О ПРОСЛАВЛЕННЫХ ФИЛОСОФАХ 3 глава

О, как много великих идей, чье действие подобно кузнеч­ным мехам: от них человек надувается и становится еще более пустым.

Ты называешь себя свободным? Я хочу слышать господ­ствующую мысль твою, а не то, что ты избежал ярма.

Он делает очень важное различие, которое понимали очень немногие. Он говорит: Из тех ли ты, кто имел право сбро­сить его?

В миллионах людей живет глубокое желание быть ра­бом, ибо в рабстве есть некие преимущества: вы свободны от всякой ответственности; вам не нужно беспокоиться о себе - у вас есть хозяин. Подобное рабство существует во многих формах. Семьсот миллионов католиков верят в то, что Христос - их спаситель. Вы думаете, это не рабство? Если вас спасает кто-то другой, вы не можете быть сво­бодным человеком. И все остальные в таком же положе­нии. Индуисты верят, что Кришна придет и освободит их от тьмы, выведет с путей греха...

А вы на что? У вас что, нет души? У вас нет сознания? Вы не можете сами избавиться от тьмы? Кто-то должен прийти и принести вам свет? Понимаете ли вы, что это значит? Если кто-то спасает вас, он может и вернуть вас обратно. Если кто-то другой приносит свет, он может унести его. Это не ваш свет. Пока нечто не выросло внутри вас - свобода, свет, любовь - вы не можете на это пола­гаться. Вы неизбежно будете рабом, и вам придется за это платить. И плата немалая: вам придется расплачиваться своей душой.

Из тех ли ты, кто имел право сбросить ярмо? Есть и такие, что лишились последней ценности своей, отбросив покорность.

Единственной ценностью для них были оковы; они были полезны только как рабы - их освободили, и они не знают, что делать.

В Бастилии, во Франции, во время французской рево­люции... Бастилия была главной тюрьмой во Франции, и там сидели преступники, осужденные пожизненно, так что для их наручников и цепей даже не было ключей. Их не со­бирались снимать; заключенные умирали в них. Они жили и умирали в них. А в Бастилии было триста или четыреста заключенных.

Революционеры думали, что освобождение будет вели­кой радостью для этих несчастных. Поэтому они взяли Ба­стилию... Люди жили в темных норах, одни тридцать, другие - пятьдесят лет; один из них провел там целых семьдесят лет - ему было девяносто. И когда они услышали о свободе, они не захотели ее, они отказались. Они сказа­ли: «Мы привыкли к темноте, грязи, несъедобной пище - к нечеловеческим условиям. Нас били; с нами обращались, как со скотом, но за пятьдесят лет мы к этому привыкли. И теперь заново начать жизнь во внешнем мире - непосиль­ная задача. Простите нас и оставьте все так, как есть». Но революционеры есть революционеры. Они не послушали: они разбили их наручники; они разбили их кандалы; они освободили их против их воли; они вышвырнули их из тюрьмы. И как это ни удивительно, к вечеру половина из них вернулась обратно, требуя впустить их, потому что они не могли уснуть без своих наручников и цепей - им че­го-то не хватало - как вы не могли бы заснуть без подуш­ки, как ребенок не может заснуть без своего плюшевого мишки. Пятьдесят, семьдесят лет... эти цепи перестали быть цепями, они превратились в часть их тела. Револю­ционеры не могли этого понять, но им пришлось вернуть цепи. Узники были чрезвычайно счастливы; они вернулись в свои темные норы и мирно уснули.

Весь день был для них пыткой. Их глаза ослабели; они не могли смотреть... это ослепительное солнце. Пропасть между ними и людьми снаружи стала так велика, что они не могли понять, что происходит. За пятьдесят лет столько изменилось. И кто их накормит? Кто даст им работу? Кто вернет им отнятое достоинство?

Никто не мог дать работу человеку, который пятьдесят лет провел в тюрьме, который был пожизненно осужден. Им было уже семьдесят-восемьдесят лет - почти мертвецы. Семьдесят лет они не мылись; от них воняло. Люди сторо­нились их; никто не хотел с ними даже разговаривать. Ес­тественно, они вернулись домой, и сказали революционерам: «Теперь это наш дом, и наш дом станет нашей могилой».

Возможно, вашей ценностью может быть рабство.

