такое время, когда вся ложь, как шелуха, отлетит прочь, и мы увидим то, настоящее подлинное «зерно правды», что было десятилетиями скрыто от нас, и по достоинству оценим тот подвиг, который совершил по истине, великий человек, имя которому — Сталин.
Тысячу раз, оказался, он прав, говоря, что «на его могилу нанесут кучу мусора». Но не менее правым, оказался он и в оценке действия «ветра истории», утверждая, что тот «безжалостно развеет эту кучу»!
Пономаренко
Предлагаю к рассмотрению материал о видном политическом деятеле Компартии Белоруссии П.К.Пономаренко. Несомненно, материал представляет определенный интерес по нашей теме. С этими воспоминаниями Пантелеймона Кондратьевича получилась целая история. Я, вначале, сомневался использовать их в данной работе, так они затрагивают вопрос о начальном периоде войны в Западном военном округе, а все это, так или иначе, связано с Д.Г.Павловым и его окружением, поэтому данная тема предполагалась рассматриваться самостоятельно. Но пришлось обратиться к ней сейчас, так как П.К.Пономаренко приводит такие факты, мимо которых нельзя пройти мимо. Они, эти факты, как бы, по сути «обрушивают» мою версию об отсутствии Сталина в Кремле в первые дни войны. Пономаренко «общался» со Сталиным, правда, по телефону, но, как у него написано, в самые первые часы гитлеровской агрессии. Тем более, с воспоминаниями надо ознакомиться и широкой читательской аудитории. Но, для начала, как всегда обратимся к мемуарам Г.К.Жукова — своеобразному Краткому курсу Великой Отечественной войны? Надеюсь, что читатели не забыли, что после обеда, 22 июня, Сталин «послал» его помогать командующему КОВО Кирпоносу, осуществлять «твердое» руководство на Украине. Более того, Сталин проявил, прямо таки отеческую заботу: якобы, предварительно позвонил в Киев Хрущеву и попросил лично встретить Георгия Константиновича. Затем, Никита Сергеевич, вместе с Жуковым, поехал в штаб Юго-Западного фронта, якобы, в качестве члена Военного совета фронта, как будто, других дел у него, как первого секретаря ЦК КП(б)У в Киеве и не было, а в штабе фронта, в свою очередь, не было человека исполняющего эти обязанности. Там был членом Военного совета фронта корпусной комиссар Н.Н.Вашугин, с которым очень скоро, по приезду «сладкой парочки» Жуков — Хрущев, произойдет трагедия: очень странное «самоубийство» Николая Николаевича. Но эти события будут рассмотрены в другой работе, а сейчас давайте зададимся вот каким вопросом. А как повел бы себя впервые дни войны первый секретарь компартии Белоруссии, соседней с Украиной, советской республики? Он выполнял такие же функции, как и Хрущев, тем более интересно будет провести между ними параллели. По логике преподносимых нам фактов о деятельности Сталина в первые, даже не дни, а часы, он, как видите, нашел время позаботиться о товарище Жукове, которого, якобы, командировал на Украину. Следовательно, теперь Сталин и в отношении Западного направления, тоже должен проявить отеческую заботу, т. е. эти схемы с представителями «Ставки» должны быть логически увязаны. Смотрите сами: на Украину вылетает Жуков и товарищ Сталин «заботливо» звонит Хрущеву, то же самое, должно происходить и в Белоруссии. Итак, слово предоставляется Пантелеймону Кондратьевичу Пономаренко.
«22 июня 1941 г. в 4 часа 30 мин. Утра у меня на квартире раздался телефонный звонок. Командующий Западным особым военным округом генерал армии Д.Г.Павлов сообщил, что германская армия в 4.00 открыла военные действия против наших войск.
По всей линии границы и особенно у Бреста и Гродно идут бои. Вражеские самолеты бомбят крупные города и важнейшие стратегические объекты западной части страны. Командующий попросил незамедлительно прибыть в Военный совет округа. Я тотчас же позвонил дежурному по ЦК и, примерно рассчитав время, предложил к 5.30 собрать в ЦК партийных и советских руководителей республики, включая наркомов, а также секретарей Минского обкома партии и председателя горсовета. В 5.00 на Военном совете генерал — армии Д.Г.Павлов и начальник штаба округа генерал-майор В.Е.Климовских сообщили об обстановке, как она рисовалась в тот момент. Павлов проинформировал об указании сверху — ввести в действие необходимые силы, с тем, чтобы разбить и выбросить с нашей территории вторгнувшегося врага, но государственную границу не переходить, т. к., возможно, что это не война, а крупная провокация противника. Это заблуждение, как известно, нам дорого обошлось».
