«Первые заседания Ставки Главного Командования Вооруженных Сил в июне проходили без Сталина.
Председательство Наркома обороны маршала С.К.Тимошенко было лишь номинальным. Как члену Ставки, мне пришлось присутствовать только на одном из этих заседаний, но нетрудно было заметить: Нарком обороны не подготовлен к той должности, которую занимал. Да и члены Ставки тоже. Функции каждого были не ясны — положения о Ставке не существовало.Люди, входившие в ее состав, совсем не собирались подчиняться Наркому обороны. Они требовали от него докладов, информации, даже отчета о его действиях. С.К.Тимошенко и Г.К.Жуков докладывали о положении на сухопутных фронтах. Я всего один раз, в конце июня, доложил обстановку на Балтике в связи с подрывом на минах крейсера "Максим Горький" и оставлением Либавы, хотя и был членом Ставки».
Не для этих целей была создана Ставка, какие приписывал ей Кузнецов. Милый Николай Герасимович, как всегда пытается усидеть на двух стульях. Он же прекрасно знал, что деятельность Ставки была пораженческой. Сам же получал из рук Тимошенко трехстраничную Директиву на флота в конце дня 21-го июня. Или не понимал, что это такое? Как все хотят выглядеть чистенькими перед Историей. Как птички на ветках, прихорашиваются, перышки разглаживают. Вот и наш, Николай Герасимович, оправдывается: всего-то, говорит, один раз и согрешил, по неопытности, когда в Ставку попал. О Сталине, не соврал. Абсолютно точно, что первые заседания Ставки проходили без Сталина. И по поводу Тимошенко не могло быть иначе. Он, являлся свадебным генералом, а за ним стояли партийные люди из Политбюро, реальной власти в государстве. Иначе, как понимать слова Кузнецова:
«Люди, входившие в ее состав, совсем не собирались подчиняться Наркому обороны»?
Не военные же? Кроме того, опять наш нарком соврал по времени. Это что же, только через неделю о происшествии с крейсером доложил высокому начальству? Ну, дела?!
Пишет, далее.
«Нам, морякам, не оставалось ничего другого, как следить за действиями Наркомата обороны. Мы понимали подчиненную роль флота по отношению к сухопутным силам в будущей войне и не собирались решать свои задачи отдельно от них. Когда Наркомом обороны был К.Е.Ворошилов, мы исходили еще и из того, что он, как член Политбюро, лучше нас знает планы и решения высшего руководства, сам участвует в их разработке, а, следовательно, может многое нам посоветовать.
После финской кампании Наркомом обороны стал С.К.Тимошенко. Я старался установить с ним тесный контакт. Но отношения у нас как-то не клеились, хотя их нельзя было назвать плохими. С.К.Тимошенко, загруженный собственными делами, уделял флоту мало внимания. Несколько раз я приглашал его на наши совещания с командующими флотами по оперативным вопросам, полагая, что это будет полезно и для нас и для Наркома обороны: ведь мы должны были готовиться к тесному взаимодействию на войне. Семен Константинович вежливо принимал приглашения, но, ни на одно наше совещание не приехал, ссылаясь на занятость».
А как здорово Николай Герасимович описывал начало войны. Сам решился на отдание приказа на флота о полной боевой готовности. Лично звонил руководству флотов, чтоб «не спали» в ночь на 22-е июня. И вдруг заявляет, что руководство ВМФ, моряки, понимали «подчиненную роль флота» и «не собирались решать свои задачи отдельно» от руководства сухопутных сил.
Именно, поэтому, Тимошенко и вызвал к себе Алафузова с Кузнецовым и вручил трехстраничную Директиву. Так что «кипучая деятельность» адмирала Кузнецова, не более чем «буря в стакане воды». Кроме того, что же это, с точки зрения Кузнецова получается? Оказывается, за начало войны надо нести персональную ответственность? Нет, этот вариант не для генералов и адмиралов Красной Армии и Военно-морского флота. Это пусть товарищ Сталин отвечает. Тем более, дано указание партии о переносе ответственности на данного человека. А он, с того света, никому не возразит.
«Огромный авторитет И. В. Сталина, как мне думается, сыграл двоякую роль. С одной стороны, у всех была твердая уверенность: Сталину, мол, известно больше, и, когда потребуется, он примет необходимые решения. С другой — эта уверенность мешала его ближайшему окружению иметь собственное мнение, прямо и решительно высказывать его. А на флотах люди были твердо убеждены: коль нет надлежащих указаний, значит, война маловероятна».
Опять Сталин виноват: теперь, за свой огромный авторитет. Вот угоди военным. Как пишет Кузнецов, он, как и многие, боялся высказать «свое мнение» Сталину. Вот так фокус. А с чего бы это, Николай Герасимович так рвался позвонить Сталину? Видимо, по законам логики, следует понимать, что ни какого страха адмирал Кузнецов от своих звонков Иосифу Виссарионовичу, не испытывал. Так же нечего было бояться попасться Сталину на глаза, и в результате поездки в Кремль. Потому что, в противном случае, пришлось бы «прямо и решительно высказывать» свое мнение Сталину. А его, судя по всему, у наркома ВМФ не имелось, как и страха.