Заратустра говорит: «Дважды подумайте, прежде чем сбросить ярмо; быть может, оно ценно для вас». Прежде чем сбросить оковы, помедлите; подумайте немного.

Свободным от чего? Какое мне дело до этого!

Эти слова нужно хорошенько запомнить.

Свободным от чего? Какое мне дело до этого! Но взор твой должен ясно поведать мне: ради чего ты свободен?

Не от но ради: пока у вас нет этого ради, лучше оставить все как есть.

В этой стране, за сорок лет свободы, я не раз спрашивал таких людей, как Джайпракаш, Рамаманохар Лохья - ве­ликих вождей революции: «Вы все время твердите, что мы должны освободиться от Британской империи, но я никог­да не слышал, чтобы кто-нибудь сказал: ради чего? Свобо­да от... я понимаю, но у вас нет никакой программы на то время, когда мы будем свободны; что вы собираетесь де­лать?» Так и случилось. Пришла свобода от Британской империи, но что сделала Индия за сорок лет? Нет никакой программы.

Даже сегодня неизвестно, что делать с этой свободой - убивать друг друга? Мусульмане убивают индуистов, индуисты убивают мусульман по малейшему поводу - воюют и убивают. Но за эти сорок лет не было никакого твор­чества. За эти сорок лет страна опустилась ниже, чем ког­да-либо.

Люди производят только детей, и каждый ребенок усу­губляет нищету. Когда страна стала свободной, в ней было четыреста миллионов человек; теперь в ней девятьсот мил­лионов. За сорок лет прибавилось пятьсот миллионов че­ловек. Бедность невероятно выросла. К концу этого века, впервые в истории, Индия станет населенной страной. Мы впервые опередим Китай. В Индии будет свыше миллиарда человек.

Земля настолько истощена, что не может больше ро­дить. Леса вырублены, реки отравлены, времена года пе­ременились, и ни один политик не может осмелиться сказать... Все религии против контроля за рождаемостью. Если вы скажете что-нибудь о контроле над рождае­мостью, вы потеряете избирателей; а быть избранным важнее, чем повернуться лицом к факту, что к концу столе­тия половина населения будет умирать от голода и исто­щения, как в Эфиопии.

Эфиопия - маленькая страна; и, тем не менее, каждый день там умирает тысяча человек. Когда в Индии начнется голод, умрет каждый второй - пятьсот миллионов человек. И что это будет за жизнь, если со всех сторон вас будут окружать трупы? Некому будет даже отвозить эти трупы на кладбище и сжигать их. И еще, когда столько людей умрет, распространятся миллионы болезней. Нико­му не будет под силу спасти оставшихся в живых. Но ни один политик об этом не заикается.

Мы всегда хотим быть свободными от чего-то, но ни­когда не думаем, что мы будем делать с этой свободой.

Свободным от чего? Какое мне дело до этого! Но взор твой должен ясно поведать мне: ради чего ты свободен?

Можешь ли ты создать себе сам добро и зло? И утвер­дить над собою волю свою как закон?

Способны ли вы стать законом самому себе? Если нет, вы не можете быть свободным человеком. Можете ли вы создать свои ценности добра и зла? Иначе вам придется исполнять десять заповедей.

И быть самому себе - мстителем и судьей закона своего?

Способны ли вы стать судьей и даже наказать себя, ес­ли вы сделали что-то плохое? В противном случае ваша свобода будет равносильна самоубийству. Уж лучше бы вы были рабом. Кто-то другой заботился о том, чтобы вы не делали зла; кто-то другой заботился о том, чтобы вы поступали правильно. Кто-то другой следил за законом, за ценностями.

Человек, который хочет полной свободы - а созидателю нужна полная свобода - должен найти в себе достаточно сил, чтобы создать собственные ценности, чтобы судить себя; если будет нужно, наказать себя.

Страшно быть наедине с таким судьей и мстителем. Так брошена звезда в пустое пространство и в ледяное ды­хание одиночества.

Сегодня ты страдаешь еще от многих, ты одинокий; по­ка еще с тобой все твое мужество и все твои надежды.

Но однажды устанешь ты от одиночества, и согнется гордость твоя, и разобьется мужество твое, и ты восклик­нешь: «Я одинок!»

Для одиночества нужна огромная сила; но если вы не одиноки, вы не станете настоящим челове­ком.

В одиночестве - ваше достоинство.

