На одной из вершин Цаган‑Богдо, среди скал Очир устроил наблюдательный пункт, откуда дежурный следил за пустыней. В случае приближения врагов Очир должен был на быстрых верблюдах уйти на север и предупредить об опасности аратов.
Легко обозревалась пустыня с вершин Цаган‑Богдо: покатые подгорные равнины, бесплодные, каменистые, пересечённые глубокими оврагами обширные «шала»[75], глинистые понижения, дно которых оказывалось иногда настолько гладким и крепким, что кованая лошадь, несущая всадника, не оставляла следа. Далеко на юге, уже невидимые, лежали китайские земледельческие густонаселённые оазисы с городами, куда араты караванами ходили за мукой и чаем.
На юг от Цаган‑Богдо Пустыня Хух‑Номин‑Гоби[76]казалась громадной голубой чашей с неясными, далёкими краями. Прославляя родину, араты с гордостью упоминают Хух‑Номин‑Гоби – светлый, манящий край.
Проходили дни. Пустыня будто замерла. Лишь изредка наблюдатели замечали пыль, поднятую табуном куланов, стада диких верблюдов, которые, проходя вблизи гор, спокойно паслись на скудных пастбищах подгорной равнины. Но не видно было мирных караванов. Боясь грабежей, монголы не ходили уже в китайские оазисы за товарами.
Наступила осень – лучшее время года в пустыне. Жара спала, ветры стихли, ночи стали прохладными. В Цаган‑Булаке у края ручейка по утрам можно было видеть тонкую иглистую корочку ночного льда. Косые лучи утреннего солнца зайчиками играли на льдистых берегах и напоминали о скорой зиме – сухой, бесснежной и солнечной, но по‑северному студёной.
В безветренные дни воздух был по‑особенному прозрачен, приближались отдалённые гряды, возвышенности и солончаки, отчётливо были видны овраги и обрывы скал. В один из таких дней под вечер дежуривший на посту заметил пыльную дымку. «Это не ветер, – решил он, – не похоже это и на табун куланов». Действительно, облачко пыли приближалось настолько медленно и так прямолинейно плыло к Цаган‑Булаку, что уже через час стало ясно – прямо к роднику движется караван, ничем, однако, не напоминавший шайки разбойников: не было ни одной лошади, и весь‑то караван состоял из трёх верблюдов и двух ослов, на которых сидели всадники.
|
|
«Это и не монголы, – заключил дежурный, – наши люди из Халхи никогда не ездят на ослах». Он поспешно спустился в лагерь. Выслушав его, Очир согласился, что это не монголы, возвращающиеся из Китая в родные кочевья. «Китайцы? – подумал Очир и тут же усомнился:–Зачем трём китайцам с маленьким караваном идти в Гобийскую пустыню? Может быть, с торговыми целями? Вряд ли. Торговые караваны обычно бывают большими, по 100–200 и больше верблюдов, да к тому же они ходят по торным караванным дорогам, лежащим к востоку и к северу от Цаган‑Богдо. Возможно, это русские». Очир слышал, что большая страна русских далеко на севере, но маленький караван шёл из Китая.
О русских рассказывал старый Цэрэн, он их видел лет десять назад, когда по ущелью через Цаган‑Богдо в сопровождении незнакомых алтайских монголов прошло несколько русских людей. Они были какие‑то странные: торговлей не занимались, никаких особенных грузов с собой не везли, почему‑то собирали разные травы и веточки кустарников, даже такие, которые не ест и гобийский верблюд. Русский начальник хорошо говорил по‑китайски, понимал по‑монгольски и расспрашивал лишь о том, где какие горы, где какие реки, какие дикие животные водятся в Цаган‑Богдо.
|
|
Странные и ненужные вопросы он задавал. Цэрэн признавался, что ему нелегко было отвечать. В самом деле, горы всюду, большие и малые, громоздятся они и на востоке и на западе. Да мало ли их: Хух‑Тумурты, Атас, Тосту, Ясту… А что рек нет в этом краю, известно даже гобийскому мальчику. Короткие худосочные ручейки, быстро иссякающие в пустыне, – вот наши реки, а о настоящих реках рассказывали только проезжие монголы.
