палатка уже не выдерживает длительного ненастья. В такую погоду пути нет. На косогорах навьюченные лошади скользят и могут свалиться в реку.
Пенистый горный поток не мутнеет, как обычно, не заливает низменные берега. Ближайшие скалистые вершины, громоздящиеся над долиной, покрыты снегом. Похолодало. Снега и льды в верховьях не тают, вода чистая, уровень её не меняется.
На лугу пасутся наши лошади, с гривы и хвоста падают прозрачные капли. Лошади стоят на ветру, и ветер прижимает тяжёлый сырой хвост к ногам.
Среди альпийской зелени Тяньшанских гор, у шумной реки, читаю «Мещерскую сторону». Автор много бродил по белому свету, от его внимательного и доброжелательного взора не ускользают детали, украшающие его рассказы. Константин Паустовский был неутомимым путешественником, он любил Родину, её природу, и его описания всегда правдивы. В «Карабугазе», «Колхиде» самые обычные описания природы прозрачны, овеяны поэзией, и в то же время в них тонко подчёркнуто неповторимое своеобразие пейзаж.
Скучной природы не бывает, каждый из ландшафтов имеет свои особенности, нужно только уметь их увидеть и раскрыть.
Мещерская сторона совсем не похожа на тяньшанский край: там – плоская низменность, северные леса, медленные реки, торфяные болота, мрачные озера; здесь – зелёные горы, глубокие изумрудные озера, прозрачные быстрые реки, иссиня‑белые ледники и снега в горах, и кажется, что величествен и разнообразен Тянь‑Шань и невзрачна и однообразна Мещера, но понятны и милы моему сердцу слова писателя: «Неужели мы должны любить свою землю только за то, что она богата, что она даёт обильные урожаи и природные её силы можно использовать для нашего благосостояния!
Не только за это мы любим родные места. Мы любим их ещё за то, что, даже небогатые, они для нас прекрасны.
Я люблю Мещерский край за то, что он прекрасен, хотя вся прелесть его раскрывается не сразу, а очень медленно, постепенно.
На первый взгляд – это тихая и немудрёная земля под неярким небом. Но чем больше узнаешь её, тем все больше, почти до боли в сердце, начинаешь любить эту обыкновенную землю. И если придётся защищать свою страну, то где‑то в глубине сердца я буду знать, что я защищаю и этот клочок земли, научивший меня видеть и понимать прекрасное, как бы невзрачно на вид оно ни было, – этот лесной задумчивый край, любовь к которому не забудется, как никогда не забывается первая любовь»[40].
Любовь к Родине, её лесам или горным громадам – благородное чувство, не отвлечённое, а ясно ощутимое. Оно воплощается в обычные знакомые пейзажи и, быть может, в эти величественные пейзажи тяньшанских лесов, в гладь бездонного Иссык‑Куля или в безбрежные каракумские пески.
Скоро ветер разорвёт лохматое покрывало облаков и понесёт их в далёкие южные страны, где растают они подобно дыму в вечерних сумерках. Засветит солнце, и наш маленький караван не спеша снова двинется в путь‑дорогу.
Позади остались поросшие еловым лесом скалистые щели, по которым бурлили горные потоки. Мы вышли к широкой долине Чилика, к большой реке. На низких галечных террасах пышно раскинулась урема. Тополь, рябина, берёза украшали пойму Чилика. По склонам росли кустарники, образуя порой непроходимые заросли.
Осень уже вступала в свои права. В этих южных широтах осенние леса так же хороши, как и на Русском Севере. Багряные цвета уже преобразили леса Северного Тянь‑Шаня. Кустарники были усыпаны ягодами.
Чилик течёт параллельно хребтам Кунгей и Заилийскому. Он берёт начало на высоком горноледниковом Чилико‑Кеминском узле и направляется на восток, принимая множество притоков, спускающихся главным образом с северного склона Кунгея. Постепенно Чилик становится большой рекой, по которой сплавляют лес. Недаром местные жители назвали реку Тау‑Чиликом – «горной бочкой».
Караван медленно двигается вверх по долине. На террасах колхозники‑казахи поднимают целину, пашут озимь, косят яровой ячмень и собирают его в небольшие копны. Весёлые молодые казашки забросали нас вопросами: куда мы едем, кто мы такие, что везём во вьюках? Пригласили нас в аил, который должен встретиться на нашем пути через несколько километров.