Наступит время, и не увидишь ты больше высоты своей, а все твое низменное будет слишком близко; возвышенное твое станет пугать тебя, словно призрак, и ты воскликнешь тогда: «Все-ложь!»

Это случалось со многими людьми - теми, кто называл этот мир иллюзией, майей, ложью. Главная причина не в философии; главная причина была психологической. Эти люди жили в уединении. Жизнь в уединении'' требует ог­ромных усилий, чтобы остаться нормальным. Ваша нор­мальность зависит от толпы.

Проводилось много экспериментов: если посадить вас в одиночную камеру... в тюрьме это считается самым суро­вым наказанием. Никто вас не пытает, вас просто сажают в одиночку - темно, и вы один. Вскоре вы начинаете терять рассудок, силу. Через три недели вы начинаете видеть ил­люзии, галлюцинации. Вы начинаете заговаривать с этими галлюцинациями, и они вам отвечают, а никого нет.

Люди, создавшие философию майи, философию мира как иллюзии - это люди, которые слишком долго жили в уединении. Это были монахи, жившие в Гималаях, высоко в горах. Они утратили связь с человечеством и всем, что человечество дало им. Мало-помалу все это исчезло. От крайнего одиночества они начинали создавать призрачных компаньонов или даже целые толпы вокруг себя. Они зна­ли, что это ложь, но они также знали, что без этого не обойтись. Именно так была создана философия, что все есть ложь.

Чтобы быть одиноким и остаться нормальным, совер­шенно необходимо одно: будучи одиноким, вы должны также быть творцом. Если вы не созидатель, вы станете ненормальным. Если вы творец, даже в уединении вы смо­жете упрочить свое понимание - и не только упрочить, но привести его к самому полному выражению.

Есть чувства, грозящие убить одинокого; если же это не удается им, то должны умереть они сами! Но сможешь ли ты стать убийцей? - убийцей собственных иллюзий, убий­цей собственных эмоций. В одиночестве вы захотите уви­деть своих друзей, жену, мужа, вы захотите посмотреть на своих детей, вы будете желать тысячу и одну вещь, о кото­рых никогда раньше не думали. Все эти желания будут убивать вас; эти чувства будут вас убивать, пока вы не сможете убить их.

Вот почему Заратустра спрашивает: «Способны ли вы стать убийцей собственных чувств?»

Многих ты принуждаешь изменить мнение о себе: за это они жестоко отомстят. Ведь ты приблизился к ним и все-таки прошел мимо: этого они никогда тебе не простят.

Люди никогда не прощают тех, кто превосходит их. Вот почему толпа так высоко ценит кротость, вот почему стадо так высоко ценит смирение. Когда Иисус говорит: «Блаженны кроткие и смиренные», он говорит на языке стада. Стадо хочет, чтобы вы были смиренными. Стадо хочет, чтобы вы были ниже, чем оно, чтобы вы были крот­кими, покорными, послушными. Если вы каким-то обра­зом обходите их, они никогда вас не простят.

Они не прощают только тех людей, которые возвы­шаются подобно гималайским вершинам, так высоко над ними: таких людей, как Сократ, Аль-Хилладж Мансур, Гаутама Будда или Кришна. Толпе очень трудно простить этих людей. Сократа они отравили, Мансура они убили; на жизнь Гаутамы Будды столько раз покушались... И то же самое в отношении всех подлинных, высших людей среди нас.

Не то, чтобы они отличались от нас - мы не развили в себе возвышенное, мы не развили в себе свое существо. Потенциально мы так же велики, как Гаутама Будда, но мы не захотели неприятностей. И когда кто-нибудь отваживается на трудности, оттачивает свое существо, приво­дит свои дарования до расцвета, это нас задевает. Мы не можем этого простить.

Ты поднимаешься над ними: но чем выше восхождение, тем меньшим видит тебя око зависти. А больше всего нена­видят того, кто способен летать.

Остерегайся добрых и праведных! Они охотно распина­ют всякого, кто сам создал себе добродетель: они ненавидят одинокого.

Берегись также святой простоты! Все, что не просто, не свято для нее; и она охотно играет с огнем - с огнем костра.

Люди, которые превозносят святую простоту - помни­те, они опасны: ибо все, что не просто, для них не свято. Любое великое творение не просто; оно сложно. Простота - не великая добродетель; любой идиот на нее способен. Но математик масштаба Альберта Эйнштейна - очень сложное явление. Вы не можете простить таких людей. Ма­ленькие люди никогда не развивают своих талантов, пото­му что это трудно; требуется работа и постоянное совершенствование.

