Адам Нэвилл
НОМЕР 16
Посвящается Рэмси Кэмбеллу,
Питеру Краутеру и Джону Джерольду.
Я хочу, чтобы мои картины производили такое впечатление, словно между ними прошел человек и оставил след своего присутствия и воспоминаний, как улитка, проползая, оставляет после себя слизь.
Фрэнсис Бэкон, 1909-1992
ПРОЛОГ
Сет остановился и пристально посмотрел на дверь шестнадцатой квартиры, как будто пытаясь увидеть сквозь золотистую тиковую обшивку, что творится внутри. Подозрительные звуки послышались, еще когда он спускался с девятого этажа и пересекал лестничную площадку. Точно так же, как в три последние ночи во время дежурного обхода здания.
Выйдя из оцепенения, Сет отпрянул от двери и быстро шагнул в сторону. Его долговязая тень скользнула вверх по противоположной стене, раскинув руки, словно в попытке за что-нибудь ухватиться. От этого зрелища Сет вздрогнул.
— Черт!
Ему не нравилась западная часть Баррингтон-хаус, хотя он не смог бы сказать, чем именно. Наверное, здесь просто слишком темно или лампы развешаны как-то неправильно. Старший портье утверждал, что с ними все в порядке, но, когда Сет поднимался по лестнице, ступени освещались неровно. Создавалось впечатление, будто тени абажуров тянутся к спускающемуся по ступеням человеку, выбрасывают перед собой колючие конечности, еще не успев показаться из-за поворота, и по временам Сету даже казалось, что он слышит шорох одежды и «топ-топ-топ» чьих-то решительно приближающихся шагов. Только никто так и не появлялся, и, заворачивая за угол, Сет ни разу никого не встретил.
Однако шум в шестнадцатой квартире тревожил его куда больше каких-то там теней.
|
|
Потому что в поздний ночной час в этом элитном квартале Лондона обычно стояла ни с чем не сравнимая тишина. Улицы вокруг Баррингтон-хаус, за Найтсбридж-роуд, были тихими сами по себе. Лишь изредка вокруг Лаундес-сквер проезжала машина. Внутри же дома ночной портье в крайнем случае мог вдруг заметить, что электрические лампы на площадке жужжат, словно рой насекомых, бьющийся в неподатливое стекло. Но с часу ночи до пяти утра все жильцы спали. За дверьми квартир слышались лишь невнятные шорохи.
К тому же в шестнадцатой никто не живет. Старший портье как-то сказал, что квартира пустует больше пятидесяти лет. Но уже четвертую ночь подряд внимание Сета было приковано к ней. Потому что за дверью что-то стучало, билось. До сих пор он списывал это на обычные шумы старого здания. Здания, которое простояло уже больше ста лет. Может быть, форточку распахнуло сквозняком. Что-нибудь в этом роде. Но сегодня ночью стук сделался настойчивым. Он стал громче. Он был каким-то осмысленным. И приблизился. Казалось, он адресован Сету, и время выбрано специально — именно тот момент, когда в два часа ночи он идет через площадку к следующему лестничному пролету, тот самый час, когда температура тела падает и происходит большинство смертей. Час, когда Сет, ночной портье, отрабатывает жалованье, совершая обход девятиэтажного дома, осматривает все лестничные пролеты и площадки. Но ни разу до сих пор он не слышал ничего похожего на эту внезапную бурю звуков.
Мебель загрохотала по мраморному полу, как будто в прихожей шестнадцатой квартиры опрокинули стул или столик. Может быть, даже перевернули или вовсе разбили. Ничего подобного вообще не должно быть — даже днем — в столь респектабельном доме, как Баррингтон-хаус.
|
|
Встревоженный, Сет смотрел на дверь, будто ожидая, что та распахнется. Его глаза были прикованы к латунной цифре 16, начищенной так ярко, что она казалась отлитой из белого золота. Сет даже не смел моргнуть, он боялся перевести взгляд и обнаружить источник возмутительного шума. Увидеть нечто, чего не сможет вынести. Он даже задумался, хватит ли сил в ногах, чтобы быстро спуститься на восемь этажей. Возможно, спасаясь бегством.
