Когда наступила весна, Алексей решил оставить семью в Ярославле и забраться в настоящую медвежью глушь. Софья недоумевала, но муж настоял на своем: в соседней Костромской губернии в глухом селе около уездного города Буй, он забудет о потере. Рыхлый снег, темные голые деревья - вот лучшее из лекарств, другого ему не надо. Саврасов остановился в селе Молвитине, начал работать над этюдами.
В Ярославль он вернулся довольным - картина должна получиться. Но о том,что «Грачи прилетели» станут главной работой его жизни, он, разумеется, не догадывался. Третьяков дал за «Грачей» шестьсот рублей, и Саврасов очень обрадовался - еще бы, в училище он столько зарабатывал за год!
Спокойная ярославская жизнь осталась в прошлом: они вернулись в Москву, и старые проблемы навалились с новой силой. Денег не хватало. Он в училище почти пятнадцать лет и по-прежнему в должности младшего преподавателя - шансов на повышение нет. На просьбу дать ему еще и акварельный класс совет ответил отказом. Значит, придется больше работать и искать заказы на картины, бегать по урокам из одного конца Москвы в другой…
И он, как мог, боролся с обстоятельствами: писал картины, преподавал. Коллеги его ценили. Саврасов вошел в правление Товарищества передвижных художественных выставок, вскоре стал кассиром-распорядителем его московского отделения.
Через несколько лет он попытался вернуть злополучную казенную квартиру и написал в совет училища безупречно составленное прошение: теперь-де у него много учеников, и он снова достоин казенного жилья. Ему отказали и тогда, и через год, когда он повторил свою просьбу.
Обманутые ожидания, несбывшиеся мечты…
Саврасов всегда отличался богатырским здоровьем и пил, не пьянея. Впрочем, в былые времена водка его не занимала: мог между делом за дружеским разговором пропустить рюмку-другую. Нынче все изменилось: теперь он без выпивки не обходился. Самое скверное, что это перестало быть потаенным: очень скоро о грешке художника узнала вся Москва.
Саврасов ездил по урокам. Когда они заканчивались, его, известного художника, академика и кавалера орденов Святой Анны и Станислава, приглашали к столу. На столе стоял графинчик холодной водки, а то и ямайский ром. В былые времена он бы от них отказался, в недавние - выпил бы рюмку и откланялся. Но теперь Саврасов выпивал все и сразу же пьянел, а захмелев, нес околесицу, порой даже оскорблял хозяев. Уроков становилось все меньше, меньше водилось и денег в доме.
Сначала взаимное отчуждение в семье было почти незаметным - просто супруги устали друг от друга. Тринадцать лет брака - не шутка, к тому же «чертова дюжина» - плохое число… Саврасов все чаще жаловался на жизнь и жену
Позже Софья Карловна часто задавала себе вопрос: когда случилось непоправимое, и их мир разлетелся вдребезги? Но такие мысли стали приходить в ее голову не скоро - в конце жизни. Она убеждала себя в том, что ее вины тут нет. В самом деле, разве она не была Алексею верной, любящей, заботливой?
И не ее вина, что муж считал себя неудачником. Да-да, дело именно в этом: он был слишком неуступчив и горд и ни с кем не делился своими переживаниями. В молодости много обещал, да не оправдал ожиданий и не мог себе этого простить. А к его упрямству она привыкла и на свой лад даже была счастлива - у них подрастали дочки, Вера и Женни.
Старшая дочь Вера была уверена, что мать, знающая три языка, могла бы помочь отцу и начать работать - давать уроки. Но Софья Карловна считала, что дочь, по своему обыкновению, несет вздор. И все чаще выходила из себя: побочные доходы иссякали, прожить на шестьсот рублей в год было затруднительно. Правда, у нее имелись собственные деньги - те же шестьсот рублей в год ей давал брат.
Софья Карловна решила отдохнуть от мужа и весной 1876 года уехала в Петербург, к сестре Аделаиде, жене преуспевающего художника Михаила Ильича Бочарова, известного в Петербурге академика. Он писал декорации для столичных театров, ставил «живые картины» в императорских дворцах, и его семья жила безбедно. Аделаида и в грош не ставила своего благоверного, женившегося на ней из-за приданого, и открыто жила с любовником - Бочаров дневал и ночевал в своей мастерской.
Софья Карловна, Верочка и Женни задержались в Петербурге и на лето.
