Термин «исламизм» появился, к примеру, во французском языке в XVIII в. Этот термин Вольтер использовал для обозначения территориального распространения магометантства. И вплоть до конца Первой мировой войны этот термин не получал широкого использования. Однако в 1920-х -1930-х гг. в научный и политический оборот вошел термин «ислам», что, к слову сказать, сопровождалось увеличением масштабов научных исследований по вопросам исламизма в Европе.
В 1970-е гг. этот термин вновь привлек к себе внимание научной общественности. С его помощью определялись теперь новые течения в арабском мире, которые, как известно, были теснейшим образом связаны с исламом как вероучением. Теперь данным термином определялось политическое течение внутри исламского мира, нацеленное на создание исламских государств, приведение официального права в соответствие с шариатом и соблюдение мусульманским и немусульманским населением ценностей и законов пророка Мухаммада и первых четырех халифов. Исламизм, таким образом, превратился в идеологию, основанную на религии (ислама - исламский фундаментализм) и претендующую на ее единственно правильное толкование.
В наши дни исламизм определяется как идеология и практическая деятельность, ориентированные на создание условий, в которых социальные, экономические, этнические и иные проблемы и противоречия любого общества (государства), где наличествуют мусульмане, будут решаться исключительно с использованием исламских норм, прописанных в шариате.
Выход исламизма на авансцену мировой политики поставил перед научной общественностью и практиками политики ряд трудноразрешимых вопросов.
Первый из них связан с тем, что ислам в контексте, о котором идет речь, не имеет своих языковых эквивалентов в восточных языках. То, что в европейских языках обозначается как «изм» не существует на Ближнем и Среднем Востоке. Исключением является Израиль. Здесь такой проблемы с позиции языка нет. Иврит впитал в себя европейскую версию, связанную с тем, что мы назвали «изм».
Если говорить об арабских странах, то здесь исламизм необходимо рассматривать как некое тождество исламу. Это, казалось бы, небольшое различие, о котором мы ведем речь, нередко становится источником непонимания между мусульманским миром и Западом. И получается так, что если, например, французский политик призывает к борьбе против проявлений исламизма в парижских пригородах, то это не является отождествлением исламизма с экстремизмом. Это будет призыв к противодействию наступления религиозного интегризма внутри мусульманского сообщества во Франции. Однако в арабских средствах массовой информации термин «исламизм», используемый в контексте борьбы с ним, будет восприниматься как ислам, и речь пойдет, значит, о борьбе с исламом.
Вторая трудность заключена в ориентальном, т. е. восточном, характере концепта «исламизм». Действительно, использование термина «исламизм» для обозначения политического, воинственного движения, превращающего шариат в источник права, предполагает то, что мусульманская религия -ислам - рассматривается как явление неполитическое, невоинственное и не требующее введения шариата. В реальности же, как отмечают специалисты из числа арабистов, исламизм является ничем иным как возвратом к истокам. Более того, речь в данном случае может идти о дальнейшем совершенствовании ислама и возврате к сути изначальных текстов. Исламизм, строго говоря, это ислам. А исламист является мусульманином, который строго соблюдает требования веры.
И говоря об европейском толковании исламизма, правильнее будет говорить о «радикальном исламе», «интегристском исламе», «фанатичном исламе», «фундаменталистском исламе». Иногда говорят о «максималистском исламе» или «интегральном исламе», в отличие от ислама «минималистского» или «частичного».
Исламский фундаментализм не совместим с демократией. Опасность, которую представляет собой исламский фундаментализм, заключена в его несопоставимости с политическим модерном. Или, говоря иначе, - с демократической системой.
Исламский фундаментализм представляет собой эксклюзивную идеологию. Отказываясь от концепции модерна в лице гражданственности, исламский фундаментализм отказывается и от гипотезы гражданского участия мусульман в жизни общества. Его конституция - шариат - является неизменной, т. к. в представлениях мусульман являет собой Божественное право. Программа исламизма не может подвергаться критике, т. к. она связана с Создателем мира. Будучи абсолютистским по своей природе, шариат не признает, как нами уже отмечалось, неверующих и немусульман.
В современном демократическом государстве политика является уделом избранников, а не представителей клира. Скажем больше - в демократическом обществе любая идея, программа или цель могут быть поставлены под вопрос решением электората. При демократии, как известно, все граждане свободы и равны между собой вне зависимости от их вероисповедания, пола, сексуальной ориентации или изначальных социальных условий. Индивид, свершивший преступление, каким бы тяжелым оно не являлось, имеет право на судебное разбирательство.
Наказания, предусмотренные законами шариата и основанные на тексте Корана, включают в себя:
• 80 ударов плетью за недоказанное обвинение другого в прелюбодеянии;
• 100 ударов плетью за прелюбодеяние для женщины или мужчины (при обязательном присутствии верующих свидетелей);
• возмездие за предумышленное причинение инвалидности или увечий в равной мере (по принципу «око за око») (но жертва или семья инвалида имеют право отказаться от своего права);
• вира - денежное возмещение за непредумышленное убийство.
Кроме этого, на Хадисах основываются следующие наказания:
• Отсечение руки за воровство.
• Побиение камнями за прелюбодеяние для замужней женщины или женатого мужчины.
• 80 ударов плетью за употребление опьяняющих и одурманивающих веществ.
• Смертная казнь за вероотступничество.
