После 1917 года в моих исследованиях Тунгусского бассейна наступил перерыв: Сибирь была отрезана от Москвы белым фронтом, и только после разгрома Колчака стало возможным вновь заняться научными исследованиями.
В 1921 году мне было поручено исследование западной окраины Тунгусского бассейна, вдоль Енисея, и особенно место рождений угля и графита.
Характерной особенностью Тунгусского бассейна, как видно из предыдущего, является огромное количество изверженных пород – траппов, которые проникли как в отложения тунгусского комплекса пород, так и в подстилающие их более древние толщи нижнего палеозоя. Те пластовые интрузии, кото рые были внедрены между пластами угленосной свиты рядом с пластом угля, нагревая последний, превращали его в графит.
Такие пластовые месторождения графита давно известны по западной окраине Тунгусского бассейна: по рекам Фать янихе, Нижней Тунгуске и Курейке. Чтобы изучить их, мне предстояло проплыть по Енисею до Полярного круга и подняться по нескольким его притокам до окраины бассейна.
В организации экспедиции принял участие, кроме Геологического комитета, и Комитет Северного морского пути (Ком северпуть) – учреждение, задачей которого было обеспечение морских сообщений вдоль северных берегов СССР, особенно к западу от Енисея. Прибыв на пароходе в Енисейск, мы получили от Енисейского гидрографического отряда шитик – маленькую баржонку грузоподъемностью около семнадцати тонн, на которой раньше возили скот и дрова. Я с большим недоверием осматривал эту довольно громоздкую посудину. Как на ней подходить к берегам, как управляться на быстром Енисее? Но была твердая надежда на моторы: мы привезли с собой два подвесных лодочных мотора, по полторы лошадиных силы каждый, и в Енисейске из складов Комсеверпути нам дали пятисильный подвесной мотор. Хотя их и нельзя поставить на шитик, но можно было приладить к имевшейся у нас небольшой лодке и вести шитик на буксире.
Как только мы сделались хозяевами шитика, началась лихорадочная деятельность. Чтобы сделать две каюты, надо было достать доски и, самое главное, отыскать плотника. Одновременно требовалось проверить моторы, а также и познания мотористов. Последних было у меня два – оба сту денты‑коллекторы – С. Богдановский и В. Протопопов. Маленькие моторы совсем не удалось завести, а большой вскоре вышел из строя, так что все надежды на моторную тягу через два дня исчезли. Пришлось обратиться к надежному способу парусного передвижения. В. Протопопов показал себя мастером парусного дела и поставил на шитике две мачты с шприн товой оснасткой. Шпринтовый парус очень удобен: он быстро развертывается, и парус поддерживается в растянутом виде тонкой косой рейкой (шпринтов), идущей от основания мачты к верхнему внешнему углу паруса. Кроме того, я заказал два больших тяжелых весла, которыми можно было с некоторым трудом втроем или вчетвером отгрестись от опасного места.
После этих переделок наша баржонка получила настолько элегантный вид, что ее, к нашей гордости, принимали иногда за "Омуль" – лучшую на Енисее моторно‑парусную лодку.
Работая днем и ночью, мы закончили оборудование судна в трое суток и "отдали концы" – попросту отчалили от берега, провожаемые частью благожелательными, частью ироническими пожеланиями зрителей. Мы решили не ждать очередного парохода, а самостоятельно добраться до устья Подкаменной Тунгуски. Первый день плавания прошел благо получно: быстрое течение Енисея несло нас со скоростью до семи километров в час, опасных мест не было, и мы легко отгребались от мелей на стрежень. К вечеру мы так осмелели, что решились плыть всю ночь, чтобы поскорее добраться до места работ.
Можно удивляться, как спокойно мы проплыли эту ночь, не зная как следует фарватера, руководясь только картой и не имея возможности быстро отгрестись в случае, если шитик будет наносить на опасную мель. Но вскоре Енисей показал нам, что не всякая смелость сходит с рук. На подходе к Оси новскому порогу, главному препятствию на этом участке реки, куда мы пустились столь же решительно, ветер прижал шитик к левому берегу. Паруса в этом случае только мешали, тяжелые весла также не могли сдвинуть нас против ветра.
Попробовали грести на маленькой лодке и тащить шитик на буксире, но его неизменно прибивало ветром к берегу.
