«Кроме Чарльза, — подумала я, — а когда-то выйти за него замуж мне хотелось больше жизни».
— Но ты же любишь бабушку Эмму, правда? — сказала я. — Она всегда к нам так хорошо относилась.
— Да, конечно, — ответила она с безразличным видом. — Но я не домоседка, понимаешь? Я не умею готовить, и я не умею, как ты, создавать людям настроение, я не душа компании, хотя Чарльзу этого хотелось бы. Заниматься покупками и торчать почти все время в этом большом доме мне ужасно скучно. Но извини, я не хотела начинать ворчать с утра пораньше. Обычно это накапливается во мне за день и выходит, если мне попадается кто-нибудь, кто готов меня выслушать и посочувствовать. Если хочешь, могу тебе порцию позже выделить.
Она вышла, и я услышала ее спускающиеся по лестнице шаги.
Выпив чай, я встала с кровати, надела халат, взяла мочалку и зубную щетку и пошла в ванную.
Я набрала полную ванну, неторопливо помылась, потом лениво легла в теплую воду, думая о том, как странно было узнать, что жизнь Марион, которой я всегда до некоторой степени завидовала, оказалась для нее ловушкой. Я не поверила, что деньги бабушки Эммы были не важны для нее и Чарльза. Если бы это было так, то почему они давно не уехали отсюда, предоставив бабушке Эмме найти себе хорошую сиделку? «Дело в том, — подумала я, — что Марион — из тех людей, которые хотят иметь все, не пожертвовав ничем». Она хотела сохранить брак, хотела вернуться на работу и иметь больше денег, чем могла бы там зарабатывать, хотела жить в роскошном доме…
И в ту самую секунду я услышала крик или вопль, в общем, какой-то жуткий звук, и голос Марион, которая отчетливо и очень громко произнесла: «Не надо! Не надо!»
А потом раздался выстрел.
Я выскочила из ванной, схватила халат и, надевая его, выбежала из ванной в коридор. Окно там было распахнуто, и по моему мокрому телу пробежала дрожь. Дверь в спальню бабушки Эммы была открыта. Я вошла.
Никогда в жизни я не испытывала такого ужаса, как в тот миг, когда вошла в эту комнату. Бабушка Эмма лежала на кровати, половина ее головы была снесена выстрелом. Все ее подушки были залиты кровью. Один ее глаз наполовину вылез из орбиты. В комнате стоял странный запах, который я не смогла определить, потому что никогда раньше не бывала в месте, где только что стреляли из оружия. Револьвер или пистолет, не знаю, что это было, лежал на полу рядом с кроватью, и одна ее рука, свешиваясь с постели, почти касалась его рукоятки. Марион стояла посреди комнаты и кричала.
Возможно, следовало тогда ударить ее по лицу. В книгах пишут, что это лучше всего успокаивает истерику. Но я в ту минуту сама была на грани истерики и, не замечая, что делаю, пыталась справиться со змейкой на халате. Когда я наконец застегнулась, меня всю трясло. Когда я, уже только наполовину голая, наконец хоть как-то пришла в себя, я взяла Марион за плечи и затрясла. К этому времени она даже не кричала, а молча стояла и дрожала.
— Что случилось? — закричала я. — Господи, что случилось?
— Я не смогла остановить ее, — лихорадочно затараторила она. — Я умоляла ее не делать этого, но было слишком поздно. Я закричала: «Не надо!», но она все равно выстрелила. Я видела это, Дороти, я все это видела. Я несла ей чай, зашла в комнату, а она сидит и пистолет к голове прижимает. И она как будто заметила меня, но даже не посмотрела в мою сторону. Просто нажала на курок… А!.. А!..
Я думала, что у нее сейчас опять начнется истерика, но она только отошла на несколько шагов от кровати, опустилась на кресло и закрыла лицо руками.
Я увидела поднос с чаем на столике у кровати, там, куда она его поставила.
