Z. BAUMAN. GLOBALIZATION: HUMAN CONSEQUENCES. N.Y.: COLUMBIA UNIV. PRESS, 1998. 136 P.
Однако исчезновение границы между «здесь» и «там», «близко и далеко» делает условия человеческого существования не столько более однородными, сколько способствует их поляризации. Одних это не освобождает от территориальных ограничений, лишая территориальность вообще и локальный уровень в частности значения и смысла. В результате другие — те, кто лишен возможности легко перемещаться в пространстве, кто не может обособиться и отделиться от своей локальности, — лишаются в своей жизни значения и смысла; присвоение и освоение («доместикация») своих локальностей утрачивает смысл; локалам остается беспомощно наблюдать, как из-под ног уходит социальный фундамент их жизни.
Все это ведет к принципиально новой властнопространственной мировой перестройке. Мобильной элите (элите мобильности) это обеспечивает дефизикализацию, новую невесомость, бестелесность власти. При этом новые элиты становятся экстерриториальными, превращаясь чуть ли не во «внеземные», даже в том случае, если остаются в определенном месте.
Характерной чертой строительства в метрополисах и вокруг них становится появление «запретных пространств» — функциональных эквивалентов крепостных рвов и башен средневековых замков. С. Фласти ввел несколько специальных терминов для различных типов запретного пространства: «скользкое пространство» (slippery space) — такое, которого нельзя достичь из-за того, что пути доступа к нему запутаны, затруднены или отсутствуют; «колючее пространство» (prickly space) — такое, которое защищено различными средствами (типа водораспылителей, чтобы посторонние не могли пользоваться газонами для отдыха), делающими использование этого пространства неудобным; «нервное пространство» (jittery) — такое, при использовании которого человек оказывается под постоянным наблюдением. Самоизоляция элиты оборачивается изоляцией населения, которое платит высокую культурную, психологическую и политическую цену за это.
По сути, считает З. Бауман, мы имеем дело с аналогом раннесовременных огораживаний, превращающих городскую жизнь в перманентную пространственную войну, — от стычек «огороженного» (или огораживаемого) населения с полицией во время вспышки городского бунта до прорыва футбольных фанатов в «приличные районы», вандализма и других форм агрессивной защиты масс от изоляции и локализации, их стремления символического неприятия своего социального поражения и депривации.
Нынешняя система наказаний, заключает З. Бауман, все больше и сильнее бьет по социальным низам, чем верхам. Ограбить человека — преступление. Ограбить целые государства, народы, лишить их ресурсов, нанести ущерб экологии — снижение издержек и рационализация; вспомним Перкинса. Кроме того, преступления наверху и тех, кто наверху, трудно раскрыть, поскольку это требует такого юридического и финансового знания системы, которыми аутсайдеры не обладают. В результате преступность прочно ассоциируется с ≪андерклассом≫ и его гетто, то есть с локальным уровнем. Так происходит поляризация: закон и порядок — на глобальном уровне, преступность и хаос — на локальном.
Победа времени над пространством транслируется в победу капитала над национальным государством.