После нескольких часов бесплодных попыток, когда все мы выбились из сил, пришлось оставить надежды на само стоятельное плавание через порог и ждать чужой помощи, К вечеру сверху показался пароход, ведущий караван барж: это везли грузы для Карской экспедиции, рыбаков на низовые рыбалки, товары для енисейского населения. Скрепя сердце мы выкинули сигнал бедствия и попросились на буксир. Много пришлось нам выслушать кислых слов от капитана, которому из‑за нас надо было останавливать свой караван в опасном месте перед порогом, и немало насмешек от матросов.
Осиновский порог после ангарских порогов не показался мне страшным: здесь мало камней, выступающих на поверхность, ворота, где можно проходить судам, очень широки, и только быстрое течение и крутые утесы напоминают об опасности.
Ниже Осиновского порога река еще некоторое время течет в щеках–узком ущелье между утесами кристаллических сланцев. Особенно живописный вид придают щекам маленькие острова Кораблик и Барочка – утесы, возвышающиеся по среди стремительно несущихся вод.
Ниже щек в Енисей справа впадает большая река – Под каменная Тунгуска. Русские, придя на Енисей, назвали все большие его правые притоки Тунгусками. Средняя Тунгуска, впадающая ниже Осиновского порога, который на Енисее на зывают Камнем, получила название Подкаменной, а Ниж няя названа Монастырской (на ее устье стоял монастырь).
У эвенков (тунгусов) обе последние реки носят название Катанга; и у русских, живущих по Ангаре и Енисею, вы услы шите именно эти названия, но для различения рек они добавляют: Ближняя и Дальняя.
Устье Подкаменной Тунгуски – оживленное место: здесь большое село, ряд учреждений, фактория для снабжения ко ренных жителей Енисея – енисейских кетов. В 1921 году их официально называли еще остяками, вследствие чего иногда смешивали с обскими остяками (хантами).
Происхождение енисейских кетов еще не вполне ясно. Основная часть их, по‑видимому, пришла с юга, и они близки к племенам, населявшим тогда среднее течение Енисея, но, кроме того, несомненно, в состав кетов вошли какие‑то древние местные жители. В настоящее время общее количество кетов незначительно, и они живут только на Енисее. В 1921 году кеты в основном занимались рыболовством и охо той. Летом они плавали по Енисею в своих больших крытых лодках, которые являлись часто и их летним жилищем. На длинной лодке типа илимки поставлены дуги, поверх них крыша из бересты, на мачте большой, сильно залатанный парус. Весной эти суда спускались вниз по Енисею к рыбал кам – к "пескам", и на отмелях мы видели чумы кетов, покрытые белой берестой. Осенью кеты поднимались к местам своей зимней охоты, откуда пешком уходили в тайгу за белкой, горностаем и лисицей.
Через три года, осенью 1924 года, спустившись к устью Подкаменной Тунгуски, я увидел здесь большое скопище лодок кетов: они готовились к зимней охоте, получали в фактории охотничьи боеприпасы, готовили обувь и одежду. Но тогда у кетов еще сохранялись пережитки дореволюционных веро ваний, и они считали необходимым перед отъездом принести дар духам и обеспечить их благосклонность. В особом чуме, происходило камлание: шаман, рыжий мужчина с грубым лицом и тяжелым взглядом, внимательно проверял качество жертвуемых ему белок и мануфактуры. Потом клиенту отпускалась соответствующая порция камлания. Так как клиентов скопилось много, то камлание шло с утра до вечера. Дневной свет и коммерческие приемы шамана придавали этой про цедуре какой‑то крайне деляческий характер. Никакого экстаза у шамана нельзя было заметить, и, по‑видимому, он "не улетал в сферы, населенные духами", как полагается при камлании. Во время энергичного шаманского завывания он вдруг остановился и самым обыкновенным тоном обратил внимание своего технического помощника на неполадку в орудии производства – кожаном бубне.
Близ устья Подкаменной Тунгуски я осмотрел месторождение каменного угля. На берегу реки среди осыпей и выходов песчаника возвышались утесики угля высотой в четыре‑пять метров – зрелище, необыкновенное даже для геолога. Изучение месторождения показало, что эти песчаники и угли относятся к типу тунгусских (а не юрских или третичных, какими их до сих пор считали). Подкаменная Тунгуска вскрывает здесь небольшую обособленную впадину, заполненную тунгусской угленосной свитой.