Однажды спросили великого музыканта... индийская классическая музыка - одно из самых сложнейших явлений, тончайшее, и даже Мастера не перестают зани­маться - это был настоящий великий Мастер, и его спроси­ли:

- Что будет, если вы не позанимаетесь один день? - Он занимался ежедневно от шести до восьми часов. Он сказал:

- Если не заниматься один день, я замечу разницу: будет недоставать глубины, будет недоставать обычной высоты. Никто другой этого не заметит.

Но если я не позанимаюсь два дня, то музыкальные критики заметят, что нечто потеряно, что-то не так. А если я не буду упражняться три дня, даже любители музыки начнут замечать: чего-то не хватает.

После многих лет ежедневных восьмичасовых занятий человек играет музыку, которая почти не принадлежит этому миру; создает из звука такую тишину, такое наслаж­дение: проникает в самые глубочайшие точки вашего серд­ца. Для этого нужно терпение и труд.

Это не простота: это одно из самых сложных явлений. Один мой друг, доктор Рамаманохар Лохья, пошел к Альберту Эйнштейну, который назначил ему встречу. Он пришел точно в назначенное время, но жена Эйнштейна сказала ему:

- Вам придется немножко подождать - я не могу ска­зать, сколько продлится это «немножко», потому что он сидит в ванной, а раз уж он сидит в ванной, то это может быть на два часа, а может - на четыре, а то и на все шесть... И он не разрешает беспокоить себя, так что, по­жалуйста, простите меня. Подождите, выпейте чаю, отдох­ните. Он может выйти в любой момент.

Ровно через шесть часов Альберт Эйнштейн вышел из ванной и сказал Рамаманохару Лохья:

- Вы пришли так поздно... на шесть часов... Жена вступилась:

- Он не опоздал; он прождал шесть часов, ты был в ванной.

Рамаманохар не мог понять, что происходит. Альберт Эйнштейн объяснил:

- Когда я сижу в ванной и играю с мыльными пузыря­ми, никому не разрешается беспокоить меня, потому что все свои теории о звездах я открыл именно в ванной, играя мыльными пузырями. Когда я в полном покое, когда я знаю, что никто меня не потревожит, и просто забавляюсь мыльными пузырями, мой ум работает лучше всего и я совсем забываю о времени. Так что простите меня. Вам по­везло, что я вышел рано.

Все, что имеет большую ценность, сложно. Чем больше ценность, тем она будет сложнее. Но люди, которые пре­возносят святую простоту, непременно осудят это как не­священную сложность.

Остерегайся приступов любви своей! Слишком скоро протягивает одинокий руку первому встречному.

Иному ты должен подать не руку, а только лапу: и я хо­чу, чтобы у лапы твоей были когти...

Ты должен сжечь себя в своем собственном пламени: как иначе хотел бы ты обновиться, не обратившись сперва в пе­пел?

Унося с собой слезы мои, иди в свое уединение, брат мой. Я люблю того, кто стремится творить сверх себя и пото­му гибнет.

Сотворить что-то сверх себя означает, что вы должны исчезнуть. Лишь тогда, когда вы отсутствуете, в вас может присутствовать что-то более великое, чем вы. Когда ваша ложная личность полностью отброшена, рождается под­линная индивидуальность.

Он просто заставляет вас осознать три вещи: первое - если вы не созидаете, вы не религиозны; если вы не сози­даете, вы не живете по-настоящему; если вы не созидаете, вы не свободны. Творчество приносит вам свободу, силу, разумность, сознательность; но оно приносит также и опасности, о которых он вас предупреждает.

Это путь для отважных, для тех, кто хочет жить опасно, ибо нет другого способа жить.

Трус только существует; только смелый живет. Когда вы превосходите себя, требуется величайшая смелость и сила. Вы должны стать пламенем, в котором сгорите дотла, и новое существо, новый человек - которо­го Заратустра называет сверхчеловеком - родится из вас.

Творчество - это путь к себе и к сверхчеловеку. Если человек не нашел в себе сверхчеловека, он жил напрасно.

... Так говорил Заратустра.