≪Все, что движется со скоростью, приближающейся к скорости электронного сигнала, практически свободно от ограничений, связанных с территорией, откуда он послан, в которую он послан или через которую он проходит≫. По мере усиления скорости, сжатия пространства-времени и устранения связанных с ним физических и социальных ограничений некоторые объекты движутся быстрее других и, следовательно, освобождаются от многих прежних ограничений, включая институциональные. К таким объектам относится капитал. Он освобождается от контроля национальных государств. Более того, по выражению Г.Х. фон Райта, национальное государство ≪ржавеет≫, ≪подрывается≫ или даже ≪отмирает≫. Подрывающие его силы носят транснациональный характер. ≪Поскольку национальное государство остается единственной формой для экономических расчетов и единственным источником эффективной политической инициативы, ≪транснациональный≫ характер подрывающих сил ставит их вне пределов сферы обдуманных, целенаправленных и потенциально рациональных действий≫. В результате эти анонимные силы оказываются скорее таинственным объектом догадок, чем надежного анализа. В таком случае самое большее, что можно о них сказать, следующее: это агломерации систем, манипулируемые невидимыми агентами. ≪Парадоксальным образом именно упадок государственного суверенитета, а не его триумф сделал государственность столь сильно популярной. Э. Хобсбаум язвительно заметил, что раз Сейшелы имеют такой же голос в ООН, как и Япония, то вскоре основное большинство будет представлено современными (республиканскими) эквивалентами Сакс —Кобург —Готы и Шварцбург —Зондерхаузен≫. Теперь не предполагается, что большинство современных государств в их состоянии должны выполнять те функции, которые ранее считались raison d'etre существования государства (например, поддержание равновесия между производством и потреблением). Бауман цитирует одного из лидеров мексиканских крестьян в Чьяпасе, который заметил, что ≪в ≪кабаре глобализации≫ государство начинает заниматься стриптизом и в конце представления на нем остается только то, что является крайней необходимостью, —репрессивная мощь... У новых хозяев мира нет потребности непосредственно править миром. От их имени административная задача возложена на плечи национальных правительств≫. Свобода движения капитала и финансов ведет к прогрессирующему изъятию ≪экономики≫ из-под политического контроля.
Единственная (хотя и двуединая) экономическая функция, которую позволяют выполнять государству транснациональные силы и отправления которой они от него ожидают (в остальных своих функциях государство экспроприировано), это —обеспечивать выполнение ≪уравновешенного бюджета≫ посредством полицейского контроля и сдерживать давление снизу, которое стремится заставить государство более интенсивно вмешиваться в руководство бизнесом и защищать население от наиболее зловещих последствий рыночной анархии. Ослабленное государство, государство сведенное к полицейским функциям, то есть квазигосударство, —вот что соответствует интересам транснациональных сил.
Наднациональные и межгосударственные институты, созданные или возникшие с согласия глобального капитала, оказывают координированное давление на отдельные государства с тем, чтобы устранить или уничтожить все, что мешает движению капиталов или свободе рынка. Необходимым условием оказания финансовой помощи со стороны мировых рынков и валютных фондов является фактический отказ государства —получателя помощи —от значительной доли суверенитета. ≪Слабые государства —это именно то, в чем Новый Мировой Порядок, слишком часто обладающий зловещими чертами нового мирового беспорядка, нуждается, чтобы поддерживать и воспроизводить себя. Слабые ≪квазийные≫ государства легко могут быть сведены к (полезной) роли местного полицейского участка≫. Согласно социальной мифологии и фольклору новой глобальной элиты, Прекрасный Новый Мир кочевого капитала предоставляет всем больше свободы и благосостояния. Однако это обычная фритредерская ложь, на самом деле —все наоборот.
≪Новые возможности рождаются, растут и расцветают в виртуальной реальности, жестко отделенной от старомодных и грубых реальностей бедноты. Создание богатства движется к полному самоосвобождению от многовековых ограничивающих его и досадных для него связей с производством вещей, обработкой сырья, созданием рабочих мест и управлением людьми. Старые богатые нуждались в бедных, чтобы становиться богаче и сохранять богатство. Эта зависимость во все времена смягчала конфликт интересов и побуждала (богачей), пусть к слабой и незначительной, к заботе о бедных. Новые богатые больше не нуждаются в бедных. Наконец-то близок миг блаженства полной свободы≫. Эта свобода обогащаться одних имеет один и тот же источник, что и свобода впадать во все большую бедность других.
Этот источник, равно как и связь между новыми богатством и бедностью, умело скрывается различными способами. Р. Капушчинский (Бауман считает его самым значительным хронографом современной жизни) показывает, что это сокрытие (cover up) достигается с помощью трех взаимосвязанных средствуловок, постоянно используемых медиа, которые (медиа) контролируют и направляют возникающие время от времени вспышки общественного интереса к «мировой бедноте».