— Откуда у нее пистолет? Ты не знаешь? — спросила я.
— Наверное, это один из тех, которые дедушка Бертрам с войны привез, — ответила Марион, не отнимая рук от лица. — Я слышала, как она о них говорила, но не знала, где они хранятся.
— Но почему… Почему она так поступила? Когда мы с ней разговаривали вчера вечером, она… она о другом думала.
Марион опустила руки.
— Она боялась сойти с ума, ты же сама об этом говорила. Наверное, из-за этого она и убила себя.
В эту секунду в комнату вошел Чарльз.
Когда он увидел бабушку Эмму, и кровь, и жуткий выкатившийся глаз, он воскликнул что-то похожее на «Исусе Христе!», но произнесено это было хриплым сдавленным голосом, поэтому слова могли быть другими. Лицо его посерело; повернувшись к Марион, он задал ей точно такие же вопросы, какие только что задала я, и она ответила то же, что и мне, хотя голос ее звучал уже ровнее. Только глаза ее были закрыты, как будто она боялась посмотреть на то, что лежало на кровати.
— Ты правда видела, как она выстрелила в себя? — спросил он. — Ты можешь в этом поклясться?
— Конечно могу… Но зачем мне это делать? — спросила она.
— Потому что будет следствие, и тебе придется это сделать, — ответил он. — Я сейчас позвоню Саммерсу, а потом… Нет смысла откладывать, я позвоню в полицию.
Доктор Саммерс знал бабушку Эмму десять лет. Она относилась к нему с долей недоверия, считая не очень ответственным молодым человеком, хотя ему было уже далеко за пятьдесят и у него было несколько взрослых детей. Она всегда с тоской вспоминала доктора Чартерса, который был почти так же стар, как она. Впрочем, был доктор Саммерс молодым и безответственным или нет, ему не составило труда установить причину смерти.
Марион встала и посмотрела на меня.
— Сходи оденься, — сказала она, и меня поразило, каким спокойным был ее голос. — Скоро здесь будет много людей, так что лучше сделай это сейчас.
Мне это показалось разумным, поэтому я пошла к себе.
Я слышала, как Чарльз спускался по лестнице и как звякал телефон, когда он набирал номер — сначала, наверное, доктора, потом полиции. Через какое-то время, причесываясь перед зеркалом, я почувствовала запах кофе и решила, что Марион, должно быть, тоже спустилась. Я обрадовалась, что она подумала об этом, потому что в ту минуту мне больше всего хотелось выпить чашку крепкого кофе. И все же я не сразу спустилась вниз.
Меня не покидало какое-то смутное тревожное ощущение, что-то, связанное с той комнатой, в которой лежала мертвая бабушка Эмма, что-то такое, что пыталось преобразоваться в мысль, но оставалось бессмысленным.
Дверь спальни оказалась закрытой. Я открыла ее, потихоньку, как будто боясь разбудить её или побеспокоить кого-то другого, кто мог там находиться. Разумеется, там никого не было и все выглядело в точности так, как в прошлый раз, когда я здесь стояла. Но все ли? Почему у меня появилось такое ощущение, будто здесь что-то изменилось?
Не знаю, сколько я там простояла, осматривая комнату, в которой уже чувствовался запах крови, пока вдруг не поняла, что изменилось. Поднос с чаем. Когда я в прошлый раз вбежала сюда и увидела кричащую Марион, поднос стоял на столике. Теперь его там не было. Очевидно, Марион унесла его на кухню, чтобы помыть чайник. Мне показалось странным, что она подумала об этом в такое время, но, с другой стороны, именно в подобных ситуациях люди, бывает, ведут себя очень странно, руководствуясь привычкой. Возможно, Марион даже не осознавала, что делает.
Потом я увидела, что она не унесла поднос на кухню. Он стоял на комоде рядом с дверью.