От Подкаменной Тунгуски Енисей меняет свой характер. Он течет в широкой долине, прорезая мощные толщи древних речных отложений.
Река становилась все шире и шире, даже огромные плесы тянулись прямыми коленами на десятки километров. Было где проверить работу наших парусов – и они хорошо оправ дали себя. При попутном ветре мы почти удваивали скорость движения и иногда делали до 120 километров в сутки. При встречном ветре, конечно, паруса были бессильны. Мы теперь хорошо обходили мели и могли подходить к берегам там, где было нужно. Но подплывать к ним слишком близко мы уже остерегались и на ночь становились на якорь, как заправские моряки, вдали от берега и только на маленькой лодке под держивали связь с деревнями на берегу. Наше плавание приняло почти морской характер; мы проводили весь день на крыше каюты, наслаждаясь легким ветерком и разглядывая в бинокль берега. Над головой хлопают паруса, внизу шуршит вода, разрезаемая носом неуклюжего судна. Когда становится жарко, можно купаться за кормой шитика, уцепившись за веревку. Но во время сильной верховки – ветра, дующего вниз по реке, – это занятие становится опасным; если оторвешься от веревки, шитик не удастся догнать, даже без парусов ветер несет его с большой скоростью.
Работы на берегах пока нет: мне надо изучить коренные породы, а вокруг видны только высокие яры речных песков. Надо спешить к следующему притоку – Вахте, по которой можно пройти подальше вглубь плоскогорья.
Скоро наше пребывание на крыше каюты приняло принудительный характер: внутри каюты поселились комары. Они проникли сквозь щели в стенах, через настил на дне лодки, и выгнать их не удалось. При самом энергичном выкуривании комары находили укромные уголки, чтобы укрыться. В каюту можно было входить, только надев сетку и перчатки. И нам пришлось проводить не только дни, но и ночи на крыше, выта скивая туда для ночлега спальные мешки. Хорошо еще, что дни стояли погожие, без дождя. Так продолжалось до первых холодов.
Обычный пейзаж, который сопровождал нас далее до конца путешествия по Енисею, – это бесконечная гладь реки, к югу и к северу сливающаяся с горизонтом, низкие берега с тай гой, изредка яры песков и глин и через 20–30 километров небольшие деревушки в десять‑двадцать домов (а севернее не более пяти или даже двух домов) обычно на крутом берегу. Характернейшая черта Енисея, начиная от Подкаменной Тун гуски, – это высокая голая полоса заливаемого весной берега, покрытая галечником и валунами траппа, которые нагромождены льдом в продолговатые гряды, наискось спускающиеся к реке в форме полумесяца; их нижний конец образует выступающую в реку "каргу"4 Деревушки, ютящиеся наверху, на "угоре", над полосой бечевника с глыбами траппа, производят впечатление приморского поселка, а множество лодок и сетей и рыбаки в высоких, закрывающих всю ногу "бродневых бродн ях" и коротких куртках еще больше поддерживают эту иллюзию.
Следующая за Подкаменной Тунгуской река, по которой мы совершили боковую экскурсию, – Бахта. После трех Тунгусок и Курейки – это самый крупный правый приток Енисея. Как и в других деревнях, население деревни Вахты, лежащей у устья этой реки, при виде нашего шитика, подходящего на парусах к берегу, высыпало на "угор". Как только мы бросили якорь в некотором отдалении от берега, большая часть мужчин и мальчишек на трех лодках подъехала к шитику и взобралась на палубу. Начались подробные расспросы.
По Бахте в 1857–1859 годах ходили партии Сидорова, и его доверенный Митрополов открыл здесь несколько месторождений графита. Но старики, ходившие с ним, все уже перемерли, и крестьяне знали о Вахте только по их рассказам, а сами не заходили вверх по реке дальше 50–70 километров. Они считали, что Вахта очень порожиста и путешествие по ней на лодке летом представляет необыкновенные трудности. Припасы для Митрополова поднимали весной, когда камни порогов почти покрыты водой, и удавалось заводить на бечеве даже большие лодки. Митрополов будто бы нашел золото "величиной с клопа", но решил отправиться на Афон, прииск закрыл и зарыл все припасы и снаряжение в тайники5. Позже по Бахте поднимались в большой лодке два инженера, спутниками которых были только кеты. Из этих кетов в деревне остался один дряхлый старик, который также не мог почти ничего нам рассказать, кроме того, что прошли они более 400 километров, миновали много порогов и, несмотря на весеннюю воду, было очень трудно подниматься, все время шел дождь. Никакого следа в истории исследования Вахты эта экспедиция не оставила.