То есть, Пантелеймона Кондратьевича надо понимать так, что если бы Д.Г.Павлову сразу бы сказали, что это война, а не крупная провокация, то он, не только бы разбил вторгшегося противника, но и перешел бы границу. Оригинальная трактовка событий. Видимо, бойцы Красной Армии, думая, что это крупная провокация, стреляли не по врагу, а в воздух, желая только напугать противника, чтобы он, в последующем, убрался с нашей территории. В таком случае, трудно не согласиться с Пономаренко, что это было заблуждением, которое «нам дорого обошлось».
Только, что ранее, мы рассматривали тему о главных направлениях. Если проводить параллели с Хрущевым, то Пономаренко, по статусу должен был бы занимать пост члена Военного Совета Западного направления. Он им и стал, но редакторы постарались скрыть этот факт. Непонятно, как Пономаренко разминулся с Куликом, вскоре, после начала войны, прилетевшим из Москвы?
Этот вопрос частично разбирался ранее, поэтому в данном разделе подробнее рассмотрим воспоминания Пономаренко о, якобы, его телефонных разговорах со Сталиным поначалу войны.
«В 5.30 началось первое заседание бюро ЦК КП(б) Белоруссии с участием руководящего актива. Я сообщил присутствующим, что сегодня на рассвете фашистская Германия напала на Советский Союз. На всем протяжении границы идут тяжелые бои с рвущимися на нашу территорию фашистскими ордами. Начавшаяся война с опытным, коварным и жестоким врагом (Интересно, когда, об этом успели узнать? — В.М.) выдвигает перед партийными организациями, всем населением Белоруссии новые, чрезвычайно сложные задачи, при решении которых нельзя терять ни одной минуты. Сделав обзор неотложных военно-мобилизационных мероприятий, которые требуется срочно осуществить, я предложил пока всем разойтись, каждому подумать в своей сфере первоочередные действия и затем в 9 часов утра вновь собраться, чтобы принять решения по конкретным задачам…».
Собственно говоря, ничего неординарного, в описываемых событиях не произошло. До всех, кому надо было позвонить — дозвонились, и все ответственные советские и партийные работники, кому надо было собраться на Военном совете — собрались. Правда, смущает одно обстоятельство. Война, как известно, началась в половине четвертого, но позвонили Пономаренко домой в половине пятого. Наверное, не хотели потревожить его утренний сон? Так же неясно, где же собрались все вышеперечисленные товарищи? Как где? — удивится читатель, разумеется, там, где и должен был находится Первый секретарь Компартии Белоруссии. По всей видимости, в столице республики — городе Минске, если Пантелеймон Кондратьевич не отсутствовал по уважительным причинам. Да, но где, в таком случае, должен был находиться командующий Западным военным округом Д.Г. Павлов, который присутствовал на Военном совете?
В соответствии с указаниями Генерального штаба, полевое управление штаба Западного округа должно было убыть под Барановичи (Обыз-Лесну), но, по каким-то невыясненным обстоятельствам осталось в Минске. Вопрос с месторасположением штаба Западного фронта крайне запутан, о чем уже шла речь раньне, но, тем не менее, факт его нахождения в Минске — неоспорим.
Таким образом, Пантелеймону Кондратьевичу, не оставалось ничего другого, как прибыть в щтаб округа к Павлову. Его нахождение в штабе фронта, аналогично положению Хрущева, и только наличие Западного направления позволяет Пантелеймону Кондратьевичу занять правильное место в военной иерархии.
После этого начинается то, что характерно для всех мемуаристов из числа высшего партийного и военного руководства: наводить тень на плетень или немного лукавить. Некоторые это делали по убеждению, другие — под давлением партийно-советской цензуры. К числу последних можно отнести и товарища Пономаренко. Итак, читаем, что было позволено знать советскому человеку.
