Начало революционного брожения в Саратове относится к половине 50-х годов, когда Н. Г. Чернышевский был там учителем гимназии. О его личности, как учителя, и его деятельности в этом положении имеются указания в очерках писателя 70-х годов Воронова, сотрудничавшего в журнале „Дело" и впоследствии издавшего книгу „Болото" — очерки провинциальной жизни, в которых под именем города Желтогорска описывается Саратов 50-х годов. В конце этой книги выводится молодой учитель, сумевший подчинить себе директора и оказавший огромное влияние на общий дух гимназии. Этот учитель и есть Чернышевский.
По переезде в Петербург Н. Г. продолжал поддерживать самую тесную связь с пензяками и саратовцами, державшимися в Москве и Петербурге заодно, в сплоченных кружках резко радикального направления. Главным образом из пензяков и саратовцев составилась в Москве группа каракозовцев, а года за три до этого времени образовалась в Саратове чисто революционная организация, во главе которой стоял уроженец г. Казани, бывший студент казанского университета А. X. Христофоров (впоследствии эмигрант и редактор „Общего Дела"). Деятельность Христофорова замечательна тем, что она явилась одной из первых в России попыток внесения социальной пропаганды в среду рабочих. Высланный из Казани за вредное направление и влияние, Христофоров поселился в Саратове, сплотил около себя группу единомышленников и начал вести пропаганду революционных идей во всех слоях местного населения.
Благодаря влиянию Чернышевского, о котором остались в Саратове самые светлые воспоминания, в саратовском обществе было более чем в других поволжских городах людей либерально и даже радикально настроенных. Эти „сочувствующее“ элементы попадались даже среди лиц, занимавших видные служебные посты (так, например, инспектор института благородных девиц Е. И. Белов, советник палаты Вознесенский и т. д.), что значительно облегчало условия революционной деятельности.
С целью сближения с рабочими и практического доказательства выгодности для них социализма, Христофоровым было основано в городе три артельные мастерские по разным производствам. В этих мастерских перебывало много народа и пропагандистам позднейшего периода (конца 70-х годов) еще случалось наталкиваться в рабочей среде на лиц, помнивших деятельность Христофорова. В половине 60-х годов, после раскрытия каракозовской организации в Москве, в Саратове были произведены большие аресты; гимназия и семинария на несколько недель были закрыты, сам Христофоров и многие из его сотрудников были разосланы или подчинены строгому полицейскому надзору.
Брожение на несколько лет замерло и не имело сколько-нибудь ярких проявлений до 1874 года, когда новый толчек был дан местной молодежи заезжими пропагандистами, главным образом Д. М. Рогачевым и П. И. Войнаральским. Состав деятелей того времени и общий характер их деятельности достаточно известны по обвинительному акту по делу 193-х. Здесь стоить упомянуть разве о том, что благодаря патриархальности тогдашней полиции, довольно многочисленный сходки собирались без всяких предосторожностей, иногда на открытых местах (на одной из площадей близ семинарии и т. д.); зажигательные речи произносились на улицах или в городском саду, в присутствие лиц, совершенно незнакомых пропагандистам и к делу привлекалось множество молодежи, только что услыхавшей о существовали социализма. Результатом этого было то, что пропаганда сразу охватила очень широкий круг интеллигентной молодежи, служащей и учащейся, социализм (вернее — тогдашний анархизм) в короткое время приобрёл множество сторонников. Но влияние его на большинство примкнувших было довольно поверхностно и через два — три года участники сходок, собравшиеся в 1874 году „идти в народ" преблагополучно поступали на службу и сливались с обывательской массой. Некоторые черты из революционной жизни этого периода были описаны в эпоху „диктатуры сердца" Фирсовым в фельетонах газеты „Молва" под общим заглавием „По тюрьмам". Положительными результатами шумной, но мимолетной пропаганды 74 года в Саратове явилась широкая популяризация самого факта революционной борьбы и образование революционной традиции, так как с участниками движения 60-х годов прямой связи в это время уже не сохранялось. (Отголоском этого же периода в легальной литература явился грубо- реакционный роман ренегата И. Тхоржевского „Тенета", где все революционеры выставлены или мошенниками или идиотами. В романе содержатся пасквили на живых лиц. Появились „Тенета" уже в половине 80-х годов).