 

О СПРАВЕДЛИВОСТИ

3 апреля 1987 года

Возлюбленный Ошо,

О СПРАВЕДЛИВОСТИ

Если есть враг у вас, не воздавайте ему за зло доб­ром: ибо это унизит его. Напротив, убедите его, что он сделал вам добро.

Лучше разгневаться, чем пристыдить! И мне не нравится, что вы готовы благословлять, когда вас проклинают. Лучше в ответ тоже немножко про­клясть!

И если постигла вас большая несправедливость, тотчас ответьте на нее пятью малыми! Отврати­тельно видеть, как несправедливость гнетет только кого-то одного.

Известно ли вам это? Разделенная несправедли­вость - это уже наполовину справедливость. И толь­ко тот должен брать на себя несправедливость, кому по силам нести ее!

Маленькая месть человечнее отсутствия мести. И если наказание не есть также честь и право для пре­ступника, то я не хочу наказаний ваших.

Благороднее признать себя неправым, чем дер­жаться за право свое, в особенности, когда прав. Но для этого надо быть достаточно богатым.

Мне претит ваша холодная справедливость, и из глаз судьи вашего смотрит палач с холодным мечом.

Скажите, где найти справедливость, которая есть любовь со зрячими очами?...

Как же сделаться справедливым до конца? Как воз­дать каждому свое? Да будет с меня довольно, если я воздам каждому мое.

...Так говорил Заратустра.

Одно из самых значительных изречений Иисуса гласит: «Если кто-то ударил вас по одной щеке, подставь ему и другую».

Заратустра не согласился бы с этим. И причина его несогласия необычайно важна: если кто-то ударил вас по щеке и вы подставили ему другую, это унижает его че­ловеческое достоинство. Вы становитесь святым и превра­щаете его в грешника; вы смущаете его; вы становитесь «праведнее всех». Это оскорбление; это неуважение к чело­вечеству.

Заратустра предпочитает, чтобы ударили в ответ и остались человеком - не становились бы святым. Так вы не оскорбляете другого. Вы показываете этим равенство: «Я такой же, как ты; ты такой же, как я. Я ни в чем не выше тебя; ты ни в чем не ниже меня».

Это необычный взгляд на вещи. Но в словах Заратустры, несомненно, есть смысл, который нужно помнить. Этот смысл заключается в том, что все так называемые святые - эгоисты, даже в своем смирении, в своей кро­тости. В них нет ничего, кроме осуждения людей. В глуби­не души они знают, что все вы грешники; вы недостойны даже их гнева - они ни в чем не считают вас равными себе.

Заратустра очень человечен, он не желает удовлетво­рять ваш так называемый духовный эгоизм.

Девяносто девять процентов ваших святых святы толь­ко для того, чтобы иметь возможность называть вас греш­никами; вся их радость не в том, чтобы быть святыми, но в том, чтобы иметь возможность называть всех вас грешниками, унижать - уничтожить ваше достоинство для них ве­личайшая радость.

Несомненно, взгляд Заратустры проник в человеческие отношения глубже, чем чей бы то ни было. Он говорит:

Если есть враг у вас, не воздавайте ему за зло добром: ибо это унизит его.

Вам причинили какое-то зло; у вас есть враг - не отвечайте на его зло добром. Именно этому учили вас все религии. И на первый взгляд их учение кажется очень убедительным: вы совершаете добро даже тогда, когда другой делает вам зло.

Но почему вы отвечаете добром? Что за психология стоит за этим? Разве глубоко в подсознании вы не наслаж­даетесь тем, что привели другого человека в замешатель­ство? И можно ли это хоть в каком-то смысле назвать духовным? Унизить другого... гораздо лучше было бы от­ветить ему тем же, что он сделал вам. Это не унизило бы его и не дало бы пищи вашему эго.

Напротив, убедите его, что он сделал вам добро.

Вместо того чтобы отвечать добром на зло, Заратустра советует: «Примите зло и убедите его, что он сделал для вас добро». Это совершенно другой подход к жизни, несомненно, куда более глубокий, чем у любой религии.

Если вы сможете убедить человека, что он сделал вам нечто хорошее, вы не только не причините ему зла, вы также не заставите его чувствовать свою низость оттого, что ответили ему добром. Наоборот, если вы убедите его, что он сделал вам добро, это возвысит его в собственных глазах. Возможно, благодаря этому его враждебность ис­чезнет.

