Но роща не так велика, как это показалось Таиси на первый взгляд. Уже видны расположенные за ней налево огороды, а правее – побеленные невысокие стены, в которых кое‑где есть ворота. Поверх стен местами поднимают свои горделивые верхушки пальмы.
Около одних ворот, имеющих вид маленьких, красиво расписанных башенок, Бекенмут останавливается.
– Ну, вот мы и пришли. – говорит он и входит в ворота, прямо от которых идет дорожка к небольшой глинобитной стенке, за которой расположен довольно обширный сад.
К огорчению Таиси, Бекенмут идет не туда, а направо – к дому, в дверях которого стоит высокая пожилая женщина и радостно улыбается молодому врачу.
Бекенмут почтительно склоняется перед ней, а она нежно обнимает его голову. С минуту они смотрят друг другу в глаза, потом Бекенмут оборачивается и, показывая рукой на пришедших с ним, говорит:
– Я привел гостей, мать!
– Очень хорошо, сын мой, гости всегда желанны! – Женщина приветливо протягивает руку навстречу Неши и ласково обнимает ее.
– Входи, сестра, под нашим кровом ты найдешь отдых и покой! А это и есть Таиси? Иди ко мне, девочка!
Она осторожно берет Таиси ловкими сильными руками, привычными к уходу за больными, и уносит девочку в дом. Неши идет за ней. Сириец кланяется и уходит обратно, и только тогда Кари замечает, что в доме за дверью стоит мальчик почти одного с ним возраста, который не сводит глаз с Бекенмута.
– А, это ты, Рамес, – приветливо обращается к нему Бекенмут.
– Здравствуй, господин, – отвечает мальчик, кланяясь, и отступает, желая дать дорогу Бекенмуту.
Но тот продолжает стоять и, положив руку на плечо Кари, слегка подталкивает его вперед:
– Вот, Кари, познакомься, это Рамес, мой ученик. А это – Кари. Ты знаешь его учителя, Рамес, художника Хеви, ты ведь не раз встречал его у твоего деда. Вы с Кари должны подружиться. Ты покажешь ему все у нас здесь, а он тебе расскажет про свой поселок «слушающих зов».
Рамес кивает головой, и мальчики внимательно смотрят друг на друга. Рамес чуть повыше Кари, такой же худощавый и стройный. Его голова совершенно выбрита, как у жреца. Он одет в очень чистую белую одежду из тонкого полотна, на шее у него висит узенькая золотая цепочка с подвеской – фигуркой сокола из полупрозрачного красного камня сердолика. Кари, запыленный после дороги, кажется очень неопрятным по сравнению с Рамесом. Бекенмут понимает состояние мальчика и говорит:
– Рамес, проводи Кари в сад, пусть он выкупается и переоденется, я тоже приду к вам освежиться.
– Хорошо, господин, – отвечает Рамес и, обращаясь к Кари, предлагает: – Пойдем. Чистая одежда у тебя с собой?
Получив утвердительный ответ, он ведет своего нового знакомого в сад.
Бекенмут тем временем входит в дом. Рассказав матери о своем путешествии в горы и попросив ее вымыть Таиси в теплой воде и распорядиться с ужином, врач берет чистые одежды и тоже идет в сад.
Кари уже выкупался и сидит рядом с Рамесом в тени под ветвями старой сикоморы. «Что‑то есть в них общее, наверное, они подружатся», – думает Бекенмут, спускаясь по ступенькам к большому пруду, вырытому посередине сада.
А мальчики действительно нравятся друг другу. Рамес расспрашивает Кари о поселке, про который он много слышал, о том, как он учится у Хеви. Кари, в свою очередь, узнает, что родителей у Рамеса нет – они погибли во время большого пожара. Рамес живет у старого деда, важного человека – второго жреца Амона‑Ра в Ипет‑Сут. В доме у деда очень тихо, очень строго. Рамес тоже будет жрецом, он уже и сейчас помогает во время обрядов в храме. Но он хочет быть врачом, как Бекенмут. Дед разрешает ему учиться у Бекенмута, которого считают очень способным врачом. А потом, может быть, ему удастся поехать на Север, в Саис, в то замечательное врачебное училище, самое лучшее в Египте, где учился Бекенмут.