Русские ходили по горам, что‑то писали в толстых книгах. Но больше всего удивились они рассказу Цэрэна о том, что в пустынных горах Цаган‑Богдо живут медведи, совсем особые медведи. Они напоминают человека и живут в подземных, но хороших юртах. Почему‑то не поверил русский начальник, но все записывал и спрашивал, что едят медведи, много ли их, кто из аратов их видел. Многие видели, медведей, но не трогали их: это ведь почти люди; настоящие медведи не могут жить в пустыне, они водятся только в далёких лесах Северной Монголии, где высятся прекрасные Хэнтэйские горы, где, по сказаниям, давным‑давно зародилось великое племя монголов.
Вскоре русские погрузили ящики и тюки на верблюдов, попрощались с Цэрэном, крепко пожали ему руку и ушли на юг. Начальник пожелал ему, и семье, и скоту полного благополучия. Хороший человек был этот русский: тихий, вежливый, понимающий монгольскую жизнь и нужды простого арата. А вот занимался он не настоящим делом: старательно закладывал в бумагу высушенные травы, ловил маленьких зверушек, сушил их шкурки и прятал в ящики, будто можно из них сшить доху. Бегал с белым мешочком за насекомыми – у источника их много. Собирал ящериц, особенно усердно охотился за большими агамами. Ящериц положил в стеклянную банку с хорошей крепкой водкой и, конечно, испортил её. Водка, которую варят женщины из кислого молока или кумыса, гораздо слабее и мутнее, а у начальника водка была чистая, как слеза ягнёнка.
|
|
И имена у русских какие‑то странные, непонятные. Цэрэн запомнил лишь одно, самое лёгкое: Лад‑гын[77]. А вот монгольские имена легко запомнить, они простые и понятные: Бату, Болот, Эрдэни, Нима, Дава, Мигмар[78]и много других звучных и красивых.
Ушёл Лад‑гын из Цаган‑Булака, и монголы долго и хорошо вспоминали о нём. Цэрэн хранил подарки русского начальника: небольшой складной нож и в юрте на бурхан‑ширэ[79]рядом с медными и бронзовыми молчаливыми богами большой, тоже молчаливый будильник. Когда‑то эти часы весело тикали и мелко‑мелко звонили, пугая маленькую Дулму. А потом девочка уронила часы на землю, и они остановились. Жалко, очень жалко: когда у арата в Гоби появятся новые часы?
С тех пор не видели «оросов» в Цаган‑Булаке.
У Очира приход маленького каравана в Цаган‑Булак не вызвал особенных подозрений. Он не стал посылать нарочного в аилы, а распорядился лишь о том, чтобы дежурные зорко следили за приезжими, не показываясь им на глаза: в скалах ведь легко остаться незамеченным!
Между тем приезжие обосновались у родника и, сидя на камнях, медленно пили воду из маленьких плоских деревянных чашечек. Видимо, им нравилась вода Цаган‑Булака, и в этом не было ничего удивительного. Странно было другое: ни монголы, ни китайцы обычно не пили сырой воды на стоянках, они всегда варили чай. Гости ходили вдоль ручья, осматривали землю, брали в руки кусочки земли и растирали их на ладони. Сухой, пылеватый грунт быстро превращался в тонкий серый порошок. Люди размахивали руками, оживлённо говорили о чём‑то и, видимо, наконец, договорившись, взяли в руки небольшие лопатки и стали рыть ими землю. Может быть, они хотели найти или спрятать клад, но тогда зачем это делать у самого родника?
Но гости не рыли глубоко, не делали ям, а копали мелкие канавки, которые располагали правильными прямоугольниками на слабопокатом участке высохшей, в трещинах почвы, в том месте, где обычно по ночам отдыхал скот или останавливались проходящие караваны. С наблюдательного пункта было видно, как возникала сеть канавок. Три дня дружно работали незнакомцы. Канавки росли быстро, и к вечеру третьего дня весь участок был ими исчерчен, как лист бумаги.