Действительно, невдалеке, у устья Кутурги, стояли две юрты. На просторной поляне паслись толстые ленивые кобылицы. Нас угостили кумысом. Хозяйка юрты наливала белый напиток из ведра в пиалы столько раз, сколько желали гости. Это были последние юрты в долине Чилика. За аилом долина сузилась, река текла в ущелье.
По правому берегу Чилика, не доходя Кутурги, я задержался, чтобы описать грандиозный обвал. Оторвавшаяся глыба оставила на склоне след – хорошо выраженный жёлоб‑лоток, на котором не было ни растительности, ни скальных выступов. На дне долины образовались нагромождения холмиков, скал, котлов, грив, ещё не покрытых сплошным почвенно‑растительным покровом. Кругом – неокатанные, неотёсанные, угловатые камни тех же пород, что слагали правый борт долины. Сила удара была так велика, что часть материала оказалась и по левую сторону реки. Река уже успела прорыть себе русло и в этих новых отложениях обтачивала крупные скалы, перегородившие ей путь.
На поверхности обвала кое‑где виднелись молодые деревца ели и берёзы, шиповник и барбарис. Все это говорило о молодости обвала. И действительно, ему не было и 50 лет, он родился в северных цепях Тянь‑Шаня во время сильного землетрясения 1911 года.
Наша тропа то спускалась к самой воде, то поднималась вверх по лесистому склону.
У устья Кшиурюкты – Малой Абрикосовой речки – мы разбили лагерь. Тут были видны следы аила. Одиноко высилась коновязь рядом с круглым пятном на земле, где стояла когда‑то юрта.
Утром осматривали дороги. Вверх по Кшиурюкты смогли пройти только километра три. Старая тропа заросла травами и кустарниками, поперёк дороги лежали мощные стволы упавших елей. Притоки реки размыли тропу, и лошади наотрез отказывались входить в грохочущую воду. Свежих следов лошадей мы не видели: ясно, что вверх по ущелью пройти невозможно.
«Ездил вверх по Урюкты, – записал я в дневнике. – Дороги нет. Старая тропа исчезает в лесных завалах. Узкое эрозионное ущелье; каскадами падающий поток, мчащийся в глыбах скал и крупных валунах; дремучий лес, покрывающий склон ущелья, обращённый на запад, создают величественный ландшафт.
Хорошо видно значение экспозиции горных склонов как физико‑географического фактора. С боковой горной гряды можно заметить, как склон долины Чилика, обращённый на север, покрыт лесом, противоположный склон – в скалах, осыпях со скудной растительностью.
На обратном пути мы обнаружили тропу, уходящую зигзагами в горы. Километров через пять тропа стала торной, видимо, по ней можно перевалить хребет, правда, более восточным перевалом, чем это было предусмотрено планом маршрута.
Мы сделали ещё одну попытку проехать по Чилику вверх, хотя нас предупреждали, что дорога выше устья Кшиурюкты идёт по крутой осыпи, что осыпь подмыта Чиликом и что один неверный шаг лошади чреват тяжёлыми последствиями».
За вечерним чаем мы обсуждали наше положение, которое, правду говоря, было незавидным. И вдруг как с неба к нам свалился старый казах, чабан из колхоза «Новая жизнь», возвращавшийся в Тюлкесай, где паслось колхозное стадо овец. Пастух заверил, что он благополучно проведёт по маршруту, который нас интересовал. Отправиться решили завтра же рано утром.
Моросил дождь, становилось всё холоднее и холоднее. Вечером крупными хлопьями пошёл снег. Туман ограничивал видимость до 50 метров.
Шли на запад, поднимаясь по правым притокам Чилика, переваливая водоразделы между ними. Вскоре открылись, альпийские пастбища с пологими формами рельефа. На высотах 2700–3000 метров располагались широкие, полого падающие долины с древнеледниковыми отложениями. Ниже реки, текущие в этих спокойных долинах, каскадами падали по ступеням вниз и, вгрызаясь в горы, создавали непроходимые эрозионные ущелья. Дальше на запад, у притоков Чилика, они становились короче; а ледниковые долины, в верховьях которых и ныне сохранились горные ледники, длиннее.
Снег продолжал падать. В 8 часов утра на дне долины толщина снежного покрова достигла 22–32 сантиметров. К 10 часам из‑за низких туч выглянуло солнце; Миллионы искр заблестели на нетронутой белизне снега. Мы укрылись от холода и сырости в юрте нашего проводника. На копытах уныло бродивших лошадей налипали громадные подушки мокрого снега, опадавшие затем от собственной тяжести.