Насколько я могла судить, больше в комнате ничего не изменилось. Пистолет все еще лежал на ковре рядом с кроватью. Над ним свешивалась мертвая рука бабушки Эммы. Но поднос с маленьким серебряным чайником, молочником, чашкой на блюдце и тарелкой с двумя сухими печеньями загадочным образом переместился со столика на комод. У двери.
Раскрыла эту загадку я довольно скоро, хотя мне показалось, что, думая об этом, я простояла там очень долго: когда я спустилась в кухню, кофе был горячим, а значит, я не могла пробыть в комнате бабушки Эммы больше нескольких минут. В ожидании доктора мы стали пить кофе. Звонок в дверь раздался примерно через четверть часа, и как только доктор увидел тело бабушки Эммы, он сказал:
— Вы, разумеется, вызвали полицию?
— Конечно, — ответил Чарльз.
Потом мы все вместе снова спустились вниз, и Марион налила доктору Саммерсу кофе.
Сделав глоток, он с задумчивым видом произнес:
— Чего-то подобного следовало ожидать. Она прекрасно справилась с инсультом, но я видел ее депрессию, она уже не была, как прежде, неунывающим, полным сил человеком. Но удивительно, что она застрелилась. Я бы понял, если бы она наглоталась тех таблеток, которые я ей прописал. Они безвредны, но если сразу принять большое количество, организм может не выдержать. Вы знали, что у нее был пистолет?
— Да, я говорила об этом сестре, — ответила Марион. — Я думаю, этот пистолет привез мой двоюродный дед с войны. Я слышала, как бабушка упоминала о нем, но не знала, где она его прячет и есть ли к нему патроны. А почему она это сделала… После разговора с сестрой вчера вечером мы поняли, что она очень боялась сойти с ума. Может, она уже была не в себе, хотя мы с мужем каких-то странностей за ней не замечали. Да, у нее всегда было подавленное настроение, но, если с ней заговорить, она всегда отвечала впопад и совершенно разумно.
— Душевнобольные, хотя сейчас их так не принято называть, могут быть очень хитрыми и умеют искусно скрывать свои особенности от окружающих, — сказал доктор. — Но я не думаю, что у следствия возникнут какие-то трудности. Если вы уверены, что ее преследовал такой страх, это, конечно, объясняет ее поступок.
Полиция прибыла через несколько минут.
Главным был мужчина невысокого роста с бесстрастным лицом и в штатской одежде, который представился детективом-инспектором Фоскином. С ним были сержант в форме и констебль. Чарльз и доктор Саммерс отвели всех троих наверх в комнату бабушки Эммы, а мы с Марион остались ждать в гостиной, прислушиваясь к доносящимся сверху звукам. Но после нескольких шагов наступила необыкновенная тишина.
Через какое-то время спустился один из полицейских и направился в прихожую, где стоял телефон. Я подумала, он хочет вызвать «скорую помощь», чтобы они увезли тело, но, оказалось, он звонил в полицейский участок, чтобы вызвать фотографа и какого-то специалиста по отпечаткам пальцев. Я услышала, как судорожно вздохнула Марион. Она стояла, не шевелясь, возле камина, где со вчерашнего дня еще лежали остывшие угли. Женщина, которая убирала в доме, чистила камин и зажигала новый огонь, приходила каждое утро, кроме субботы.
Сержант, который звонил, вошел в гостиную и сказал, что инспектор Фоскин просит нас с Марион подняться наверх и рассказать подробно, что произошло этим утром.
Мы, а за нами сержант поднялись по лестнице и вошли в спальню.
Я услышала, что Марион снова судорожно вздохнула, и меня это не удивило. Поднос с чаем, который до этого стоял на комоде у двери, переместился обратно на столик у кровати, где он и находился, когда я в то утро первый раз вошла в комнату.
Инспектора Фоскина он, похоже, чем-то заинтересовал.