Он задушил в себе эту мысль. Жаркая волна стыда пришла на смену внезапному испугу. Ему тридцать один год, он взрослый мужчина шести футов ростом, а не ребенок. Ему платят за охрану дома. Хотя, нанимаясь на эту работу, он не предполагал, что придется заниматься чем-то еще, кроме как обеспечивать свое вселяющее уверенность присутствие. Теперь он обязан во всем разобраться.
Стараясь не замечать стука собственного сердца, который отдавался в ушах, Сет подошел к двери и прижался левым ухом к щели почтового ящика. Тишина.
Он потянулся к узкой крышке. Если встать на колени и толкнуть внутрь металлическую пластину, лампы с лестничной клетки осветят часть прихожей.
Но что, если там окажется кто-нибудь?
Сет замер, затем отнял руку.
Входить в шестнадцатую квартиру запрещено всем без исключения — это вдолбил в него старший портье, когда полгода назад Сет только устроился на ночную работу. Подобные строгие правила вполне обычны для охраняемых домов Найтсбриджа. Даже выиграв изрядную сумму в лотерею, простой смертный еще поборолся бы за возможность получить апартаменты в Баррингтон-хаус. Трехкомнатные здесь стоили не меньше миллиона фунтов, а содержание обходилось в дополнительные одиннадцать тысяч в год. У многих обитателей хоромы были набиты антиквариатом, некоторые оберегали свою частную жизнь не хуже военных преступников и рвали все бумаги, прежде чем выбросить в мусор, который выносил обслуживающий персонал. Помимо шестнадцатой, в доме было еще пять пустующих квартир, в которые так же было строго запрещено входить. Однако во время ночных обходов Сет ни разу не слышал, чтобы из них доносился подозрительный шум.
|
|
Может, кому-нибудь разрешили остановиться в шестнадцатой и кто-то из дневных портье позабыл сделать запись в журнале? К несчастью, они оба, и Джордж, и Петр, недоверчиво нахмурились, когда Сет в первый раз упомянул о непонятных звуках, сдавая утром вахту. Значит, остается только одно логичное объяснение: в квартиру проник посторонний.
Но в таком случае злоумышленнику пришлось бы подниматься снаружи по приставной лестнице. Сет обходил дом вокруг десять минут назад, и ничего подобного там не было. Можно, конечно, пойти разбудить Стивена, старшего портье, и попросить его отпереть квартиру. Но Сету совершенно не хотелось беспокоить начальство в столь поздний час — у Стивена жена-инвалид. Все свободное время между сменами он посвящает ей и к концу дня полностью выматывается.
Опустившись на одно колено, Сет толкнул крышку почтового ящика и вгляделся в темноту. Холодный ветер ударил в лицо знакомым запахом: древесно-камфорным ароматом гигантского бабушкиного гардероба, который в детстве был для Сета настоящей тайной комнатой; этот же запах ассоциировался с читальными залами университетских библиотек и музеями, построенными в эпоху королевы Виктории. Скромное напоминание о прежних обитателях и старине, предполагающее скорее их отсутствие, чем присутствие.
Тусклые лучи, падавшие из-за спины Сета, высветили за дверью пятачок прихожей. Ночной портье различил смутные очертания телефонного столика у стены, темный дверной проем справа и несколько квадратных метров пола, выложенного плитками из черного и белого мрамора. Остальное пространство терялось в тенях или кромешной тьме.
Сет сощурился из-за противного сквозняка, бившего прямо в лицо, и попытался рассмотреть что-нибудь еще. И снова неудача. Однако волосы зашевелились у него на голове.