За день под лучами солнца снег постепенно оседал, обнажились южные и юго‑восточные склоны гор, а к ночи при ясном звёздном небе грянул мороз.
Мы стали собираться в путь, но хозяин уговорил нас повременить: на перевале много снега, тропа занесена, на леднике Сютту‑Булак много трещин. Перспектива действительно не из блестящих, тем более что во второй половине сентября такая холодная и снежная погода может удержаться надолго, впереди ждут дела, продовольствие иссякает, а лошади полуголодны.
И мы решили идти с надеждой ещё до перевала встретить караван быков, который ждали на пастбищах со дня на день. Колхоз послал продовольствие для своих пастухов и их семей, а караван этот, как и мы, видимо, пережидал непогоду.
Мы завьючили и оседлали похудевших лошадей и тронулись в путь, с трудом отыскивая тропу, занесённую снегом. Солнце уже склонилось к западу, когда мы почти подошли к конечной морене ледника. Начали, было, подумывать о ночлеге под самым ледником, чтобы утром со свежими силами подняться по леднику на перевал, как из‑за скалы показался бык, нагруженный мешками муки, затем стадо и всадники на лошадях – долгожданный колхозный караван шёл на джайляу.
Мы смело вступили на протоптанную караваном дорожку, поднимаясь на морены, падающие ступенями в долину. В стенках морен видны валуны, большие камни, гравий. Все это хаотически перемешалось. Вступив на ледник, направились на перевал. Кругом простиралось большое поле льдов, покрытых свежевыпавшим снегом, высота его доходила до 60 сантиметров. Горы, амфитеатром окружающие ледник, были также заснежены. Со скалистых вершин свисали громадные нашлёпки стекловидного льда толщиной в несколько десятков метров.
Уходящее солнце посылало косые холодные лучи, тени казались глубокими и резкими. Сбоку от нас на снегу двигался караван с несоразмерно длинными лошадьми и всадниками.
Прошли по леднику километра четыре и вскарабкались на скалистый перевал. Узкий гребень Кунгея имеет здесь иззубренные формы. Острые иглоподобные пики, вздыбленные отдельности гранитов выделяются среди вечных льдов и снегов.
Ледник Сютту‑Булак продолжается и по южную сторону хребта, спускаясь с него небольшим глетчером, менее километра длиной. Ледникового моренного материала и здесь очень много, он образует гряды, холмы, падающие высокими ступенями. Широкая древнеледниковая долина, сложенная сверху валунами, камнями, моренами, здесь также сменяется эрозионным ущельем. Вместо голых холодных пустынь появились кустарники, а дальше и леса.
Когда сгустились сумерки, наш караван подошёл к маленькому озерку, образовавшемуся на дне долины. Усталые, мы кое‑как попили чаю и улеглись спать. Мне снились ледники, снега, мрачные каменистые пустыни высокогорья, исчезающие тропы. И почему‑то эти унылые ландшафты мне представлялись тёплыми и уютными – тепло было в спальном мешке, покрытом овчинной шубой.
Озерко Сютту‑Булак, у которого мы заночевали, оказалось завального происхождения. Первое, что бросилось в глаза, – это торчащие из воды пни погибшей ели. На естественной запруде выросли тонкоствольные деревца. Все это говорило
0 молодости озерка, которое могло возникнуть на глазах у нашего поколения. На левом склоне долины видно место, откуда покатились горные породы, перегородившие поперёк долину широкими, но невысокими грядами и холмами. Они хорошо просматривались с правого склона долины. Между ними извилистый путь проложила речка, вытекающая из озерка. Вода течёт здесь порогами и водопадами. Пройдёт ещё полвека, и от озерка останется только небольшая котловинка: оно будет спущено речкой, вытекающей из него и все глубже пропиливающей русло в завальной плотине. Но следы крупного завала сохранятся и легко будут читаться в рельефе долины.
Перед нами вновь были следы землетрясения 1911года.