Из деятелей 74 г. - местных уроженцев наибольшую память оставили по себе: Григорьев, впоследствии эмигрант и один из сотрудников Ткачева по изданию якобинской газеты „Набат", и студент Владимир Мейер, успевший завести связи с рабочими (впоследствии умер эмигрантом в Парагвае)[1].
Многочисленные аресты 74 г. всполошили либеральное общество и заставили насторожиться администрацию и начальство учебных заведений. Однако, несмотря на массовые исключения заподозренных, революционный фермент оказался настолько живучим, что движение продолжало развиваться само собой, уже без воздействия со стороны и вскоре перешло в рабочую среду. Руководителем молодежи в этом новом фазисе движения явился местный уроженец, сын священника, бывший студент Петровской академии, Федор Ермолаевич Гераклитов. После разгрома московской организации (Бардиной и друг., судившихся, главным образом, по делу 50-ти), Гераклитов, избавившийся как-то случайно от ареста, переселился в Саратов и с осени 75 г. стал вести жизнь простого рабочего. Занявшись, как профессией, переплетным мастерством, он нанимал себе квартиру в маленьких комнатках, которые нередко сдаются хозяевами мелких мастерских постояльцам из самостоятельных ремесленников. Сблизившись с рабочими одной мастерской, он переселялся в другую и т. д. Благодаря такому образу действий и выдающимся пропагандистским способностям, Ф. Е. в короткое время приобрел столько последователей из рабочих, что ему стало одному не под силу вести с ними занятия. Тогда Гераклитов пригласил себе сотрудников из членов двух существовавших в то время гимназических кружков. В старших классах кружок образовался еще в 74 г.; в центре его стояли лица, участвовавшие на сходках, собираемых по призыву Рогачева и его товарищей. Наибольшим влиянием среди членов этого кружка пользовались Степан Ширяев, С. Н. Бобохов и П. С. Поливанов. В средних классах гимназии кружок возник несколько позже, самостоятельно, под влиянием общего духа времени. В последнем кружке имелась своя денежная касса, а библиотеки легальная и нелегальная составляли общее достояние обоих кружков. Из членов младшего кружка наибольшее участиe в позднейшем движении принимали: Петр Ширяев, Майнов, Кирхнер, Воронов[2] и Лавров[3]. Направление в обоих кружках было строго лавристское, по журналу „Вперед“. Во второй половине 76 г. наряду с этими кружками начал возникать третий, вызванный к жизни переехавшим из Самары Виктором Павловичем Благовещенским, сторонником преобладавшего в Самаре „бунтарскаго" (т. е. бакунинского) нaпpaвлeния. Этот кружок не имел правильной организации и состоял из молодых людей самых разнообразных общественных положений, собиравшихся на сходки у одной девицы, переехавшей из Самары. Увлеченные примером и личным влиянием Гераклитова, некоторые из участников всех этих кружков начали всевозможными способами искать сближения с рабочими; гимназисты, например, стали посещать мастерские, преимущественно столярные, под предлогом изучения мастерства, которое им пригодится при поступлении в технологический институт и т. п. В этот период Петр Ширяев вышел из гимназии и поступил наборщиком в типографию; бывший семинарист Иван Софинский поступил чернорабочим на чугунно-литейный завод Плотникова; бывший студент московского университета П. Щербина поступил в столярную мастерскую; Майнов, Кирхнер, Лавров стали обучаться в столярных мастерских; Степан Ширяев завязал сношения с сапожниками и т. п. Зимой 76 г. Гераклитов объединил человек десять названных выше лиц и некоторых других в особый „кружок пропагандистов", ставивший целью своей деятельности организацию поволжских рабочих для будущего восстания. Настроение рабочих было очень благоприятное для пропаганды и в конце 76 г. вокруг Гераклитова и его товарищей уже сплотилось человек до 40 рабочих разных производств. Предполагалось весной разослать несколько человек для агитации в другие города Поволжья и Урала. Для покрытия расходов агитации и для связи рабочих была основана касса. На Ильинской улице была нанята квартира, на которой еженедельно по субботам собирались paбoчиe и пропагандисты; там вырабатывался устав кассы, обсуждался план действий, читались и раздавались по рукам новые издания; нередко пелись и революционные песни, которые были слышны далеко на улице. Квартира просуществовала до конца января 77 г,, когда последовал разгром. К делу было привлечено множество лиц. Обыски и аресты продолжались весь февраль и часть марта. Гераклитов и С. Ширяев успели скрыться заграницу[4]. Из числа арестованных, но через некоторое время выпущенных под надзор полиции впредь до окончания дела, вскоре же умер резчик Рябов, один из самых деятельных и смелых рабочих.