1. Новости о голоде подаются, как правило, вместе с напоминанием о том, что те же самые далекие земли, где люди умирают от голода, стали местом рождения «азиатских тигров». При этом, однако, будто забывают, что население «тигров» составляет едва ли не 1% населения Азии. Цель такой подачи — продемонстрировать: в зоне голода есть альтернативы, одни их используют, другие — нет, а следовательно, в значительной степени вина в том, что возник голод, лежит на этих неудачливых и незадачливых других.
2. Новости сценарируются и редактируются так, чтобы свести проблемы бедности и депривации исключительно к проблеме голода. Такая стратегия достигает двух целей: занижается реальный масштаб бедности (в мире голода — 800 млн человек, а в безвыходной бедности живут 4 млрд, то есть 2/3 мирового населения), а задача борьбы с бедностью сводится к проблеме нахождения продовольствия. В результате исчезают все остальные аспекты бедности, которые не устраняются с помощью повышенного белкового рациона. Пресса избегает говорить о том, что глобализация уничтожает рабочие места многих этих людей и лишает их возможности работать в будущем: богатство глобально, нищета локальна, нематериальные технологии порождают материальную бедность.
3. Показ катастроф, как природных, так и гуманитарных, способствует усилению этического равнодушия другим способом: чужие беды становятся повседневными, обычными, к ним привыкают и в них уже не вовлекаются эмоционально. Долгосрочный результат — развитая часть мира окружает себя информационным санитарным кордоном, воздвигает глобальную информационную «Берлинскую стену». Вся информация, приходящая «оттуда», — это картины войны, убийств, грабежа, насилия, наркоторговли, заразных болезней, беженцев, голода и прочих ужасов — короче, чегото угрожающего нам, а следовательно, вызывающего желание закрыться, отгородиться, не вовлекаться эмоционально. Далекие локалы плотно ассоциируются в сознании глобалов — людей Севера с убийством, наркотиками, заразой, насилием (образы «жестоких улиц», no-go areas).
При этом, однако, «забывается», что, например, оружие, используемое в повседневном насилии в бедных странах, произведено в богатых странах и продано ими бедным.
Скорость и качество движения разделяют людей на группы — те, кто вверху (high up) и те, кто внизу (low down). Нынешние города — это apartheid а rebours. Особенно показательны города, будь то Вашингтон, Чикаго, Кливленд или Балтимор. В Вашингтоне, например, существует дискриминация на рынке недвижимости. 16-я улица на западе и река Потомак на северозападе — своеобразная граница; многие взрослые бедные, всю жизнь прожившие в Вашингтоне, никогда не пересекали эту границу и не видели downtown Washington – в их жизни он просто не существует.
Если те, кто вверху, движутся по своей воле, то те, кто внизу, делают это вопреки своему желанию. Беженцев (их число увеличилось с 2 млн в 1975 году до 27 млн в 1995-м) мало где долго держат и терпят, их стараются вытолкнуть, пока они, наконец, не оседают в местах, почти непригодных для жилья, где почти никто не станет жить.
В современном мире идет противоречивый процесс облегчения получения виз и ужесточения паспортного контроля, по сути, аннулирующего эти визы. Этот процесс можно использовать в качестве символа вновь возникающей стратификации по поводу доступа к глобальной мобильности.
Сжатие пространства отменяет течение времени. Население первого мира живет в вечном настоящем, переживая последовательность эпизодов, гигиенически отделенных от прошлого и будущего. Здесь люди постоянно заняты и постоянно испытывают нехватку времени. Население первого мира раздавлено бременем обильного, избыточного и бесполезного времени, которое нечем заполнить. В их времени «ничего никогда не происходит». Они не «контролируют» время — но они и контролируются им в отличие от их предков, живших в соответствии с безличным ритмом фабричного времени. Они могут лишь убивать время — по мере того как оно медленно убивает их.