Сет услышал, как нечто увесистое, завернутое в простыню или большой ковер, перемещают короткими рывками подальше от узкой полоски света, проникающего из коридора. Звуки удалялись в глубь квартиры, постепенно затихая, и наконец смолкли.
Сет подумал, что надо крикнуть в темноту, бросить ей вызов, однако не мог заставить себя раскрыть рот. Его вдруг охватило пронзительное ощущение, будто за ним наблюдают. И это внезапное осознание собственной уязвимости и того, что он стал предметом пристального изучения, едва не заставило его опустить крышку почтового ящика, встать и отойти назад.
Портье был в смятении. Рассуждать логично не получалось. Он так устал. Вымотался до предела, все валится из рук, ничего не ладится, он просто бредит. Ему тридцать один, но из-за ночных смен он чувствует себя на все восемьдесят. Очевидно, сказывается постоянный недосып, обычный для тех, кто работает по ночам. Но Сет никогда в жизни не страдал галлюцинациями. В квартире номер шестнадцать кто-то есть.
— Господи!
Открылась дверь. Внутри. Где-то в затененной части квартиры. Должно быть, примерно в середине коридора. Она щелкнула и, медленно, со скрипом распахнувшись во всю ширь, ударилась о стену.
Сет не двигался и даже не моргал, просто стоял и ожидал приближения из темноты чего-то неведомого.
Но было только это ожидание и еще тишина.
Правда, она длилась недолго. Сет кое-что уловил. Звук был слабый, но он нарастал, как будто нацеленный ему в лицо.
Гул доносился из недр тихой необитаемой квартиры. Какой-то рокот, очень похожий на тот, что слышится внутри больших морских раковин. Наводящий на мысль о далеких ветрах. Возникло странное ощущение, будто за дверью раскинулось громадное пространство. Там, в темноте, в которой он ничего не может разглядеть.
Дуновение изнутри усиливалось, пока Сет, скорчившись, всматривался в щель. Ветер нес с собой что-то. Отзвук чьего-то голоса, далекого, но все еще различимого. Голоса, который словно расходится концентрическими кругами на многие мили. Нет, здесь не один голос, голосов множество. Но крики так далеки, что слов никак не разобрать.
Сет отстранился от двери, его разум лихорадочно выискивал разумное объяснение. Может быть, где-то открыто окно? Вероятно, включено радио или работает телевизор? Нет, невозможно, ведь в квартире никто не живет.
Ветер дул теперь ближе, и голоса сделались громче. Они постепенно набирали силу вместе с движением воздуха. И хотя слов все равно было не понять, интонации угадывались безошибочно, наполняя Сета сначала все нарастающим беспокойством, а затем настоящим ужасом.
Это были крики напуганных до смерти. Кто-то визжит. Женщина? Нет, не может быть. Теперь звук приблизился, он напоминал вопль животного. Сету вспомнился бабуин, которого он однажды видел в зоопарке, тот ревел, растягивая вишневые губы и выставляя черные десны и длинные желтые клыки.
Вопль унесло прочь, его сменил хор стонов, преисполненных отчаяния, где каждый будто пытался заглушить другие на холодном ветру. Истерический крик нарастал, перекрывая остальные звуки. Они внезапно откатились назад, словно увлеченные прибоем, и Сет почти разобрал то, что говорил ему голос.
Он опустил крышку почтового ящика, и немедленно повисла глухая тишина.
Поднявшись и отойдя от двери, Сет попытался собраться с мыслями, но ему мешал грохот сердца, отдававшийся в ушах. Портье утер со лба пот рукавом пуловера и ощутил, как сильно пересохло во рту — словно он наглотался пыли.
Сету нестерпимо хотелось бежать вон из здания, вернуться домой и лечь спать — покончить со всеми странными ощущениями и острыми впечатлениями, которые провоцируют бессонницу. Ведь причина именно в ней.
