Другая разновидность теорий, связанных с историей культуры, заимствована из литературоведения. Речь идет о критическом восприятии текстов, известном под названием теории деконструкции. Поколение литературоведов 2-й половины XX века отвергло понятие подлинного авторского голоса, рассматривая текст как основу для множества «прочтений», в который разные аудитории вкладывают разный смысл.
Дискурс (от француззского Discours – речь, рассуждение). Главные родоночальники теории дискурса французские учёные 2-й половины XX века Мишель Фуко и Жак Деррида. Дискурс – это специфический способ организации языковой деятельности (письменной и устной). Дискурс – это семиотический (знаковый) процесс, реализующийся в дискурсивных практиках (совокупности текстов, содержащих определённый набор тем и идей, подчинённых единой риторической и концептуальной модели).
Историки традиционно рассматривают первоисточники как средство доступа к событиям и умонастроениям — существующим объективно вне самого текста. Литературоведческая теория учит историков сосредоточиваться на тексте как таковом — ведь его ценность состоит не столько в отражении действительности, сколько в раскрытии категорий восприятия этой действительности. С этой точки зрения первоисточник является, прежде всего, культурным свидетельством о риторических построениях, кодах изображения, социальных метафорах и т.д.
Если язык способствует определенному образу мысли и исключает другие и если он в каком-то смысле формирует сознание (а не наоборот, как утверждает здравый смысл), то политическое устройство должно зависеть от лингвистических структур не меньше, чем от административных: политика осуществляется в рамках дискурса, а не только определенной территории и общества. В политике, как правило, существует ряд альтернативных и пересекающихся дискурсов, борющихся за влияние — выражающих, например, преклонение перед государством, классовую солидарность или демократические права.
Социальные перевороты и катаклизмы, аткже можно интерпретировать как дискурсивные процессы. Например, по-настоящему революционным аспектом Гражданской войны в Росси было то, что она побуждала людей действовать по-новому, так что эти действия еще нашли отражения в языке. Такое же мощное влияние на язык оказали перестройка и распад СССР.
Язык — это сила. Взяв на вооружение этот главный постулат теории дискурса, историки переосмысливают свое отношение к понятию «политическая мысль». Они показывают, что участники политического процесса живут, мыслят и действуют в концептуальных рамках конкретных дикурсов и что сами эти дискурсы соперничают между собой, адаптируются друг к другу или полностью исчезают.
Влияние лингвистического подхода к текстам проявляется также стремлении некоторых историков уделять больше внимания литертурной форме — или жанру, в котором написаны исторические источники. Наша интерпретация вероятного содержания текста должна быть существенно модифицирована в свете его жанровой принадлежности, которая предопределяла его понимание читателем.
Фуко впервые изложил свои идеи в книге История безумия в классическую эпоху (L'Histoire de la folie 
l'age classique, 1961), где утверждал, что в «эпоху разума» (конец 17–18 вв.), когда разум пытается определить себя, исключая любые элементы неразумия, возникает совершенно новое понимание безумия. Безумных людей начинают заключать в больницы. В конце этого периода изобретают дома умалишенных, а также возникает новая врачебная профессия, в задачи которых входит контроль над больными и жесткое обращение с ними. Общий урок: человеческая мысль характеризуется радикальной дискретностью, понятия внезапно возникают и так же внезапно исчезают. Фуко пытается дать определение безумия, как оно понимается в данную эпоху, принимая во внимание все, что говорилось о безумных, и все, что с ними делали.
Другой пример такой исторической трансформации понятий приводится в книге Рождение клиники (Naissance de la clinique, 1963), прослеживающей появление клинической медицины в период Великой французской революции. Новые клиники – не просто изменение в медицинской практике, но также изменение в мышлении врача. Теперь лечатся отдельные органы больного, а не человек в целом. Медики переключают внимание на совершенно иной класс объектов. Фуко также прослеживает связи этого феномена с другими изменениями и утверждает, что философские движения позитивизма и феноменологии являются необходимыми следствиями новых способов «смотрения» и «видения». Медицина понималась как система знаний существовавшей в виде сети связей между высказываниями врачей.
Исследование тюрьмы, Надзирать и наказывать (Surveillir et punir, 1975), во многом сходно с предыдущими работами Фуко, однако содержит, кроме того, описание новых установлений во властной структуре общества.
Все эти темы разрабатываются в его главном труде – Слова и вещи (Les Mots et les choses, 1966), К главному труду примыкает попытка описать новую методологию, предпринятая в книге Археология знания (L'Arch 
ologie du savoir, 1969). Исследовании гуманитарных наук и тех структур мышления, которые им предшествовали. «Человек», существо, являющееся одновременно и объектом изучения и его субъектом, есть побочный продукт нового дискурса о жизни, труде и языке. Фуко утверждает, что гуманитарные науки должны иметь другой предмет, и книга завершается драматическим, но не вполне ясным рассуждением, по которому выходит, что псевдопредмет «человек» скоро исчезнет и будет заменен анонимным дискурсом, в котором полярное противопоставление субъективного и объективного, присущее понятию «человек», будет преодолено.
Его история сексуальности (1-й том – Воля знать, La Volont de savoir, 1976; 2-й том – Употребление удовольствий, L'Usage des plaisirs, 1984; 3-й том – Забота о себе, Le Souci de soi, 1984) начинается наблюдения, что викторианская эпоха была одержима сексом. Но допускались лишь определенные формы соответствующего дискурса. Фуко полагает, что это способ контроля общества над самим собой, осуществляемый не с помощью явных мер, но через более глубокие структурные принципы, определяющие , какие слова можно говорить, а какие нельзя.