Наш знаменитый столп и учитель старой веры протопоп Аввакум тоже лично видел Антихриста. «Некогда мне печальну бывшу и помышляющу, как приидет Антихрист враг последний и коим образом, да сидя, молитвы говоря и забыхся: понеже не могу стояти на ногах, — сидя молюся окаянной. А се на поле нечистом много множество людей вижу. И подле меня некто стоит. Я ему говорю: чего ради людей много в собрании? Он отвеща: антихрист грядет; стой, не ужасайся. Я подперся посохом своим двоерогим протопопским, стал бодро: ано ведут ко мне два в белых ризах нагово человека, — плоть-та у него вся смрадна, зело дурна, огнем дышит изо рта и из ноздрей, и из ушей пламя смрадное исходит. За ним наш царь последует и власти со множеством народа. Егда ко мне привели его: я на него закричал и посохом хощу его бить. Он же мне отвещал: что ты, протопоп, на меня кричишь? Я нехотящих не могу обладати, но волею последующих ми, сих во области держу. Да изговоря, пал предо мною, поклонился на землю. Я плюнул на него да очутился; а сам воздрогнулся и поклонился Господеви. И дурно мне сильно стало и ужасно; да нечего на то глядеть. Знаю я по писанию о Христе без показания: скоро ему быть». Столь же твердое знакомство с Антихристом помогло Аввакуму решительно опровергать тех ревнителей, которые хотели провозгласить пришедшим Антихристом патриарха Никона. «А Никон веть не последней антихрист, так шиш антихристов, — бабо… бъ, плутишко, изник в земли нашей. А которые, в зодийстем крузе увязше, по книгам смотрят, и дни, седмицы разделяющие, толкуют, антихристом последним Никона называют, то все плутня, а не Святым Духом рассуждение. Афанасий Великий304 пишет: идеже нозе Спасителя нашего Христа походиша, оттоле от Галилеи и антихрист изникнет; а не от нашей Русии. Я Никона знаю: недалеко от мене родины родился, между Мурашкина и Лыскова, в деревне; отец у него черемисин, а мати русалка, Мина да Манька, а он Никитка колдун учинился, да баб блудить научился, да в Желтоводие с книгою поводился, да выше, да выше, да и к чертям попал в атаманы, а ныне, яко кинопс волхвуя, ужо пропадет скоро и память его с шумом погибнет. Потрясы церковью тою не хуже последняго черта антихриста, и часть его с ним во огни негасимом».
Мы не имеем права смеяться над этими старыми бреднями, потому что и наше время рассуждает об Антихристе не лучше. Нет еще и 15 лет, как плут и авантюрист Леон Таксиль,305 нечто вроде французского Лютостанского, только с большею удачею, одурачил правоверных католиков вестью о рождении Антихриста, воспитываемого где-то в Америке, и подложною перепискою с его матерью Дианою Воган, якобы пребывающею где-то в Богемских горах. Владимир Соловьев, один из талантливейших и красноречивейших напустителей мистического тумана, тоже немало грозил Европе и России пришествием Антихриста, и речь об этом скором госте была его лебединою песнью.
Программа Антихриста общеизвестна. Он соединит в своих руках все сокровища мира и щедрою раздачею поравняет людей в богатстве, результатом чего будет ужасающий разврат и всемирное царство Антихриста. Он разрушит великую северную стену и железные ворота Александра Македонского и выпустит на крещеный мир запертые завоевателем «дивии народы» Гога и Магога. С помощью их он зальет кровью города и царства, разрушит Церковь и собственноручно убьет пророков Еноха и Илию, которые напрасно явятся защищать ее. Но когда он объединит все царства и венцы мира и станет единым владыкою Вселенной, настигнет его заслуженная кара: он будет убит или самим Христом, или архангелом Михаилом, и с Антихристом падет и разрушится могущество дьявола над человеком. Врата бездны будут заперты и запечатаны навсегда. Кончится царство Сатаны, и утвердится царство Божие, ему же не будет конца.