На четвёртый день утром приезжие подошли к ручью, перегородили его русло и соединили ручей с вырытыми канавками. Вода, поблёскивая, побежала по новому ложу и стала медленно растекаться. Вскоре все линии канавок зеркальными полосками отражали солнечные лучи.
Такие тщательно подготовленные к посевам участки монголы видели в китайских земледельческих оазисах в провинциях Ганьсу и Нинся. Сами же монголы сеяли ячмень, но, конечно, не в сухой Заалтайской Гоби, а севернее, где с Монгольского Алтая стекают в Гоби речки. Воду этих речек араты отводили на пашни и дважды в год поливали посеянный ячмень или просо. Урожай обычно бывал скудный: много сорняков мешало нормальному росту растений, а появлявшиеся над участками тучи птиц выклёвывали ещё не полностью созревшие семена. Но всё же кое‑что оставалось.
Основное хозяйство у аратов – скотоводство, повседневные продукты питания – молоко в разных видах, а зимой и мясо; просо же и ячмень всегда пригодятся в качестве приправы. Их зерна можно поджарить в казане, истолочь в деревянной ступке и заваривать с жирным чаем. Это вкусная еда. Мука из поджаренных зёрен – дзамба – питательна, долго хранится и очень удобна в длинном пути.
Но земледельцы не собирались сеять. Отдохнув день, под вечер собрали они своих животных, погрузили пожитки, заполнили два небольших бочонка водой и ночью ушли в том направлении, откуда пришли. Ночь холодна – можно сильно ограничить расход воды при переходе через Хух‑Номин‑Гоби.
Утром Очир спустился к роднику. Здесь по‑прежнему весело журчал ручеёк, но вода его, теперь уже разливаясь по канавкам, поила сухую гобийскую землю.
Скоро Очир с товарищами ушёл из Цаган‑Богдо. На быстрых, сильных двугорбых верблюдах, специально приученных идти иноходью, за два перехода преодолели они более двухсот километров и дошли до Монгольского Алтая. Здесь, в горных долинах, защищённых от северных ветров, лежали аилы Очира и его спутников.
Пришла зима, ручей Цаган‑Булака оделся льдом, канавки с водой покрылись стеклянной корочкой, у выхода родника образовалась большая наледь. Умолк ручей, не приходили звери на водопой, улетели птицы. Но солнце и зимой щедро посылало свои лучи на остывшую землю пустыни.
Весной сильные ветры дуют в Гоби. Они поднимают с земли миллионы и миллиарды частиц мелкозёма и песка и несут их на юго‑восток. Пыльная мгла днём стоит над пустыней. К вечеру стихает буйный ветер, воздух очищается от пыли. Перед красным закатом уже можно разглядеть местность и ориентироваться по дальним горам, впрочем очень похожим друг на друга. Холодными весенними ночами хорошо идти, оставаясь незамеченным, проверяя направление по ярким спелым звёздам. Днём, спасаясь от ветров, пыли или от случайной встречи, можно спрятаться в мелкосопочнике, отдохнуть в палатке и на скудных пастбищах подкормить животных.
В такую пору из Китая в Монгольскую Гоби шёл караван. Временами в тишине раздавался негромкий окрик погонщиков и слышалась китайская речь. Путешественникам, видимо, хорошо была известна местность, караван легко ориентировался в пустыне.
– К утру будем в Цаган‑Булаке, – сказал рослый китаец Сун Ли, – интересно, возвратились ли сюда монголы?
Уже при приближении к источнику путникам стало ясно, что людей близко нет.
– Вот и хорошо! – обрадованно сказал старший, по имени Ясан Шин. – Благодаря нашей работе земля хорошо пропиталась влагой, и, если лето будет спокойное, осенью мы соберём здесь хороший урожай.
На следующий день приезжие разрыхлили почву, обрабатывая её так тщательно, как это делают китайские крестьяне.
Скоро установилась хорошая летняя погода, утихли ветры. На грядках показались первые зелёные ростки. Вода Цаган‑Булака оказалась пригодной для орошения. Ею китайцы поливали участки и остаток сбрасывали в пустыню, не давая воде застаиваться. Такой способ поливки гарантировал почву от губительного засоления, столь обычного в жарких; сухих странах.