В ночь с 4 на 5 января 1911 года (по новому стилю) район Кунгея был охвачен сильным землетрясением с эпицентром в верховьях Чонкемина, то есть в непосредственной близости от верховий Чилика. Об этом землетрясении можно прочесть в 19‑м томе «Россия. Полное географическое описание нашего отечества»: «Общее число жертв точно не выяснено, но должно быть не менее нескольких сот человек; в одной местности, в долине реки Кебина, более 200 киргизов погибло под обвалом. Погибло также множество скота. Во многих местностях почва осела и дала огромные трещины; произошли сдвиги, оползни и провалы, а почтовая дорога на северном берегу Иссык‑Куля и в Боамском ущелье была местами совершенно разрушена. Толчки, удары и колебания почвы продолжались в течение нескольких месяцев, сначала почти ежедневно, а затем с более значительными промежутками времени, поддерживая панику среди населения и вызывая случаи психического расстройства»[41].
Примеры с обвалами в долинах Чилика и южного Сютту‑Булака наглядно показывают, что геологические процессы проходят весьма энергично и теперь. Эти примеры убеждают нас и в том, что для возникновения завалов, образования и исчезновения озёр совсем не нужны тысячелетия, как думали раньше.
Ниже озерка долина постепенно расширялась, снег был виден в лесу в затенённых местах и только на некоторых северных склонах он сверкал своей белизной, на которой контрастно выделялся чёрный еловый лес. Недаром киргизы называют тяньшанскую ель карагай – «чёрный лес».
Мы вышли из гор, и вновь перед нами открылась необозримая поверхность Иссык‑Куля. На этот раз его свинцовые воды казались холодными, неприветливыми. Снеговая линия на противоположном хребте Терскея опустилась, и теперь белое покрывало окутало его почти до предгорий.
Шла зима. В горах она наступает быстро, короткое нежаркое лето – долгожданный и желанный гость.
Последний раз я видел Иссык‑Куль в самом конце 1950 года. Пассажирский самолёт летел по маршруту Пржевальск – Тамга – Рыбачье – Фрунзе. И сразу же вслед за взлётом внизу засверкала на солнце синева глубокого озера. Самолёт летел над водой, хорошо обозревались снежные ограды, окаймляющие озеро: на юге – Терскей, на севере – Кунгей. Были видны мягкие пестроцветные отложения предгорьев Терскея, изъеденные густой причудливой сеткой морщин, глубокие долины рек, впадающих в узкие, извилистые заливы. И наконец, под самолётом протянулась пустынная равнина западной оконечности озера и оживлённый посёлок Рыбачье.
Самолёт поднялся и ушёл в хаос гор, чтобы через полчаса выйти на просторы плодородной Чуйской долины.
После моего путешествия в горы Прииссыккулья прошло много лет, но и теперь по‑прежнему в чёрных лесах тяньшанской ели на берегу Большой Красной реки виден крепкий деревянный дом. В его комнатах, как и раньше, трудятся географы, гляциологи, геоморфологи, ботаники, зоологи, метеорологи. Они выезжают на ледники, выходят на крутые осыпи, наблюдают за жизнью природы, открывающей свои тайны только внимательным, настойчивым и терпеливым исследователям.
Памирские записки
1951
Двенадцать дней едешь по той равнине, называется она Памиром; и во все двенадцать дней пути нет ни жилья, ни травы; еду нужно везти с собой. Птиц тут нет оттого, что высоко и холодно. От вечного холоду и огонь не так светел и не того цвета, как в других местах, и пища не так хорошо варится.
Марко Поло
В Институте географии Академии наук СССР предполагалось подготовить к печати большую коллективную монографию о природе Средней Азии. Мне предстояло возглавить авторский коллектив и выступить редактором книги[42]. Но в моём личном знакомстве с природными районами Средней Азии был существенный пробел – Памир. Туранская равнина, Тянь‑Шань, Фергана мною посещались неоднократно, а Памир как‑то оказался в стороне от маршрутов тех экспедиций, в которых приходилось работать. Поэтому было решено познакомиться с Памиром.
На окраине Ферганской долины, в предгорьях Алайского хребта, расположен город Ош. Отсюда начинался древний караванный путь, идущий в Кашгар, а также в Кашмир, к верховьям Инда, отсюда в течение многих лет выходили памирские научные экспедиции. Ошские старожилы и теперь ещё помнят, как в 30‑х годах нашего столетия здесь снаряжалась крупнейшая Таджикско‑Памирская экспедиция, в которой принимали участие Н. Л. Корженевский, Д. В. Наливкин, Д. И. Щербаков, К, К. Марков и другие видные советские учёные.