Население первого мира живет во времени; пространство для него не имеет значения. Именно подобный опыт Жан Бодрийяр зафиксировал в образе «гиперреальности», где виртуальное и реальное неразделимы. Население второго мира, напротив, живет в пространстве — тяжелом, вязкосопротивляющемся, которое связывает время и делает его неподконтрольным людям. Время последних пусто и бесструктурно. Только виртуальное, телевизионное время имеет структуру — «расписание». Остальное время монотонно, оно бесследно утекает.
Жители первого мира — глобальные бизнесмены, менеджеры культуры, ученые — передвигаются легально, второго — нелегально; первые — «туристы жизни», вторые — бродяги, причем последним не дано превратиться в первых. Глобальный мир — это мир туристов, мир без бродяг — это утопия мира туристов.
Андрей Фурсов - Конец национального государства: подъем региональных экономик
ОHMAE К. THE END OF THE NATION STATE: THE RISE OF REGIONAL ECONOMIES. L.: HARPER A. COLLINS, 1995. X, 211 Р.
Национальное государство, считает бизнесмен и аналитик Кенити Омаэ (прозвище в мировых финансово-политических кругах — Мистер стратегия), находится в упадке и не является единицей политико-экономической организации современного мира-без-границ. Новая базовая единица — «регион-экономика» (или «регион-государство»). Регион-государство — единая и целостная экономическая зона, которую не следует путать с мегасити — такими, например, как Калькутта или Мехико; последние не обращены в сторону глобальной экономики, к глобальным воздействиям. При одной и той же численности населения мегасити — это точка в национальной сети, регионгосударство — в мировой. Регионэкономики определяет то, «что они имеют такой размер и масштаб, чтобы выполнить функции истинных и естественных деловых единиц глобальной экономики». Численность населения регион-государства не должна быть меньше 5 млн человек (чтобы обеспечить привлекательный рынок для потребительских товаров) и больше 20 млн (чтобы обеспечить единство своих граждан как потребителей и одновременно экономию за счет услуг, особенно тех, что важны для участия в мировой экономике).
В качестве примеров регион-государств Омаэ приводит Северную Италию, Баден-Вюртемберг (на Верхнем Рейне), Уэльс, Сан-Диего, Гонконг (Южный Китай), Силиконовую долину (район Калифорнийского залива), «Треугольник роста» Сингапур — Джохор — острова Риау (включая Батам), район Лангедок — Руссийон с центром в Тулузе и с тесными связями с Каталонией; Токийский район; район Кансай (Осака — Кобе — Киото), остров Пенанг (Малайзия) и «Большой треугольник роста» Пенанг — Медан (на острове Суматра, Индонезия) — Пхукет (Таиланд).
Хотя регион-государства ограничены в пространстве, их экономический потенциал огромен. Так, район Сютокен в Японии (Токио с тремя соседними префектурами) занимает по ВНП 3-е место в мире после США и Германии; район Кансай — 6-е после Великобритании. Будущее — за регион-государствами, именно они — самые эффективные порты входа (entry ports) в мировую экономику.
Главное в функционировании регион-государства — это решение локальных проблем путем использования глобальных ресурсов, в том числе интеллектуальных. Например, процветание Силиконовой долины в качестве двигателя американской микроэлектроники, особенно по сравнению с другим центром этой отрасли — районом 128-го шоссе в Массачусетсе, связано, прежде всего, с тем, что этот регион смог привлечь интеллектуалов, менеджеров самого высокого класса и капиталы венчурных предприятий и создать для них благоприятный культурно-психологический и экономический климат. Район 128-го шоссе был лоббистским, а конкурентоспособность воспринимал как средство получать федеральные средства для НИР. По отношению к иностранному капиталу — подозрительность, нежелание его привлекать. Результат: Япония развивает «Силиконовый остров» на Кюсю, Корея создает «Силиконовый полуостров», а район 128-го шоссе, по сути, выбыл из соревнований из-за своей «оборонительной позиции». Такая позиция — реликт, и от него надо отказываться. Так, Голливуд, столкнувшись с острой нехваткой капитала, не стал выстраивать протекционистские барьеры по отношению к иностранным деньгам, а пригласил Руперта Мердока в 20-th Century Fox, К.Ито и «Тосиба» в Time Warner, «Сони» — в Columbia Pictures, «Мацусита» — в МСА.