— По словам вашего мужа, — обратился он к Марион, — вы утром обнаружили тело. Вы не могли бы рассказать в точности, как это произошло?
Сначала она молча смотрела на поднос, затем посмотрела на меня, а потом повернулась к инспектору.
— Я вошла, как обычно, примерно без четверти восемь, — стала рассказывать она. — Я принесла бабушке чай, как делаю каждое утро, и увидела, что она приставила к голове пистолет. Кажется, я закричала «Не надо!» или что-то подобное и подбежала к ней. Но она успела нажать на курок. Думаю, что после этого я начала кричать. Я плохо помню, что я делала. Следующее, что я помню, — как сестра трясла меня за плечи и спрашивала, что случилось.
— А поднос, который вы несли? — бесстрастным голосом произнес детектив. — Что вы сделали с ним?
— Поднос, — тупо повторила она, как будто не могла понять, о чем он говорит, хотя все ее внимание устремилось на него, как только мы вошли в спальню. — Не знаю. Наверное, поставила куда-нибудь.
— Сюда, на стол. — Он указал пальцем. — Увидев свою бабушку с пистолетом у виска, вы прошли с подносом через всю комнату, обошли кровать, поставили поднос на столик и только после этого начали кричать. С трудом могу себе такое представить. Если бы вы просто уронили поднос на пол или поставили его на ближайшее подходящее место — например, на вон тот комод у двери, я бы это понял и, вероятно, поверил бы вашему рассказу. Но в данных обстоятельствах я склонен полагать, что это вы нажали на курок, после того как поставили поднос на этот стол.
Взгляд Марион снова встретился с моим. Мне кажется, в ту секунду она не сомневалась, что это я, пока она варила кофе, оделась, зашла в эту комнату и переставила поднос. Думая, что исправила свою ошибку с подносом, она чувствовала себя в безопасности. И может быть, ей действительно удалось бы выйти сухой из воды, если бы она не потеряла самообладание, если бы не набросилась на меня и не попыталась выцарапать мне глаза. Улик против нее в действительности было недостаточно для обвинения.
Но она не была похожа на человека, способного на убийство. Дошло даже до того, что мне пришлось отрицать, что я прикасалась к подносу, и, поскольку я была очень осторожна и постаралась не оставить своих отпечатков, мне поверили. В конце концов после очередного приступа истерических криков Марион сломалась и призналась, что это она убила бабушку Эмму. До самого конца она была уверена в том, что бабушка Эмма собиралась вычеркнуть ее и Чарльза из завещания.
Ее приговорили к пожизненному заключению.
Но, разумеется, пожизненное заключение не означает, что человек проведет в тюрьме буквально всю жизнь. Проходят годы. Мы с Чарльзом уже давно живем вместе, но я не берусь предсказать, что произойдет, когда Марион выйдет из тюрьмы. Мне кажется, что со мной Чарльз счастлив. Я давно бросила работу, и теперь мы живем в старом доме на Элуэлл-стрит. У нас много денег, и мы часто принимаем гостей, чему он очень рад. Но скандал, который разгорелся после убийства, помешал его карьере, и он так и не стал профессором.
