В каждую эпоху присутствовали свои «сословия всеобщего», которые настраивали «на истину» или «благо» существование отдельного человека (задавая специфический характер его «заботы о себе»), придавали ему экзистенциальную ориентацию. Эту роль играют шаманы, жрецы, мудрецы, священники, ученые и т.д.
В эпоху биотехнологий формируется ситуация, для которой характерно отсутствие единственного «духовного центра», единого легитимного сословия всеобщего. Философия, религия, наука, медицина, практическая мудрость «людей с улицы» - оказываются равноправны и в равной степени (хотя в разном отношении) ответственны за разрешение проблем жизни и смерти, которые возникают в острейших биоэтических ситуациях. Важно учесть, что перед нами не просто случайное многообразие частных мнений, которое могло бы быть, в принципе, преодолено авторитетным экспертным заключением философа, богослова или ученого. Неустранимое многообразие ценностных ориентации и путей постижения идеи истины и блага является основополагающим фактом культуры начала XXI века и важнейшим идейным основанием биоэтики.
Власть экспертного знания резко ограничивается сложной констелляцией силовых взаимодействий, реализующихся в пространстве публичного дискурса. Как уже отмечалось, до середины века врач был единственным признаваемым обществом «свидетелем» экзистенциальных событий начала жизни (рождения) и конца жизни (смерти), т.е. свидетелем событий, определяющих границы «гражданского состояния» человека. Медицина, опираясь на имеющиеся знания, самостоятельно решала вопрос о том, что, собственно, является событием рождения, а что, собственно, является событием смерти. Как отмечалось выше, успехи трансплантационных и реанимационных технологий расслоили реальность смерти. Она потеряла характер самоочевидного, естественно данного события. А успехи биотехнологий в области контрацепции, абортов и экстракорпорального оплодотворения поставили под вопрос естественную данность начала собственно человеческого существования.
Врач является экспертом, способным дать ответ, погибла или нет та или иная структура мозга. Однако вопрос о том, наступила ли вследствие гибели этой структуры смерть человека (ввиду своей метафизической природы), не относится к компетенции медика, который всегда оказывается специалистом в контроле функционирования некоторой «части» человеческого существа, понятого как «организм». Человек как «целое», в отношении которого только и осмыслены суждения о существовании или не существовании, выпадает из поля событий, обозримых с «научной точки зрения». Скорее в обсуждении подобного рода проблем более компетентны философы и богословы. Спор многообразия экспертных «физических» (биомедицинских) и «метафизических» точек зрения по вопросу о начале и конце человеческого существования осуществляется, как отмечалось выше, в среде профанного языка.
Причем роль профанного языка не сводится только к посредничеству между экспертными дискурсами. В нем и его средствами длится публичный суд полемизирующих друг с другом экспертных свидетельств. Этот суд играет двоякую роль. Во-первых, он дарит или отказывает в признании права на свидетельство тем или иным группам экспертов. Биоэтика началась с публичного признания права философов и богословов свидетельствовать о новой экзистенциальной угрозе (угрозе для жизни, чести и достоинства пациентов), связанной с развитием биотехнологий. Без общественного признания суждения экспертов, сколь бы они ни соответствовали внутренней логике философского, биомедицинского или богословского дискурсов, являются не более чем претензиями на всеобщность. Они не преодолевают фундаментальный рубеж между «своим» (тем содержанием, которое эксперт способен удержатьличным усилием) и «собственным» — тем, что общественно признается в качестве его «собственности» (собственно всеобщего).
Собственно говоря, признание права свидетельствовать — лишь первый шаг на пути к приобретению статуса всеобщего, лишь формальный допуск на судебное «слушание», в котором претензии эксперта будут или не будут удовлетворены. Только на втором этапе, в «судебном слушании» экспертных свидетельств, которое идет перед лицом публики, играющей роль своеобразного «жюри присяжных», определенной точке зрения дарится статус «общезначимой». Не случайно академическая, междисциплинарная дискуссия о «дефиниции смерти», спровоцированная успехами реанимационных технологий и интересами трансплантологов (прежде всего интересом в доступе к жизнеспособным органам для пересадок), в современных сообществах разрешается (на какое-то время) в форме законодательного акта. Био-власть, контролирующая экзистенциальные границы человеческого существования (определяющая, в частности, что является общепризнанным определением смерти) делегируется в этой ситуации «профанам» — «делегатам» — представителям общества в законодательном собрании.
Другой пример. В классическую эпоху врач был единственным легитимным свидетелем «болезни» — феномена, в котором представлена угроза существованию человека (его «конечность»). На этом строилось широко практиковавшееся право на врачебное насилие — совершать те или иные действия во благо пациента, но без его согласия. Особенно ярко врачебное институализированное насилие проявлялось в практиках недобровольной госпитализации психиатрических больных. Она проводилась на основании экспертного заключения психиатра и была стандартной биотехнологией контроля девиантного поведения практически во всех странах. Больной был бесправным существом, полностью во власти врача. И злоупотребления были везде. Не случайно термин «репрессивная психиатрия» возник не в СССР в связи с репрессиями против инакомыслящих, но на Западе. Причем имелся в виду репрессивный характер именно «цивилизованной» психиатрии западных демократий. Сейчас правовой нормой повсеместно становится право психиатрического больного черезсуд опротестовать «приговор» врача. Тем самым судебное «слушание» получает приоритет перед экспертным «видением» сути дела. Суд, заслушав мнение разных экспертов, истца и ответчика — выносит свое решение, которое общество признает решающим. Спор двух «истин» перед лицом «публики» (суда и жюри присяжных), в которых свидетельствуют профессионалы (эксперты), решается на весах житейского «здравого смысла», или некой «правды жизни», которая открыта через процедуру слушания профанам — «людям с улицы» (судья по отношению к врачебному экспертному знанию такой же «человек с улицы», как и простой дворник).