– А сюда ты пришел, чтобы проводить Таиси? – спрашивает Рамес.
– Нет, чтобы узнать, не здесь ли еще мой учитель Хеви, – отвечает Кари.
– Могу тебе сказать, что он уехал совсем недавно. Видишь ли, моему деду поручено управлять всеми художественными мастерскими нашего храма да и работами в царских гробницах и храмах на вашем берегу. Дед тоже направляет зодчих, художников и скульпторов иногда в другие города. А меня он часто посылает в мастерские с разными поручениями, так что я знаю все, что там делается, знаю также, кто куда уезжает по приказу деда. Твой учитель еще сегодня утром был у деда, а потом сразу и уехал. А зачем он тебе нужен?
Кари дает уклончивый ответ, и Рамес, поняв, что его новый товарищ не хочет об этом говорить, уже не повторяет вопроса и переводит разговор на другие темы. Бекенмут уходит в дом посмотреть, как там идут дела. Через некоторое время он возвращается в сад, неся на руках Таиси.
При виде цветов, деревьев, виноградных лоз с тяжелыми гроздьями синих ягод девочка вскрикивает от восхищения. Бекенмут ходит с ней по всем дорожкам, все показывает, объясняет, как называются те растения, которых Таиси не знает. Он позволяет ей срывать то веточку с дерева или куста, то цветок с клумбы. Особенный восторг вызывает у Таиси пруд. Врач садится на ступеньки, ведущие к воде, и девочка не может налюбоваться на голубые и белые цветы лотосов и на плавающих в прозрачных струях рыбок.
– Как у тебя здесь хорошо, господин! – говорит Таиси, прижимая к груди собранный букет. – Как легко дышится, как славно пахнут цветы! А рыбки‑то, рыбки!.. А вон на дереве, смотри, какая красивая птичка с ярким хохолком! А вот летит другая, с голубой головкой! Ох, как хорошо!.. Я даже не думала, что такое бывает!
Бекенмут улыбается. Рамес внимательно следит за маленькой гостьей своего учителя. Бедная девочка, совсем не может ходить. Хоть бы удалось ее вылечить! Чем бы ее развлечь, что бы ей подарить?
Семья Бекенмута и гости ужинают в беседке, выстроенной в самом тенистом углу сада. От свежего воздуха или от радостного возбуждения, но у Таиси сегодня хороший аппетит, она, вопреки обыкновению, ест с удовольствием.
После ужина Рамес уходит и обещает скоро вернуться. Таиси остается с братом в беседке. Мать Бекенмута укутывает ноги девочки и уходит с сыном и Неши в дом.
В саду наступает тишина. Слышно, как безостановочно звенят кузнечики, слегка шелестят листья пальм, чуть журчит вода в канале, соединяющем пруд с большими оросительными каналами, пересекающими огороды, которые Таиси видела по дороге сюда. Громко поет какая‑то птица, сладко пахнут цветы. Таиси молча наслаждается всем, что ее окружает. Кари тоже молчит и думает свои невеселые думы.
Проходит час, и появляется Рамес. Он несет довольно большую корзинку, бережно держа свою ношу обеими руками.
– Вот и я, – говорит Рамес, входя в беседку и ставя корзинку рядом с Таиси.
В корзинке что‑то шевелится, и оттуда раздается легкий писк. Таиси и Кари с удивлением смотрят то на Рамеса, то на корзинку. Рамес улыбается, потом встает и медленно отодвигает крышку. Из корзинки показывается смешная головка маленькой обезьянки, с любопытством, но без всякого страха смотрящей на детей черными блестящими глазками.
