Несмотря на колебания горцев, Мансур сумел собрать вокруг себя ополчение в тысячу человек. В него входили преимущественно чеченцы, а также аварцы, тавлинцы, андреевцы и аксаевцы. Состав участников отряда майор Елагин в своем рапорте от 30 мая 1787 года определил так: «…люди, лишенные всяческих условий, и абреки». Намерение имама состояло в том, чтобы прежде всего выступить с отрядом против карабулаков — жителей западной части Чечни. Карабулаки, особенно их старшины, по мнению Мансура, жили своевольно и не желали следовать учению Мухаммеда. Видя такой настрой со стороны карабулакских старшин, Мансур решил прибегнуть к силе и наказать их.
Карабулаки, жившие между реками Асса и Фортанга, вплоть до конца XVIII века не были исламизированы и потому считались отдельным народом. После принятия ислама процесс национальной консолидации привел их в состав чеченцев под именем объединения Орстхой или Арштхой. Цель похода имама против соседей заключалась в том, чтобы вынудить их примкнуть к восстанию. Нет сомнений, что Мансур не желал кровопролития между собратьями — чеченцами и карабулаками. Однако объективно его поход на карабулаков привел именно к таким последствиям. Он начался в середине июня 1787 года и завершился уже через неделю. Заняв несколько карабулакских аулов, воины имама столкнулись с сопротивлением местных жителей. Когда по просьбе карабулаков к ним на помощь двинулись российские соединения, малочисленные отряды Мансура были вынуждены отступить. Этот поход еще больше ослабил силы восставших в преддверии последних решающих боев.
Между тем горцы стали браться за хозяйственные работы, и весной почти все жители чеченских деревень начали распахивать земли вплоть до самой реки Сунжи. К весенним работам приступили и жители селения Алды. Зная о приготовлениях Турции к войне с Россией, Мансур решил перебраться к закубанским народам, которые и до этого много раз приглашали его к себе. В секретном донесении генералу Потемкину в конце июня 1787 года старшина Кайтука Баков отмечал, что горцы из войска имама разошлись по домам, сам же Ушурма вот уже четыре дня как ушел из своей родной деревни Алды.
|
|
Такого трудного времени не было в жизни Мансура за все годы его борьбы на Кавказе. Кроме нескольких верных людей вокруг него не осталось никого. Имам Мансур в этот переломный период своей жизни оказался практически беззащитен. Его положение немногим отличалось от положения волка, обложенного со всех сторон флажками. Отовсюду за ним следили внимательные глаза охотников, среди которых были не только русские генералы, но и недавние сподвижники — князья и владетели. Стали опасны даже простые хищники, которые готовы были принести в мешке его отрезанную голову, чтобы получить свои тридцать сребреников.
Но если Мансура можно сравнить с волком, попавшим в ловушку, то это был волк по-прежнему могучий и неукротимый. Охотники напрасно считали, что он уже обречен. Понимая, что оставлен верными сподвижниками, не имея места, где можно было бы надежно укрыться, Мансур предпринимает необычный ход. Он отправляет своего шурина Этту Батырмурзина к генералу Потемкину с сообщением о том, что «готов оставить свои предприятия и желает пребывать в мире с Россией». Это было не просьбой о капитуляции, а предложением о заключении мира. Послание было рассчитано на то, что российские военные, самые опасные на данный момент его враги, на время отложат операцию по его захвату. В этом случае остальные охотники за его головой тоже будут ждать, чем закончатся переговоры.
|
|
В мае 1787 года Этта Батырмурзин прибыл в расположение генерала Потемкина и дал показания. Он сообщил, что отправлен самим Мансуром, и так объяснил действия имама: «Он считает себя избранником Бога не для разбоев и войны, но для установления справедливости и удержания мусульман от злых дел. Ныне видит он, что те народы на него не смотрят и не слушаются». В заключение Батырмурзин сказал: «Если он будет свободен, то род татарский (горцы, которых русские по привычке называли татарами. — А. М.) не будет делать шалости против России, а всех он может от того удержать и успокоить».