Ош – областной центр Киргизской республики. Он лежит на высоте почти 1000 метров над уровнем моря, хорошо озеленён, его дома окружены фруктовыми садами; река Акбура несёт много воды, и здесь не так жарко, как в других городах Ферганы. «В области Ферганы нет города, равного Ошу по приятности и чистоте», – отмечал ещё автор узбекской хроники XVI века Бабур.
В августе 1951 года аспирант Курбаншо и я отправились из Оша на пятитонном автомобиле ЗИС‑150. В описаниях путешествий по этому труднодоступному краю всегда отмечалось, что они сопряжены с лишениями вследствие большой абсолютной высоты. Поэтому странно нам было представить, что большая тяжёлая машина поднимется на «крышу мира». Конечно, и теперь ещё остались на Памире места, куда можно проникнуть только по узким тропам верхом на лошади или пешком, но к основным населённым пунктам легко проходят и грузовые автомобили. На машине можно пересечь Памир до Хорога или через Вахан до Ишкашима и спуститься по Пянджу вдоль афганской границы к Калаи‑Хумбу в Дарвазе, откуда уже сравнительно нетрудно добраться до столицы Таджикистана – Душанбе.
Перевалом Талдык мы перешли Алайский хребет. Позади остался бассейн Сырдарьи, тёплая Ферганская долина, лёссовая пыль, плантации хлопчатника и сады. Перед нами раскинулась широкая пологая равнина Алая, понижающаяся с востока на запад, и над ней, с юга, – крутая стена грандиозного Заалайского хребта.
Я исходил горы Кавказа, Тянь‑Шаня, Монгольского Алтая, но величественнее всех их Заалайские. Длинной цепью протянулись снежные пики Курумды, Ленина и Дзержинского.
Первым из учёных посетил Алай в 1871 году Алексей Павлович Федченко, замечательный русский исследователь второй половины XIX века, которому принадлежит честь открытия высочайшей вершины Заалайского хребта, позже получившей имя Ленина[43].
Мечта А. П. Федченко пересечь Заалайский хребет и пройти на Памир не осуществилась. «… Глаза мои… настойчиво глядели на юг, чаруемые грандиозностью панорамы и полной неизвестностью, что там находится. Но массивный снеговой хребет, как стена, протягивался передо мною на расстоянии каких‑нибудь 30 вёрст. Я тогда ещё не предчувствовал, что эти горы сделаются для меня действительно стеной, за которой я ничего не увижу; я спешил вниз, чтобы проникнуть в эти горы, и мечтал, что дойду до тех мест, где фантазия туземцев помещает „крышу мира“ (Бам‑и‑дунеа). Увы, не подозревал я, что веленьями киргизского полковника мне суждено будет ограничиться созерцанием только края „крыши мира“. Без грусти я до сих пор не могу вспоминать о тех разочарованиях, которые пришлось мне испытать в Алае. Но что же делать? Остаётся ожидать, что если не увижу сам, то от других узнаю, что таится за этими горами»[44].
Маршруты путешествий по Таджикистану
А. П. Федченко так и не узнал, что таится за Заалайским хребтом: через два года, в возрасте 29 лет, он трагически погиб в Швейцарских Альпах. Вскоре русские экспедиции вновь появились в Алайской долине, перевалили Заалайский хребет, и уже в 1877 году выдающийся исследователь Средней Азии Н. А. Северцов подробно описал природу «крыши мира»[45].
Мы спускались по Алайской долине. Лето было холодное, сухое. Пастухи жаловались на плохие корма. Дорога шла по правому берегу реки Кызылсу. Кызылсу по‑киргизски, а Сурхоб по‑таджикски – «красная вода». Справа от нас невысокой грядой тянется скалистый Алайский хребет, который, постепенно понижаясь к долине, образует развитые предгорья. Слева более чем на половину склона сверкают нетронутыми снегами Заалайские горы. Хорошо видны древние морены.
Алайская долина лежит в пределах Киргизской ССР. Но здесь пасут свой скот и колхозы Узбекистана и Таджикистана. Не доезжая до районного центра Дараут‑Кургана, мы заночевали в Сарымоголе – овцеводческой ферме колхоза Шугнанского района Горно‑Бадахшанской автономной области. Ферма приютилась на южном склоне Алайского хребта. В области мало земель, годных для выпаса, и колхоз вынужден отгонять свои стада за сотни километров.