Таиси в восторге хлопает в ладоши, и Рамес, вынув обезьянку, отдает ее девочке.
– Вот, Таиси, бери ее! – говорит Рамес. – Она хорошая, добрая и веселая. Она ручная, ты не бойся – она не кусается, не царапается, она уже несколько месяцев живет с людьми. На ночь сегодня ты ее все‑таки лучше привяжи, чтобы она не убежала, а завтра она уже к тебе привыкнет, особенно если ты сама будешь ее кормить.
Таиси робко берет обезьянку и тихо гладит ее мягкую коричневую шерстку. Зверек, в свою очередь, гладит ручку девочки и делает ей уморительные гримасы. Таиси смеется и уже не боится обезьянку. Ей только не верится, что этот чудесный зверек теперь принадлежит ей!
Незаметно подошедший к детям Бекенмут некоторое время с улыбкой смотрит на девочку, радующуюся живому подарку. Рамес первым замечает врача. Таиси оживленно показывает ему зверька и спрашивает:
– А мне можно оставить обезьянку у себя, господин?
– Конечно, девочка, можно, она никому здесь не помешает. Только теперь тебе надо ложиться спать, давай я тебя отнесу!
Бекенмут уносит Таиси, и мальчики остаются одни.
Рамес начинает расспрашивать Кари о его работе, о поселке. Он слушает так внимательно, так всем интересуется, что Кари постепенно рассказывает ему и о последних тяжелых событиях. Рамес сдвигает брови и молча выслушивает все до конца, подперев щеку кулаком.
– Да, это действительно худо, – говорит он наконец. – Твой отец прав, здесь может помочь, пожалуй, только твой учитель. Его очень ценят. Сам верховный жрец нашего храма знает, какой это художник. Недаром он руководит всеми работами в гробницах фараона, царицы и царских детей! Вот что, Кари, о приезде Хеви я сразу же узнаю, потому что он придет к деду, и тогда я ему все расскажу, вернее, попрошу рассказать Бекенмута, так будет лучше. И вообще, я буду узнавать все, что смогу, про это дело, ведь мой дед входит в состав городского суда.
– Вот спасибо тебе, Рамес! – Кари горячо сжимает руку мальчика.
– Ну что ты, не стоит, очень уж это гадкое дело, – отвечает Рамес.
Мальчики замолкают и оба задумываются. Потом Рамес встряхивает головой и встает:
– Когда ты уезжаешь?
– Завтра, а что?
– Я подумал, может быть, успею что‑нибудь узнать от деда. Ты подожди меня завтра, хорошо? Я приду после обеда.
Но на следующий день Рамес приходит в дом врача гораздо раньше, чем обещал накануне. Однако хмурое выражение его лица не предвещает ничего хорошего.
– Ты узнал что‑нибудь? – с тревогой и надеждой спрашивает Кари.
– Завтра будет заседать главный суд Города, – тихо говорит Рамес. – Будут разбирать жалобу Пасера на то, что Пауро плохо смотрит за царскими кладбищами, и обвинение медника Пахара в грабежах…
Кари схватывает Рамеса за руку.
– А других людей, обвиненных в том же, разве не будут завтра судить?
– О них никто ничего не говорит, а спрашивать я не могу, сам понимаешь, что меня тогда тоже сразу же спросят, откуда я про них знаю, – отвечает Рамес и, помолчав, говорит: – Ну, я иду домой. Мне придется весь день и всю ночь быть в храме, помогать готовиться к Празднику Долины. Ты ведь знаешь, что через два дня праздник, и статуи богов из наших храмов торжественно отправятся на ваш берег? Все жрецы тоже поедут.
– И ты?
– И я, конечно. Поэтому у нас теперь все очень заняты. Но я все равно узнаю от деда, чем кончится суд. А вот как мне это потом передать тебе? Ты будешь на празднике?