1. К ним следует добавить студента Царевского, сосланного в Сибирь административным порядком. Царевский участвовал в попытке побега из Верхоянска морским путем вместе с Серошевским, Арцибушевым и другими. Умер в Киренске в первой половине 80-х годов.
2. Николай Алексеевич Воронов, сын мелочного лавочника, привлекался по делу о пропаганде 77 г., но исключен из гимназии не был. Впоследствии окончил курс в Московском университете и был учителем саратовской женской гимназии. Во время холерных беспорядков 91 т. был арестован по обвинению в подстрекательстве толпы к бунту и в тюрьме сошел с ума.
3. Николай Евгеньевич Лавров, сын священника г. Камышина, привлекался свидетелем по делу 193-х. В 81 г. привлекался по делу Майнова. Студент московского университета, участвовавший в народовольческих кружках. В половине 80-х годов отравился в Москве.
4. Гераклитов не долго оставался в Швейцарии. Уже весной 77 г. он вернулся нелегально в Россию, но в Москве был арестован и посажен в Пречистенскую часть, откуда вскоре бежал при помощи червонного валета Огонь-Доголовского. Тяжкая болезнь (чахотка) заставила его воспользоваться гостеприимством одного либерального помещика, пригласившего Гераклитова в свое имение в Крыму, где он и умер в 78 г.
Через полтора года последовало решение, в силу которого семь лиц: Бобохов, Благовщенский[5], И. Софинский, П. Щербина, П. Ширяев и слесаря Нагель и Бобылев были высланы административным порядком в Архангельскую г. Студент мед.-хир. академии Е. А. Дубровин (осужденный в 82 г. в каторгу по делу о солдатах Петропавловской крепости, через посредство которых Нечаев устроил сношения с Желябовым, Перовской и друг.) и некоторые другие были приговорены к кратковременному тюремному заключению или отданы под надзор полиции. Наличные средства кассы пошли без остатка на побег Гераклитова. Часть кружковой библиотеки погибла в передрягах. Большинство рабочих или разъехалось из Саратова, или утратило связь с уцелевшими пропагандистами и, так сказать, потонуло в массе. Организация рассыпалась, но дело не остановилось, так как оставшихся на свободе было достаточно для восстановления через несколько месяцев Бобохов и С. Ширяев бежали из Мезени, но были задержаны на пути, при чем Бобохов оказал вооруженное сопротивление. Его дальнейшая участь известна (см. его биографию в 1-м № «Былого»). П. Ширяев был сослан в Средне-Колымск, откуда вернулся в половине 80-х годов и сотрудничал в казанских и нижегородских газетах. Умер в начале 90-х годов.
после январского погрома 77 г. рабочего кружка, частью из прежних посетителей квартиры на Ильинской ул., частью из привлеченных к делу вновь. С целью восполнения убыли, произведенной погромом, некоторые из пропагандистов решили усилить интенсивность своей работы и начали действовать, что называется, на пропалую. Летом 77 года на Армянской улице была нанята довольно большая квартира, на которой поселились Лавров, Поливанов и Майнов; своим знакомым они разрешили приводить туда всех желающих и каждый вечер в доме некоей вдовы Смиренномудренской у её жильцов начали собираться толпы всякого рода молодежи, в значительной части совершенно неизвестной самим хозяевам квартиры. Бывали тут и городские жители, и приезжие из провинции, и paбoчиe, и чиновники, и юнкера, и учительницы, и просто Бог знает кто... Каждый вечер на обсуждение ставилась какая-нибудь тема политического или утопического характера (в то время всех интересовал вопрос об основных чертах „будущего общества"), шли дебаты, желающим тут же раздавались нелегальные издания. Многие из посетителей квартиры втягивались в круг революционных интересов и примыкали к кружку, другие появлялись раз-другой, исчезали с горизонта, но в общем квартира никогда не пустовала, и „Хитрая механика", журнал „Вперед" и т. п. издания расходились во множестве экземпляров и, передаваясь с рук на руки, исчезали невидимо где. К началу зимы продолжение такой деятельности стало невозможно, так как ясно было, что нынче завтра должен последовать новый разгром. Квартира на Армянской прекратила свое существование, и лица, которые там жили, вошли в соглашение с некоторыми из своих товарищей и решили несколько обособиться. Расселившись по одиночке они ввели некоторую конспиративность в приемы пропаганды и отдались всецело деятельности среди рабочих. К троим, названным выше, в этом деле примкнули:
только что выпущенный из тюрьмы, бывший семинарист Поморцев[6], реалист Кирхнер[7], Воронов и друг. На решение местных радикалов усилить конспиративность приемов имело некоторое влияние появление в Саратове с весны 77 г. двух групп революционеров, наехавших из Петербурга и других мест: чистых народников, решивших расселиться по деревням Поволжья и Урала (Новицкий, Сергеев, Демчинская и др.) и нисколько позже — землевольцев (Плеханов, Ю. Богданович, Соловьев, Гартман и др.) Деятельность этих лиц слишком известна по позднейшим процессам, так как очень многие из них стали впоследствии террористами. В этом периоде все они были народниками разных оттенков. Поселения их были особенно многочисленны в Вольском уезде, в самом же городе у них имелись конспиративные квартиры: у первого кружка — на Камышинской ул., у А. М. Демчинской (впоследствии вышедшей замуж за Новицкого); у второго — на Приютской у Ф. В. Трощанского[8], служившего в земской управе под фамилией Васильева.
В ноябре 77 г. квартира на Камышинской улице была замечена полицией, которая явилась туда внезапно и захватила 10 человек, присутствовавших на собрании: Демчинскую, бежавшего из Олонецкой губ. Сергеева, бежавшего с севера Бондарева, нелегальных: П. Мощенко, рабочего Яковлева и курсистку Богомолову, и некоторых других.
Так как писем и революционных изданий при обыске найдено не было, то последствия ограничились тем, что несколько человек были высланы из Саратова под надзор полиции, а четверо нелегальных в 78 году судились обыкновенным уголовным порядком за проживание по фальшивым паспортам, но были присяжными оправданы. Принадлежавшие к той же группе пропагандисты, проживавшие по деревням в качестве сельских учителей, писарей, ремесленников или мелких лавочников, были своевременно предупреждены Кирхнером и членом местного кружка Лобовым, совершившими спешный объезд по деревням, причем поездка сопровождалась многими характерными, для того времени, приключениями.
Из множества землевольцев и народников, перебывавших в Саратове в 77—79 г., наибольшее участиe в местной жизни принимали следующие лица: Юрий Богдановичь, Николай Морозов, Вера Николаевна Фигнер (впоследствии народовольцы), находившиеся в сношениях с молодежью; Иванчин-Писарев, служивший под фамилией Кудряшева волостным писарем в Вольском уезде, и Ольга Александровна Натансон, служившая фельдшерицей, - имели в городе большие знакомства, как среди молодежи, так и в либеральном обществе. Александр Михайлов (впоследствии народоволец), поселившись в горной части города под видом торговца из раскольников, приобрел широкие связи среди сектантов, участвовал на одном из раскольничьих съездов, но успеха в попытке склонить сектантов на революционный путь не имел. С местным рабочим кружком, восстановленным 77 г. Майновым, Кирхнером и др., вступили в сношения, а затем и вошли в его состав в качестве членов Г. Плеханов и Н. Мощенко[9]. Из членов этого кружка особенно выделялся своей интеллигентностью наборщик Егоров (по паспорту Жарков). Ученик Петра Ширяева — Егоров обнаруживал необыкновенный революционный пыл и казался человеком, готовым на всякие жертвы. Плеханов сошелся с ним довольно близко и впоследствии убеждал его уехать в Петербург для работы в тайной типографии[10]. Присутствие в Саратове множества лиц, являвшихся представителями всех существовавших тогда оттенков революционной мысли, вело к постоянным теоретическим спорам, в которых центральное место занимал вопрос о том, как отнесется „народ" к тому или иному способу действий со стороны радикалов. Оживленные дебаты вызывал вопрос о пользе и вреде стачек, об уместности или неуместности уличных демонстраций и т. п. Слишком кабинетный по своей программе, лавризм перестал удовлетворять молодежь, в которой общерусские события быстро развили активное, боевое настроение. Уже в декабре 76 года Бобохов, в то время студент медико-хирургической академии, принимал участие в Казанской демонстрации в Петербурге. Саратовец И. П. Ювенальев[11], по окончании курса в киевском университете, оставаясь в Kиевe для приготовления к кафедре, сильно агитировал за массовый и активный характер протестов. Поливанов, бывший по делам кружка в Петербурге во время процесса Веры Засулич, участвовал в уличной свалке при объявлении приговора, а на пути из Петербурга в Саратов остался на лишний день в Москве для того, чтобы принять участие во встрече киевлян, высылавшихся в Вологодскую губернию, что окончилось, как известно, побоищем в охотном ряду, при котором Поливанов и саратовец Сергей Малышев[12] сильно пострадали.