Я до сих пор не уверена, был ли он причастен к убийству моей бабушки или вся вина лежит только на Марион, но я и не хочу копать слишком глубоко. Против него она не сказала ни одного слова, хотя, может быть, как его жена, просто не смогла этого сделать. Он всегда утверждал, будто не знал, что было у нее на уме, когда тем утром она ушла наверх готовить чай. И все же порой я ловлю на себе его взгляд, который заставляет меня задуматься о будущем…
РУТ РЕНДЕЛЛ
Источник зла
Самый современный из литературных британских следователей, инспектор Реджинальд Вексфорд впервые появился еще в 1964 году в романе «От Дуна с любовью». Это был первый опубликованный роман Рут Ренделл, но не первый написанный. «Я написала несколько романов, прежде чем один из них был принят, — говорила она. — Первый роман, который я предложила издателю, был чем-то вроде комедии нравов… Рукопись долго провалялась у них, прежде чем мне ее вернули… и они спросили, нет ли у меня чего-нибудь еще. У меня была готовая детективная история, которую я когда-то написала от нечего делать…» Вот так инспектор Вексфорд и появился на свет. В скором времени он стал одним из самых популярных сыщиков современного британского детектива. Вексфорд не похож на традиционных для детектива полицейских инспекторов, он растет и меняется от романа к роману. В последних романах о нем Рут Ренделл больше внимания уделяет «психологическим и эмоциональным особенностям человеческой природы, чем загадке и криминалу…» В нашем рассказе знаменитому инспектору Вексфорду и его помощнику Бердену приходится иметь дело как с психологией, так и с криминалом.
~ ~ ~
— Рядовка, зонтик, вороночник, сморчок и болетус. Вам это о чем-нибудь говорит? — спросил инспектор Берден.
Главный инспектор Вексфорд пожал плечами:
— Похоже на кроссворд какой-то. Что может быть у них общего? Хм, рискну предположить, что это ракообразные, или морские актинии. Угадал?
— Это съедобные грибы.
— В самом деле? И какое отношение имеют съедобные грибы к выпавшей или выброшенной из окна миссис Ханне Кингман?
Мужчины сидели в кабинете Вексфорда в полицейском участке города Кингсмаркама, что графстве Сассекс. Дело было в ноябре, но Вексфорд только что вернулся из отпуска. И пока он в Корнуолле наслаждался второй половиной октября, который был более летним, чем само лето, Ханна Кингман совершила самоубийство. По крайней мере, так поначалу подумал Берден. Теперь же перед ним возникла дилемма, и, как только в понедельник утром Вексфорд вошел в кабинет, Берден начал рассказывать своему начальнику всю историю.
Вексфорд, высокий, нескладный и довольно некрасивый мужчина под шестьдесят, когда-то был толстым до стадии ожирения, но потом по причинам, связанным со здоровьем, сбросил вес до худобы. Берден, на двадцать лет моложе его, всегда был поджарым и гибким. Его лицо напоминало лицо аскета, но отличалось холодной красотой. Старший из мужчин, несмотря на то что у него была хорошая жена, преданно ухаживавшая за ним, всегда выглядел так, будто одежда его куплена в одном из магазинов благотворительной организации «Война нужде», тогда как младший всегда был одет безукоризненно. Рядом они выглядели как бродяга и денди, но щеголь во всем полагался на бродягу, доверял ему, понимал и принимал силу и остроту его мышления. Втайне он почти восхищался им.
Занимаясь этим делом, он в отсутствие шефа чувствовал себя, как в темном лесу. Сначала все указывало на то, что Ханна Кингман покончила с собой. Она страдала навязчивыми депрессиями, отягощенными острым ощущением собственной неадекватности. Первый ее брак распался, второй, впрочем, недолгий, тоже был несчастливым. Даже невзирая на то, что не было найдено предсмертной записки и разговоров о самоубийстве от нее никто не слышал, Берден не усомнился бы, что она свела счеты с жизнью по собственной воле… если бы к нему не пришел ее брат и не рассказал о грибах. Как назло, не оказалось рядом и Вексфорда, который умел с одного взгляда отделять овец от козлищ и зерна от плевел.
— Дело в том, — сказал Берден сидевшему с другой стороны стола Вексфорду, — что мы ищем доказательства не убийства, а попытки убийства. Аксель Кингман мог столкнуть жену с балкона (у него нет алиби на это время), но у меня не было причин подозревать его в этом, пока я не узнал о том, что две недели назад он пытался ее убить.
— Эта попытка как-то связана со съедобными грибами?
Берден кивнул.
