Зарделась кровавая заря -- заря второго дня битвы. Этот раз и сам Агамемнон, до сих пор лишь руководивший военными действиями с кормы своего корабля, надевает оружие и бросается в бой. Диомед, Одиссей помогают ему; их дружными усилиями удается временно оттеснить упорного врага. Но ненадолго: один за другим они выводятся из строя, раненные кто копьем, кто стрелой. Опять напирают трояне.
Ахилл все время следил за сражением, стоя на своем корабле на самом краю корабельной стоянки. Самая битва происходила отчасти в центре, отчасти на другом краю; умный Гектор избегал приближаться к тому краю, где находился Ахилл, чтобы случайно не вовлечь его самого в бой. Он поэтому и не мог видеть поражения Агамемнона, Диомеда, Одиссея; на близкой ему части поля разыгрался лишь маловажный, но все же для него очень чувствительный эпизод.
Среди фессалийских витязей сражались также два сына Асклепия, обоготворенного врача, Махаон и Подалирий, храбрые, но все же второстепенные бойцы. Так вот первый из них был ранен стрелою Париса; находившийся вблизи Нестор взял его на свою колесницу и увез в свою палатку. Промчались они мимо корабля Ахилла, но все же не так близко, чтобы он мог признать раненого... Какое ему, в сущности, дело? Не он ли пожелал себе удовлетворения, хотя бы ценою поражения и гибели своих товарищей? А вот теперь у него сердце дрогнуло, когда он одного из них увидел раненым; он обращается к Патроклу, просит его пойти узнать, кто он такой.
Да, Немезида знала, чего ему нужно, чтобы отказаться от своего гнева. И все же это было лишь первое, легкое и ласковое предостережение.
Патрокл послушался друга. В палатке Нестора он застал и узнал Махаона -- и уже готов был умчаться обратно к Ахиллу с этой вестью. Но Нестор, взявший его за руку, его не отпускает. С каких же это пор Ахилл так озабочен судьбой своих товарищей? А того он не знает, что им пришлось испытать... Он рассказывает молодому витязю про случившееся, рассказывает и о том, как он сам в юности, ослушавшись отца, принес помощь своим, способствовав их победе, -- "и люди молились из богов -- Зевсу, а из людей -- Нестору". Пусть же и он это помнит. И если Ахилл сам не желает прийти выручать своих -- пусть хоть его пошлет...
|
|
Тут только Нестор его отпустил.
Ударом ему хотелось уйти тотчас, лишь только он узнал Махаона: его сердце чуяло опасность от этой жизни, которой он до сих пор чуждался вместе со своим другом. Но теперь уже поздно: волна жизни задела его своим краем, он бежит к Ахиллу уже не только с извещением, но и с просьбой.
Тем временем трояне продолжали развивать свой успех. Сломив сопротивление ахейцев, они загнали их за ров, окружавший корабельную стоянку, и подошли к ряду кораблей. Первым был корабль Протесилая, первого героя войны; Аянт, стоявший на его корме, своим огромным копьем поражал всякого, кто к нему подходил. Во главе нападавших был Гектор. "Огня! -- кричал он. -- Огня! Сегодня Зевс даровал нам день, стоящий многих других дней!" Долго все попытки смельчаков были бесполезны; наконец Гектору удалось ловким ударом меча отрубить острие Аянтова копья. Аянт подался назад, и в следующую минуту высокий столб огня поднялся с корабля Протесилая.