* * *
В русской старинной литературе поверье инкубата утверждено очень прочно, хотя говорится о нем чаще всего вкратце и намечно — «стыда для», что и резонно, так как, когда Московская Русь принималась обсуждать половые вопросы, то выражалась таким языком и с такою обстоятельностью, что уши вяли и стены краснели. На Западе в подобных случаях выручал целомудренный латинский язык, на Руси же он был неупотребителен. Однако именно старинной русской литературе принадлежит весьма пространное и одно из замечательнейших по своей подробности и правдоподобию, с точки зрения психофизиологического наблюдения, изображение демономании на почве полового расстройства. Это знаменитая «Повесть о бесноватой жене Соломонии», напечатанная в 1860 году Костомаровым в «Памятниках старинной русской литературы» (издание графа Г. Кушелева-Безбородко), по списку XVII века, вряд ли много старшему самого события, которое в нем повествуется. Несмотря на фантастические вычуры и украшения, наполняющие эту повесть, несмотря на ее церковную тенденциозность и наивно истекающие отсюда неуклюжие вымыслы, протокольная последовательность и точность изложения в описании страданий Соломонии ясно указывают, что этот любопытный и тяжкий случай истероэпилепсии, окруженной половыми и религиозными галлюцинациями, записан незнаемым автором с натуры. Он путает и сбивает с толку читателя там, где вводит религиозный вымысел, либо сам наивно скрывается от исследования своего в темноту всепокрывающих вековых суеверий. Вообще же настолько обстоятелен, что даже начинает повесть свою точнейшими хронологическими и географическими данными: «В лето 7169 (1661) февраля в (пропуск) день содеялся сице в пределах от града Устюга за четыре-десять поприщ: вверх по Сухоне реки есть волость, глаголемая Ерогоцкая, в ней же церковь Пресвятыя Богородицы; тая же церкви иерей именем Димитрий, и жена его именем Улита, имяста же у себя дщерь, именем Соломонию, о ней же нам ныне слово принадлежит». Когда эта поповна Соломония заневестилась, родители выдали ее за крестьянина, по имени Матвей. В брачную ночь молодой супруг «восхоте от ложа изыти на предверие храмины, телесныя ради нужды». Покуда он отсутствовал, кто-то постучал в клеть, окликнув молодуху: «Соломоне! отверзи!» Соломония, думая, что это муж, встает с постели, отворяет дверь — и вот тут начинаются чудеса. «Пахну ей в лице, и во уши, и во очи, аки некоторый вихор велий, и явися аки пламя некое огнено и сине». Соломония очень испугалась, а когда «помале прииде муж ея к ней во храмину, наипаче ужасеся», и начался с нею тяжкий истерический припадок («и бысть во всю нощь без сна; прииде на нея трясение и велкий лютый озноб»), который, нарастая в продолжение трех дней, превратил Соломонию в обычный русский деревенский тип кликуши-демономанки: «и в третий день она очюти у себе в утробе демона люта, терзающа утробу ея, и бысть в то время во иступлении ума от живущаго в ней демона».
На девятый день после свадьбы у этой девочки-истерички, так странно и тяжело перепуганной в критический момент превращения своего в женщину и, конечно, уже внушившей себе, что она испорчена «от человека недобра» и забрался в нее, с синим пламенем, бес, — у несчастной припадочной Соломонии этой начались половые галлюцинации. «И в девятый день по браце, по захождении солнца, бывши ей в клетце с мужем своим, на одре восхотеста почити, и внезапу виде она Соломония демона, пришедша к ней зверским образом, мохната, имуща кнохти, и ляже к ней на одр. Она же вельми его убояся иступи ума. Той же зверь оскверни ее блудом, абие же она очютися на утрия в третий час дня, и не поведа никому бывшее диавольское кознодейство, и с того же дни окаяннии демон начаща к ней приходити кроме великих праздников по пяти и шти человеческим зраком, яко же некотории прекраснии юноши, и тако нападаху на нея, и скверняху ея, и отхождаху, людям же ничто не видевшим сего. Она же, Соломония, поведа мужу своему яже о себе, како тие демони приходя скверняху».