Как‑то неспокойно чувствовали себя земледельцы. Они с тревогой поглядывали вдаль и частенько посылали своего самого молодого товарища на разведку, посмотреть, не появились ли люди в горах Цаган‑Богдо и нет ли проходящих караванов.
Чем выше поднимались стебли растений, тем тревожнее становилось в маленьком лагере. Вот уже показались крупные цветы с большими лепестками. На пустынном фоне бурого и мрачного пейзажа белело поле маков, среди которых выделялись одиночные фиолетовые и розовые цветы.
Ранней осенью цаган‑булакская колония стала собираться в обратный путь. Стебли уже побурели, постепенно подсыхая, поникли крупные узорные листья. Но коробочки Качались под ветром зелёные, свежие. По вечерам земледельцы надрезали головки мака, делали узкие параллельные канавки. Растения выделяли густое белое молоко, выступающее в углублениях полосок, как бы затягивая свои ранки. Подсыхая, молоко превращалось в сгустки буроватой мастики. Китайцы скребками собирали их в небольшие деревянные чашечки – это был драгоценный опиум. Так продолжалось До тех пор, пока коробочки не отдали весь млечный сок. Растения больше уже не выделяли густого молока, а внутри коробочек созревали маленькие коричневые зёрнышки.
Собрав сухие маковые стебли, земледельцы сожгли их на костре и прохладным сентябрьским утром ушли на юг – в Китай. Теперь важно было прийти в город, не вызывая подозрения у городской полиции. Поэтому Ясан Шин выбрал такой маршрут, который сразу из пустыни приводил к крупному центру. Таким оказался город Сучжоу, куда в базарные дни стекаются десятки больших и мальве караванов. Ясан Шин предполагал в окрестностях города погрузить на своих верблюдов пшеницу и овощи. Кто сможет подумать, что во вьючных верблюжьих сёдлах среди соломы спрятаны узелки с опиумом?
На вес золота ценился опиум в старом Китае. Законом воспрещалось возделывать опиумный мак. В прошлом в Китае было много тайных опиекурилен, где отравлялись миллионы простых людей.
Бедному крестьянину всё равно – с голоду умереть или рискнуть оказаться на каторге за посевы мака. Жизнь китайского бедняка была немногим лучше каторги. Вот почему, доведённые беспросветной нуждой до отчаяния, Ясан Шин с товарищами ушли в пустыню, посеяли опийный мак в надежде собрать хоть немного драгоценного продукта, продать его в больших городах и тем самым спасти свои семьи от голодной смерти.
Революция 1921 года принесла освобождение монгольским аратам. Не стало ни дворян, ни князей, ни монастырей. Вольготно и свободно проходила жизнь в аилах, ничто не тревожило мирную жизнь. Лучше зажили кочевники: в два раза увеличились стада домашних животных, и уже была забыта старая пословица: «Лучше родиться хангайским быком, чем гобийским человеком». Дурные люди выдумали эту пословицу. Гобийцы живут теперь в кочевьях, таких же, как и хангайцы, и в их далёкие аилы пришла спокойная жизнь.
Ожил и Цаган‑Булак. У его ручья возник большой аил, вокруг которого по вечерам собирается много верблюдов, овец и коз. Они приходят с сухих пастбищ, подолгу стоят по обе стороны ручья и утоляют дневную жажду. Путник, попавший в аил Цаган‑Булак, видит антенну. Население слушает радио из Улан‑Батора, а молодёжь, окончившая школу в аймачном центре и владеющая русским языком, по вечерам ловит волны Москвы. Русских хорошо знает теперь население Цаган‑Булака. Оно знает, что освобождение и светлую жизнь монгольский народ получил при помощи Советского Союза.
Уже нет в живых старого Цэрэна, умер и отец Очира. Очир живёт теперь в юрте Цэрэна вместе с Дулмой. Она хозяйничает и ухаживает за животными. Дулме помогают её сыновья. Родились они у неё хорошими, крепкими мальчиками, ни один не умер, всех вырастили родители.