«Около 7 часов утра позвонил Сталин. Поздоровавшись, он спросил об обстановке и о том, что предпринимает ЦК Компартии Белоруссии в связи с началом войны. После моего сообщения Сталин сказал: «Сведения, которые мы получаем из штаба округа, теперь уже фронта, крайне недостаточны. Обстановку штаб знает плохо. Что касается намеченных вами мер, они, в общем, правильны, Вы получите в ближайшее время на этот счет указания ЦК и правительства. Ваша задача заключается в том, чтобы решительно и в кратчайшие сроки перестроить всю работу на военный лад. Необходимо, чтобы парторганизация и весь народ Белоруссии осознали, что над нашей страной нависла смертельная опасность, и необходимо все силы трудящихся, все материальные ресурсы мобилизовать для беспощадной борьбы с врагом. Необходимо, не жалея сил, задерживать противника на каждом рубеже, чтобы дать возможность Советскому государству развернуть свои силы для разгрома врага. Требуйте, чтобы все действовали смело, решительно и инициативно, не ожидая на все указаний свыше. Вы лично переносите свою работу в Военный совет фронта. Оттуда руководите и направляйте работу по линии ЦК и правительства Белоруссии. В середине дня я еще позвоню Вам, подготовьте к этому времени более подробную информацию о положении на фронте…»
Это что же выходит? Удивительным образом Пантелеймон Кондратьевич в 7 утра 22 июня 1941 года беседует по телефону со Сталиным и таким образом Пономаренко, фактически опровергает все выше приведенные автором доводы, о якобы, отсутствии Сталина в Кремле впервые дни войны. Такими «неопровержимыми» фактами припирает автора к «стенке», что, в пору, надо сдавать свои позиции и складывать «оружие». Еще бы! Сам Первый секретарь Компартии Белоруссии утверждает, что Сталин 22 июня был в Кремле. К тому же, звонил ему по телефону! Теперь не о чем вести речь! Все ясно, Сталин был в Кремле! Пономаренко, видимо, следует наградить посмертно орденом «Правда для народа» и медалью «За кристальную честность».
Но, не будем торопиться делать поспешные выводы. Дело в том, что сталкиваясь с работами советских «историков» всегда надо ставить перед собой вопрос: «Насколько можно доверять опубликованному материалу?» Надо понимать, что они, историки той поры (а нынешние, тоже, не хуже), были люди «подневольные», хотя некоторые действовали и по убеждению, и поэтому, что приказывало вышестоящее начальство написать и опубликовать, то и делали. Выше, мы уже рассматривали сомнительные, с точки зрения автора, документы и материалы, почему бы не рассмотреть и этот, представленный в сборнике Г.А.Куманева «Рядом со Сталиным». Поэтому, и к данному тексту, давайте-ка, внимательно присмотримся. То, что такой разговор мог состояться и состоялся: нет сомнений. Вопрос о времени — когда? На все сто процентов — только не 22 июня, тем более в 7 утра.
Надеюсь, что и читатели обратили внимание вот на какую курьезную вещь. Глава государства товарищ Сталин рано утром звонит П.К.Пономоренко в Белоруссию и интересуется у того, что происходит в республике связи с нападением Германии? Не показалось ли странным, что сам Пантелеймон Кондратьевич, после звонка от командующего Павлова о начале военных действий на границе республики, не стал утруждать себя докладом в Москву, в ЦК партии, тому же Сталину, по партийной линии, а стал дожидаться звонка сверху. Уж не партийный ли барин республиканского масштаба товарищ Пономаренко?
Ну, почему мы, в таком случае, сразу плохо подумали о Пантелеймоне Кондратьевиче? Конечно же, он сам хотел первым позвонить в Москву, но Сталин взял, да его и опередил. Как помните, Жуков поднял с постели Иосифа Виссарионовича очень рано. Сразу, как только немцы сбросили бомбы на Севастополь. Вот, связи с тем, что сон перебили, вождь и озаботился рекомендациями Первым секретарям республиканских партий. Пономаренко шел по списку вторым. Первым, как известно, был Хрущев, которому Сталин наказал встретить на аэродроме «пламенного патриота своего Отечества» товарища Жукова.
Вообще, все эти публикации, под бдительным оком института Истории СССР, вызывают у меня, иной раз, снисходительную усмешку, не более того. Посудите, сами. Иногда получается, что в публикации «автор» мемуаров правой рукой пишет, а левой — зачеркивает. Это происходит в результате всевозможного рода проверок, перепроверок и запретов по представляемой рукописи воспоминаний. В результате, для достижения определенного результата происходит вставка определенного текста, который по смыслу не всегда стыкуется с ранее написанным. Вот и в нашем случае, что мы видим при прочтении текста? Состоялось важное утреннее совещание, где сам же Пономаренко предложил «пока всем разойтись, каждому продумать в своей сфере первоочередные действия и затем в 9 часов утра вновь собраться, чтобы принять решения по конкретным задачам». Если это не перевод с немецкого, то ясно и понятно, что принятие решений состоится после второго заседания, которое намечено на 9 утра сего дня, то есть 22 июня, а не 21 июня или 23 июня, к примеру. Таким образом, получается, что Сталин обладает определенным даром провидения, потому что сообщает Пантелеймону Кондратьевичу еще в 7 утра, «что же касается намеченных вами мер, они в общем правильны. Вы получите в ближайшее время на этот счет указания ЦК и правительства ».