Перед лицом таких возбуждающих событий, не только развитие в себе "гармонической личности“ и социалистическое просвещение рабочих по П.Л. Лаврову, но и более активное бунтарство или агитация среди крестьян в духе тогдашних народников уже не удовлетворяли молодежь, искавшую борьбы и верившую в победу, отчасти благодаря общему возбуждению недовольства в интеллигентном населении, явно усиливавшаяся со времени русско-турецкой войны 77 -78 года. В половине 1879 года лавризм, бунтарство и народничество настолько устарели, что большинство радикалов уже не причисляло себя к тому или другому из этих толков и избегало определенных кличек. Заканчивался целый период русского революционного движения, связанный теоретически с анархизмом Бакунина и Прудона, а практически выражавшийся в разнообразных попытках сближения с народной массой, при полном отрицании культурного значения и сколько-нибудь прогрессивной политической роли за всеми элементами нации, кроме „народа" и несущих знамя его интересов „критически мыслящих личностей"... Оглядываясь на этот период и вспоминая влияние тогдашних идей на массу молодежи, участвовавшей в кружках, надо признать, что влияние это в общем было в высшей степени
благотворным: если пропаганда 74 г. дала сильный толчек революционному чувству, то литературная деятельность П. Л. Лаврова, внося определенное содержите в идею революции, в то же время пробуждала широкий интерес к миpy идей вообще, поддерживала и развивала жажду знания, стремление к полноте научного
5. Благовещенский вскоре же бежал из Пинеги, жил нелегально в Петербурге. Там принимал участие в организации одной большой стачки, был вновь арестован в 79 году и выслан в Ишим, Трбольской г., откуда вновь бежал в начале 80-х годов.
6. Поморцев в начале 80-х годов отошел в сторону от движения и впоследствии умер на Кавказе, в качестве частного лица.
7. Александр Валерианович Кирхнер, сын помещика Петровского уезда, привлекался по делу 77 года, в начале 80-х годов был студентом технического училища, принимал деятельное участие в студенческой агитации во время министра Сабурова, состоял членом народовольческой рабочей группы в Москве. В декабре 81 г. был осужден вместе с Майновым и сослан в Сибирь. В 88 г. сделал попытку бежать.
8. В. Ф. Трощанский впоследствии был осужден по процессу Веймара (80 г.) в каторгу, по окончании которой вышел на поселение в Бутурусский улус, Якутской области, где и умер во второй половине 90-х годов.
9. Никандр Мощенко был арестован в ноябре 77 г. и выслан административно в Тобольскую губ.
10. Арестованный в декабре 79 г. в Саратове, Жарков выдал типографию народнической газеты «Черный Передел» и согласился служить правительству шпионом. В феврале 80-х годов он был убит Пресняковым в Петербурге.
11. И. П. Ювенальев был выслан из Киева в Вологодскую губ. в 78 г. Впоследствии был учителем в саратовской женской гимназии. Умер в половине 80-х годов.
12. С. Малышев, сын помещика, студент Петровской академии, в 79 году был арестован в Москве по делу об убийстве шпиона Рейнштейна и сослан административным порядком в Тобольскую губ.