Перепрыгивая через две ступеньки застеленной ковром лестницы, Сет промчался по западному крылу до самого нижнего этажа, быстро прошагал мимо стойки портье и вышел из Баррингтон-хаус через парадный вход. Он остановился на тротуаре и, запрокинув голову, считал светлые каменные балконы, пока не дошел до восьмого этажа.
Все окна до единого закрыты, ни одно даже не приоткрыто, все наглухо заперты, стекла плотно сидят в белых рамах, а интерьер шестнадцатой квартиры к тому же скрыт плотными занавесками, и днем, и ночью задернутыми, от Лондона и остального мира.
Но волосы у Сета все равно шевелились, потому что он по-прежнему слышал над головой, или в голове, все тот же свист далекого призрачного ветра и чьи-то невнятные крики, словно они спустились вниз вместе с ним.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Сразу из аэропорта Эйприл отправилась осматривать свое наследство. Добраться до нужного места оказалось несложно: прямо из Хитроу по синей ветке метро Пикадилли-лайн до станции «Найтсбридж».
Вынесенная наверх по бетонным ступенькам спешащей и толкающейся человеческой массой, Эйприл со своим рюкзаком оказалась на тротуаре. Она так долго ехала, что перед глазами до сих пор стоял мертвенный свет подземки. Если карта не подвела, это и есть Найтсбридж-роуд. Девушка шагнула в толпу.
Кто-то подтолкнул ее сзади, чей-то острый локоть отпихнул в сторону, и Эйприл немедленно сбилась с ритма этого странного города. Она ощущала себя лишней и совсем маленькой, что вселяло в нее чувство вины, но в то же время злило.
Эйприл пересекла узкий тротуар и спряталась под навесом магазина. Колени одеревенели, она обливалась потом под кожаной курткой и клетчатой рубашкой. Несколько секунд Эйприл постояла, наблюдая, как мимо течет, колышется, извивается людской поток, декорацией которому служит Гайд-парк, теряющийся в тумане.
Было трудно сосредоточиться на каком-то одном здании, на чьем-нибудь лице или витрине, потому что Лондон находился в непрестанном движении, обтекал все статичные конструкции. Тысячи людей вышагивали по улице или пересекали ее, стоило красным автобусам, белым фургонам, грузовикам и легковушкам на секунду остановиться. Эйприл хотелось охватить взглядом все сразу, узнать, понять, где здесь ее место, однако из-за потоков энергии, расходившихся по улице в разные стороны, мыслительный процесс затормаживался, она часто моргала, как будто разум сдался и желал заснуть.
Эйприл проследила взглядом по карте в путеводителе самый простой и короткий маршрут до Баррингтон-хаус. Она проделывала это, наверное, уже в сотый раз с тех пор, как восемь часов назад села в самолет в Нью-Йорке. Все, что ей требуется, — дойти до конца Слоун-стрит, затем повернуть налево на Лаундес-сквер. На такси она все равно не подъехала бы ближе, чем на метро. Дом двоюродной бабушки расположен где-то на площади, значит, там ей останется только отыскать нужный номер. Прекрасно, прямо камень с души! Стоило Эйприл представить, как она вглядывается в вывески и пытается понять, в какую сторону идти по улицам вроде этой, как ей делалось не по себе.
Давно пора отдохнуть. Она не спит всю последнюю неделю, с тех пор как выяснилось, что ее ждет поездка в Лондон и осмотр неведомого наследства, оставленного им с матерью бабушкой Лилиан. В самолете Эйприл удалось лишь немного подремать. Но разве удастся выспаться в столь суматошном городе?