Предложение Мансура произвело большое впечатление. Возможные переговоры мятежного имама и командующего войсками Кавказской линии Потемкина обсуждали не только на Кавказе, но и в Санкт-Петербурге. Событие это было отмечено в письме князя Потемкина к императрице. «Предписал я генерал-поручику Потемкину, — замечает светлейший, — Ушурме дать знать, что являющиеся с повинною к престолу Императорского Величества не отчуждаются монаршей милости, лишь бы только раскаяние их и исправление было истинно и чистосердечно».
Понятно, что в этот роковой период своей жизни имам Мансур затеял переговоры с российской стороной вовсе не для того, чтобы «явиться с повинною к престолу Императорского Величества». Ему нужно было выиграть время и подготовить возможность для отступления и перегруппировки сил. Но свою игру Мансур вел настолько умело и тонко, что никто не сумел разгадать его истинных намерений.
|
|
Обмен посланиями при полной неопределенности положения затянулся на несколько недель. Российские власти не желали обещать «бунтовщику Ушурме» каких-то особых льгот и предлагали прежде всего лично явиться с повинной. Мансур как бы колебался и требовал гарантий и почетных условий. Все это время он готовил бросок за Кубань. 9 июля 1787 года русскому командованию стало известно, что четыре дня назад Мансур перешел Кубань и находится в доме владетеля Камамата Мансурова на реке Большой Инжик вне пределов Российской империи.
Волк опять ушел от охотников.
11 июля 1787 года в рапорте генерал-поручика Потемкина князю Потемкину сообщалось, что «известный бунтовщик Ушурма с помощью Калги-Гирея Мансурова пробрался за Кубань, и уже все закубанцы генерально ему присягают».
Начался новый этап жизни Мансура — отныне он вел военные действия против России, возглавив закубанские и ногайские народы. С уходом за Кубань Мансур не собирался прекращать и борьбу в Чечне. Используя активные выступления закубанцев, свой вновь возросший среди горцев авторитет, а также приглашения со стороны отдельных владетелей и мурз, Мансур по-прежнему намеревался поднять горцев Северо-Западного Кавказа совместно с закубанскими народами против общего врага — России. Блистательная Порта, в свою очередь, добивалась перехода Мансура на службу султану. Кстати, заявления на этот счет она так и не получила. Мансур видел в Турции лишь временного союзника в борьбе за освобождение своего народа и вовсе не желал менять одного угнетателя на другого.
Накануне второй русско-турецкой войны султанская Турция рассматривала Закубанский край в качестве удобного плацдарма для вторжения в Кабарду и разгрома Кавказской укрепленной линии. Турецкое правительство возлагало большие надежды на закубанские народы, воинственно настроенные против колониальной политики российских властей на Кавказе. Вполне понятны их планы в отношении Мансура, который должен был бы действовать против русских во главе восставших горцев.
Среди многих факторов, способствовавших восстанию закубанцев против России, были и причины экономического свойства. Особое недовольство горцев вызвал специальный указ командующего на Кавказе генерал-поручика Потемкина, воспрещавший пропускать закубанские народы на территорию Северного Кавказа за солью. Ограничения были введены также для жителей Кабарды, которые имели право вывозить только по одной арбе соли с уплатой таможенного сбора 1 рубль 50 копеек. Соль широко применялась закубанскими кочевниками для сдабривания корма овец и баранов, что предохраняло их от падежа. Недовольство таможенными ограничениями, наряду с другими причинами, было использовано турками для возбуждения закубанцев против России.
Турция готовилась к войне и потому проявляла повышенный интерес к антироссийским восстаниям горцев и Мансуру в частности, понимая, что это единственный человек, способный превратить разрозненные выступления в настоящую войну в тылу русских войск. «Турецкое правительство, — указывал историк Н. Ф. Дубровин, — старалось войти с Мансуром в тесные сношения и употребить его орудием для исполнения своих видов».
Следует еще раз подчеркнуть, что Турция не имела прежде никакого отношения к движению горцев под предводительством Мансура. Восстание это имело внутренние причины, хотя еще во время выступлений Мансура против России современники сомневались в этом. Светлейший князь Потемкин, например, был убежден, что имам с самого начала был «подослан противной стороной». Императрица Екатерина II оказалась более проницательной. Она считала, что турецкое правительство не ведало «об известном бунтовщике, горские народы возмущающем», и, только задумав новую войну, решило использовать Ушурму и «составить тем себе партию во вред нам».