Незадолго перед тем Патрокл, весь в слезах, вошел в палатку Ахилла. Не понравилось своенравному герою это явное сочувствие его врагам; но он терпеливо выслушал своего друга и разрешил ему то, о чем он его упрашивал. Говорил ли ему голос совести, что пора бы забыть о гневе и вспомнить об узах товарищества? Если и говорил, то его заглушал другой голос -- голос гордости, все еще не перестававший ему нашептывать злопамятное слово об обиде, оскорблении, бесчестии. Они еще разговаривали, как вдруг показалось зарево подожженного корабля. Ахилл ударил себя руками по бедрам: "Скорей, Патрокл! Вооружайся, спеши!" Но и тут у него не хватило духу сказать: "И я пойду с тобой".
|
|
Надев доспехи Ахилла, Патрокл во главе мирмидонской рати бросился на троян; его задачей было отогнать их от корабельной стоянки, не более. Введя в бой свежие силы, он без особого труда освободил корабль Протесилая и потушил огонь; Гектора он там уже не нашел: сделав свое дело, тот поспешил на другое крыло. Патрокл не стал его искать; помня о данном ему поручении, он старался оттеснить троян за ров по всей линии кораблей. Это ему наконец удалось, и он уже намерен был кликнуть мирмидонян и вернуться в стоянку, как ему вышел навстречу один из главных троянских витязей, вождь ликийцев, сын Зевса Сарпедон.
Омрачились очи Олимпийца при этом зрелище: он знал, что поединок Патрокла грозит его сыну смертью. Не разорвать ли могучей деснице цепи рока? Не спасти ли чудом любимого сына от неминуемой судьбы? Но Гера воспротивилась: а где закон, царящий над богами? Что будет с остальными, если глава Олимпа первый подаст пример беззакония? И Зевс смирился; им овладело чувство немощи -- божьей немощи перед законом и роком. Кровавая роса пала с неба на землю. Люди ей дивились; а были это слезы олимпийского владыки о своем сыне.
|
|
Поединок начался. Все кругом притихли в ожидании его исхода. Ждать им пришлось недолго: как ни был могуч Сарпедон, против одушевления своего молодого противника у него сил не хватило. Вскоре он грохнулся, подобно подрубленному дубу; Патрокл бросился на убитого, чтобы сорвать с него доспехи, но ликийцы и трояне устремились против него. Начался общий бой; исполинское тело Сарпедона покрылось трупами павших с обеих сторон. Тогда к нему незримо подошли посланные Зевсом два демона, Смерть и Сон, незримо похитили его и перенесли на родину, в Ликию, для честных похорон.
У Патрокла вскружилась голова. Опьяненный успехом, он забыл о заповеди друга; теперь он кликнул мирмидонян, но уже не для того, чтобы повести их обратно, нет, чтобы повести их на Трою. Все с восторгом за ним последовали. Вот уже и Скамандр -- вот равнина за Скамандром, вот троянская стена. Не отвесная, а покатая, как вообще тогдашние стены; взобраться на нее можно, когда защитников нет. Или таковые есть? Патрокл уже взошел было на первый выступ, но кто мощным ударом в его щит отбросил его? Он во второй раз, в третий -- то же самое. И голос послышался, подобный раскатам грома: "Назад, Патрокл! Не тебе суждено взять Трою!" Витязь побледнел: Аполлон!
Шатаясь, отступил он, слабо защищаясь своим щитом. И тут наконец против него выступил его роковой противник -- Гектор. Опасность родной стены призвала его; он пылал злобой против того, который вырвал у него плоды победы этого славного дня. Новый поединок, еще более захватывающий, чем тот, первый, но еще менее продолжительный. Силы ахейского героя были на исходе, он не мог уже наносить своему противнику полновесных ударов, не мог, как следовало, ограждать себя от его копья. Вскоре он пал. И его душа покинула его тело, плача о потере молодости и силы.
Непродолжителен был поединок, но очень продолжительна была битва за тело убитого. Ближайшим ахейским витязем был Менелай; уступая другим силой, он был полон благородства и чувства долга, он помнил, что Патрокл пал за его, Менелая, честь, и решил не отдавать его тела на поругание врагам. Он держался, пока не подоспели другие, но тогда битва стала еще яростнее. Гектору все-таки удалось, пользуясь временным успехом, снять с Патрокла его латы; не дорожа особенно его телом, он не прочь был предоставить его ахейцам, но ликийцы уговорили его Завладеть им, чтобы им выкупить оставшееся, как они думали, за ахейцами тело Сарпедона. Таким образом, бой не прекращался. Ахейцам то удавалось пронести тело на некоторое расстояние, то опять они должны были бросать его и защищаться. Наконец, они убедились, что без помощи Ахилла им не справиться со своей задачей; оставив Аянта и Менелая у трупа, Антилох, сын Нестора, побежал к Ахиллу с печальною вестью: "Горе, Ахилл! Пал доблестный Патрокл! Мы сражаемся за его тело, но доспехами завладел Гектор!"