– Я очень хочу быть! До самого праздника мы все свободны от работы. Я хочу уйти из поселка еще накануне праздника к одному моему приятелю. Его зовут Тути, его отец – садовник Паседи в Святилище. Они там и живут. Тути обещал, что он попросит своего отца взять меня на их лодку встречать знаменитые священные корабли вашего храма. Я ведь их еще никогда не видел, а Тути говорит, что они действительно замечательные!
– Да, это, конечно, стоит посмотреть. Так, значит, ты будешь во время праздника в Святилище? Я ведь тоже приеду туда с нашими жрецами… Вот бы нам с тобой там и встретиться! Как бы это сделать?
– Как?.. Постой… Может быть, мне подождать тебя у храма?
– Нет, я могу очень долго задержаться.
– Тогда вот что: я буду ночевать у Тути, приходи туда. Тути живет слева от храма, по направлению к Западным воротам. Там все знают садовника Паседи, ты спроси, где его дом, и приходи. Хорошо?
– Да, это, пожалуй, самое лучшее! Ну, а пока прощай, меня ждут.
ПИР У ПАУРО
Вечером в тот же день Кари прощается с матерью и Таиси, с Бекенмутом и его матерью и направляется к реке. Ему удается довольно быстро переправиться на западный берег – какие‑то торговцы, которые везут туда к празднику свои товары, разрешили мальчику пристроиться на корме большой грузовой ладьи.
Вот и грандиозные башни Восточных ворот Святилища. Кари проходит на территорию храма и вскоре уже стоит перед домом Тути. Однако здесь его ожидает разочарование – его друга нет. Оказывается, он помогает своему отцу украшать для пира дом начальника Западной части Города Пауро.
Мать Тути, Танеферт, говорит, что мальчик вернется не скоро, но, заметив растерянность Кари и узнав, кто он, предлагает ему зайти в дом и подождать Тути. Кари с радостью соглашается.
Во дворе, усеянном обрывками циновок и лент, увядшими цветами, обломками веток, навстречу им почти бегом проходят два раба с корзинами, наполненными свежими цветами.
– Вот видишь, еще понесли цветы, а сколько их туда уже отправлено! – говорит мать Тути, покачивая головой. – Войди в дом, Кари, я дам тебе пообедать.
– Нет, спасибо, я не голоден, – отказывается Кари. – Я только что обедал у врача Бекенмута на том берегу.
– А почему ты был у врача? У тебя кто‑нибудь болен из родных? – заботливо спрашивает Танеферт и с участием выслушивает краткий рассказ Кари о его сестренке.
– Ну, будем надеяться, что Амон поможет врачу исцелить твою сестру! – горячо говорит Танеферт. – Где же ты хочешь подождать моего сына, здесь или, может быть, пройдешь на крышу дома?
Кари выбирает крышу. Мать Тути показывает ему пристроенную снаружи к дому кирпичную лестницу.
– Вот, поднимись туда, сынок. Там тебе будет хорошо… Постой‑ка! – Женщина исчезает в доме и через минуту появляется с небольшой корзинкой, полной винограда. – Вот возьми, поешь. – Добрая улыбка освещает ее лицо. – Не так скучно будет ждать. Бери, бери! Тути мне про тебя много рассказывал, я ведь знаю, что если бы не ты, так он, может быть, совсем бы заблудился в горах. Поднимайся наверх, там можешь лечь на циновки и поспать. Когда Тути придет, я пришлю его к тебе.
Кари благодарит, берет корзинку и быстро забирается на крышу. Там он с наслаждением вдыхает посвежевший к вечеру воздух, находит груду циновок и вытягивается на них. Как хорошо отдохнуть, какой вкусный виноград! Интересно, что сейчас делает Тути? Скорей бы он пришел, Кари так много надо ему рассказать!
А Тути в это время становится свидетелем и участником совсем неожиданных событий.