— Скажем так, она связана с подмешиванием какого-то ядовитого вещества в рагу из съедобных грибов. Хотя, если это действительно произошло, совершенно непонятно, как ему это удалось, потому что кроме нее это рагу ели еще три человека, включая его самого, и без каких-либо последствий для здоровья. Но, я думаю, лучше рассказать вам все с самого начала.
— Пожалуй, — согласился Вексфорд.
— Факты, — начал он голосом произносящего речь адвоката, — таковы. Аксель Кингман, тридцати пяти лет, владеет магазином здорового питания здесь, на Хай-стрит, он называется «Урожайный дом». Видели? — Когда Вексфорд коротким кивком головы дал понять, что видел, Берден продолжил: — Раньше он был учителем в Мирингеме и, до того как переехал сюда, примерно семь лет жил с женщиной по имени Корин Ласт. Он бросил ее, бросил старую работу, вложил все свои капиталы в этот магазин и женился на миссис Ханне Николсон.
— Надо полагать, он один из тех людей, которые помешаны на здоровой пище? — предположил Вексфорд.
Берден поморщился.
— Все это чушь собачья, — сказал он. — Вы когда-нибудь видели, в каких бледных, тощих доходяг превращаются эти сторонники здорового питания? Тогда как нормальные люди, которые живут на мясе, на сале, на виски, на пирогах сливовых, всегда здоровы и готовы в бой.
— Кингман — бледный тощий доходяга?
— Немощный… как это сказать?.. эстет, я бы так выразился. Ну, и они с Ханной открыли этот магазин и купили квартиру в той огромной башне, которую наши градостроители удосужились взгромоздить. На пятом этаже. Корин Ласт, по ее словам и свидетельствам Кингмана, смирилась с этим, и они все остались друзьями.
— Расскажите о них, — сказал Вексфорд. — Оставьте на время факты и расскажите, что они за люди.
Берден в описании людей был не силен. Его анализ личностных качеств человека чаще всего сводился к фразам наподобие «самый обычный» или «как кто угодно», что всегда приводило в раздражение Вексфорда. И все же он попробовал.
— Кингман похож на человека, который мухи не обидит. Я бы даже назвал его тихим, если бы не подозревал, что он может быть хладнокровным женоубийцей. Он абсолютный трезвенник с бредовыми мыслями насчет выпивки. Его отец в свое время разорился и умер от алкоголизма, так что нашего Кингмана можно назвать антиалкогольным фанатиком. Погибшей было двадцать девять. Первый муж оставил ее через полгода семейной жизни и ушел к какой-то ее подруге. Ханна вернулась жить к родителям и устроилась на полсмены в школьную столовую, в которой работал и Кингман. Там они и познакомились.
— А другая женщина? — произнес Вексфорд.
Берден сник. Секс вне брачных уз, несмотря на общее одобрение и глубокие традиции этого феномена, всегда претил ему. То, что по работе ему почти ежедневно приходилось сталкиваться с супружеской изменой, ни на йоту не смягчило его решительное неодобрение. Как иногда иронически замечал Вексфорд, можно было подумать, что в глазах Бердена все горе на земле и уж точно все преступления тем или иным образом являются следствием того, что мужчина и женщина предаются таинствам любви не на супружеском ложе.
— Бог знает, почему он не женился на ней, — наконец произнес Берден. — Лично я считаю, что жизнь была намного лучше, когда власти еще волновал моральный облик учителей.
— Давайте не будем сейчас обсуждать ваши взгляды, Майк, — сказал Вексфорд. — По-видимому, Ханна Кингман умерла не из-за того, что муж достался ей не девственником.
Берден немного покраснел.
— Я расскажу вам об этой Корин Ласт. Она очень красивая, если вам нравятся смуглые сильные женщины. Отец оставил ей немного денег и дом, в котором они с Кингманом жили и она продолжает жить до сих пор. Она из тех женщин, у которых получается все, за что они берутся. Она пишет и продает картины. Она шьет одежду и считается звездой местного драматического кружка. Она скрипачка и играет в каком-то струнном трио. Еще она пишет статьи в журналы о здоровье и даже выпустила свою поваренную книгу.