Таким образом, сведения о Бахте были столь же скудны, как о какой‑нибудь африканской реке, и приходилось ехать без проводника. Наша поездка подтвердила пессимистические рассказы крестьян.
Два местных жителя согласились сопровождать нас вверх по реке. Нашу лодку, построенную в Енисейске гидрографами, они забраковали: у нее были прямые борта, и, по их мнению, в порогах такую лодку будет заливать. Енисейские лодки имеют очень широкие, развалистые обводы, приспособленные к большим волнам Енисея.
Сначала, от устья, мы пошли на веслах. Бахта, подпираемая Енисеем, была тиха и многоводна. Но скоро пришлось перейти на бечеву. В 70 километрах от устья, когда из древней долины Енисея мы вошли в пределы плоскогорья, через каждые три‑четыре километра начались большие пороги. Бахтинские пороги своеобразны, в них очень много выступающих над водой камней, и поднимать лодку бечевой трудно: надо итти далеко от берега, и бечева "зарачивает" – зацепляет за камни. Приходится вести лодку "бродком": один бредет по воде спереди, придерживая нос лодки, другой толкает и поднимает корму. Такая проводка возможна при сравнительно слабом течении и мелкой реке. Пройдя так целый ряд порогов, из которых многие тянулись на полкилометра, мы остановились перед грозным порогом, который оказался в низкую воду почти непроходимым: камни торчали в боковых частях порога в таком количестве, что не позволяли вести лодку на бечеве, а струя в "воротах" порога была настолько сильна, что попытки подняться на шестах были безуспешны. Вести лодку "бродком", конечно, нельзя было и думать при таком сильном течении.
Побившись у порога несколько часов, мы увидели, что не стоит тратить время на его преодоление, тем более, что невдалеке выше шумел следующий порог. Решили, что легче и быстрее пройти пешком по берегу.
Густая мгла от лесных пожаров, окутывавшая Енисей во время начала нашей работы, на Вахте вскоре рассеялась от дождя и ветра, и мы могли видеть оба берега реки. Берега до вольно однообразны: в пределах долины Енисея низкие, по крытые густой тайгой, с узкой полосой занятых кустами "пабер егов"6 над более крутым бечевником, заливаемым часто водой. В пределах плато, сложенного породами силура, берега повышаются до 80–120 метров над рекой, красные яры песчаников и глин и утесы траппа немногочисленны, и большей частью видишь только залесенные склоны. Лишь в одном месте, километрах в 125 от устья, река проходит через красивое ущелье, названное нами "Черные ворота", – это небольшой участок известняков, замкнутый с обеих сторон утесами. Вся прелесть Вахты – в дикости и суровости пейзажа, в мрачных, грозно шумящих порогах, в нагроможденных вдоль русла грядах валунов и в бесчисленных следах диких зверей на отмелях. Постоянно видишь совершенно свежие следы широких лап медведя – как будто он только что был здесь, легкие следы лисиц, изредка огромные следы лося. Особенно многочисленны следы росомах, которые, как это ни странно, по левому берегу идут все время вверх, вдоль воды, а по правому – вниз.
Наша пешеходная экскурсия должна была вскоре окончиться. Нагромождения траппов, густая трава и заросли представляли значительное препятствие для ходьбы, а образцы горных пород все более отягчали наши мешки. В 150 километрах от устья мы были принуждены отказаться от надежды достигнуть пешком месторождений графита, ближайшее из которых находится в 270 километрах. Для доставки коллекций к лодке наши проводники построили плотик из трех бревен, на котором один из рабочих с пятьюдесятью килограммами камней и пустился смело по порогам, а мы пошли пешком.