Все началось еще днем, когда он был на берегу и смотрел, как рыбаки ловят рыбу. Только принялись тянуть сеть и Тути с замиранием сердца ждал, что же удалось поймать, как прибежал его младший братишка Меси с известием, что отец требует его к себе. Тути со всех ног бросился к дому и сразу же увидел, что во дворе творится невероятная суматоха. Бегают садовники, свои и чужие рабы и рабыни уносят куда‑то корзины с цветами, куски циновок, ленты. На крыльце стоит сам Паседи и отдает распоряжения. Увидев сына, он манит его к себе:
– Вот что, Тути, правитель Пауро устраивает сегодня у себя большой пир, и он приказал немедленно украсить его дом цветами. Пойдешь сейчас же туда с Усерхетом и будешь ему помогать во всем, что он тебе скажет. Я приду потом, сейчас мне надо идти в сады, еще отобрать цветов. Ты там останешься и во время пира – придется все время иметь наготове свежие венки и гирлянды – будешь нам помогать.
Тути едва успевает кивнуть и бежит за помощником отца садовником Усерхетом и рабами, нагруженными корзинами.
Вот и дом Пауро. У него, как и во всех богатых домах, два входа: парадный для хозяев и гостей, и другой, который ведет на большой двор. Сюда‑то и входят сейчас Усерхет, Тути и рабы. По сторонам двора устроены кухни, кладовые, помещения для слуг и скота. Тути здесь впервые, и он с любопытством оглядывается вокруг. Ого, какой большой двор и как много людей занято разными делами! Бегут то в дом, то в кладовые, кто‑то кричит и бранится.
Интересно, откуда это так вкусно пахнет? Ах, это повара жарят гусей. Каждый повар сидит на земле перед небольшой жаровней и держит над ней хорошо ощипанного и выпотрошенного гуся, надетого на вертел‑палку. Повар медленно поворачивает эту палку так, чтобы гусь прожаривался равномерно. В другой руке у повара небольшое опахало, которым он то защищает лицо от огня, то пробует отогнать чад.
Немного дальше на длинном столе готовят печенья на меду. Опытный пекарь делает их разной формы, даже в виде лежащего теленка. Но Тути не успевает хорошенько рассмотреть другие печенья, – его сильно толкает высокий мужчина, который несет на коромысле два больших сосуда. За ним идет целая вереница людей с такой же ношей. Тути потирает ушибленное плечо, вспоминает, зачем его сюда послали, и бежит в дом.
– Наконец‑то! – сердито встречает его Усерхет. – Ты зачем пришел, зевать по сторонам или работать? Бери вот эту пачку циновок и иди за мной.
Тути послушно берет большой сверток и взваливает его на плечо. Они проходят по коридору, потом через две большие комнаты входят в зал, где будет происходить пир.
Здесь все залито ярким светом – расписной потолок и стены, разложенные по полу циновки, суетящиеся люди. Множество светильников стоит на полочках и подставках. Особенно бросается в глаза мальчику один – из желтоватого камня, сделанный в виде трех цветов лотоса. В каждый каменный цветок налито масло, опущена светильня, и язычки пламени не только бросают кругом лучи света, но благодаря им просвечивают жилки ценного камня, видна тонкая резьба на цветах.
– Опять зазевался? Вот так помощник! – раздраженно говорит Усерхет. – Клади сюда циновки, разверни одну на полу и держи, а я буду составлять букет.
Тути старательно держит края циновки, пока садовник возится с укладкой цветов. Букет должен быть огромный, выше человеческого роста, и такие связки цветов ставят по углам комнаты, по сторонам дверей. Усерхет и Тути ловко справляются с работой. Вот уложены три длинных стебля распустившегося папируса, к ним привязываются лотосы, маки, васильки. Циновка заворачивается вокруг стеблей, и ее перевязывают пестрыми жгутами соломы, поверх которых обвиваются еще гирлянды из лепестков лотоса, гибкие ветки плюща.