Тут черная мгла покрыла очи Ахилла; он грохнулся на землю, мучительная судорога сжала его грудь, наконец он испустил стон, такой громкий, такой раздирающий, что его услышала в морской глубине его мать. Она примчалась: "Дитя мое, кто опять обидел тебя? Ведь ты получил то удовлетворение, которое Зевс по твоей просьбе мне обещал?" -- "Да, получил! О, если бы я сам перед тем погиб!"
Теперь у него одна великая забота -- отомстить за друга. В бой вмешаться он не может; его доспехи, надетые Патроклом, во власти Гектора. За ночь Фетида обещала добыть ему новые у бога-кузнеца Гефеста. Но, чтобы спасти Патроклово тело, и не требуется личного участия в бою. Он взошел на насыпь рва, окружающего корабельную стоянку, крикнул сколько было силы в его могучей груди -- трояне побледнели, подались назад. "Ахилл! Ахилл!" -- послышалось в их рядах. Ахейцы воспользовались их замешательством, подняли тело Патрокла и донесли свою печальную ношу до палатки Ахилла.
Так увидел герой своего друга; такой был исход того посольства к Нестору, в которое он сам его отправил около середины дня. Захлестнула Патрокла волна жизни и похоронила под собой.
ГЕКТОР
Темная ночь и темные думы. О чем? О гневе, роковом гневе, загоревшемся от нанесенной Агамемноном обиды; о, слаще меда стекает он в душу человека, но потом, разрастаясь, душит ее, словно дым. -- Да, это так: Патрокл был бы жив, если бы не тот гнев. -- О, да погибнет вражда, от богов проклята и от смертных! -- Да, это так: она бьет и врага и своего. А дальше что? -- Месть! Месть за Патрокла его убийце Гектору! -- А это не гнев? Это не вражда? Нет, молодая душа, ты еще не совсем прозрела: еще одно испытание впереди.
Заря приносит Фетиду и с ней выкованные Гефестом доспехи; затем -- новое собрание ахейцев, созванное на скорую руку Ахиллом. Его цель -- отказ от гнева, торжественное примирение с Агамемноном. Тот не уступает своему противнику в благородстве: он вновь предлагает ему те дары, которые обещал через своих послов, первым делом Брисеиду. Ахиллу -- не до даров: "Ты можешь мне их дать, можешь и не дать -- твоя воля". Но, конечно, Агамемнон их ему не даст. А затем -- бой.
Трояне все еще занимают свой новый стан у корабельной стоянки; таково было желание Гектора, гордого успехами предыдущих дней, вопреки совету его благоразумного родственника Полидаманта -- совету еще в течение ночи отвести войско за троянские стены, так как с появлением Ахилла пора победы прошла. Теперь Полидамант, оказывается, прав: трояне не выдерживают натиска ахейской рати, предводительствуемой Ахиллом, они бегут к Скамандру, в Скамандр; русло реки запружено телами -- и убитых и барахтающихся в борьбе с волнами.
Стонет Скамандр: "Пощади, богоравный! Хоть в моем русле их не убивай!" -- "И не буду, дай только перейти на другой берег". С этими словами он с высокого обрыва бросается в воду. Этого и хотел бог троянской реки. Грозно вздымаясь, он всем своим течением ударил в его щит. Подкашиваются ноги у витязя: он подается назад, сначала медленно, шаг за шагом, потом все быстрее и быстрее, вниз по руслу к морю. Удается Ахиллу выпрыгнуть на берег -- Скамандр и туда за ним следует, нагоняет его, заливает своими струями. Уже недалеко то место, где Симоент вливается в него. "Сюда, сюда, мой брат! -- кричит ему Скамандр. -- Соединим наши волны, похороним под ними этого мужа, пусть наш песок будет ему могилой!" Тщетны усилия героя: гибели не миновать. Но зачем такую? Уж если пасть, то лучше под копьем Гектора, чем под волнами разъяренных потоков!