Алексей сообщил жене, что переехал к своему приятелю, художнику Колесову, известному на всю Москву кутиле, а затем замолчал. Попросив деньги на дачу и башмаки девочкам, Софья нарвалась на отказ: Саврасов ответил, что у него нет ни копейки. Вскоре она вернулась к мужу.
Необъяснимый поступок
Саврасов изо всех сил старался начать новую жизнь, пытался бросить пить, и в конце концов, совершил поступок, который было сложно объяснить: он снял прекрасную квартиру во дворе Училища живописи, ваяния и зодчества. Квартира стоила семьсот рублей в год, и Саврасов подписал контракт на три года. Внес задаток, семья переехала, но уже через четыре месяца договор пришлось расторгнуть - платить за шесть больших комнат с кухней и погребом оказалось нечем.
Художник снова начал прикладываться к рюмке, и Софья Карловна, взяв дочерей, уехала от мужа. Теперь он был волен делать все, что хочет.
Саврасов все реже появлялся на занятиях в училище, а когда его там видели, ученики испытывали неловкость: мэтр, прежде всегда безупречно одетый, перестал походить на себя. Заношенная блуза; вместо галстука - завязанный на голой шее бант; брюки, которые не гладили со времен пожара 1812 года; на ногах опорки; потертое пальто...
Иногда он бывал пьян, итогда нес восторженную ахинею, хвалил работы учеников, удивлялся тому, как далеко они продвинулись за то время, пока он их не видел.
…И все же молодежь любила Саврасова: причисленные к ландшафтному классу Исаак Левитан и Константин Коровин до конца жизни считали себя его учениками.
«Кругом темный, страшный подвал, и я там хожу…»
Так продолжалось несколько лет, и 8 июня 1883 года, на двадцать шестом году службы в училище, Саврасов получил официальное письмо. Он вскрыл конверт:
«Господину преподавателю Училища живописи, ваяния и зодчества, академику, надворному советнику Саврасову...Имею честь уведомить, что 22 мая сего года вы уволены отныне занимаемой должности…Секретарь Совета Лев Жемчужников…» Письмо упало на пол, Саврасов тяжело опустился в потертое плюшевое кресло. Вот и все, теперь у него одна дорога - на дно…
С той поры его часто видели у московских трактиров - в ватной кофте, широкополой шляпе и дырявых калошах на босу ногу. Как-то Саврасов встретил своего бывшего ученика, Константина Коровина, обрадовался ему и завел в трактир, пообещав угостить кулебякой: «Это ничего, что я так одет. Необращай внимания, сегодня у меня есть деньги».
Коровин на всю жизнь запомнил то, что за кулебякой и рюмкой водки говорил мэтр: «Всем чужие мы, и своим я чужой… Дочерям чужой. Кругом темный, страшный подвал, и я там хожу…» На прощание Саврасов сказал: «Пойми, я полюбил горе. Полюбил унижение ».
Они увиделись еще раз: как-то Коровин заболел, и Саврасов пришел его навестить, принес немного кровяной колбасы и горячие бублики. Он жил как птица небесная, скитался по дешевым квартирам и ночлежкам. Иногда поклонники снимали ему приличную квартиру с мастерской, но он там не задерживался.
Деньги на жизнь Саврасову приносили бесчисленные копии «Грачей». Еще он писал зимние виды, летние и морские пейзажи -в эти годы Саврасов попал в руки ловкого торговца картинами, крепко державшего его на крючке: в продажу они шли бойко, но за свои работы художник получал копейки.
А самым страшным было то, что к нему приближалась слепота: окружающий мир тускнел, расплывался, грозил исчезнуть...
Иногда Саврасов навещал жену и дочерей. Огромный, сутулящийся старик в лохмотьях, заросший длинной седой бородой, приходил в их маленькую ухоженную квартиру, и женщины терялись под его немигающим взглядом -им было невдомек, что Алексей Кондратьевич начал слепнуть.
Они пили чай с сушками и молчали - говорить было не о чем. Что толку вспоминать те времена, когда жизнь улыбалась им с Софьей, и они на казенный счет, полагающийся ему как подающему большие надежды художнику, отправились в тур по Европе, побывали на Всемирной выставке в Лондоне, повидали Париж, задержались в Швейцарии? Теперь они чужие друг другу, и только провожающие отца в прихожую дочери прижимались к нему, гладили по плечу. Ради этого Саврасов и проведывал свою бывшую семью.