Букет готов, и рабы несут его на место, а Усерхет и Тути берутся за другой. Постепенно мальчик осваивается и, не переставая работать, успевает заметить многое из того, что происходит вокруг.
Уже приготовлены места для гостей – для каждого приглашенного поставлен стул или табурет и отдельный столик. Вдоль стен на резных подставках из черного дерева стоят большие сосуды с вином, они глиняные, ярко расписанные; на одном изображена гирлянда цветов, на втором – мчащаяся галопом лошадь, на третьем – заросли папирусов и летящие над ними утки. Около сосудов хлопочут рабыни: они украшают их гирляндами из лепестков лотосов, нанизанных на нитки, прикрепляют к подставкам большие гроздья темно‑синего винограда. Через открытую дверь видно, как в соседней комнате приготовляют цветочные гирлянды и венки – ими потом украсят гостей. Здесь разливают в маленькие красивые флакончики душистые масла, чтобы предлагать их пирующим.
Вот в зал входят музыканты, певицы, танцовщицы. Они устраиваются прямо на циновках у одной из стен и начинают проверять свои инструменты. Тути вспоминает сценку около поселка «слушающих зов» – этот оркестр гораздо больше. Здесь два арфиста, три флейтистки, две девушки с кифарами, две – с лютнями. И танцовщиц не меньше десятка.
Внезапно в комнате наступает тишина, и все низко кланяются входящему из внутренних комнат дома высокому мужчине. Кланяется и Тути. Он догадывается, что это сам Пауро, хозяин этого дома, грозный правитель Западной части Города, начальник всех маджаев царских кладбищ.
Пауро, нахмурив брови, внимательно осматривает зал, что‑то негромко, слегка заикаясь, говорит идущему за ним человеку, который все время кивает головой, как будто заранее соглашается со всем, что ему говорит Пауро. При этом он как‑то сгибается, не то кланяется, не то просто очень внимательно слушает.
«Довольно противный человек», – думает Тути.
Пауро со своим спутником выходят в соседнюю комнату, и в зале опять начинается прежняя суматоха.
– Ну, Тути, букеты готовы, – говорит Усерхет. – Теперь пойдем, я покажу тебе, где ты будешь работать.
Они выходят из зала и, пройдя через небольшую комнату, оказываются в просторном, вытянутом в длину помещении. Это не то зал, не то веранда – здесь вместо одной стены устроено большое окно. Тути с наслаждением вдыхает свежий воздух.
– Вот садись сюда в угол, чтобы никому не мешать, и начинай готовить гирлянды, – говорит Усерхет и уходит.
Корзина, еще корзина с цветами… Тути не знает, сколько прошло времени, пока он сидит здесь. Наверное, уже очень поздно. За окном давно темно. Зеленоватый свет луны падает в комнату через огромное окно и смешивается с желтым пламенем светильников. За стеной пир, видимо, в полном разгаре. Оттуда доносятся звуки музыки, пение, веселые крики.
Мальчик очень устал, его глаза слипаются, пальцы стали точно деревянные, голова тяжелая‑тяжелая. Главное – страшно хочется спать. Вот так лечь бы на циновку и заснуть! Но этого нельзя сделать – то отец, то Усерхет приносят все новые охапки лотосов, и Тути продолжает нанизывать на длинные нитки голубые продолговатые лепестки этих душистых цветов. То же самое делают и две рабыни.
Изредка рабыни уходят с готовыми гирляндами и снова возвращаются. Но вот в дверях появляется еще одна рабыня – нужны цветы, скорее, скорее! Не только гирлянды! Три женщины осторожно собирают все, что могут, кладут в корзинки и уходят.
Тути остается один. Сначала он еще немного продолжает работать, но потом чувствует, что сейчас непременно заснет. Тогда он встает, берет свою корзинку и пробирается с ней за стоящее в углу рядом с окном большое кресло с высокой спинкой. На кресло наброшено покрывало, поэтому позади кресла совсем темно, и никому не придет в голову, что там кто‑то спрятался. Тути ложится, свертывается клубочком и немедленно засыпает.