Короткая прогулка от метро до Лаундес-сквер укрепила Эйприл в подозрении, что ее двоюродная бабушка была далеко не бедна. Уже по карте, увидев, что квартира расположена неподалеку от Букингемского дворца, Белгравии с многочисленными посольствами и знаменитым универмагом «Харродс», Эйприл заключила, что последние шестьдесят лет жизни ее двоюродная бабушка провела отнюдь не в трущобах. Однако эта догадка никак не подготовила Эйприл к первой встрече с Найтсбриджем: белые дома с высокими окнами и черными перилами тянулись к небу, дорогие автомобили стояли вдоль тротуаров, тонкие белокурые англичанки с отрывистой речью вышагивали в туфлях на каблуках. Рядом с их дизайнерскими сумочками ее рюкзак казался мусорным мешком. В байкерской куртке, в закатанных джинсах и «конверсах»,[1]с распущенными черными волосами, как у Бетти Пейдж,[2]Эйприл ощущала себя крайне неловко и все ниже опускала голову от смущения и неуверенности человека, попавшего не в свою среду.
По счастью, на Лаундес-сквер немногие стали свидетелями ее замешательства: две арабские женщины, вышедшие из серебристого «мерседеса», да еще высокая блондинка, русская, которая сердито беседовала по телефону через закрепленную на ухе гарнитуру. После суматохи Найтсбридж-роуд от элегантной площади веяло спокойствием. Многоквартирные дома и гостиницы выстроились ровным прямоугольником вокруг вытянутого овала парка в центре, за оградой которого виднелись низкие деревца и голые клумбы. Непринужденное изящество зданий вселяло умиротворение в атмосферу, оставляя городской шум где-то позади.
— Не может быть!
Неужели теперь им с матерью принадлежит здесь квартира? Во всяком случае, до тех пор, пока они не продадут ее за кругленькую сумму. Эта мысль сейчас же пронзила Эйприл Ей захотелось здесь жить. Двоюродная бабушка провела в этом месте больше шестидесяти лет, и Эйприл важно понять почему. Все здесь утонченно, безупречно, пронизано историей. За каждой дверью ей представлялся безукоризненно вежливый и равнодушный ко всему дворецкий. Здесь должны жить аристократы. И еще дипломаты. И миллиардеры. Люди, не похожие на Эйприл и ее мать.
— Господи, мама, ты просто не поверишь, — пробормотала она вслух.
Эйприл знала бабушку по одной-единственной детской фотографии. На ней было забавное белое платьице, повторявшее наряд ее старшей сестры Мэрилин, бабушки Эйприл. На том снимке Лилиан держала сестру за руку. Девочки стояли рядом во дворе их дома в Нью-Джерси, кисло улыбаясь. В тот момент Лилиан и Мэрилин были ближе друг к другу, чем когда-либо после. Во время войны Лилиан уехала в Лондон, поступив на секретарскую должность в армию США. Там она познакомилась с одним англичанином, летчиком, и вышла за него замуж. Домой она так и не вернулась.
Наверное, сестры все-таки переписывались или посылали друг другу открытки, потому что Лилиан знала о появлении на свет внучки. В раннем детстве Эйприл получала от двоюродной бабушки поздравления с днем рождения. В конверт обязательно были вложены английские деньги, фунты, — красочные бумажки с изображениями королей и герцогов, батальными сценами и бог знает чем еще. И с водяными знаками, которые проступали, если посмотреть купюру на свет, что казалось девочке настоящим волшебством. Ей всегда хотелось оставить себе фунты, не менять на доллары, которые на их фоне казались игрушечными фантиками. И еще всегда хотелось побывать в Англии. И вот она здесь, впервые в жизни.
Лилиан исчезла из их жизни много лет назад. Эйприл еще не исполнилось десяти, когда от бабушкиной сестры перестали приходить рождественские открытки. Мать была постоянно занята, воспитывая ребенка в одиночку, поэтому не обратила на это особого внимания. Когда умерла бабушка Мэрилин, мать написала Лилиан на ее адрес в Баррингтон-хаус, но ответа не получила. Поэтому они решили, что Лилиан тоже умерла там, в Англии, где прожила жизнь, о которой они ничего не знали, и слабенькая связь между поколениями оборвалась навсегда.