— Создается впечатление, — вставил Вексфорд, — что Кингман ушел от нее, потому что просто не вынес такого. И это привело к тому, что он познакомился с тихой, скромной работницей школьной столовой. Я полагаю, войну из-за него они не начали?
— Вы правы. Вообще-то эту версию мне уже подсказали.
— Кто? — спросил Вексфорд. — От кого вы все это узнали, Майк?
— От одного злого молодого человека, четвертого участника этого квартета. Я говорю о брате Ханны. Его зовут Джон Худ, и я подозреваю, что рассказал он мне далеко не все, что знает. Но хватит уже описывать людей. Я продолжу рассказ.
Никто не видел, как Ханна падала из окна. Произошло это в прошлый четверг около четырех часов дня. По словам мужа, он в это время находился в небольшом помещении, вроде кабинета, в глубине магазина, где занимался тем, чем всегда занимается в день приема товара: проверял запасы и наклеивал этикетки на разные бутылочки и пакеты. Она упала на заасфальтированную парковку с тыльной стороны дома, где через пару часов ее тело между двумя машинами нашел сосед. Вызвали нас, и мне показалось, что Кингман был в отчаянии. Я спросил его, знал или догадывался ли он, что его жена собиралась покончить с собой, и он ответил, что никогда о таком не слышал, но в последнее время у нее была страшная депрессия и несколько раз они ссорились, в основном из-за денег. Врач посадил ее на транквилизаторы, что Кингман, кстати, не одобрял. Сам врач, старый доктор Касл, рассказал мне, что она обратилась к нему с депрессией и жаловалась на то, что продолжать так жить не может и считает себя обузой для своего мужа. Он не удивился тому, что она покончила с собой, как и я в то время. Все мы уже согласились с тем, что это самоубийство, но зерно сомнения зародилось у меня, когда явился Джон Худ и рассказал историю о том, что Кингман уже однажды пробовал убить жену.
— Он так и сказал?
— Так или почти так. Очевидно, что он не любит Кингмана и, несомненно, любил сестру. Еще ему, похоже, нравится Корин Ласт. Он рассказал, что в конце октября субботним вечером они все вчетвером ужинали в квартире Кингманов. Там были сплошные вегетарианские блюда, приготовленные самим Кингманом, — он всегда сам стряпал — и одно из блюд было приготовлено из того, что я, либо как человек, отставший от жизни, либо по своей узколобости, называю поганками. Блюдо это ели они все, и ни с кем ничего не случилось, кроме Ханны, которая едва встала из-за стола, потом ее несколько часов тошнило, и вообще она чуть не умерла.
Вексфорд поднял брови.
— Объясните, пожалуйста, — сказал он.
Берден откинулся на спинку кресла, уперся локтями в подлокотники и сложил кончики пальцев.
— За несколько дней до того, как они отведали это блюдо, Кингман и Худ встретились в сквош-клубе, в котором оба состоят. Кингман рассказал Худу, что Корин Ласт пообещала дать ему несколько съедобных грибов, белых навозников. Грибы были из ее собственного сада, сада того дома, в котором они когда-то жили. Каждую осень эти грибы вырастают там на одном и том же месте под деревом. Я их сам видел, но об этом через минуту. Кингман — настоящий профи по всяким травам и растениям: делает салаты из одуванчиков и щавеля и грибы эти просто обожает, говорит, что у них вкус намного богаче, чем у шампиньонов. Я лично предпочитаю то, что продается в магазине и запаковано в пластик, но, как говорится, человек человеку рознь. Кстати, поваренная книга Корин Ласт называется «Готовим из ничего», и все рецепты там состоят из растений, которые можно найти в любом месте у дороги, или из листиков, которые можно нащипать на разных кустах.