Мансур нужен был турецким властям, чтобы объединить под знаменем священной войны с «неверными» северокавказские народы и направить их против России. До турецких властей еще в начале 1785 года доходили слухи о мятежном имаме. Более частые сведения о восставших горцах начали поступать к комендантам крепостей Анапы, Согуджака и Чилдира с июня 1785 года. Сведения шли окольными путями и потому оказывались нередко искаженными, а то и вовсе фантастическими. Их приносили паломники с Кавказа, пересекавшие Чечню по пути в Мекку. Что-то сообщали осведомители-мусульмане, жившие за границами Турции, — кабардинцы и ногайцы. Немало узнавали из писем самого Мансура, адресованных знатным владетелям Адыгеи и Абхазии, которые считались вассалами Османской империи.
Первые рапорты губернаторов турецких провинций выявляют полную их неосведомленность о положении в Чечне. «Никто не ведает о человеке, которого называют имамом Мансуром, — пишет осведомитель великого визиря из Согуджака, — только некоторые Хаджи, которые приезжали сюда, говорят, что видели его». Судя по донесениям прусского посланника в Стамбуле Дица своему королю, в Османской империи в это время ходили самые невероятные легенды о личности новоявленного имама. Из уст в уста передавались таинственные истории о пророческих откровениях имама и освобождении, которое он должен принести всем мусульманским народам Кавказа.
«Здешние ученые улемы говорят, — отмечал Диц, — что на земле появились три великих человека, и они, как герои веры, очистят исламский мир от неверных. Мулла, или же имам, Мансур считается среди них первым. Имам Каррис в Бухаре, в стране узбекских татар — вторым. Имам Соусеан в Мекке — третьим. Все они называются реформаторами и мечами ислама. Последний названный имам, как утверждают, очистит религию арабов, а потом, совместно с двумя другими имамами — Каррисом и Мансуром, прибудет в Константинополь, чтобы заменить династию Османов и образовать в Турции истинно исламское правительство. Вследствие этого, — сообщал далее Диц, — в Османском государстве многие находятся в тревоге, ожидая явления этих духовных наставников, которые представляют, по мнению правителей Турции, немалую угрозу, прежде всего самому Константинополю». Говорили даже, что после освобождения Кавказа от «неверных» Мансур может предъявить претензии на титул главы всех мусульман — халифа, — который по традиции принадлежал турецкому султану.
Далее Диц сообщил прусскому королю неожиданную новость — турецкое правительство издало специальный указ, согласно которому во всех мечетях следовало официально объявить, что кавказский имам Мансур — это обманщик, фальшивый святой и вообще человек, который ищет для себя и своих последователей опасных приключений. «Письма от имама Мансура, которые распространялись на Кавказе среди закубанских народов, — продолжает Диц, — изымались и расследовались; пускалось в ход все, что могло бы поколебать сторону имама Мансура. Турецкие власти, опасаясь выступления против них имама Мансура, дошли до того, что решили привлечь на свою сторону посла России в Турции господина Булгакова и через него просить русских выступить против этого мятежника».
Таким образом, действия Мансура на Северном Кавказе вначале были крайне недоброжелательно встречены турецкими властями. Задолго до ухода имама за Кубань к черкесским племенам один из кумыкских жителей, который совершил паломничество в Мекку и возвращался обратно через Константинополь, был приглашен к великому визирю и подробно опрошен относительно слухов о шейхе Мансуре. Содержание беседы, состоявшейся между визирем и кумыкским Хаджи, было приведено в рапорте генерал-поручика Потемкина князю Потемкину от 21 августа 1787 года.
«Говорят, явился у вас имам, — спрашивал визирь, — и какие он делает чудеса?
— Никаких. Только в народе производит смятение, — отвечал Хаджи.
— Верят ли ему люди?
— Черные люди верят, ученые — нет.
— Разве у вас нет книг?
— Есть.
— Как же тогда люди верят в появление пророка, которого по нашему закону после Магомета быть не может?
Хаджи объяснил это неразвитостью народа, но в то же время уверял визиря, что имам Мансур имеет много приверженцев, распространяет ислам и возмущает горцев против России».