образования (конечно, не казенного) и искание общего смысла в калейдоскопе явлений мировой и человеческой жизни. Эта сторона лавризма давала себя чувствовать в Саратове настолько сильно, что в местных кружках вопросы философские дебатировались точно так же страстно, как и чисто политические, а Спенсер, Милль, Льюис и др. философы того времени являлись таким же обязательным предметом изучения для всякого, приобщающегося к радикализму, как Маркс (I т.), Бакунин или текущая нелегальная литература. Интерес к теории и увлечение практикой у большинства шли рука об руку, и лишь немногие впоследствии, увлекаясь все более и более наукой, отдавались исключительно ей и устранялись от прямого участия в революционном деле или наоборот, — в разгаре борьбы совершенно забывали заботу о личном развитии. Другую особенность этого момента в Саратове составлял живой интерес радикалов к местной жизни городской, деревенской и земской и стремление их по возможности опираться при агитации на реальные нужды различных слоев населения. Отчасти эта особенность вызывалась тем, что членами саратовских кружков в огромном большинстве состояли природные саратовцы, не утратившие связи с теми кругами населения, к которым принадлежали их родные семьи; но в значительной степени реалистический оттенок радикализма вызывался и общим народническим настроением, благодаря которому интересы радикалов не сосредоточивались исключительно на городе, а распространялись и на деревню с её часто местными будничными нуждами. Как проявления этой тенденции „к сближению с почвой" можно привести три факта: основание в Саратове местным кружком легальной библиотеки для чтения, через посредство которой организаторы библиотеки (Понамарев, Поливанов и Майнов) надеялись расширить связи, завести знакомства в читающей публике и влиять на выбор её чтения, — попытки тех же лиц организовать несколько артелей среди городских столяров, резчиков по дереву и обойщиков, чтобы сплотить их для борьбы с двумя-тремя крупными мебельными фирмами, от которых находились в зависимости сотни рабочих и мелких ремесленников; и, наконец, — попытки многих лиц завязать прочные сношения с крестьянами. Практические результаты двух первых затей далеко не соответствовали ожиданиям инициаторов, но в деле сближения с крестьянами одному из местных радикалов удалось достигнуть довольно существенного успеха: некто, — назовем его хоть Боголюбовым, — прослужив несколько лет волостным писарем в одном большом селе, женился на крестьянке, приписался и сам в крестьяне и занялся земледелием на крестьянский лад. Чрезвычайно осторожный в своей деятельности, он уцелел, несмотря на частые обыски и всевозможный каверзы со стороны местных кулаков и уездной администрации. Личными качествами и культурным влиянием на крестьянский обиход, а всего более чрезвычайно стойкой и умелой защитой деревенских интересов против всех бесчисленных врагов и супостатов деревенского миpa, Боголюбов приобрёл огромный авторитет в населении обширного района и в момент крупных политических волнений несомненно мог бы потянуть за собой массу крестьян. Под влиянием этого, в своем роде выдающегося, человека находилось много молодых людей, с меньшим успехом пытавшихся следовать его примеру. К числу их принадлежала, между прочим, Валентина Ивановна Дмитриева, впоследствии получившая известность, как писательница, а в то время — молодая девушка, только что окончившая институт. Её деревенская деятельность
продолжалась недолго, так как, прослужив некоторое время учительницей в селе, она была арестована, а после освобождения из тюрьмы выехала в Саратов и в 79 году поступила на медицинские курсы в Петербурге. Некоторые характерные черты того времени и отдельные эпизоды из жизни саратовской революционной молодежи описанного периода воспроизведены В. Дмитриевой несколько лет спустя — уже в конце 80-х годов, — в рассказе „Доброволец", печатавшемся в „Вестнике Европы". К тому же периоду или немного более позднему относится возникновение довольно популярной в радикальном миpe 80-х годов песни „О Волга мать, река моя родная!" и т. д., переложение на музыку одним из саратовцев песни П. Л. Лаврова „Вставай, подымайся, рабочий народ!“ и целая масса рукописных поэм, баллад, эпиграмм и всякого рода литературных произведений, давным давно забытых, но в свое время более или менее популярных в местных кружках. В легальной литературе края это умственное возбуждение молодежи отражалось очень слабо по цензурным причинам, но кое - что все таки проникало на страницы местных газет, так как многие из радикалов в них сотрудничали. В начале 70-х годов „ Саратовский Листок" (в то время справочный листок) представлял собою нечто в высшей степени жалкое, с редактором — директором гимназии А. И. Соколовым во главе, — чиновником, и которому вполне подходила фамилия щедринского педагога Кейн-Герух.