Очень трудно оставаться врагом человеку, который по­стоянно доказывает вам, что ваше зло оборачивается для него добром, благословением, благодеянием. Он очень не­обычен - его отношение к жизни странно, но эта стран­ность может изменить вас. То, чему учат религии, практически никого не меняет.

Я слышал об одном христианском миссионере, который в своих проповедях постоянно повторял это из­речение Иисуса: «Если тебя ударили, подставь другую ще­ку». Один человек встал и дал миссионеру пощечину. Ни­когда раньше такого не случалось, хотя он проповедовал всю жизнь. Разгорелся спор, но это не помогало; он был страшно разгневан, в ярости. Однако ему необходимо бы­ло доказать толпе перед собой, что он следует тому, что сам проповедует. Поэтому он подставил другую щеку, не­хотя, в надежде, что этот идиот не станет бить его второй раз. Но этот человек тоже был не промах - он ударил его по другой щеке еще сильнее!

Тут в миссионере произошла мгновенная перемена: он бросился на этого человека и стал его бить. Человек ска­зал:

- Что вы делаете? Это противоречит вашему учению! Миссионер ответил:

- Забудьте про это учение, там сказано только про одну щеку! Другой щеки оно не касается. Теперь я свободен! Я следую словам Иисуса Христа - у меня нет третьей щеки!

Гаутаме Будде принадлежит изречение, которое пока­зывает тщетность подобных учений. Он сказал: «Простите, по меньшей мере, семь раз». Семи раз более чем достаточ­но, и человек, который может простить семь раз, преобра­жается; иначе разве смог бы он простить семь раз? Но некий человек встал и сказал:

- А как насчет восьмого? Я хочу знать точно. Семь раз я могу простить, а на восьмой? Я свободен?

Гаутама Будда не мог поверить своим ушам, не мог по­верить своим глазам. Он сказал:

- Вы совершенно меня не поняли. Простите меня, я ме­няю семь раз на семьдесят семь. Этот человек возразил:

- Это не имеет значения. Я упорен. Я могу вытерпеть и семьдесят семь раз. Но что потом? Вы можете назвать лю­бое число, но вопрос останется тем же - что дальше?

Если вопрос остается, то этот человек не простил даже в первый раз. Он просто выполняет ритуал и копит все больше и больше гнева, все больше и больше ярости для того мгновения, когда закончатся все сроки, назначенные Буддой для прощения - тогда он отправится повидать этого малого.

Посмотрите, в каком положении оказался Будда. Он го­ворит: «Я беру свои слова обратно. Я не говорю: семь раз или семьдесят семь раз. Я просто говорю: простите. Давая вам число, я ошибался. Я не называю вам никаких чисел; просто прощайте».

Но метод Заратустры не в прощении, поскольку если вы прощаете, другой не простит вас - никогда. Если вы уда­рите его в ответ, вы равны; дело кончено. Но если вы про­щаете, дело остается незавершенным. Вы унизили этого человека; он не может вас простить. Своим прощением вы создали себе еще большего врага. Кроме Заратустры, больше никто не смотрел под таким углом зрения - что цель состоит в том, чтобы уничтожить врага, а не создать его. Ни Иисус, ни Будда не смогли дать вам ключ к транс­формации враждебности.

Заратустра говорит: «Если ты действительно хочешь, чтобы враг исчез - и вместо вражды родилась дружба - внуши ему, что то, что он сделал тебе - великий дар, нечто бесценное, и ты так ему благодарен, что нет слов это выра­зить». Он будет озадачен, потому что это не входило в его намерения, но одно он поймет ясно: что ему противостоит не эгоист, благочестивый эгоист, а очень простой и любя­щий человек.

Лучше разгневаться, чем пристыдить!

Все учили вас не гневаться, но если вы не разгневаны, вы заставляете друго­го стыдиться. Он опустился так низко; а вы так высоко поднялись - вы так сострадательны!

Фридрих Ницше, написавший эту книгу - «Так говорил Заратустра» - об учении Заратустры, говорит в самом нача­ле, что Иисус даже в последний момент на кресте оставался великим эгоистом, поскольку его последней молитвой бы­ло: «Отец, прости этих людей, ибо они не ведают, что тво­рят». И в самой последней молитве он говорит: «Я знаю, больше никто не знает, все они - невежественные люди, прости их».