После первого большого успеха Мансура в сражении при Алдах и последующих нападений на Кизляр и Кавказскую линию турецкие власти обратили более пристальное внимание на чеченского имама. Причем отношение к нему в Стамбуле по-прежнему оставалось сложным. Обеспокоенность Турции действиями Мансура имела не только религиозные причины. Порта в то время не была готова к войне и боялась нарушить хрупкое перемирие с Россией. В отчете коменданта Согуджака Али-паши в начале сентября 1785 года высказывалось опасение, что если черкесские и абхазские племена, находящиеся под турецким протекторатом, вступят в войну с русскими по призыву имама Мансура, то это будет воспринято в Петербурге как нарушение обязательств по мирному договору с Россией.
К тому же воинственный призыв чеченского имама подвергал определенной опасности и другой район — Кубань, где Турция также стремилась сохранить спокойствие. В донесении согуджакского Али-паши великому визирю от 28 ноября 1785 года сообщалось о бунте ногайцев и адыгейцев, которые готовились перейти на сторону Мансура. Их возглавлял интендант крепости Согуджак черкес Хасан-Али, на сторону которого встало до сотни человек из гарнизона, включая турок. Чтобы усмирить бунтовщиков, турецким властям пришлось даже просить помощи у русских, и только благодаря вмешательству российских войск порядок был восстановлен, а зачинщики волнений наказаны.
Великий визирь почти ничего не знал о Мансуре. «Слухи, которые разносятся об этой личности, лишены всякого подобия правды, — замечал главный турецкий чиновник. — Необходимо, однако, соблюдать меры бдительности и осторожности. Следует потребовать от коменданта Согуджака беспрерывно наблюдать за происходящим, особенно зорко и неотступно следить за делами этого человека». Сулейман-паша, губернатор крепости Чилдир, получил из Стамбула предписание расследовать все обстоятельства, связанные с личностью Мансура. В своем ответе паша, ссылаясь на сообщения, полученные от информаторов — лезгин и других дагестанцев, — также подтверждает, что «действия имама в настоящее время не представляют угрозы, которая могла бы беспокоить турецкое правительство».
Великий визирь представил ответы губернаторов турецких провинций султану Абдул-Хамиду I, сопроводив их коротким докладом, который позднее был помечен рукой самого султана: «Прочел сводки писем и донесений, полученные от коменданта Согуджака. Приказываю передать паше Согуджака, что он должен очень серьезно разобраться в действиях шейха Мансура и обстановке, что складывается в тех районах. Обстоятельства настоящего времени требуют большой бдительности. Никакая непредвиденность не будет прощена».
Настороженность и даже некоторая враждебность правителей Турции по отношению к горскому бунту и его предводителю объяснялись мотивами движения и составом его участников. Турция искала и находила себе союзников в борьбе с Россией среди князей и владетелей Дагестана, Кабарды, Кумыкии и Адыгеи. Подкупами и интригами турки умело управляли действиями горских владетелей. Александр Беннигсен пишет, что «из анализа архивов турецких вытекает, что, как и раньше, Турция интересовалась в основном горскими князьями и очень мало — шейхом Мансуром». Примкнувших к имаму людей в турецких документах презрительно называли «наивными горцами, любителями воровства и грабежей». Сама мысль о том, что крупные князья и феодалы Кавказа могут примкнуть к Мансуру, вызывала у турецкого правительства тревогу и протест. Губернатор Чилдира писал об одном из самых коварных владетелей Дагестана Умма-хане Аварском, который готов был из-за подарков и денежных вознаграждений постоянно плести интриги, лавируя между турками и русскими. «Неверно мнение, что Умма-хан Аварский примкнул к шейху Мансуру. Его нет и быть не может в нищей толпе, окружающей этого бунтовщика».
Турецкие власти опасались непонятного для них «еретического и мятежного» характера движения горцев под предводительством Мансура. Их не устраивала также его религиозная направленность. Причина в том, что саму Оттоманскую империю постоянно сотрясали национально-освободительные восстания, которые нередко принимали форму борьбы за возврат к «чистоте» первоначального ислама времен Мухаммеда и первых халифов. А грозный меч «священной войны», газавата, направлялся не только против неверных, но и против «порочных мусульман» — находящихся у власти турок.