Однако два месяца назад пришло письмо от нотариуса, в котором тот сообщал им, как последним живым родственникам, о наследстве, оставшемся после «печальной кончины Лилиан Арчер». Эйприл с матерью до сих пор не пришли в себя от изумления — Лилиан умерла всего каких-то два месяца назад, а они в результате унаследовали квартиру в Англии! Найтсбридж, Лондон — это вам не шуточки. И сейчас Эйприл стоит перед этим самым Баррингтон-хаус, перед громадным белым зданием, которое величественно возвышается на краю площади. Вверх бегут этажи из благородного белого камня — классицизм, однако же с легким намеком на ар-деко, проявившимся в узорах вокруг оконных проемов. Дом был настолько прекрасен и горделив, что Эйприл ощущала лишь робость, глядя на широкие стеклянные двери в латунных рамах, на корзины с цветами и узорчатые колонны по обе стороны мраморной лестницы.
— Невероятно!
За своим отражением в старинном стекле парадных дверей Эйприл видела длинный, застеленный ковром коридор с высокой стойкой портье в конце. За стойкой она разглядела двух аккуратно подстриженных мужчин в серебристых жилетах.
— Вот черт!
Эйприл засмеялась над собой. Нормальная жизнь словно вдруг превратилась в кинематографическую фантазию! Ощущая нелепость происходящего, она еще раз сверила адрес в бумагах, полученных от нотариуса. Письмо, контракт и документы о передаче прав на недвижимость теперь послужат ей ключом. Ключом от этого дома.
Никаких сомнений. Это тот самый дом. Их дом.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Он появился снова, осмотрел Сета с противоположной стороны улицы. На этот раз он стоял у края тротуара между двумя припаркованными машинами, а не ежился на крыльце магазина и не выглядывал из переулка, как в предыдущие три раза.
Сегодня фигурка придвинулась ближе, привлекая внимание портье, и в существе угадывалась растущая уверенность. Нисколько не тревожимый косым дождем, некто, не двигаясь, пристально смотрел вперед. Прямо на Сета. Некто.
Сет решил, что это мальчик, но определить наверняка не смог. Хотя голова безмолвного наблюдателя уже не терялась в тени, лица из-за капюшона грязной парки Сет так и не разглядел. Просто какой-то бездельник слоняется по улицам, вместо того чтобы сидеть в школе, как полагается в это время всем детям, у которых есть родители. И стоит незнакомец прямо напротив паба «Зеленый человечек», над которым живет Сет.
Может, ребенок просто дожидается отца или мать, засидевшихся в баре. Однако все внимание мальчика было сосредоточено на Сете. К тому же он стоял на том же самом отрезке Эссекс-роуд, где и в прошлые три раза, когда у Сета был выходной.
Ребенок выглядел весьма странно, закутанный с головы до ног в полинялую парку защитного цвета. Или серого? Было сложно определить оттенок на фоне сумерек и влажного серебристого воздуха, под закопченной красной вывеской, предлагающей жареных кур навынос. Но это точно настоящая старая штормовка. Сет сто лет таких не видел. Даже не думал, что их до сих пор выпускают.
Еще на незнакомце были брюки. Не мешковатые джинсы, не спортивные штаны, какие носит большинство современных мальчишек, а именно брюки. Форменные школьные брюки. Плохо подогнанные и слишком длинные, как будто достались от старшего брата. Наряд довершали черные ботинки на толстенных подметках. Их Сет тоже давным-давно не встречал, со времен начальной школы. А в начальную школу он ходил в первой половине семидесятых.
Обычно, пробираясь по этому району Лондона, Сет старался не всматриваться в прохожих, особенно старательно он избегал глаз встречных подростков. Многие из них были в подпитии, и Сет знал, к чему может привести открытый взгляд.