Действительно, если таким даром обладать, то никакие Гитлеры не страшны, поэтому, видимо, мы и выиграли войну. О наличии таких «талантов» у Сталина я, лично, даже и не предполагал.
А чуть ранее, в разговоре Сталин сказал, тоже из той же сочиненной «оперы»: «сведения, которые мы получаем из штаба округа, теперь уже фронта, крайне недостаточны. Обстановку штаб знает плохо».
О каких сведениях из штаба округа могла идти речь в телефонном разговоре Сталина в 7 утра, когда сам командующий Павлов в показаниях следователю о событиях 22 июня говорил следующее:
«Примерно в 7 часов прислал радиограмму Голубев (командующий 10А. — В.М.), что на всем фронте идет оружейно-пулеметная перестрелка и все попытки противника углубиться на нашу территорию им отбиты».
Это надо понимать так, что в 7 утра в штабе фронта были получены лишь первые данные о событиях на границе с одного участка, а еще предстоит получить и обработать данные с других, дать им оценку и только после этого отправить их в Наркомат обороны и Генштаб. Оттуда они, сведения, еще неизвестно, в каком виде, поступят к Сталину. Довольно длинная цепочка передачи сообщений, но дело-то, не в сообщениях, а о времени их получения. Как видите, и эти слова Сталина — трудно отнести не только к 7 утра, но и вообще к 22 июня. Скорее всего, одна часть приведенного разговора могла состояться до выступления Сталина по радио 3 июля, где он сформулировал первоочередные задачи на начальный период войны, видимо основываясь и на полученной от Пономаренко информации. А то, в данном случае получается, что Сталин бежит, опережая события. Еще не ясно, во что выльются начавшиеся приграничные сражения с немцами, а он уже толкует с Пономаренко о том, «что над нашей страной нависла смертельная опасность ». Это в своей знаменитой июльской речи, Сталин выскажет все то, что сейчас пересказывает от его лица, якобы, сам П.К.Пономаренко. Вспомним, выступление вождя, где он задался вопросами
«… что требуется для того, чтобы ликвидировать опасность, нависшую над нашей Родиной, и какие меры нужно принять для того, чтобы разгромить врага?» или «… необходимо, чтобы наши люди, советские люди поняли всю глубину опасности, которая угрожает нашей стране …».
Сталин, как всегда точен в изложении своих мыслей и невозможно удержаться от желания, чтобы не прокомментировать его. Обратите внимание на фразу: «… чтобы наши люди, советские люди поняли… ». Людей-то в стране много, но не все советские, а именно их выделяет и к ним обратился их вождь, в те трудные и трагические дни. Сравните нынешнее обращение — «дорогие россияне» и почувствуйте разницу.
Еще по поводу сравнения. Помните, в каком состоянии был «Сталин» в мемуарах Жукова и в описании В.Жухрая утром 22 июня. Похож он на того «Сталина», говорящего по телефону через час с Пономаренко? То-то и оно!
Продолжим, однако. Теперь что касается другой части телефонного разговора со Сталиным, о работе штаба Западного фронта. Как нам стало известно, уже с первых дней войны существовало Западное направление. Более того, Жуков пояснил, что Сталин лично послал туда, в Белоруссию, и Кулика и Шапошникова, но в разговоре с Пономаренко, никак не проявил свою озабоченность данными людьми. Как всегда: послал и забыл.
Если же Сталин был не доволен полученными сведениями от военных и просит через Пономаренко, прояснить обстановку о положении на Западном фронте, то это можно отнести по времени на 26 июня и чуть далее. Главкомом Западного направления стал Ворошилов, а Военный совет возглавил Пономаренко.
Скорее всего, это было после того, как Пересыпкин организовал дополнительный (или самостоятельный) канал связи Сталина с Белоруссией, а точнее, со штабом Западного направления. Сталин мог узнать о падении Минска лично от Пономаренко, чем из какого-то сообщения иностранного радио. Но на запрос в Наркомате Обороны, с подтверждением этого факта, ему, надо полагать ответили, что все там, у Павлова, дескать, нормально (А могли и не ответить). Может поэтому Сталин и поехал разбираться к военным? Не всем же, Сталин обязан докладывать о наличии у себя дублирующей связи со штабами фронтов и направлений?
Не лучше обстояло дело и на Юго-Западном фронте и направлении. Штаб из Киева прибыл в Тарнополь, на командный пункт около 7 утра 22 июня, так что не о каких ранних утренних сообщениях в Наркомат обороны и Генштаб не могло быть и речи. Такие вот дела.