– Это хорошо, – говорил Очир, когда рождался сын, – в Гоби так мало людей, ещё один счастливый человек появился в наших привольных просторах.
Ему казалось, что лучше Гоби нет местности, лучше Цаган‑Богдо нет гор. И уж известно, что лучше Цаган‑Булака, его живой воды не найти в гобийских землях, ищи хоть целые месяцы.
В зимние дни, в свободное от хозяйства время, Дулма садилась за маленький столик и шила на швейной машинке халаты. Они отличались только размерами и окраской, покрой же был одинаков. Сшитые из ярких материй, они ловко и нарядно сидели на сыновьях. Опрятно было в юрте Очира. Дулма строго следила за чистотой. Она любила смотреть, как на хорошей кошме сидит её муж, ещё не старый, с иссиня‑чёрной шапкой волос, без единого седого, и рассказывает о прошлом. И хотя Дулма давно знала всё, что рассказывал Очир, ей каждый раз доставляло удовольствие вновь слушать его.
На бурхан‑ширэ уже не было ни одной статуэтки Будды, но торжественно стоял старый, давно замолкнувший будильник, а рядом с фотографии смотрел гладко причёсанный юноша с косо разрезанными глазами и чуть припухшими веками. На тёмной фотографии резко выделялся белый воротник и полосатый галстук европейского костюма. Это был Сухэ‑Нима – сын Очира, студент медицинского факультета Монгольского государственного университета в Улан‑Баторе. Очир и Дулма гордились сыном и мечтали, что он будет работать врачом в центре родного аймака. Кто может быть почётнее человека, изгоняющего болезнь? Очень нужная, очень полезная профессия.
В далёком Улан‑Баторе побывал и сам Очир, куда его пригласили для участия в съезде знатных скотоводов страны. Большой, знаменитый город Улан‑Батор! Во всей Заалтайской Гоби нет столько людей, сколько в одном этом городе. Какие там высокие и красивые дома, сколько там автомашин, как гладки его дороги!
На съезд собралось много народу. Некоторые из аратов рассказывали о своей жизни, и делегаты слушали внимательно их простые рассказы. Потом позвали и его, Очира, и он рассказал о жизни в Цаган‑Булаке, о том, что раньше было в Заалтайской Гоби и как течёт жизнь теперь.
Честному человеку все можно рассказать, ему нечего утаивать от народа. Очир говорил о Цаган‑Булаке, о своей тревожной юности и прекрасной, спокойной старости. Он рассказал, как добился быстрого умножения стада домашних животных, почему они не болеют, почему не падают от истощения ветреной сухой весной и как сохранил он овец и коз от волков.
– Приезжайте к нам в Цаган‑Богдо, аилов там мало, но все, кого ни спросите, покажут вам дорогу на Цаган‑Булак, к моей юрте. У монголов есть старый хороший обычай – принимать путника с радостью и гостеприимством, я и моя семья будем рады видеть вас в Цаган‑Булаке, я покажу вам свой аил, скот и огороды, дающие нам прекрасные овощи. Вы увидите и следы тех канавок, которые когда‑то копали бедные китайские земледельцы, пришедшие на наши земли, чтобы спастись от нужды, голода и бесправия.
Когда он кончил говорить, все сидящие в большом зале громко захлопали в ладоши.
На новые пастбища. Центральная Монголия
Монгольский аил в горах Хангая. Антенна у юрты связывает аратов со всем миром.
Караван экспедиции, поднимается по долине реки Арасан в Тянь‑Шане
Живописные ущелья, стремительные речки украшают горы Киргизии
Фисташковые редколесья в предгорьях Таджикистана
Фисташковые редколесья в предгорьях Таджикистана
Водопад Уланусу на притоке Орхона в Хангае
Большая редкость – лошадь Пржевальского. Молодые лошадки (по второму году).