Заратустра сказал бы, что он заставляет их стыдиться; что может быть больше... Они распинают человека, а он в последний миг молится за них: «Прости их, они не ведают, что творят». Несмотря ни на что, он все же остается знающим, а все остальные невежественны - недочеловеки.

Заратустра не может простить Иисуса. Он ведет себя как человек, который «праведнее всех». Даже в смертный час он не может об этом забыть. В его последних словах отражается вся его жизнь. И может быть, именно поэтому его и распяли. Люди не могли простить его; он заставлял их стыдиться по любому поводу - им пришлось уничто­жить его. Он несет точно такую же ответственность за то, что его распяли, как и те люди, которые сделали это.

Лучше разгневаться, чем пристыдить! И мне не нравит­ся, что вы готовы благословлять, когда вас проклинают. Лучше в ответ тоже немножко проклясть!

Будьте чело­вечны! Он очень ясно настаивает: вы люди, оставайтесь людьми.

Он не ждет, что вы станете святым, праведником, он не ждет, что вы станете благословлять людей, когда они про­клинают вас.

И если постигла вас большая несправедливость, тотчас ответьте на нее пятью малыми. Оставайтесь пути чело­вечности. Не идите против природы. И если постигла вас большая несправедливость, тотчас ответьте на нее пятью малыми. Отвратительно видеть, как несправедливость гнетет только кого-то одного.

Фридрих Ницше, великий последователь Заратустры... когда он сошел с ума и его поместили в сумасшедший дом, он забыл все, он не мог уз­нать даже собственную сестру, которая заботилась о нем всю жизнь. Она не вышла замуж ради того, чтобы забо­титься о нем, потому что он был одинок, и никто другой о нем бы не позаботился. Но одного он не забыл даже в безумии: когда он что-либо подписывал, он начинал так:

«Антихрист Фридрих Ницше». Этого «антихриста» он не забывал никогда, так глубоко он был настроен против Ии­суса и его учения.

Почему он был так настроен против Христа? По той простой причине, что этот человек сказал: «Я единствен­ный рожденный Сын Божий; я есмь пастырь: вы мои овцы. Все, что вам нужно - это верить в меня, и я спасу вас - освобожу от всякого рабства, тьмы, несчастий, ада». Он внушил сам себе, что он - Бог. Ницше не мог ему этого простить. Это величайшее эго, какое может иметь человек, и такое благочестивое, что никто его не замечает, и такое красивое, что никто не осознает его безобразия.

Отвратительно видеть, как несправедливость гнетет только кого-то одного.

Это именно то, чем занимался Ии­сус. Рассказывают, что он сказал: «Я умираю, чтобы спас­ти все человечество. Я несу свой крест, чтобы освободить вас от ваших страданий». Не слышно, чтобы он кого-то освободил, не слышно, чтобы он кого-нибудь спас; в действительности он не смог спасти даже самого себя. Прав Заратустра, когда говорит:

Отвратительно видеть, как несправедливость гнетет кого-то одного.

Известно ли вам это?

Разделенная несправедливость - это уже наполовину справедливость.

Если к вам несправед­ливы, ответьте несправедливостью. Это разделяет неспра­ведливость; наполовину это уже справедливость. Если полная справедливость невозможна, пусть она будет хотя бы наполовину. Но если ее не разделить, то это - чистая несправедливость, односторонняя.

Но великие учителя человечества говорят вам: «Будьте смиренными, будьте кроткими, вы не должны сердиться, вы должны прощать». В этом Заратустра одинок - абсо­лютно уникальная индивидуальность с уникальным подхо­дом.

И только тот должен брать на себя несправедливость, кому по силам нести ее!

Если вас постигла несправедли­вость, и вы не хотите на нее отвечать, то вместо того, что­бы жаловаться: «со мной поступили несправедливо», лучше скажите, что это вы были несправедливы - если у вас хватит на это духа. Вы сделали это; вы ответственны. Но ни в коем случае не унижайте достоинство другого челове­ка.

Маленькая месть человечнее отсутствия мести. И если наказание не есть также честь и право для преступника, то я не хочу наказаний ваших...

Если наказание не есть также честь и право для пре­ступника, то я не хочу наказаний ваших.

Наказание должно быть честью для наказуемого; оно не должно разрушать его. Оно должно делать его сильнее, оно должно совер­шаться с уважением, оно должно быть честью. Он заслу­жил его, и оно должно соответствовать ему.