А у наших, академических историков, Сталин проявляет поистине фантастические действия — с утречка пораньше, 22-го июня, раззванивается по штабам войск на западе страны, и требует оперативных данных о военных действиях.
Пантелеймон Кондратьевич продолжает:
«В 11.30 я приехал в ЦК, т. к. наступило время, когда как было условлено, должен был позвонить по высокочастотной связи Сталин…
Раздался звонок. У телефона был Сталин. Он сразу спросил: «Что Вы можете сказать о военной обстановке? Что делает и как себя чувствует товарищ Павлов?
Я рассказал ему коротко о тяжелой обстановке, как она рисовалась по данным штаба фронта и сообщениям секретарей обкомов и райкомов партии, о наших попытках восстановить связь и результатах этого».
Опять — двадцать пять. Пономаренко рассказал Сталину о той обстановке, которая сложилась на данный момент, пусть и в короткой форме, но по данным штаба фронта. И «как она рисовалась », означает, что с мест дислокации войск были получены определенные данные. Предполагается, что они (данные) были обработаны, проанализированы и на карту была нанесена соответствующая обстановка. Как член Военного совета Западного направления (а корпусной комиссар Фоминых, соответственно член Военного совета фронта.) Пантелеймон Кондратьевич должен был с нею, надо полагать, ознакомлен. Когда же он успел это сделать, да и все, вместе со штабом, к 11.30, якобы, первого дня войны? Это полная чушь. А когда же Пономаренко успел еще получить сообщения от секретарей обкомов и райкомов партии, по своей партийной линии, тем более, сам же говорит о том, что связь пришлось восстанавливать?
«На вопрос о генерале Павлове я ответил, что несмотря на свои положительные качества: военный опыт, большую энергию, безусловную честность, под давлением тяжелой обстановки, особенно из-за утери связи со штабами фронтовых войск, он потерял возможность правильно оценивать обстановку и руководить сражающимися частями, проявляет некоторую растерянность. Командующий загружен до отказа и, пытается сотни вопросов и дел, которыми могли заниматься его заместители, работники штаба фронта, не сосредотачивается на главных проблемах руководства…»
Все, что здесь изложено, однотипно с предыдущим. С одной стороны приведены доводы Пономаренко, которые он излагает Сталину о Павлове, как о командующем, «который загружен до отказа, пытается решать сотни вопросов и дел». Опять вопрос: «Когда все это Павлов успел сделать до обеда?». С другой стороны, происходит «обеление» Павлова и в текст воспоминаний делают вставку, чтобы подогнать под Жуковские мемуары. Помните, с какой целью «Сталин» отправил Жукова на фронт? Помочь растерявшимся командующим. Вот один из них, в лице Павлова, и предстал перед нами. Что мы читаем о нем? — «потерял возможность правильно оценивать обстановку … проявляет некоторую растерянность».
Это убеждают нас в этом те, кто корректировал воспоминания Пономаренко, что, дескать, примите во внимание его, Павлова «положительные качества: военный опыт, большую энергию, безусловную честность ». Трудно согласиться с мнением товарищей, что именно эти качества, особенно, безусловная честность, для командующего являются доминирующими. Но, тем не менее, такого замечательного человека, «по приказу Сталина», взяли и расстреляли. Обычно, как правило, добавляется, что «без суда и следствия». Но так, самочинно, именно Жуков и практиковал, а к нему, как всегда, претензий не имеется — время говорят, однако, было суровое. Понятно, что Сталин и Жуков, видимо, жили «в разные времена ».
Тут вот еще, какая тонкость. Нас же Жуков уверял, что, дескать, образована Ставка, во главе с маршалом Тимошенко, которая будет решать все военные вопросы. А академик Яковлев, в свое время даже представил документ, который, якобы, подтверждает достоверность сказанного Жуковым. Из документа явствует, что Сталин, по недосмотру или по каким иным причинам, но во главе Ставки утвердил именно Тимошенко, а себе там выделил «почетное место» рядового члена, чтобы, видимо, «избегать ответственности» за принятие решений. Так вот, почему-то получается, что с самых первых часов начала войны, Пантелеймон Кондратьевич обращается со всякого рода просьбами военного характера, не к Тимошенко, как к главному среди военных — Председателю Ставки, на тот момент, а к Сталину — рядовому члену этого органа. Почему? Наверное, потому, что Сталин на тот момент уже стал председателем ГКО и взял Ставку под свой контроль. Хотя и возвращение его в Кремль, как главы правительства, уже, само по себе играло существенную роль в принятии решений.