Результат — «прилив» 15 млрд долларов. И невозникновение японского Голливуда. Процветание всегда имеет в качестве основы регион-государство, и от этого выигрывают соседние регионы. Чем скорее правительства национальных государств поймут это и начнут относиться к регион-государству как к особой зоне (как это делает правительство Бразилии по отношению к Сан-Паулу), тем лучше. Если бы правительство Индонезии позволило глобальной экономике услуг очертить на территории своей страны две-три зоны размером с Сингапур и превратить их в регион-государство, то ими можно было бы управлять как частью глобальной экономики, а Индонезия получила бы очаги роста.
Последний тезис Омаэ позволяет понять, почему его идеи так любят глобалисты и почему они не могут понравиться нам.
Дмитрий Володихин - Платиновый миллион
Рецензия на американский фильм "Элизиум". Середина XXII века. На Земле – искусственный ад. Сверхперенаселенные города превратились в гигантские ульи нищего охлоса. Безработица, лютое всевластие полиции, уголовщина, грубость нравов. Никакая медицина. Бешеный прессинг властей и бизнеса в отношении простых людей, особенно тех, кто составляет армию рабочих.
Кишлачные мегополисы…
Зато на орбите Земли – искусственный рай. Внеземная станция, застроенная прекрасными усадьбами, которые окружены благоуханными клумбами, хорошо подстриженными газонами и прочим приятным для глаз ландшафтом. Медицинские капсулы способны в минуту излечить от чего угодно… Таково место обитания «чистых» — богатейших людей земли.
Сюжетная конструкция стандартна до примитивности. Очередная революция. Американцев хлебом не корми – дай устроить революцию, притом такую, чтобы они оставались в ней зрителями… Сюжет настолько простой и угадываемый, что трем звездам — М. Дэймону, У. Фихтнеру и Д. Фостер — там просто нечего играть. Тот случай, когда движения рук и ног, решительно сказанные слова и вовремя нажатый курок делают ненужными сколько-нибудь сложную мимику. Фантастический боевик, хороший разве что своей откровенностью: картины ада на Земле завораживают реализмом…
Тут стоит приглядеться к другому.
На протяжении последней четверти века и даже, наверное, более того в американском кинематографе нарастает элемент социологической не-случайности. Политика, идеология, упорно насаждаемые этические конструкции «политкорректного мира» всё больше диктуют режиссерами и сценаристам то, что им позволительно, то, чего им стоит избегать и, в конечном итоге, то, что должно становиться интеллектуальной начинкой новой картины. Притом чем дальше, тем больше заказчик «проговаривается». Ему уже лень шифроваться. Нет такой необходимости.
Вот и в «Элизиуме» стоит обращать внимание не на яркие картинки батальных сцен и даже не на чернушный натурализм барачного будущего. Гораздо интереснее «проговорки», «приятные» нюансы. Они кое о чем сообщают внимательному зрителю.
Платиновый миллион
Остров богатых в океане нищеты показан очень маленьким. Относительно недавно в мировой футурологии было снято табу с концепта «золотого миллиарда». В соответствии с ним грядущее выстаивалось по модели – один миллиард богатых людей и среднего класса живет комфортно, остальные же бултыхаются в отбросах и выживают как получится. Жутковатая идея… настоящая антиутопия. Но теперь, в условиях мирового кризиса, очевидно, этот концепт признан недостаточно «оптимальным». В нынешних условиях к нему другое отношение: «золотой миллиард» был вовсе не антиутопией, он был утопией — ведь целому миллиарду разрешалось жить хорошо! Миллиард — многовато. Видимо, социологическая мысль каких-то высоких властных элит дошла до более радикального варианта: западный средний класс — за борт! Через некоторое время появилась идея «платинового миллиона». Уж хотя бы верхушка-то будет жить роскошно, когда все остальные начнут погружаться в нищенский быт.