Его будят звуки голосов; в комнате разговаривают двое мужчин. Один из них сидит в кресле, другой, видимо, стоит рядом.
«Вот попался‑то!» – в страхе думает мальчик. Теперь ему уже больше не хочется спать, – ему просто страшно.
– Значит, в Городе говорят, что шествие вчера прошло хорошо? Торжественно? – говорит сидящий.
По тому, как он иногда немного заикается, Тути узнает Пауро и пугается еще больше.
– Все было прекрасно, господин, можешь быть спокоен, – отвечает второй человек.
– Это удачно, – говорит Пауро, – пусть Пасер почувствует, что со мной бороться не просто!
– Еще бы! – слышится ответ.
В это время в дверях раздался третий голос:
– Разреши войти, господин!
– Это ты, Амоннахт? Входи.
Слышны шаги, кто‑то останавливается недалеко от кресла.
– Что скажешь? – спрашивает Пауро.
– Господин, у меня очень важное известие, – говорит человек, по имени Амоннахт. («Интересно, кто он такой?» – думает Тути.) – Я был сегодня на восточном берегу с двумя ремесленниками, и около храма Птаха мы встретили Пасера и царского писца Несиамона. Пасер был очень зол. Он увидел нас и стал кричать, что мы устроили шествие нарочно, чтобы показать, как мы рады тому, что он оказался неправ, и что мы трое пришли сюда тоже нарочно, чтобы посмеяться над ним. И тут он сказал, что все‑таки докажет свою правоту, что у него теперь есть бесспорное доказательство, потому что к нему пришли два писца царского кладбища и рассказали о том, как были ограблены пять больших гробниц фараонов. Пасер добавил, что его писцы записали эти показания и что он немедленно сообщит обо всем прямо фараону! Господин, он десять раз поклялся, что именно так и сделает. Я и решил сразу же тебе обо всем доложить.
Наступает молчание. Тути слышит, как тяжело дышит Пауро. Что он – напуган или разгневан? А может быть, и то и другое? Пасер‑то, видимо, не собирается оставлять дела!
– Хорошо сделал, что пришел! – наконец говорит Пауро. – Я прикажу тебя наградить. Теперь пойди… я должен подумать. Так этого оставлять нельзя.
– Слушаю, господин, – говорит Амоннахт и уходит.
Опять молчание. Ох, уж лучше бы они говорили, а еще лучше ушли бы из комнаты.
– Надо узнать, кто эти писцы, – говорит Пауро. – Как они вообще смели идти к Пасеру? Они же должны обо всем, что случается на кладбище, докладывать мне!
– А если ты уже знаешь об этом, господин? Если они тебе уже докладывали? – вкрадчивым голосом спрашивает правителя Запада его собеседник.
– То есть как я уже знаю? Мне эти дни никто из писцов ничего не сообщал!
– А если дело идет о тех гробницах, про которые тебя извещали раньше? Тогда как?
– Раньше? Да ты с ума сошел, Панеб! О чем ты говоришь? – Голос Пауро становится все громче и грознее.
Так вот это кто – Панеб! И как смело он разговаривает с начальником! Тути теперь уже старается не пропустить ни одного слова.
– О тех гробницах, господин, на которых печати найдены целыми, а следовательно, решено, что и сами гробницы не тронуты. Ну, хотя бы о гробницах фараонов Сети‑Менмара и Рамсеса‑Сетепенра! – В голосе Панеба совсем не слышно страха. Похоже, что этот человек даже усмехается.
– А‑а, вот ты о чем… Много себе позволяешь! – Пауро уже не кричит, хотя говорит сердито, отрывисто. – Молчи, я понял! Надо мне немедленно обо всем написать везиру, написать, что Пасер хочет помимо него обращаться к фараону…
– И послать везиру с этим письмом хорошие дары, – тихо говорит Панеб. – Прикажешь принести? Слитки или вещи?