На правом берегу Бахты, километрах в двадцати не доходя до нашей базы, мы с Протопоповым были вознаграждены замечательной находкой. У подножия яра, сложенного крас ными и белыми песчаниками, я увидел в глыбах на берегу какие‑то белые обломки. Оказалось, что это остатки панцырных рыб – обломки их панцырей. Вскарабкавшись вверх по обры ву, я нашел и самый пласт песчаника, из которого скатывались вниз эти глыбы. Костей было очень много – они виднелись всюду в пласте. Но выбивать их из твердого песчаника было невозможно, так как это требовало тонкой и длительной пре паровальной работы. Мы могли только отобрать несколько кусков песчаника с обломками панцырей, которые казались нам наиболее интересными, и нагрузить ими до предела свои рюкзаки. Определение этих остатков показало впоследствии, что это очень интересный новый вид нового рода рыб девонского периода. Открытие это имело двоякую ценность: во‑первых, устанавливалось, что часть отложений Средне‑Сибирского плоскогорья, которые относили до этого к силуру, принадлежит на самом деле девону; и, во‑вторых, была найдена впервые для Сибирской платформы фауна рыб, населявших прибрежные лагуны девонского моря.
Находка рыб очень замедлила наше возвращение. Медленно двигаясь с тяжелым грузом, пришлось перейти вброд по пояс в воде глубокую речку Малую Бахтенку. Только поздно ночью добрались мы до базы и увидели на другом берегу огонек костра. Спутники наши очень обрадовались нашему воз вращению.
Обратный путь по Бахте доставил нам обычное на порожистых речках наслаждение: спуск по порогам. Я не знаю ничего увлекательнее и приятнее путешествия в небольшой лодке по порогам, и удовольствие тем острее, чем больше камней, чем выше валы и сильнее струя. Вахта может доставить это удо вольствие во всех его формах – столько здесь порогов и косых, и прямых, и пологих, и крутых, с камнями и с чистым сливом. В одном пороге удалось испытать и наиболее острое переживание – налететь на камень. Лодка взлетела на него боком и сильно накренилась. Один из наших спутников быстро выскочил на камень и спихнул лодку в воду.
Экскурсия по Бахте, несмотря на невозможность достигнуть границы Тунгусского бассейна, дала много нового, особенно для географии. Оказалось, что река течет совершенно иначе, чем до сих пор полагали: от устья она уходит не на восток, а почти прямо на север. Интересно, что несколько притоков Б ахты и два озера в ее верховьях, нанесенные в "Атласе Рос сийском" 1745 года, на картах второй половины XIX века ис чезли, и Вахта рисовалась с одним только притоком. Атласы XVIII века в это время были уже почти забыты, и карта состав лялась заново по расспросам.
Ниже Бахты в Енисей впадает справа река Фатьяниха, ме сторождения угля и графита на берегах которой были известны еще Сидорову.
Фатьяниха гораздо меньше Бахты, по пейзаж на ней почти такой же: низкие таежные берега в пределах долины Енисея, небольшие утесы в области плато.
У края плоскогорья, где река проходила между двумя утесами траппа, мы оставили нашу лодку и пошли пешком.
Река текла в узкой долине, подмывая то правый, то левый берег. Километрах в пяти от утесов, которые крестьяне назы вают Первым Камнем, или Карскими воротами, мы подошли к Зеленому яру – высокому обрыву, сложенному тунгусскими песчаниками. В осыпях у этого яра попадались нередко куски породы с отпечатками стволов, и среди них я с большим удивлением увидел несколько отпечатков ребристых раковин спири феров – морских плеченогих. Эта находка – до сих пор единственная в Тунгусском бассейне – доказывала, что в западной своей части, вблизи Енисея, тунгусский материк пермского времени граничил с морем и часть песчаников отложилась в морских заливах.
Еще километрах в десяти далее мы дошли до Монахов – утесов траппа с красивыми столбами – "монахами".
Выше река течет в узком ущелье, опасные пороги почти не прерывны; река падает пенящимся потоком через серые глыбы траппа. Здесь на нашем пути вдоль реки появились первые признаки человека: на солнцепеке на утесах были разложены куски свинины и свиные головы, которые заманчиво белели на палевых камнях.
Позже мы узнали, что у этих утесов при завозе по реке грузов для рудника в пороге разбили бочку с солониной и, чтобы мясо не сгнило, разложили его сушиться на утесах.
Наконец мы добрались и до рудника. Это была избушка в лесу, на берегу ручья, а немного дальше, в черном блестящем обрыве темнел вход в штольню. Благодаря предыдущим раз ведкам пласт графита обнажен на большом протяжении в виде обрыва. Графит в обрыве распадается на тонкие, почти вертикальные пяти‑ и шестигранные столбики. Эти столбики образовались в то время, когда видневшаяся под пластом графита жила траппа "поджаривала" уголь: от действия высокой температуры он перекристаллизовался и образовал столбики. На такие же столбики, но более толстые, распадаются вблизи пластовой интрузии траппа также и песчаники; они при этом подвергаются обжигу, становятся более крепкими и иногда приобретают красный цвет.