Но и об Ахилле не забыли боги. "Иди, мой сын, -- говорит Гера Гефесту, -- направь силы своей стихии против беззакония разъярившихся волн!" Вмиг поля по обе стороны реки вспыхивают; все сильнее, все ближе пламя, вся степь горит. Даже рыбам становится жарко в речной глубине; воды нагреваются, кипят... Стало невмоготу; взмолился Скамандр к царице небес: "Уйми своего сына, я покоряюсь твоей воле!" Вмиг пожар исчезает: Скамандр и Симоент текут в своих прежних руслах, Ахилл стоит, спасенный, на другом берегу.
Все же заступничество родной реки дало Гектору возможность остановить бегство своих и в большом порядке ввести их обратно в троянские стены. На стене сам царь Приам и с ним царица Гекуба; по его приказу Скейские ворота открыты, трояне входят, с наслаждением сгибая колени после битвы и бегства. Остается Гектору войти в ворота, а затем их можно будет закрыть. Но Гектор отказывается. "Вчера можно было, а сегодня поздно: трусом назовет меня Полидамант, разумным советом которого я пренебрег". Тщетно старый отец, старая мать просят его пожалеть и себя и их: он решает ждать врага у стены и сразиться с ним не на жизнь, а на смерть.
И вот этот враг наконец является: багровой гибельной звездой сверкает острие его копья, пелионского ясеня; но еще страшнее блеск его налитых кровью глаз. Тут прежняя решимость оставляет Гектора: закинув щит на плечи, он пускается бежать вдоль троянских стен. Ахилл за ним. Добрый муж бежал, но еще лучший его преследовал. С участием смотрит Зевс с высот Олимпа на это бедственное состязание. "Горе! -- говорит он себе. -- Любимого мужа, гонимого около града, вижу очами своими, и боль проникает мне сердце".
Не слабеет бегущий, но подавно не слабеет и преследующий. Уже третий раз свершает он круг около града: вдруг Гектор слышит дорогой голос, видит дорогой образ: "Ты ли это, мой брат Деифоб?" Да, это Деифоб, он вышел помочь брату в его решающем бою. Гектор останавливается. Ахилл на него, потрясая копьем. Гектор бросает в него своим, тщетно: оно отскакивает от выкованного Гефестом щита. Да, его копье погибло, но у Деифоба есть другое. Где же Деифоб?.. Его нет, он исчез: да и был ли он когда-либо здесь? Теперь, видно, конец: меч против копья -- ненадежная защита. Да, конец: пораженный несокрушимым ясенем Пелиона, Гектор лежит в пыли, у подножия родной стены.
Так здесь и Патрокл лежал вчера, пораженный его копьем! При этом воспоминании дикая злоба овладевает душой победителя: он велит подать себе колесницу, привязывает к ней труп врага и мчит ее к ахейской стоянке под звуки победного пэана, исполняемого сотнями голосов его товарищей. Громко звучит пэан, но еще громче вопль отчаяния со стены у Скейских ворот...
Пока Приам с Гекубой смотрели на отступление троянской рати, Андромаха, жена Гектора, занималась своими домашними работами, ничего не зная о поражении своих. Вдруг ей показалось, что она слышит стоны со стены. Судорожно затрепетало в ней сердце: случилось ли что с ее мужем? Крикнув двум рабыням, чтобы сопровождали ее, она помчалась к стене, вбежала на нее -- и видит, как Ахилл мчит убитого Гектора, привязанного к колеснице, по пескам и сугробам троянской равнины...