Массовые движения пуритан-реформаторов волновали в те времена весь мусульманский мир и самым серьезным образом угрожали целостности Османской империи и владычеству турок в подвластных им странах. Правительство Блистательной Порты вело с этими реформаторами ислама беспощадную войну. Подавив с большими трудностями движение ваххабитов в Аравии, оно изгнало агрессивное братство с территории империи.
В учении Мансура туркам не напрасно чудились знакомые освободительные реформаторско-религиозные идеи. Опасность их увеличивалась тем, что эти идеи легко проникали в среду подвластных Турции закубанских народов. Порта всеми силами стремилась сохранить свое владычество на Западном Кавказе. Турки подавляли постоянно возникающие волнения среди горцев, подкупали, а если не получалось, то беспощадно укрощали своих беспокойных союзников — горских феодалов.
«Вождей племен и хана Бакти-Гирея Кубанского… турки обвиняли в подготовке восстаний и даже предательствах, — отмечал А. Беннигсен. — Со своей стороны кавказцы, безгранично привязанные к своей независимости, требовали более широкой автономии, упрекали турецких правителей в жестокой эксплуатации и пренебрежении интересами подчиненных народов и стран».
В 1785 году турки провели специальное исследование учения Мансура. Великий визирь потребовал от коменданта Согуджака направить к имаму эмиссара «для внимательного наблюдения за проповедями имама и поведением татар» (под татарами здесь также имеются в виду горцы. — А. М.). Посланец коменданта Согуджака прибыл к Мансуру между июлем и сентябрем 1785 года, в момент, когда слава имама достигла высшей точки. В отчете великому визирю комендант Согуджака Биганзаде Али-паша отмечал, что по достоверному сообщению их посланца Мансур не является «мятежником ни для турецкого государства, ни для мусульманской религии. В нем нет также ничего чудесного и сверхъестественного».
Похоже, турецкие власти, весьма недостаточно осведомленные о действительном положении дел на Северном Кавказе, так и не решились в тот момент использовать имама Мансура как союзника для борьбы с русскими. Они опасались любого широкого народного движения, даже под руководством мусульманского имама. Кто мог дать гарантию, что со временем оно не станет угрозой для турецкого протектората на Западном Кавказе?
Позднее, когда призыв к «священной войне» разнесся еще шире, турецкие власти продолжали сохранять сдержанность по отношению к Мансуру. Об этом свидетельствует донесение императрице Екатерине II посла в Константинополе Я. И. Булгакова, к которому прилагалась уже упоминавшаяся «Записка словесных сообщений известного приятеля» от 29 августа 1786 года. Булгаков сообщал в Петербург, что Порта была очень обрадована сообщением своего эмиссара о том, что Мансур не настоящий пророк, ибо «появление действительного пророка могло создать беспорядок во всей Оттоманской империи и иметь для нее гибельные последствия».
Перед войной с Россией, когда Турция нуждалась в любых союзниках, особенно среди кавказских племен и народов, отношение турецких властей к Мансуру стало меняться. Желая использовать его как союзника, турецкие власти уже не проявляли к нему враждебности. Когда же после провала попыток овладеть русскими крепостями на Кавказской линии Мансур в начале июля 1787 года оставил Чечню и с помощью закубанского хана Казы-Гирея перешел за Кубань, Порта постаралась, наконец, привлечь чеченского имама на свою сторону.
Присланный от согуджакского паши эфенди осыпал чеченского имама подарками — позже они через верных людей были отправлены в Чечню и розданы неимущим. Мансур был приглашен на аудиенцию в Анапу, где в середине июля состоялась его встреча с местным пашой. Турецкий наместник на Западном Кавказе, который до этого не воспринимал Мансура всерьез и с некоторой опаской наблюдал за его деятельностью среди северокавказских племен, теперь стал расспрашивать имама о его наставлениях. Хвалил за то, что Мансур проповедует чистое учение ислама в таких отдаленных местах, как Чечня, и, наконец, стал интересоваться, не притесняют ли русские местных жителей.