В этой части города полным-полно необузданной молодежи. Дети слишком рано приобщаются к атрибутам взрослости и слишком увлеченно играют в зрелость, искореняя в себе истинные черты юности. Но этот мальчик был совсем не таким. Он выделялся из общей массы своей беззащитностью, своим одиночеством. Он напоминал Сету его самого в детстве, и Сет смотрел на него с состраданием. Все воспоминания о том времени были для него болезненными, пронизанными ужасом перед хулиганами — который он до сих пор ощущал, словно привкус озона, — и острыми приступами тоски, овладевавшими им уже двадцать лет, со дня развода родителей.
Но больше всего Сета удивляло странное и внезапное чувство, какое каждый раз предшествовало появлению загадочного ребенка. От его фигуры веяло такой силой, что Сет неизменно переживал легкое потрясение и растерянность, как будто его внезапно окликнули или чья-то рука вынырнув из толпы, вдруг подхватила его под локоть. Не то чтобы он пугался, но каждый раз вздрагивал. Пробуждался. Однако ощущение чего-то важного исчезало раньше, чем разум Сета успевал на нем сосредоточиться. Точно так же и мальчик. Он никогда не задерживался надолго. Лишь давал знать, что наблюдает за Сетом.
Но сегодня было по-другому. Фигура в длинной куртке замешкалась у края тротуара.
Сет поднял глаза прямо на незнакомца. Он ожидал, что столь пристальное внимание заставит ребенка опустить голову, смутиться под настойчивым взглядом. Ничего подобного, тот даже не дрогнул. Мальчишка в длинной куртке чувствовал себя совершенно непринужденно, он просто смотрел на Сета из темных глубин нейлонового капюшона, отороченного мехом. Казалось, он простоял в одном положении так долго, что вот-вот сольется с улицей, превратится в статую, безразличную к людям. Создавалось впечатление, что прохожие вообще не замечают мальчика.
Скоро ситуация стала неловкой. Разговор казался неизбежным. Пока Сет придумывал, как лучше окликнуть ребенка, стоявшего на другой стороне улицы, дверь за спиной распахнулась.
Сета окатила волна шума из бара. Кто-то выкрикнул «сука!», затем стул со скрежетом проехался по деревянному полу, бильярдные шары стукнулись друг о друга, раздался взрыв пьяного смеха, и за всем этим из музыкального автомата лилась негромкая песня о любви, словно стараясь утихомирить буянов. Сет поглядел на ярко-оранжевую дверь паба, но никто не вошел и не вышел. Звуки еще выплескивались, пока створка закрывалась под собственным весом, но постепенно затихали, а в следующий миг жаркое и шумное помещение снова отрезало от улицы.
Сет перевел взгляд обратно — мальчик исчез. Выйдя на проезжую часть, он оглядел мокрую улицу из конца в конец. Ребенок в длинной парке будто испарился.
«Зеленый человечек» был последним домом Викторианской эпохи, уцелевшим на углу запущенной улицы. Теперь красоту его кирпичной кладки и наружных контрфорсов портили кучи мусора на тротуаре. Снаружи, сквозь мутные окна паба, пережившие бомбежки Второй мировой и, по-видимому, с тех пор не мытые, было трудно рассмотреть что-либо, кроме рекламных плакатов, прилепленных к стеклам изнутри. Была здесь даже реклама «Гиннеса», которую Сет помнил с детства. Теперь нарисованный стакан с пивом выцвел до зеленовато-лимонного оттенка обсосанной лакричной конфеты. Афиши, зазывавшие на грядущие мероприятия, вроде «Вечеров викторины» и «Небесного футбола на большом телеэкране», были яркими и красочными только в тех местах, где стекла промыло дождем.
Сет прожил здесь достаточно, чтобы начать разбираться в посетителях и порядках «Зеленого человечка». Некоторые завсегдатаи принадлежали к биржевым спекулянтам на пенсии. Эти по-прежнему занимались делами, прямо в баре, и их мощный ист-эндский акцент невольно наталкивал на мысль, что он притворный. Захаживали сюда и те, кто, как Сет, перебивался случайными заработками. Подобные клиенты с утра до ночи пропивали последние деньги или просаживали их в игровых автоматах. Прочая разношерстная публика терялась в сумраке, словно часовые, которых забыли сменить с поста. Последних представителей субкультуры Сету было не с кем сравнить: до сих пор он не сталкивался с персонажами, являвшими собой новые образчики личности, деградировавшей в результате какой-то трагедии, душевной болезни или пьянства. Сколько еще протянет он сам, прежде чем впадет в такое же состояние? По временам Сету казалось, что он уже там.