Штольня была пробита в графите, и, пробираясь по ней, надо было остерегаться и не прикасаться к стенкам, – ведь идешь как бы внутри карандаша, который может разрисовать и одежду и лицо!
Мы застали на Фатьянихе небольшую разведочную партию Красноярского губернского совета народного хозяйства. Летом она была отрезана от всего мира: связь с деревней Марковой была возможна только пешком.
История открытий месторождений графита Тунгусского бассейна очень интересна.
Инициатором освоения Тунгусского бассейна во второй половине XIX века был предприниматель Сидоров, человек очень энергичный и по тому времени с большим размахом. Он занимался многими вопросами, но главное свое внимание уделял освоению севера России, от Новой Земли до Енисея, эксплуата ции его богатств и организации судоходства Северным морским путем. Морским путем из Архангельска на Обь и Енисей поморы ходили в Сибирь издавна до того, как царская власть наложила запрет на этот путь. Путь давно был забыт, и пионе ром его возобновления был Сидоров, который, несмотря на сопротивление царского правительства, добился значительных результатов и доказал возможность навигации в Карском море.
Первые партии Сидорова были посланы в Тунгусский бассейн в 1859 году, главным образом для поисков золота, но вскоре им удалось найти целый ряд месторождений графита и угля на притоках Енисея: Вахте, Фатьянихе, Нижней Тунгуске и Курейке. Первое месторождение нашел на Нижней Тунгуске казак Кандин еще в 1848 году и указал его в 1859 году доверен ному Сидорова – Ушакову.
Сидоров сразу оценил значение туруханского графита для экспорта и внутреннего рынка и энергично принялся за его исследование и разработку. За несколько лет были осмотрены почти все важнейшие реки края. В 1862 году велась уже добы ча графита на Нижней Тунгуске.
Несмотря на различные препятствия, которые чинили Сидорову царские чиновники, особенно таможенные, он усиленно пропагандировал туруханский графит в России и за границей, посылал громадные глыбы его на международные выставки, печатал множество статей, писал доклады и т. д.
Но вся разносторонняя кипучая деятельность Сидорова кон чилась ничем. Туруханский графит, первоклассный по качеству и чистоте, оказался непригодным для тиглей, в которых плавят металлы, и поэтому для Златоустовских заводов был не нужен. А конкурировать на заграничных рынках для применения в других производствах русским предпринимателям было трудно.
После смерти Сидорова в начале девяностых годов про мышленник Черемных начал добывать графит на притоках Енисея – на Курейке, Нижней Тунгуске и Фатьянихе, но он, как и Сидоров, не мог преодолеть тяжелых транспортных условий.
Только после того как Советское государство взяло в свои руки освоение Тунгусского бассейна, работа пошла быстрыми темпами...
От Фатьянихи мы поплыли дальше вниз по Енисею. Следующей рекой, которую мы изучили, была Сухая Тунгуска. Она заходит далеко к юго‑востоку между Енисеем и Нижней Тунгуской.
К северу, вплоть до устья Нижней Тунгуски, Енисей подмы вает коренные породы плато правого берега (доломиты и известняки) и образует местами непрерывные утесы высо тою более 20 метров. Это единственное живописное место на всем протяжении Енисея от Подкаменной Тунгуски до его устья.
Енисей у Сухой Тунгуски представляет уже грандиозную реку, здесь часто разыгрываются сильные ветры, как на озере. Вблизи утесов правого берега у деревни Мироедихи ветры особенно опасны, нередки случаи гибели больших лодок, и нам пришлось усиленно пользоваться парусами, чтобы, маневрируя, пройти на шитике последние 20 километров до Нижней Тун гуски.
После впадения Нижней Тунгуски – мощной и мрачной реки – Енисей достигает большой ширины. Деревни на проти воположном берегу едва видны, течение незаметно, и не верится, что эта масса воды не озеро, а река.
При устье Нижней, или Монастырской, Тунгуски располагался тогда поселок Ново‑Туруханск (прежде село Монастырское). Новым он был назван в отличие от старого администра тивного центра Туруханска, находившегося километрах в тридцати к западу, в дельте реки Турухана, в стороне от пароходных путей. К 1921 году Старый Туруханск превратился уже в деревушку. В настоящее время поселок на устье Нижней Тун гуски называется Туруханском.