Из Сарымогола хорошо обозревалась Алайская долина, степная, открытая, без единого деревца даже у реки. Сильный ветер поднимал пыль и кружил её смерчем. Вот этого я никак не мог ожидать в Большом Алае. В нижней части Алайской долины обнажаются галечник и пески, и ветер часто поднимает в воздух массу пыли и тонкого песка.
Мы долго беседовали с колхозными чабанами. Это были таджики из Хорога – высокие, чёрные, с правильными чертами лица, красивые шугнанцы. Наши собеседники говорили на шугнанском и таджикском языках и почти не владели русским. Памирские киргизы, живущие в пределах области, помимо киргизского знают ещё таджикский и русский языки. Таджики Ленинабадской области кроме таджикского владеют узбекским и русским. Знание трёх языков – весьма распространённое явление во многих районах Таджикистана и Узбекистана.
В течение долгой зимы долина сплошь покрывается снегом. Овец перегоняют или в Малый Алай, или в небольшие боковые долины южного склона Алайского хребта, где снег, долго не залёживаясь, стаивает и испаряется в сухом воздухе под лучами зимнего солнца. В Малом Алае на большой высоте сеют ячмень.
Как и в других высокогорных районах, в Алайской долине чувствуется громадная разница в температурах в тени и на солнце, на северных и южных склонах гор. Склон Заалайского хребта, падающий к долине и обращённый на север, одет снегами и ледниками. Алайский склон, обращённый на юг, сравнительно сухой, ледников почти нет, снега залегают островами.
Вечером, как только заходит солнце, становится нестерпимо холодно. Студёная звёздная ночь полна тишины и покоя. Мы поглубже забираемся в спальные мешки, пастухи заботливо укрывают нас сверху толстыми тёплыми кошмами. Утром кошмы покрылись инеем, ручей, протекавший рядом, сковало льдом, но солнце быстро пригрело землю, над ней дымятся пары исчезающей ночной сырости.
Мы круто поднимались на перевал Кызыларт через Заалайский хребет. Машина с трудом брала подъёмы, высота сказывалась и на работе мотора. Болела голова. Пульс бился учащённо. Меня это не волновало, так как я знал, что дней через 10–15 организм приспособится к низкому атмосферному давлению, к разреженному воздуху и сердце будет работать нормально.
По склонам долины у перевала были заметны следы неумеренного выпаса скота – бесчисленные тропинки, идущие параллельно друг другу, настолько нарушали растительный покров, что появились оплывины.
Но вот и перевал Кызыларт. Я читал, что Памир пустынен, но то, что я увидел, удивило меня – мрачный пейзаж во многом напоминал самые безжизненные районы Гоби.
Но особенно пустынной показалась мне долина речки Маркансу и приозёрная равнина озера Каракуль. На голых, открытых равнинах валялись громадные рога диких баранов. В литературе я часто встречал упоминание о них. Всех путешественников, впервые попавших на Памир, поражало большое количество завитых рогов архаров – горных баранов, как их называли, баранов Марко Поло. «Много тут больших диких баранов, – отмечал Марко Поло, – рога у них в шесть ладоней и поменьше – по четыре или по три. Из рогов тех пастухи выделывают чаши, из них и едят; и ещё из тех рогов пастухи строят загоны, где держат скот». Особенно много рогов у подножия отвесных скал.
Н. А. Северцов считал, что эти рога – остатки погибших самцов, потерпевших поражение в драках, столь обычных у горных баранов. Другие зоологи предполагали, что скопление черепов с рогами – результат повальных болезней – эпизоотии (тогда не ясно, почему сохранились только черепа баранов и так редко встречаются черепа овец).
На Памире издавна практикуется охота на диких баранов, при которой они загоняются под отвесные скалы. Охотники, убившие самку или молодого самца, уносят их с собой. Но если добывается старый самец, охотники отрезают голову с рогами и оставляют её на месте: они очень тяжелы и бывают настолько большими, что расстояние между концами рогов доходит до полутора метров (142 см). Этим и объясняется скопление больших рогов на Памире, которые сохраняются в течение десятков, если не сотен лет. Зоолог Р. Н. Мекленбурцев, специально занимавшийся изучением биологии памирских баранов, пишет, что заготовка их шкур доходила до 3500–4000 в год, но в действительности охотники добывали значительно больше, так как много шкур использовалось в домашнем хозяйстве[46].