Мансур сообщил, что притеснения имеются, причем немалые. К примеру, чеченцы дают русским властям своих аманатов, которые по прошествии года должны заменяться другими. Но с некоторого времени русские, получив от чеченцев новых аманатов, не отпускают старых, и чеченцы на это ропщут. Паша заметил, что удерживание русскими аманатов есть явный знак нарушения обязательств, и добавил, что неверные разрушили мир с султаном и замышляют вовсе истребить правоверных. Далее он «по секрету» сообщил, что вскоре разгорится война, в которой каждый истинный мусульманин должен будет, вооружась, защищать правую веру до последнего дыхания. Блистательной Порте известно, что благодаря ревности имама Мансура к чистоте веры ему послушны не только чеченцы, но и многие другие народы Кавказа. Война с неверными есть тот случай, который лучше всего позволяет правоверным обрести божественное милосердие и султанские щедрости для блаженства в этой и будущей жизни. Имам Мансур совершает великое дело, побуждая мусульман Кавказа ополчиться против русских и нанести вред неприятелю истинной веры. Имам может быть уверен, что высокое служение Богу и султану будет награждено таким воздаянием, какое только можно вообразить.
Мансур отвечал анапскому паше, что он и его мюриды служат Аллаху и до конца своих дней не сойдут с этого пути. Султану же они могут быть только союзниками, к тому же не вполне верят ему, так как до сих пор от него не было никакой помощи. Только если султан предоставит своим единоверцам помощь войсками и пушками, у них появится вера в него.
Паша обещал предоставить такую помощь.
После этих переговоров Мансур прислал своим землякам в Чечню письмо, в котором извещал, что в скором времени возвратится к ним. Он призывал всех правоверных мусульман быть единодушными, держаться данных им наставлений, и только тогда он обещал избавить их от притеснений царских властей. «Закубанские народы, — писал имам чеченским жителям, — меня чтут и ко мне присоединились». Как только из Турции будут получены войска и пушки, он сразу вернется в Чечню. Тогда русским придется навсегда уйти с Кавказа.
Открытое покровительство анапского паши и обещания предоставить в распоряжение имама регулярные войска подняли авторитет Мансура в Закубанском крае. С середины лета 1787 года русское командование стало систематически получать информацию о выступлениях закубанцев во главе с имамом против российских постов и селений. В ордере генерала Потемкина атаману Войска Донского Иловайскому сообщалось, что Мансур, живя среди закубанцев, направляет их к нападениям на российские границы.
Свою деятельность среди закубанских народов Мансур начал с религиозных наставлений, готовя при этом своих последователей к скорой войне с «неверными». Видя, как люди стекаются к нему и как успешно он побуждает их к выступлению против российских властей, анапский паша решил опять послать к Мансуру ученого муфтия, чтобы засвидетельствовать наставления «чеченского проповедника», а также склонить его к поездке в Турцию. Несколько раз Мансур и богослов встречались и разговаривали. Однако от предложения муфтия поехать вместе с ним «к самодержавному султану Цареградскому» Мансур отказался. Тем не менее для поощрения его проповеднической деятельности среди закубанских народов турецкое правительство решило официально присвоить Мансуру звание имама. Вот как рассказывает об этом П. Г. Бутков: «Султан спрашивал у муфтия: допускает ли Коран появление нового имама? И хотя ответ был отрицательный, султан дозволил, чтобы Ушурма действовал, для возмущения народов против России, как истинно признанный имам, и отправил ему в подарок часы и курительную трубку».
Российское командование, получив сообщение об этом от своих конфидентов, не замедлило выразить турецким властям по дипломатическим каналам недовольство по этому поводу. Генерал Потемкин в письме к турецкому эфенди Сеид-Магомату в августе 1787 года указывал, что он не может без удивления видеть, как турки чеченского Ушурму называют истинным имамом. «Я требую от паши его высылки, — писал он, — яко Российского подданного, и не знаю иного с ним мира, как разве повергнется он сам с раскаянием».
Ответа на российский демарш не последовало, так как в Стамбуле уже было принято решение о войне с Россией. Накануне войны турецкое правительство продолжало искать союзников среди владетелей Северного Кавказа. В январе 1787 года полковник Савельев сообщал русскому командованию, что один из крупных дагестанских феодалов Ахмед-хан Дженгутайский отправил в Стамбул посланца, который вернулся с письмом и подарками. Грузинский царь Ираклий II извещал российские власти о военных приготовлениях губернатора Чилдира и его сношениях с ханами Дагестана.