Сет чувствовал усталость оттого, что проснулся поздним утром, проспав всего несколько часов. Он встряхнулся, прогоняя воспоминание о пристально глядевшем мальчишке, и шагнул к двери паба. Пора платить за жилье: каждую неделю он заносит в паб семьдесят фунтов. Перешагнув через собачью кучку, Сет вошел внутрь.
Перед глазами замелькало, как будто он балансировал на чьих-то плечах. Сет бегло оглядел бар: желтые глаза со всех сторон, следы пены на высоких бокалах, пачки сигарет «Ламберт» и «Батлер», злобная лисья морда за стеклом, батарея шампанских бутылок в настоящей паутине, маленькая всклокоченная собачка перед мешком с объедками, форменная футболка «Арсенала» и одна-единственная некогда хорошенькая женщина со взглядом все еще притягательным, но оценивающим. Несколько голов повернулись к Сету, когда тот вошел, но тут же дернулись обратно.
Сет кивнул Куину, стоявшему сегодня за прилавком. Голова у Куина была такая, словно ее вытесали топором. По безволосому белому черепу до розового лба тянулся блестящий шрам. Куин сдержанно кивнул в ответ и облокотился на стойку, принимая у Сета деньги.
— Там сейчас был ребенок, — произнес Сет.
Куин наморщился, и очки поползли вверх по переносице.
— А?
Музыка играла громко, а на другой стороне барной стойки, построенной квадратом, орал мужик со щеками багровыми, словно сырая говядина.
— Там, на улице, был ребенок. Смотрел на паб. Ты его видел?
— Чего?
— Мальчик. На улице. Смотрел прямо на окна паба. Может, ты заметил?
Куин поглядел на Сета так, словно эти слова подтверждали его давнишние подозрения: «А у парня-то с головой не все в порядке. Еще бы, все время один да один. Девчонки у него нет. В гости к нему никто не заходит».
Пожав плечами, Куин отвернулся, чтобы положить деньги в кассу.
Чувствуя себя полным идиотом, Сет уже собирался двинуться к выходу, но кто-то преградил ему дорогу.
— Привет, сынок.
Это был Арчи. Арчи из Данди,[3]хотя он уже больше двадцати лет не навещал оставшихся там жену и детей. Он жил при пабе, убирая комнаты наверху и занимаясь мелким ремонтом. Смешно, ведь именно Арчи производил львиную долю всяческого мусора и поломок.
Маленький и по-стариковски костлявый, Арчи скорее шаркал, чем ходил. Однако он до сих пор мог похвастать невероятной копной седых волос, остриженных под саксонский шлем. Бугристое лицо, обрамленное бакенбардами, казалось, принадлежало доброму дедушке. И еще Арчи постоянно называл Сета «сынок», но только потому, что не мог запомнить его имя.
— У тебя есть табачок? — спросил Арчи.
Сет кивнул. Он протянул старику смятую пачку «Олд Холборн» с горсткой табака на самом дне.
Арчи заулыбался.
— Да ты настоящий друг, сынок.
Из нижней челюсти старика торчал одинокий зуб, резец, на который Сет вечно таращился. Точно так же, как и на очки с толстыми линзами, приклеенными к пластмассовой оправе липкой лентой.
— У меня весь вышел. Деньгу получу только во вторник, — сообщил Арчи, улыбаясь собственным башмакам.
— Слушай, Арчи. Ты не видел мальчишку, который болтается возле бара? Он еще носит куртку с капюшоном.