Обращает на себя внимание тот факт, что исламский фундаментализм имеет транснациональный характер, что, по мнению некоторых специалистов, ставит под сомнение лояльность исламистов по отношению к своей собственной стране. Речь в данном случае идет о том, что верность мусульманина религиозному сообществу имеет большее значение, чем верность национальному сообществу.
Так, в Хартии ливанского движения Хезболла, принятой 16 февраля 1988 г., утверждается следующее: «Мы являемся детьми нации Хезболла, которой Аллах позволил победить в Иране, где она заложила эмбрион центрального исламского государства в мире. Мы верны приказам мудрого, справедливого и единственного авторитета высшего лидера исламской революции в Иране (veloyat-efaqih), который воплощает подлинный имам и высший аятолла Рухолла Хомейни... Наша борьба является также первичной религиозной обязанностью, которая должна быть осуществлена в рамках общего политического видения под руководством veloyat-efaqih,,].
То же самое можно сказать о движении Братья-мусульмане в Египте, нынешний лидер которых Мохаммед Махди Акеф объединил вокруг себя немало светски ориентированных египтян. Именно ему принадлежит высказывание, согласно которому мусульманин из Бангладеш ему ближе, чем христианин Египта.
В своей сути данное движение опирается на основные идеи исламского фундаментализма: первенство мусульманской солидарности перед лицом всех иных ее видов (национальная, лингвистическая, профессиональная).
Совсем иначе обстоит дело в странах, где утвердилась демократия. Как известно, в современном демократическом государстве первенствуют интересы гражданина как избирателя: политик избирается гражданами; он отчитывается перед своим избирателем и работает на пользу национального сообщества, к которому он принадлежит.
Несмотря на дипломатический шантаж, который осуществляли авторитарные арабские режимы, бравируя исламской угрозой, такая линия поведения не имеет будущего, т. к. не имеет реалистичного и логичного, а также внутренне объединенного проекта. Исламисты делают немало эмоциональных заявлений, но выдвигают немного общественно значимых идей. Но и они рождены во «тьме» диктатуры мусульманами, объединенными вокруг мечетей, которые, в своем большинстве, подчинены аппарату безопасности страны.
Нужно сказать, что, отрицая право на жизнь демократической оппозиции, арабские авторитарные режимы сами содействовали возникновению радикального ислама. Показательно, что эта ветвь ислама, по сути дела, не участвовала в революционных событиях, потрясающих арабские режимы в последнее время. И сторонники радикального ислама не могут претендовать на роль победителей революции.
Исламисты представляют собой меньшинство в арабском протестном движении. Если арабские авторитарные режимы спекулировали на «сионистской угрозе» для того, чтобы заставить замолчать оппозицию, то одновременно они использовали все то, что связано с угрозой исламского фундаментализма в качестве своеобразного оружия для определенного (выгодного для себя!) воздействия на страны Запада. Как утверждают специалисты из числа арабистов, опасение прихода к власти исламистов в арабских странах, если даже оно давало о себе знать, осознанно преувеличивалось.
Обратимся к событиям в Египте, в которых исламистский сценарий активно использовался в первые недели восстания, сыгравшего в конечном счете решающую роль в отстранении Х. Мубарака от власти.
Египетский исламизм, лежавший в основе политики этой страны в последние десятилетия, был во многом созданием властей. С помощью спекуляций на опасностях, якобы исходивших от исламизма, оправдывались как получение помощи со стороны западных фондов, так и полицейская сущность египетского режима, для которого было характерно систематическое нарушениям прав человека.
Действительно, если Братья-мусульмане на парламентских выборах 2005 г. получили 18 % мест, то аналитики задаются вопросом: как получилось так, что остальные 82 % мест были получены другими формированиями? Не лишне будет заметить то, что в выборах приняли участие менее 20 % граждан. Учтем, что ряд оппозиционных партий не были признаны властями, а некоторые партии бойкотировали выборы.
Братья-мусульмане составляли меньшинство оппозиции, восставшей против режима Х. Мубарака, и они были в стороне от революции, особенно в ее первые дни. Напротив, некоторые из их представителей выступили с осуждением бунта и утверждали, что неподчинение власти не отвечает требованиям шариата. Такой была официальная позиция Аль-Азхара, главной мечети Каира и главного религиозного авторитета суннитского ислама в мире. Такая позиция указанного религиозного авторитета определялась тем, что для него был неприемлем лозунг египетского восстания: «Тунис - это решение», тогда как Братья-мусульмане провозглашали лозунг «Ислам является решением».
Сообщество коптов, исповедующее христианство, было склонно к поддержке протеста: публичная месса была организована в ходе самой манифестации, в то время как мусульмане молились в пятницу и никакого антихристианского акта не было.
Широко были представлены в акциях протеста женщины. Многие из них принимали участие в революции, и их лица не были закрыты сеткой. Множество женщин ночами находились на площади Тахрир, несмотря на угрозы, исходившие от их семей. Обращает на себя внимание тот факт, что во время протеста не было случаев сексуального насилия по отношению к женщинам, хотя прежде в подобных ситуациях это случалось нередко.
Оппозиционные партии постепенно интегрировались в бунтующие массы. Речь идет о партиях Аль Нур, Египетский блок, Арабский социалистический союз, Демократическая народная партия, выступающая с позиций либеральной демократии, и движение Братья-мусульмане.
18 мая 2011 г. в Египте была организована партия «Свобода и справедливость» по примеру Партии справедливости и развития в Турции. Это новое египетское формирование назначило христиан и женщин на важные посты и предстала в глазах значительной части населения как умеренная партия, что ее выгодно отличает от иных партий, погрязших во внутренних разборках.