Здесь -- плач, там -- ликование; но также и плач. Патрокл все еще лежит не похороненный; сначала месть, а затем уже похороны: так, полагает Ахилл, будет приятнее душе его друга. Да, много полагает земной разум бессмысленного для познавшего тайны. Эта душа явилась ему во сне, среди тишины ночи, явилась с кроткой жалобой. "Ты забыл обо мне, Ахилл; похорони меня скорее, дай перейти врата Аида..." Забыл? Да о ком же он думал, как не о нем, когда преследовал троян и убивал Гектора? Думал, да, видно, не о том, что умершим служат делами любви, а не ненависти и злобы.
Струя белого тихого света влилась в багровое зарево мести, но только струя. Ахилл справляет своему другу торжественные похороны, украшая играми тризну по нем: труп Гектора тем временем лежит в бесчестии в сенях его палатки, в ожидании псов, которые растерзают его плоть. Игры заняли весь день; Ахилл утомлен до изнеможения, но ему не спится. Отчего не спится? Видно, его друг все еще не удовлетворен. Он встает, привязывает труп Гектора к своей колеснице, трижды объезжает на ней курган Патрокла -- пусть возрадуется его душа на том свете, видя это поругание своего убийцы! Затем он возвращается в свою палатку; спать и подавно не хочется. На столе его ужин, нетронутый; ему не до еды. Грустно сидит он у стола, вперяя взоры в полумрак покоя, лишь слабо озаряемый мерцающим светом лучины.
Вдруг дверь тихо отворяется, входит старец -- белые волосы, белая борода, вид почтенный, но признаки запущения на всем теле. Входит, бросается к его ногам, подносит его руку к своим бескровным губам. "Вспомни отца своего, богоравный Ахилл, старого, такого же, как и я. Верно, и его терзают соседи, нет с ним могучего сына, чтобы отразить их козни. Все же я еще несчастнее. Я вынес то, чего не выносил ни один смертный, -- я поднес к своим устам руку, обагренную кровью моего сына!"
Сильнее, могучее льется тихая струя белого света; багровое зарево злобы и вражды по временам еще вспыхивает, но все реже, все слабее. Да, там, во Фтии, старится в одиночестве его отец, покинутый своим сыном; а что делает он здесь, его сын? Каков смысл его величайшего подвига, совершенного именно теперь? Этот смысл он только теперь понял, увидев перед собой старого отца своей жертвы. "Да, -- говорит он, -- мой отец там, а я здесь, чтобы мучить тебя и детей твоих". Наконец прозрела земная душа!
Приам пришел с выкупом за тело сына; его просьба будет исполнена. По приказанию Ахилла рабыни обмывают, намащают, обряжают его недавнего врага, кладут его на повозку, привезшую выкуп; а затем можно подумать и об угощении. Да, это поистине ночь тихих чудес: Ахилл в своей палатке угощает отца Гектора. Теперь только любовь победила; теперь только Ахилл имеет право сказать: "О, да погибнет вражда, от богов проклята и от смертных!"
И в предрассветном тумане троянская повозка тихо повезла к Скейским воротам тело лучшего витязя Трои, дабы оно было оплакано и с честью похоронено его родными, его женой, его друзьями.
ИЗ СКАЗОЧНЫХ СТРАН
А дальше что? Будет Ахилл опять сражаться с троянами, опять мучить Приама и детей его? Нет, после той тихой ночи это уже невозможно. Дело любви должно быть завершено делом мира; Ахилл это помнит -- но на первых порах его отвлекают другие неотложные задачи.
Едва успели ветры рассеять дым, поднявшийся от костра Гектора, как равнина Скамандра забелела от несметного числа палаток. Это не трояне -- они не выходили из своих стен и не выйдут. Таково было условие своей помощи, которое им поставил их новый союзник -- Пенфесилея, царица амазонок.
Удалая рать с далекой Фемискиры на Фермодонте не забыла своих былых набегов, смелой осады Афин и бедственной утраты рокового пояса царицы Ипполиты. С того времени два поколения успело сойти в могилу; теперь наступил новый расцвет, и внучке покойной Ипполиты захотелось померяться силами с эллинскими витязями. Союз с Приамом был только предлогом, но вполне законным; главное -- желание отомстить за Ипполиту.