В долине Маркансу пыль стоит в воздухе, пески перевеваются ветром и собираются в невысокие гривы. Пески, небольшие такыры, солончаки, безжизненная поверхность земли – всё говорит о страшной сухости этих мест. В отдельные годы здесь выпадает осадков меньше 30 миллиметров в год, то есть в три раза меньше, чем в Каракумах или в дельте Амударьи, где тоже исключительно сухо. Такая сухость объясняется замкнутостью Каракульской котловины, окружённой высокими массивами, перехватывающими влагу. Долина Маркансу и котловина Каракуля – это самые сухие места в Средней Азии.
Для пустынь характерны резкие колебания температур. В Каракульской пустыне эти колебания очень велики. Профессор Н. Л. Корженевский, исследователь озера Каракуль, пишет: «В феврале в 9 часов утра отмечается мороз минус 35,0°, а в 13 часов он падает до минус 6,2°, снижаясь, таким образом, за истёкшие 4 часа на 28,8°»[47]. Насколько сурова природа этой части Памира, видно из того, что за год наблюдений (1933–1934) здесь оказалось только 15 безморозных дней. По последним данным 67 из ста лет вообще не имеют безморозного периода.
С перевала Уйбулак мы увидели озеро Каракуль, выделявшееся лазурной синевой среди бурых, жёлтых и красноватых пустынь. Может быть, по характеру мрачных берегов народ и назвал его черным озером.
На востоке пологой котловины Каракуля высится пограничный с Китаем хребет Сарыкол, на западе – Зулумарт с пиками Фрунзе и Белеули, на юге – горы Музкол. Каракуль занимает площадь в 388квадратных километров и лежит на высоте 3910 метров. Озеро расположено выше всех озёр мира, исключая тибетские. Даже высокогорное южноамериканское озеро Титикака, отличающееся своими размерами и высотой, лежит несколько ниже памирского Каракуля.
Озеро состоит из двух бассейнов, отделённых островом. Восточный бассейн мелкий, западный же очень глубокий; в нём обнаружены глубины в 236 метров. Ныне озеро бессточно, и как всякое бессточное озеро, Каракуль засолоняется, причём минерализация его воды всё время увеличивается. Если взять литр воды и кипятить её до полного испарения, то на дне сосуда останется семь граммов солей, делающих воду непригодной для питья и для полива культурных растений. Сульфатные соли придают воде горьковатый вкус. Вся вода, поступающая в озеро, расходуется только на испарение.
Уровень Каракуля, как и многих других бессточных озёр внутренних частей Азии, в настоящее время ниже, чем в прошлом. Н. Л. Корженевский установил, что наивысший уровень озера отличался от современного на 60 метров. В этом нас убеждают заметные на его берегах уступы – озёрные террасы и высокие древние прибойные валы, сложенные мелкой галькой. Но уже повышение на 37 метров должно было создать сток, так как на юге котловина Каракуля продолжается с чуть заметным повышением и пологим перевалом переходит в долину реки Кокуйбель – приток Бартанга, впадающего в Пяндж. Для перевозки грузов в верховьях Бартанга и к Сарезскому озеру ныне пользуются пологой дорогой, проложенной по древней озёрной долине.
Значит, в истории Каракуля был период, когда площадь его значительно превышала современную, озеро было проточным, избыток вод оно отдавало в Амударью. Этот период связывают с ледниковой эпохой, когда ледники спускались с гор гораздо ниже и в некоторых местах их языки омывались водами древнего пресного озера. Позже площадь его сократилась, глубины уменьшились, озеро стало бессточным, замкнутым, солоноватым.
Западнее Каракуля вздымаются высочайшие вершины Советского Союза – пики Коммунизма, Ворошилова, Э. Тельмана, Е. Корженевской. В этом узле, где сходятся могучие горные хребты Петра Первого, Академии наук, Дарвазский и Язгулемский, лежит величайший в мире горно‑долинный ледник, открытый в 1878 году зоологом В. Ф. Ошаниным и названный им в честь своего друга А. П. Федченко. «Я желал этим выразить, хотя в слабой степени, моё глубокое уважение к замечательным учёным трудам моего незабвенного товарища, которому мы обязаны разъяснением стольких тёмных вопросов в географии и естественной истории Средней Азии. Я желал, чтобы имя его осталось связано навсегда с одним из грандиознейших глетчеров среднеазиатского нагорья, – желал этого потому, что изучение ледниковых явлений особенно занимало Алексея Павловича. Пусть „Федченковский ледник“ и в далёком будущем напоминает путешественникам имя одного из даровитейших и усерднейших исследователей Средней Азии!»[48].