В 1787 году турецкие власти направили к горским владетелям капиджи-баши (командира дворцовой охраны) Хаджи-Мехмеда. С ним было послано 80 тысяч червонцев и 30 халатов для подарков влиятельным лицам. Кабардинские владетели обещали турецкому эмиссару восстать против России при подходе турецких войск. Однако более или менее значительными силами, реально противостоящими российским войскам, располагал в то время лишь имам Мансур. Закубанские народы, ободряемые его призывами, все чаще появлялись возле российских укреплений на Кавказской линии. Большими отрядами они переходили на противоположный берег Кубани и доставляли ощутимое беспокойство станицам, крепостям и находящимся в них жителям и гарнизонам. В донесении, полученном из Анапы 7 августа 1787 года, сообщалось, что отряд черкесов числом не менее тысячи человек намеревается в ближайшие дни совершить нападения на таманские или ейские укрепленные пикеты, а кочующих около тех крепостей ногайцев собираются они «склонить на свою сторону или согнать с теперешних их мест».
В рапорте кавказского командования светлейшему князю Потемкину от 11 августа 1787 года отмечалось, что «выбежавший» на днях из-за Кубани к российской укрепленной линии татарин (вероятнее всего, черкес) сообщил на допросе, что закубанцы после снятия урожая намереваются в разных местах на линии совершить «сильные нападения» и что «Ушурма их к тому поощряет».
Турция и Россия готовились к войне, строили укрепления и пополняли войска. Россия укрепляла свои пограничные пункты на Линии. Турция — форпосты Анапа, Суджук и Согуджак, куда было назначено новое начальство. Понятно, что в этих обстоятельствах деятельность Мансура среди закубанских народов стала представлять серьезную угрозу. В ордере генерал-аншефу П. А. Текелли сообщалось, что «народы, за Кубанью живущие, будучи признаны подданными Порты, явные нам враги, особенно теперь, при учреждении Паши в Суджуке и Анапе и прибытии туда новых турецких гарнизонов». Появившийся с некоторого времени среди закубанцев «пророк их имам Мансур имеет великую силу». По последним известиям, турки добиваются дружбы с ним, и «он возбуждает магометан противу христианства».
«Донесения о сборах черкесских племен для нападения на крепость Ею и слухи о присоединении закубанцев к Мансуру, — отмечал генерал Потемкин, — требуют принятия срочных и сильных мер к предупреждению набегов на наши границы». «Предписываю вам, — указывал светлейший князь генералу Потемкину, — в кратчайшие сроки собрать все раздробленные части и привести их в надлежащее состояние… Кизлярскую сторону обеспечить достаточным отрядом; главное внимание обратить на правый фланг».
Осмотрев берега Кубани, генерал-поручик Потемкин приступил к устройству здесь военных укреплений, которые, по его мнению, должны были хотя бы отчасти оградить здешних поселенцев от вторжения закубанцев. За короткое время на всей Кавказской линии протяженностью 800 километров, кроме уже действующих крепостей, были воздвигнуты еще 13 укрепленных редутов. Для более надежной защиты линии российские войска были разделены на два корпуса: Кубанский егерский под командованием генерал-аншефа П. А. Текелли и Кавказский, который оставался в ведении генерал-поручика Потемкина. Эти меры только до некоторой степени защищали российские границы от нападений горцев и закубанцев. При малочисленности войск практически невозможно было иметь сторожевые посты в близком друг от друга расстоянии, и горцы всегда могли выбрать удачное место для нанесения ударов.
Находясь за Кубанью, Мансур одновременно предпринимал попытки поднять чеченцев, дагестанцев и кабардинцев на новое восстание против России. С этой целью он вел переписку как со своими единоплеменниками, так и с другими горскими народами. Еще в июле 1787 года поступило первое сообщение о том, что в Андреевской и других горских деревнях получены письма от Мансура, в которых он призывает всех правоверных мусульман быть единодушными и следовать его наставлениям.