Не только пол налетевшей рати -- все в ней было ново. Ни колесниц, ни тяжелых лат -- амазонки мчались верхом на небольших, но очень выносливых лошадках, удары отражали легкими луковидными щитами и наносили их, кроме копья, еще двулезвийными топориками, которыми действовали с изумительной ловкостью и быстротой. Но главное -- было их полное пренебрежение к смерти. Немало их полегло в передних рядах в первый же день битвы; это нимало не останавливало следующих. С другой стороны, они, поражая сверху пеших воинов, имели известное преимущество перед ними, тем более что они и конем умели пользоваться как своего рода оружием: по их приказу он становился на дыбы и всей тяжестью своих передних ног обрушивался на врага.
Уже в первый день они оттеснили ахейцев за Скамандр; второй отдал в их распоряжение все поле до корабельной стоянки. Но Пенфесилея не была удовлетворена. Она искала глазами Ахилла -- и не находила его: Ахилл уклонялся от боя по никому не известной причине. Разочарованная, она дала знак трубой и объявила, что ставит исход всего дела в зависимость от исхода своего поединка с Ахиллом: победит он -- амазонки беспрекословно удалятся. Обратного обязательства она даже не потребовала, будучи и без того уверена в успехе.
Тогда ахейские витязи пошли к Ахиллу: может ли он и теперь продолжать свое бездействие, когда царица бросила свой вызов именно ему и когда его победа может прекратить всю эту кровопролитную и нелепую бойню? Нехотя им уступил богатырь: совсем не то было у него на душе.
Радостно засмеялась Пенфесилея, увидев приближающегося противника. Пришпорив коня, она помчалась ему навстречу -- и на полпути внезапно остановилась, пораженная его красотой. "Иди с нами! -- крикнула она ему. -- В Фемискиру, на праздник роз!" Но Ахилл, не глядя на нее, угрюмо шел вперед, держа копье наперевес. Она подъехала еще ближе. Упрямый! Но все равно, она его не убьет, а только ранит, а затем пленником возьмет с собою. Увы! Ее копье скользнуло мимо его тела, и от копыт ее коня он ловко уклонился, а вслед за тем, не дав ей времени отпрянуть, своим копьем поразил ее под правую, беззащитную грудь. Поникла наездница головой и телом -- и упала к ногам своего коня.
Тут только витязь взглянул на нее -- взглянул и поразился ее единственной в своем роде, всепобеждающей красотой. Такова, вероятно, была Паллада в бою с Гигантами. Он стоял перед ней, грустно опираясь на копье, с острия которого еще стекала ее горячая кровь. Вспомнилась ему ночная встреча в роще Фимбрейского Аполлона; и зачем это ему выпало на долю быть разрушителем этой дивной красоты!
Тем временем ахейцы собрались вокруг своего бойца, благодарные за избавление от дальнейших боев. Никто, однако, не решился поздравить его или затянуть победный пэан; все уважали его печаль, хотя и не понимали ее причины. Один только Ферсит ее понял -- правда, по-своему. Протиснувшись через ряды окружающих, он подошел к убитой. "Не горюй, витязь! -- крикнул он насмешливо победителю, -- Что толку в красоте! Посмотри, как недалеко от нее до безобразия!" И прежде чем кто-либо мог ему помешать, он со злобным хохотом вонзил свое копье красавице в глаз.
Раздумье Ахилла мгновенно прошло, яростью сверкнули его очи. "Сгинь, гадина!" -- крикнул он и ударом могучей руки уложил безобразнейшего в стане мужчину рядом с трупом прекраснейшей женщины.
Среди окружающих поднялся ропот. Ферсит был мало любим; телесное наказание за его грубую выходку было бы, вероятно, встречено с удовлетворением. Но тут было совершено убийство своего человека, а гражданская кровь оскверняет, независимо от того, чья она и за что была пролита. Ахилл почувствовал это настроение своих соратников; угрюмо покинул он поле своего грустного поединка и удалился в свою палатку, чтобы уже больше ее не покидать.