Опять молчание. Пауро постукивает пальцами по ручке кресла.
– Слитки, – коротко приказывает он. – Завтра, к утру. Иди!
– Одно слово, господин! Позволь спросить, список имен грабителей уже подан в суд?
– Завтра будет послан, он готов.
– А Харуди и Нахтмин там?
– Да… Я же тебе обещал! Иди, ну!
Панеб уходит, но через минуту возвращается чуть не бегом.
– Господин, – быстро шепчет он, подойдя почти вплотную к креслу, – под окном стоял какой‑то маджай из дежурной стражи…
– Кто такой? Узнать немедленно!
– Будет сделано, господин!
– Стой! Ты думаешь, он мог слышать?
– Может быть…
– Если он слышал, ему конец! – Голос Пауро упал до шепота, но какой это страшный шепот!
Тути кажется, что он цепенеет от ужаса. Он‑то ведь все слышал, значит, и ему конец? И ведь никуда не уйти. Только бы не шелохнуться, не двинуть ни ногой, ни рукой.
– Ну, иди же, что ты стоишь? И пришли мне моего писца Себекнахта.
Панеб уходит, и опять наступает молчание. Тути кажется, что оно длится бесконечно долго, но на самом деле Панеб очень быстро выполняет приказание, и через две‑три минуты в комнату кто‑то входит – очевидно, писец Себекнахт.
– Ты исполнил мое приказание относительно медника Пахара? – спрашивает Пауро.
– Да, господин. Его перевязали, хорошо накормили. Я показал ему то, что он возьмет отсюда потом… после суда. Все в порядке, господин.
– Думаешь, он не подведет?
– Ни в коем случае, господин! Он прекрасно все понимает.
– Хорошо. Кормить его и впредь получше! Утром придешь писать письмо везиру. Все. Можешь идти.
Себекнахт уходит. Пауро еще некоторое время сидит на кресле, потом встает и, тяжело ступая, уходит – вероятно, опять к гостям.
Тути осторожно выглядывает. Никого, комната пуста. Тогда он тихонько вылезает из‑за кресла, стараясь не зацепить за него корзиной, и подходит к двери в проходную комнату, через которую его привел сюда Усерхет. Мальчик прислушивается, ставит корзинку на плечо, чтобы не было видно его лица, и, войдя в комнату, быстро ее пересекает. Уже почти при выходе из нее он слышит сзади стремительные шаги, кто‑то бежит мимо, толкает его.
– Скорее шевелись, не вертись под ногами! Чуть не свалился из‑за тебя! – говорит какой‑то раб, выбежавший из пиршественного зала с пустым подносом.
За ним бегут еще рабы, навстречу спешат другие, и Тути, замешавшись среди них, благополучно выбирается во двор. Вот он и на улице. Не веря своей удаче, растерянный, он торопится скорее прочь от этого страшного дома, надеясь успокоиться и забыть все пережитое.
Почти везде уже погашены огни. Узкий серп луны ярко блестит в черном небе. Ветра нет, и флаги на мачтах у ворот храма висят без движения. Мальчик медленно идет, с трудом переставляя ноги. Вот и дом. От ворот отделяется маленькая черная тень.
– Тути, это ты? Наконец‑то!
– Кари?! Откуда ты? Почему ты здесь?
– Я зашел к тебе по дороге домой, я был на том берегу. Твоя мать сначала позволила мне подождать тебя, а потом и переночевать. Мне тебя непременно надо было видеть! Идем на крышу, там для нас приготовлен ужин, – говорит Кари и помогает другу снять корзинку. – Да что с тобой? Ты просто устал или заболел? Ты какой‑то странный!
– Будешь тут странным, – бормочет Тути. – Я не больной… я даже не знаю, что тебе сказать…