Мы не задерживались в Туруханске для изучения Нижней Тунгуски. Надвигалась осень, и надо было спешить к последне му пункту нашей работы – реке Курейке, впадающей в Енисей у Полярного круга. Поэтому мы решили опять плыть ночью, чтобы выиграть время. Река была настолько широка и мощна, что, казалось, нет никакой опасности сесть на мель.
Когда стемнело, мы подошли к участку, где Енисей разделяется на протоки. Течение понесло нас в правую протоку, и на нашем неуклюжем судне невозможно было отгрестись влево. Да, по‑видимому, в этом не было надобности: правая протока была очень широка и уходила прямо на север, в то время, как левая описывала большую дугу к западу. Мы отдались на волю течения. В середине ночи я услышал подозрительный шелест воды у борта; я выскочил на палубу – вахтенный сидел спокойно: "Все в порядке, шитик несет хорошо". Опустили наметку – шитик сидит на мели! Померили глубину – и с носа и с кормы мелко. Темно, ничего не видно кругом. Придется ждать до утра. Бросили на всякий случай якорь и со спокойной душой легли спать.
Когда рассвело, мы увидели, что шитик стоит посреди широкой протоки, возле его носа торчит из воды якорь: как его бросили, так он и стал на лапы.
Поехали на маленькой лодке с промерами. На сотни метров кругом та же незначительная глубина, даже вверх по течению. Как нас затащило на эту мель, непонятно!
Пришлось завозить на лодке якорь и потом силами всего экипажа тянуть за якорный канат. Так провозились мы до по лудня, пока удалось вывести шитик на глубокую воду,
В устье Курейки мы надолго оставили наш шитик. Решили подняться более чем на 100 километров до графитового рудника. Курейка – полноводная и большая река, более 1000 километров длиной, берущая начало из высокого плоскогорья, откуда вытекают также Хета, Котуй и Хантайка. В своих низовьях она проходит по долине Енисея на протяжении 70 километров и представляет мало интересного, но выше берега ее очень красивы. Плато коренного берега сильно расчленено, образует высокие утесы и стены, а также отдельные столовые вершины, сложенные мощными пластовыми интрузиями траппа, значительно возвышающиеся над плато.
В 1921 году, во время разработки графитового рудника, по Курейке курсировал пароходик "Кузнецк" с маленькой бар жой, перевозивший графит к устью. Когда мы поднимались по Курейке на "Кузнецке", после диких, безлюдных других прито ков Енисея нам сначала казалось, что мы туристы на каком‑ то хорошо обслуживаемом маршруте. Но это представление скоро рассеялось: ехать пришлось в трюме баржи, насквозь пропитанной графитовой пылью, и скоро наши полушубки стали совершенно черными. На первом же перекате оказалось, что капитан возлагает на нас далеко не туристские обязанности: пароходик не мог поднять по перекатам баржу, и пассажиры превратились в бурлаков и впряглись в бечеву.
Каждый поворот реки открывал все новые и новые разно цветные и разнообразные по форме утесы. Вдали от реки, на севере, виднелся Зуев Камень – высокая безлесная гора со скошенной вершиной.
Судорожно пыхтя, пароходик втаскивает баржу в "щеки" – ущелье с отвесными утесами по обеим сторонам. Забегая вперед, отмечу, что на обратном пути в этих щеках на па береге я нашел снова панцирных рыб в красно‑цветных глини стых сланцах. Одна из них оказалась совершенно необыкновенной, с дискообразным панцырем – новый вид нового рода.
Вот мы и у цели: Курейка расширяется в виде озерка между отвесными стенами утесов. А там, на севере, между утесами что‑то белеет, и оттуда доносится грохот. Если пробраться вдоль подножия утесов, мы увидим знаменитый водопад, или, как он скромно здесь называется, первый порог Ку рейки.
Река низвергается сначала тремя потоками между сглажен ными глыбами траппа метров на восемь почти вертикально, а потом падает еще метров на десять‑двенадцать пенящимся диким потоком, неистовствующим в узкой каменной трубе. Водяная пыль, грохот, вой.
По обе стороны водопад сдавливают трапповые стены, метров в семьдесят‑сто высотой; мрачная красота его исключительна.