В конце 70-х годов в Саратове издавались уже газеты, и некоторый „герух" в них ощущался, хотя и не всегда он был одинаково благоуханным. В общем, настроение начала и половины 79 года можно охарактеризовать как момент страстного подъема революционного чувства и полного разложения революционных программ. Выстрел Соловьева застал саратовцев врасплох. Взрыв 19 ноября уже вызвал в двух-трех лицах восторженное сочувствие и всех
заставил встрепенуться и почувствовать, что настоящая борьба только что начинается. Степан Ширяев в 79 г. не поддерживал постоянной переписки с Саратовым, но с ним встречались саратовцы, живишие в Петербурге или выезжавшие туда по делам, и тот факт, что один из популярнейших на родине радикалов примкнул к „Народной Воле" был не лишен значения при возникновении симпатии к новому направлению. В начале 80-х годов в городе было уже несколько лиц, окончательно усвоивших еретический с прежней точки зрения взгляд на необходимость для России прежде всего политической свободы, на нравственную допустимость террора, как одного из средств политической борьбы и, наконец, на безусловную необходимость для такой борьбы в существовании строго централизованной организации с властным управлением во главе и с военной дисциплиной в рядах. Все эти положения глубоко возмущали народников, сохранивших верность ветхому завету. В спорах с приверженцами Исполнительного Комитета они выдвинули тот аргумент, что политическая свобода в России могла бы послужить в пользу лишь буржуазии и повела бы к полному экономическому закабалению народа. Народовольцы возражали им, что капитализм поддерживается у нас деспотическим правительством, и сам по себе не имеет почвы. В разгар этого спора появились знаменитые статьи В. В. о судьбе капитализма в России и Николая — она — о переформенном хозяйстве, и народовольцы стали черпать оттуда аргументы обеими руками. Такая же борьба взглядов шла тогда повсюду в России, и летом 80-го года Саратов был наводнен целым потоком печатных, гектографированных и рукописных программ которые составлялись и распространялись многими кружками, вышибленными из прежней колеи и всуе взыскующими новой. В этот период в местном радикальном миpe появилось новое лицо, которое в продолжении следующих двух лет играло
выдающуюся роль. Этим лицом был старый радикал — Михаил Петрович Троицкий[13], которому в то время было уже 36 лет. М.П., сын священника, в конце 60-х годов был слушателем Петровской академии и стоял весьма близко к Нечаеву. После разгрома нечаевцев, М. П. вместе с двумя другими саратовцами, поселился близ румынской границы и года два занимался организацией доставки этим путем в Россию эмиграционной литературы. После крушения этого дела, он переселился в Пензу и там провел несколько лет сравнительно тихо. Буржуазное благополучие и чересчур тихий темп пензенской жизни ему в конце концов надоел, и Троицкий переселился в Саратов, ожидая найти здесь больше простора для проявления своей агитаторской энергии. Летом 80 года, по инициативе Троицкого, несколько радикалов, имевших каждый более или менее самостоятельный круг знакомств и отчасти знавших друг друга только по наслышке, сблизились и совершенно конспиративно устроили ряд собраний, на которых критиковались полученные отовсюду программы и вырабатывалась собственная. Троицкий и Майнов решительно высказывались за программу Исполнительного Комитета, Е. А. Дубровин и новое лицо — помещик Z, не менее упорно отстаивали программу народнической группы, издававшей газету „Черный Передел". Другие участники собраний колебались, склоняясь, однако, больше на сторону „Народной Воли". После долгих споров было решено: игнорировать пункты разногласия, как не имеющие практического значения в провинции, войти в сношения, как с Исполнительным Комитетом, так и с редакцией „Черного Передела", образовать из себя строго замкнутый кружок, который по составу своих членов, естественно явился для Саратова центральным; участие в террористической борьбе оставить на совести каждого члена в отдельности, никому из членов её не возбраняя и никого к ней нравственно не принуждая, так как Z. и Дубровин категорически заявили, что ни тот, ни другой из них крови не прольют. Вскоре после образования центрального кружка вернулся из ссылки Поливанов, который был принят с распростертыми объятиями, и с его прибытием кружок начал действовать в таком составе: М. П. Троицкий, некто Z, Майнов, Поливанов, Дубровин, чиновник палаты государственных имуществ, Алексей Петровичъ Ювенальев [14] (брат Ив. П. Ю—ева), чиновник контрольной палаты —ский, штабс капитан N, — один из батарейных командиров 40 бригады, студент Львов (псевдоним), служащий в одном общественном учреждении Орлов (псевдоним), служащий земской управы —ов, и вдова генерал-майора Елизавета Христиановна Томилова [15].