Впрочем, искусственный рай на «Элизиуме», по внешнему виду своему не вмещает и миллиона. Возможно, кто-то там наверху обкатывает новую, еще более радикальную идею – «бриллиантовой тысячи». Но это уже технические частности.
Остров суперблагоденствия для суперверхушки в окружении мегабомжатника. И, разумеется, мегабомжатник должен быть отделен от «людей» максимально надежно. Американцы еще не рискуют говорить на языке кино об «окончательном решении» относительно испаноязычного «быдла» в духе наиболее радикальных литературных антиутопий (лишних в овраг и там порешить). У нас такое уже звучало, например, в повести Г. Прашкевича «Золотой миллиард»… Но суть — схожая. Осталось сделать всего шажок.
Идея равенства, левая, любимая до исступления в среде американских университетских интеллектуалов, показана как редкая чушь. Ну да, на ее стороне — хорошие люди, высоконравственные. Ну да, они в конце концов победили. Что дальше? Миллиарды ринулись пользоваться медицинской системой, рассчитанной на тысячу. Любой зритель, не относящийся к числу идиотов, сообразит, что ресурс системы иссякнет очень быстро. А дальше — что? Рай, состоящий из беленьких вилл в окружении зелененьких парков, моментально даст дуба под натиском желающих прописаться там на ПМЖ. Левые, борцы за социальную справедливость, поданы прекраснодушными кретинами…
Так что же, надо ли послать левых интеллектуалов подальше, выстроить Великую Американскую стену против Мексики и не пускать в усыхающий рай «нечистых» любой ценой, желательно, отстреливая их на большой дистанции? Да как бы не именно так…
Вывод, который сделает неглупый зритель, посмотрев картину, прямо противоречит ее сюжету, заканчивающемуся победой левых, революционеров.
Андрей Фурсов - Глобофашизм или новое рабовладение
На смену капитализму идёт намного менее демократичное общество. (Придёт или нет — зависит от сопротивления людей, в том числе русских.) Поскольку решающую роль в современном производстве начинают играть духовные, информационные факторы, то именно их будут отчуждать у людей хозяева новой системы — как капиталисты отчуждают овеществленный труд. Общество, где у людей отчуждаются духовные факторы, информация, должно быть устроено принципиально иначе, чем капиталистическое — и многие его черты уже проступают в позднем, "неоварварском" (он же — "неорабовладельческий", "неофеодальный") капитализме корпораций.
Во-первых, оно будет кастово-иерархическим с резкими ограничениями доступа к образованию, сначала — с помощью рынка, который якобы расширяет образовательные возможности (привет некоторым элементам Болонской системы), затем — социально закреплёнными.
Во-вторых, это должно быть общество с принципиально плохим массовым образованием — несистематическим, лоскутно-мозаичным.
В-третьих, настоящая наука, прежде всего теория и прогнозирование, скорее всего, превратится в кастовое занятие части верхов; "внизу" останутся безобидные эмпирические штудии, "игра в бисер" с сильным иррациональным оттенком и фольк-наука. Особенно это коснётся исторической науки, которая стремительно детеоретизируется и переживает кризис, как на Западе, так и у нас.
В-четвёртых, массам будет предложена (уже предложена) отупляющая развлекаловка в режиме "нон-стоп", превращающая людей в толпу дебилов, неспособных жить без поводырей-пастухов.
В-пятых, в связи с этим политика окончательно отомрёт, её место займёт шоу-бизнес. К реальной власти, к реальному слою хозяев эта деятельность, этот фасад кривляющихся марионеток непонятного пола, иметь не будет. В крайнем случае, как в романе Станислава Лема "Эдем", правящий слой вообще превращается в полубогов-невидимок, которые живут в изолированном запретном пространстве и благодаря техническим достижениям невидимы массам, а потому внушают ещё больший страх.
Я не считаю фантастичным такой вариант развития посткапиталистического мира, когда слой господ превратится не просто в иную расу, а в иной вид — биотехнологический и будет даже внешне (рост, телосложение и т.п.) отличаться от низов.