Амазонки исполнили свое слово: похоронив свою царицу, они снялись, точно стая птиц, и долина Скамандра приняла опять свой обычный вид. Но ненадолго: вскоре диковинную рать с востока сменила не менее диковинная рать с дальнего юга. Это были эфиопийцы; жили на Чермном море, которое потому и называется Чермным, что его окрашивают в багровый цвет утренняя заря и восходящее солнце; оно же, непосредственно соседнее, прожигает кожу прибрежных жителей, почему их и называют эфиопийцами (Aithioopes, то есть "огнеликие"). Это рать Зари, и вел ее Мемнон, сын Зари, который по своему отцу Титону, как мы уже знаем, приходился родственником троянскому царю.
Приход этих смуглых воинов в белых плащах сулил утомленному войску ахейцев новые бои; а Ахилл, видимо, не обнаруживал никакого желания принять в них участия. Отчасти этому препятствовала несмытая кровь Ферсита; чтобы устранить хоть это препятствие, Одиссей однажды отправился к нему в палатку. Надобно сказать, что после коварного убийства Паламеда, запятнавшего его совесть, но не его славу, этот витязь успел оказать своим неоценимые услуги и приобрести расположение всего войска, не исключая и Ахилла, который считал его одним из своих лучших друзей. Вообще от был в своей душе благороден -- точнее говоря, от умел быть благородным там, где этому не препятствовали расчеты высшей пользы или же непреоборимая страсть.
Итак, Одиссей пришел к Ахиллу; умной, ласковой речью он уговорил его не терпеть долее на себе несмытой крови и подвергнуться установленному Аполлоном обряду очищения, вызвавшись сам быть его очистителем. Это их еще более сблизило. Ахилл ему стал поверять свои сокровенные мысли, не перестававшие преследовать его со времени его ночного посещения царем Приамом. Сам Одиссей смотрел на дело трезвыми очами умудренного житейским опытом человека; щадя чувства своего молодого друга, он все же не видел на пути его дум возможного исхода.
Тем временем произошли первые сражения между войском Мемнона и ахейцами, и перевес был на стороне первого. Вмешательство Ахилла могло сразу изменить картину; но Ахилл упорно отказывался от такового; не потому, чтобы он гневался на своих, а потому, что битвы с их нескончаемыми цепями убийств ему опротивели, что он не хотел более "мучить Приама и детей его", что он искал иного исхода и не мог найти его.
И все-таки события заставили его еще -- в последний раз -- вернуться в бой.
Дело происходило на берегу Скамандра; Мемнону удалось прорвать рать ахейцев, даже бойцы на колесницах в спешном бегстве отступили к корабельной стоянке. Среди бегущих был и старый Нестор; преследовал же его сам предводитель заморских врагов. Вдруг один из коней бегущего пал, пораженный издали стрелой Париса; колесница остановилась. А страшный сын Зари подъезжал все ближе и ближе, высоко поднимая свое копье. Еще немного -- и старый витязь заплатил бы своей кровью за свою смелость; вскружилась голова у него, и он с криком призвал своего сына.
Антилох находился поблизости, руководя отступлением своей пилосской рати. Вмиг поняв опасность своего отца, он устремился ему на помощь -- и своею грудью принял поднятое против старца копье. Все это случилось быстро; долго нежный юноша не мог задержать исполинского врага. Но для спасения Нестора этого было достаточно: он успел перерезать ремни, связывавшие колесницу с павшим конем, и, безопасно продолжая путь, достиг стоянки. Правда, он сам был не рад своему спасению: слишком дорогою ценою было оно куплено. Но в глазах эллинов, высоко ценивших сыновнюю любовь, Антилох пал самой славной смертью, какую только можно было пожелать человеку, все восторженно о нем отбывались, все поздравляли Нестора с таким сыном, усиливая своими поздравлениями его тоску и горе.