Кулан – дикая лошадь пустынь Средней и Центральной Азии
В горах Монгольского Алтая. Суровые горы, заснеженные вершины
Монгольские двугорбые верблюды в одной из южных долин Хангая
Пустынные долины, заваленные валунами, обломками скал, щебнем, характерны для Куньлуня
Вид реки Керия выше одноимённого города. Истоки её лежат высоко в Куньлуне, а воды иссякают в пустыне Такла‑Макан
Монгольский Алтай на востоке делается все более сухим. Лес растёт в затенённых местах, где лучше сохраняется влага и формируется почвенный покров
Джунгария. Лагерь экспедиции в тополевом оазисе
Южный склон Тянь‑Шаня окаймляется пустыней Такла‑Макан. Здесь очень сухо: пустыня поднимается в горы. Это бедленды – «дурные земли»
В спокойной воде памирского озера Рангкуль отражаются как в зеркале окружающие горы
Памирская биологическая станция Чечекты в долине Мургаба
Над горами Восточного Тянь‑Шаня к полудню собираются тучи. Что ждёт нас на перевале?
Хамада – каменистая пустыня на северном склоне Турфанской впадины (для масштаба положена шапка‑ушанка)
Лодка‑долблёнка, выделанная из ствола тополя. Река Кончедаръя
Прошёл сель. За несколько часов он похоронил в своих наносах трёхтонный грузовик
В городе Куча ходит конный «автобус»
Участники Куньлунъской экспедиции 1959 года (справа налево: почвовед В. А. Носин, геоморфолог Б. А. Фёдорович, ботаник А. А. Юнатов, гидролог Н. Т. Кузнецов и автор)
Паромщики уйгуры на реке Тарим
Куньлунь – позвоночный столб Азии. Пустынно. Скалы и снега
Древняя крепость Ташкурган, построенная на морене, некогда охраняла торговый караванный путь из Индии в Кашгар
Минарет в Кашгаре – городе, существовавшем ещё в первые века нашей эры
Через несколько дней после этого памятного собрания автомашина увезла Очира в Гоби. Выехали из столицы под вечер. Когда настала ночь и зажглись звезды, Очир заметил, что машина шла в переднюю сторону, на юг, за спиной виднелся Золотой Кол – замечательная Полярная звезда, известная каждому арату чуть ли не с трёхлетнего возраста[80]. Путеводная звезда – друг кочевника.
Летняя ночь коротка. Скоро первые лучи занимающегося дня осветили далёкие горы, тёмным влекущим силуэтом возникшие на горизонте.
Над Азией вставало большое красное солнце. Очиру очень хотелось, чтобы этот радостный день, полный света, воздуха и манящей дали, счастливо встречали не только в его свободной Монголии, но и во всех других азиатских странах.
Машина быстро катила по гладкой дороге. Под колёсами шуршала мелкая округлая галька. Уже недалеко было до аймачного центра, откуда Очир поедет на своём любимом белом верблюде‑иноходце. Он с нежностью подумал о седле. В седле свободнее и легче чувствовал себя Очир, чем в машине, где было пыльно, тесно и затекали ноги.
Совсем скоро, через несколько дней он опять будет в Цаган‑Булаке, в родном аиле, где его встретят Дулма и сыновья.
«Сколько хороших новостей я расскажу им», – подумал он. Много народу приходит в Цаган‑Булак за водой и вестями. Сколько раз можно будет поделиться со слушателями рассказами о виденном и слышанном в Улан‑Батор‑Хото – городе Красного Богатыря.
Старая печальная быль забывается, а счастливое настоящее радует. И песни новые поют араты на праздниках – весёлые, живые.
Только Цаган‑Булак по‑прежнему тянет свою древнюю журчащую песню без слов.
Горы Цаган‑Богдо служили нам в течение нескольких дней базой. Сотрудники экспедиции по утрам расходились в разные маршруты, а вечерами, собираясь у костра за поздним обедом, делились новостями.
Мы убедились в большой гипсоносности поверхностных слоёв почвы в районе Цаган‑Богдо. Исследователи, работавшие до нас, знакомые с почвами гобийских полупустынь, отмечали отсутствие в них гипсовых накоплений, что резко отличает Гоби от наших среднеазиатских сухих областей. Но в пустынях Заалтайской Гоби мы впервые увидели громадные площади, сложенные мелкими кристалликами гипса с песком и мелкозёмом. Рыхлые поверхности таких пустынь были особенно мрачны. Здесь не было видно даже маленького кустика солянки. Наша машина с трудом проходила по гипсовой коре, колеса проваливались в ней, оставляя параллельные полоски следов.