Помимо перечисленных выше лиц, в состав кружка предполагалось принять популярного в городе общественного деятеля Г. [16], находившегося в сношениях с прежними народниками и землевольцами. Сколько помнится, раз или два Г. присутствовал на предварительных совещаниях, но ко времени окончательного сформирования кружка он уже был арестован по связи с деятельностью землевольцев. Его обширные городские знакомства не были, однако, утрачены и кружок успел ими воспользоваться. Пока уполномоченные кружком лица искали в Петербурге сближения с членами Исполнительного Комитета, сам Комитет, прочно организовав свой центр, приступил к организации боевых сил в провинции. На Волгу с этой целью был послан агент комитета X[17], посетивший Казань, Симбирск, Самару, а в Саратове имевший рекомендацию от Веры Фигнер к двум лицам, которые оба состояли в новообразовавшемся центральном кружке. X прожил в Саратове месяца два и за это время был приглашаем на все собрания кружка, постановившего в полном составе вступить в организацию Народной Воли. Решение
13. В конце 80-х годов после продолжительного тюремного заключения сошел с ума и умер.
14. Умер в начале 80-х годов.
15. Томилова судилась раньше по нечаевскому делу, но, кажется, была оправдана. В девяностых годах умерла в Харькове.
16. Bпоследствии Г. был в ссылке на севере.
17. X. был арестован впоследствии при очень слабых уликах, но как старый радикал, принимавши участие в движении с начала 70-х гг., был выслан административно в очень отдаленный край, откуда давно вернулся. Деятельность его в народовольческой партии осталась правительству неизвестной, так как все предатели не знали его настоящей фамилии.
это состоялось тем легче, что оба правоверных народника — Дубровин и Z были в это время в Петербурге. Основания соглашения состояли в следующем: кружок присваивает себе название „саратовского центрального кружка партии Народной Воли"; все его члены считаются членами партии и на этом основании, при переезде в какой-либо другой город, немедленно и без особых рекомендаций вступают в местные народовольческие организации; кружку гарантируется своевременное пoлyчeниe всех народовольческих изданий и прочей нелегальной литературы, которые будут высылаться Комитетом указанным кружком способом; по требованию кружка Комитет обязывается высылать в Саратов людей для выполнения каких-либо особых функций, почему-либо невыполнимых для наличных членов кружка; кружок обязывается ежемесячно высылать в кассу Комитета по 150 рублей, а в исключительных случаях производить в пользу Комитета особые сборы в городе; кружок обязывается по требование Комитета немедленно высылать в указанные пункты до шести человек для участия в боевых действиях, причем вооружение и содержание этих лиц во все время их отлучки остается на средства кружка; кружок обязывается без разрешения Комитета не выполнять никаких террористических действий, не делать попыток местного восстания и не возбуждать крупных стачек; все постановления кружка по указанным поводам должны получать утверждение Комитета; кружок обязывается, помимо обычных приемов пропаганды и агитации, усилить сношения с офицерами и солдатами, иметь точные сведения о численности и составе местных войск, об их размещении по городу и о личных качествах всех командиров; в случае восстания в центре, кружок, если у него хватит для этого сил, обязывается сделать попытку внезапного ареста губернатора, вице-губернатора, полицеймейстера, губ. воинского начальника и других лиц, которых он признает полезным задержать; при успехе этой попытки, кружок издает прокламацию, в которой призывает гласных губернского земства немедленно съехаться в Саратов на экстренное собрание для выбора местного временного правительства, к которому должна перейти вся власть в крае впредь до созыва Всероссийского Земского Собора. При недостатке сил для местного восстания, кружок обязывается, в момент движения в центре, принять все зависящие от него меры к тому, чтобы устрашить местную администрацию и удержать саратовские войска от выступления в какую-либо другую местность. По сравнению с прежними мечтами о туманном „будущем обществе", которое с волшебной быстротой должно заменить существующее общество со всею его неправдою, „Всероссийский Земский Собор" народовольцев представляли собою идею чрезвычайно ясную и конкретную; точно также и план восстания, изложенный в общих чертах в брошюре „Подготовительная работа партии" и разрабатывавшийся детально в кружковых совещаниях, указывал гораздо более определенный путь для действия, чем прежние упования на грозный и сокрушительный подъем народных масс, рисовавшийся в воображении чем-то вроде грандиозной пугачевщины. Эта ясность и определенность программы давала народовольцам огромное преимущество перед всеми остальными радикалами и обеспечила им успех среди молодежи на дол