— А эти светлые пометники, или серые перегнойники, или как их там, он их раньше когда-нибудь готовил?
— Белые навозники, — напомнил Берден с улыбкой. — Или coprinus comatus. О да, он каждый год их готовит, и каждый год они с Корин ели из них рагу. Он сказал Худу, что и на этот раз собирается их приготовить, как всегда, и Худ говорит, что, как ему показалось, Кингман был очень благодарен Корин за ее… великодушие.
— Да, я представляю, как ей это было неприятно. Все равно что слушать «нашу песню» в компании с твоей бывшей и тем, на кого она тебя променяла. — Вексфорд поиграл бровью. — Что бы вы сказали, если бы увидели меня поедающим наши любимые поганки в компании с кем-то другим?
— Вообще-то, — серьезно сказал Берден, — все могло так и получиться. Короче говоря, закончилось это тем, что он пригласил Худа на субботу отведать это лакомство и сообщил, что Корин тоже будет там. Возможно, из-за этого он и согласился. В назначенный день утром Худ зашел к сестре. Она показала ему кастрюлю с приготовленным Кингманом рагу и сказала, что уже попробовала его и оно восхитительно. Еще она показала ему десяток сырых навозников, которые Кингману не понадобились и которые они собирались пожарить себе на обед. Вот что она ему показала.
Берден выдвинул ящик стола и достал один из тех пластиковых пакетов, которые так вдохновляли его своей безопасностью. Однако содержимое пакета было не из магазина. Он раскрыл пакетик и вывалил на стол четыре бледных чешуйчатых гриба. Они имели удлиненную яйцевидную шляпку и короткую мясистую ножку.
— Я сегодня утром их сам собрал, — сказал он. — В саду у Корин Ласт. Когда они вырастают, эта яйцевидная шляпка раскрывается и делается похожа на зонтик или даже на пагоду и внизу становятся видны черные пластинки. Есть их можно только в таком виде, когда они еще молодые.
— Вы, очевидно, обзавелись справочником по грибам? — сказал Вексфорд.
— Вот. — Книгу он тоже достал из ящика стола. — «Съедобные и ядовитые грибы Британии». А вот и описание навозника белого.
Берден раскрыл книгу на разделе «Съедобные», ткнул пальцем в картинку гриба, который он держал в другой руке, и передал книгу главному инспектору.
— «Coprinus comatus, — прочитал вслух Вексфорд. — Широко распространенный вид, во взрослом состоянии в высоту достигает девяти дюймов. Этот гриб часто собирают в конце лета и осенью на полях, в посадках и даже в садах. Употреблять в пищу его следует до того, как шляпка раскрывается и выпускает чернильную жидкость, однако для здоровья безопасен в любом виде». — Он положил книгу, но не закрыл ее. — Продолжайте, Майкл.
— Худ зашел к Корин, и к Кингманам они пришли вместе. Было это в самом начале девятого. Примерно в восемь пятнадцать они все вместе сели за стол и начали ужин с авокадо с приправой vinaigrette. Следующим блюдом должно было стать рагу, за ним отбивные из ореха с салатом, и в конце яблочный пирог. Не нужно говорить, что из-за предрассудков Кингмана на столе не было ни вина, ни других спиртных напитков. Они пили виноградный сок из магазина. В комнате есть прямой выход на кухню. Кингман принес рагу в большой супнице и сам раскладывал его на тарелки, начав, разумеется, с Корин. Каждая шляпка была разрезана вдоль на две половины, и они плавали в густой подливке, в которую были добавлены морковь, лук и другие овощи. Да, еще с того дня, когда Худа пригласили на ужин, его волновало то, что ему придется есть грибы, потому что он их побаивался, но Корин убедила его, что бояться нечего, и, увидев, как остальные с удовольствием едят грибы, он и сам стал есть без всякой опаски. Более того, он даже попросил добавки.