Хребет Атас привлёк нас своей высотой. Он резко возвышается среди гобийских вершин, поднимаясь до 2702 метров над уровнем моря. Представлялось интересным познакомиться с формами рельефа этого хребта и вертикальным распределением растительности на его склонах.
Наша экспедиция долго и трудно преодолевала путь до Атаса по рыхлым гипсовым коркам. Машина тысячу раз содрогалась при пересечении мелких водотоков, размытых редкими ливнями. Но всему бывает конец, и под вечер мы раскинули палатки у подножия Атаса, в месте выхода сухой долины, где ливневые воды нанесли с гор камни, землю, песок.
На следующий день мы изучали Атас, его долины и ущелья, растительность и наблюдали за животными, обитающими здесь. За целый день мы не встретили ни одного человека. Горы были не только безлюдны, но и безводны.
Вершины Атаса округлы. Почвы, покрытые злаковой растительностью, одевают горы, скрывая под своим покровом скалы и камни. И кажется непонятным, откуда взялся здесь сплошной лабиринт оврагов и скалистых ущелий, которыми изъедены склоны массива. Ответ на этот вопрос подсказывает история рождения и развития гор Гоби. Геологически недавно они были подняты на значительную высоту. Это вызвало их усиленный размыв текучими водами. Так создались овраги и ущелья. Однако этот размыв ещё не успел коснуться самых верхних частей хребта, где сохранились почти нетронутые участки древних поверхностей, поднятых на большую высоту. Поэтому рельеф вершинного пояса Атаса отличается от рельефа его склонов.
Мы долго бродили глубокими и длинными ущельями, стараясь пробраться к вершине горы. Одни ущелья внезапно кончались, другие бесконечно ветвились, и только к закату солнца мы наконец попали на главную вершину высотой в 2702 метра. Отсюда Гоби была видна не только на юг; северные пустыни также легко обозревались вечерней порой, когда утихали ветры и воздух становился прозрачным. С горы Атас в далёкой синеве мы увидели снеговые вершины
Восточного Тянь‑Шаня – горы Карлыктаг. От Атаса до китайских городов Хами и Баркуля, до абрикосовых оазисов Синьцзяна очень близко.
Когда мы спускались с вершины Атаса, солнце уже зашло. В ущельях сразу стало сумеречно и холодно. Было легко идти вниз, и мы, разговаривая, не замечали расстояния. Услышав шум падающих камней, все замолкли и остановились. Мы увидели горного барана аргали, стоящего на противоположной отвесной стене каньона. Высоко подняв гордую голову с большими спиралеобразными рогами, он едва выделялся на фоне скал. Очень красив был этот дикий баран! Сколько грации и силы в его напряжённой фигуре! Такого крупного аргали мне больше не пришлось видеть. Он был размером с небольшого оленя, и в первый миг показалось, что перед нами не горный баран, а благородный олень.
Опять покатились камни: аргали, карабкаясь, быстро уходил вверх по отвесной стене. Где он находил точки опоры? Он исчез, слышен был только шум камней. Ещё долго мы молчали, очарованные виденным, глядя в сторону уходящего в темноту зверя.
Через час, когда совсем стемнело, ущелье кончилось. Мы шли на мигающий свет костра. В лагере нас ждали друзья, горячий ужин и много чая.
Как‑то в горах Цаган‑Богдо мы остановились в юрте пастуха. Он пас овец и верблюдов, принадлежавших пограничной заставе. До заставы было далеко. Но там нет кормов, пустыня не могла прокормить даже небольшое количество скота, поэтому пастух с семьёй забрался в горы Цаган‑Богдо, где корма были сносные. Юрта охранялась громадными чёрными собаками, которые встретили нас свирепым лаем. Вскоре показался хозяин и пригласил нас к себе. Мы сели в северной стороне: здесь место гостям, правила монгольского гостеприимства нам были хорошо знакомы.