Весть о смерти Антилоха дошла и до Ахилла, вдвойне его поражая. Он любил юношу: после смерти Патрокла это был его лучший друг -- чистый, открытый, веселый. Все же желание отомстить за него не вовлекло бы его в водоворот войны -- слишком памятна была его месть за Патрокла и то, что последовало за ней. Но он чувствовал на себе укоризненный взор старого Нестора, и этот взор говорил ему: неужели ты оставишь неотомщенной смерть твоего лучшего друга? Нет, еще один раз он примет участие в бою, только один раз. Он объявил об этом во всеуслышание, узнали об этом все друзья, узнали и враги.
Узнали подавно и боги. И две богини явились к престолу Зевса и бросились на колени перед ним, умоляя его каждая за жизнь своего сына. То были -- Фетида и Заря.
Зевс тотчас воздвиг в пространстве призрачные весы, сиявшие как солнце, -- весы Рока. Вызвав души обоих витязей, он разместил их на двух противоположных чашках. Они колебались некоторое время, но затем чашка Ахилла стала медленно, но неумолимо опускаться. Фетида всплеснула руками и поникла.
В эту минуту златокрылый юный бог в венке из роз пролетал по поднебесью. Поравнявшись с весами, он задел своим крылом чашку Ахилла -- она стала подниматься, и в такой же мере опускалась чашка Мемнона, пока не исчезла в тумане Аида.
Заря надвинула покров на свои ясные очи и молча удалилась. И когда на следующий день светила ночи погасли, колесница Солнца одиноко поднялась на небесную твердь, не сопутствуемая радостным сиянием Розоперстой.
Мемнон вышел из Скейских ворот. Узнав накануне о решении Ахилла вмешаться в бой, он, помня пример Гектора, поступил благоразумнее, чем тот, и еще ночью ввел всю свою рать в стены города. Он сам, как царский родственник, поселился во дворце и получил покой рядом с покоем Париса, который теперь, после гибели Гектора, был первым среди сыновей Приама и вождем троянского войска. С ним самим он заключил тесную дружбу.
Итак, Мемнон вышел из Скейских ворот; его рать отчасти последовала за ним. Все знали, что общей битвы не будет: поединок вождей решит все. Сам царь Приам вышел на стену, как зритель великого дела; ему сопутствовали жена его Гекуба и дочь Поликсена, затем Антенор и прочие старцы.
Вскоре со стороны корабельной стоянки появилась ахейская рать, впереди всех Ахилл, затем прочие вожди на колесницах. Глашатаи обеих сторон, Талфибий и Идей, отмежевали поле для поединка; затем противники выступили друг против друга. Когда они так стояли, их не сразу можно было отличить одного от другого; на обоих были доспехи, изготовленные рукой и молотом Гефеста, слепившие глаза яркостью своей позолоты.
Глашатаи кинули жребий, кому из обоих первому метнуть копье, и счастье улыбнулось Мемнону. Все притаили дыхание. Мемнон замахнулся -- черное древко бросило длинную, столь же черную тень на мураву луга и полетело. Но добрый щит Гефеста выдержал удар, и копье эфиопского владыки бессильно упало к ногам фессалийского витязя.
Собираясь ответить противнику, Ахилл заметил, что его щит, по обычаям его родины, был меньше и оставлял непокрытым верхний край его груди. Туда и направил он свой удар. Но Мемнон вовремя уклонился, и пелионский ясень со свистом пронесся мимо его головы.
Глашатаи подняли копья и возвратили их владельцам.
Второй удар Мемнона был направлен туда же, куда и первый, но со значительно большей силой. Пробить медную облицовку щита ему и на этот раз не удалось, но Ахилл дрогнул, зашатался и должен был податься на несколько шагов, чтобы не упасть. В эту минуту резкий, жалобный крик раздался со стены. Что это? Не иначе как царевна Поликсена. Опасность врага, значит, вызвала крик этой девы, равнодушной к опасности своего бойца? Или это просто был испуг?