Говорят, особенно красив водопад весной, когда огромная масса воды, на 10 метров выше ординара, падает сплошным потоком, а волны "подпорожицы" достигают высоты в шесть‑ восемь метров. Над водопадом – мирная картина спокойной реки, вместо утесов – пологие склоны с выходами графита в береговых террасах и немногочисленными избушками рудника. Мощная пластовая интрузия траппа своим контактом превра тила здесь пласт угля в графит, а преградив дорогу реке, создала водопад и тем самым готовый запас энергии для эксплуатации графита.
Пласт графита выходит на обоих берегах реки непосредственно выше водопада. Мощность его колоссальна, и он занимает весь береговой обрыв. Старые штольни были проведены прямо из берегового обрыва, и их заливало водой во время половодья; в 1921 году добыча велась уже из шахт, заложенных на поверхности террасы. Пройдя слой речного галечника, они входили непосредственно в пласт графита.
Стоя на берегу реки, трудно представить себе, насколько велика мощность этого пласта графита. Только если вы перенесетесь в городские условия и представите себе трех‑ или четырехэтажный дом, состоящий сплошь из графита, вы сможете оценить всю грандиозность этого явления природы.
В шести километрах вверх по Курейке, выше второго порога, яростно низвергающегося между скал, нас ждало не менее внушительное зрелище: весь береговой обрыв от воды до опушки леса был покрыт черными блестящими плитами – это сверкал пласт антрацита, тогда еще неразведанный и неразрабатывавшийся.
Изучив геологическое строение района рудника, мы решили сделать экскурсию вверх по Курейке. С нами пошел эвен Петр Михайлович – пожилой, маленький, сухой человек, который со бирался вскоре откочевать на осенние пастбища.
Отправив снаряжение вперед с оленями Петра, мы вышли с рудника только вечером. Впереди шел, не торопясь, легкой и свободной походкой наш проводник. Мы все больше и больше ускоряли шаг, но эвен явно уходил вперед, и приходилось время от времени делать перебежки. Когда я взглянул на часы и на карту, оказалось, что этим неторопливым шагом эвен за час про шел семь километров. В темноте мы вышли к чуму, который уже поставила жена проводника в лесу вблизи Курейки. Я с интересом рассматривал этот чум – первый, в котором мне пришлось ночевать. Мы сидели на мягких ветках; у стен темнели небольшие оленьи вьючные сумы, о которые можно опереться спиной! В середине был разведен маленький огонь, в него под кладывали узкие и длинные щепки, понемногу, ровно столько, чтобы было тепло. Костер горел спокойно и без дыма. На нем уже закипал черный чайник. Хозяин ласково угощал нас чаем с вкусным оленьим молоком, приговаривая: "Пей еще, Курей ка воды много".
Несколько часов провели мы у этого приветливого огня, расспрашивая Петра Михайловича о Курейке и о стране к во стоку от нее, где он бывал еще с Хатангской экспедицией Географического общества в 1905 году. Ровно потрескивал огонь, береста, которой был покрыт остов чума, желтела в полутьме. Рано утром мы вышли с этой ночевки. В трех километрах выше второго порога миновали третий порог Курейки, менее грозный, чем первые два.
В перспективе, за третьим порогом, над холмами правого берега возвышается громадная, резко отделенная столовая гора Тептыргома, что по‑эвенкийски значит "Наковальня". По сло вам эвенков, склоны ее со всех сторон высокие и обрывистые, взобраться на гору невозможно. Курейка обходит Тептыргому километрах в двенадцати к востоку; в нашей пешеходной экс курсии против этой горы мы достигли большого расширения, где река лениво течет в плоских берегах, образуя многочисленные острова. На правом берегу, к северу за Тептыргомой, виднелась другая высокая столовая гора, менее резко выделенная, – Даванда, а далее высилось несколько изрезанное плато с округлыми вершинами – Горы кельмагырских эвенков, которые затем образуют следующее ущелье Курейки. По словам Петра Михайловича, в этом ущелье – четвертый порог, далее река течет спокойно, и лишь в пятом пороге вся Курейка падает, "как из чайника", со страшной высоты, совершенно несравнимой с высотой первого порога.
После пешеходного маршрута мы пустились вниз по Курейке в обратный путь на своей лодке, чтобы изучить геологическое строение ее берегов. Лодка была несколько мала для нашего груза и сидела в воде почти по самый борт; поэтому в низовь ях, где ширина реки до кил<