Но галлюцинации стали повторяться, сделались ежедневными, «кроме великих праздников».
Муж сперва жалел Соломонию, но, не видя конца ее диким видениям, струсил и отвез жену на житье обратно к отцу ее иерею Димитрию. Здесь припадки Соломонии еще ухудшились, а сладострастные грезы, вдали от мужа, участились. И так как родительский присмотр за нею, надо думать, оказался слабее мужнина, то истеричка стала убегать из дому, а возвращенная, лгать, будто черти уносят ее к себе в воду.
Иллюзии полового сожительства повели за собою (совершенно как у той злополучной дамы, пример которой приводил я выше по Делассю и Гуайте) иллюзию беременности la grosseuse hysterique, с развязкою фантастических родов.
«И бысть у них два дни и две нощи, и зача у них в утробе, и носила их полтора года. Приеде же ей время родить; и бе она в дому отца своего, и выслала отца из дому вон со всеми живущими, сказа ему, еже хотяще родити и еже бы их темнозрачных не убили. И в кое время нача она родити, и прииде к ней от тех темнозрачных демонов жена, и нача с нею водитися; и роди их шесть, а видением они сини, и взя их та жена, что с нею водилась, и унесе из храмины под мост».
Было бы длинно, скучно и ненужно исчислять все исчезновения Соломонии, насилия над нею демонов и беспрестанные роды ее, в которых она наплодила множество чертенят.
Дальнейшая история Соломонии, как в смене галлюцинаций демонических и религиозных прожила она десять лет с лишком; как бесновалась она во время богослужения, особенно когда один священник решился ее насильно причастить («нача демон устами ея вопить великим гласом: сожже мя, сожже мя!»); как являлись ей с ободрением святые Прокопий и Иоанн, устюжские чудотворцы, и, наконец, сама Богородица, — вся эта обычная и частая история кликуши-демономанки малоинтересная. Но исцеление ее в высшей степени любопытно и показательно и как клинический случай, и как комбинация ложных представлений. Великим постом 7179 (1671 года) Соломония говела и — в результате воздержания и физических утомлений, сопряженных с говением, — разрешился в ней какой-то внутренний болезненный процесс: на левом боку у нее сделался огромный нарыв, который вскрылся накануне того дня, как ей надо было причащаться. Процесс совершался очень трудно и мучительно, и окружавшие Соломонию «сердоболи», как и сама она, приняли его за новое злодеяние дьявола: «по захождении солнца смятеся в ней окаянный демон, и начат утроба ея рвати;, она же от тяжести нач велми кричати; и прогрызе у нея левый бок на скрозь; и егда прогрызе, Соломония же очюти себе, а во ум пришед, и виде срачицу свою окровавлену, и показа сущим ту: что ей сотвори демон в нощи; он иже, видевши гибель ея от демона плакохуся зело». Весь этот день и потом до 27 мая (значит, месяца полтора) припадки Соломонии были сильнее, чем когда-либо, — «ни мало ни даяше покоя живущий в ней демон: терзаше утробу ея и люте рваше, и велми мучаше ю паче перваго. Позна бо он окаянный свою гибель». Демон Соломонии был догадливее ее сердоболей: почувствовал, что сильная натура ее переломила-таки болезнь, кризис совершился и дело пошло на выздоровление. Половой бред прекратился: после того как внутренний демон прогрыз Соломонии бок, никакие внешние демоны уже ея не «скверняху». Состояние потрясенного организма еще очень тяжело, но улучшенное самочувствие уже прогностирует выздоровление и подсказывает радостные сны. 27 мая Соломония видит во сне особо чтимых ею устюжских чудотворцев «и глаголаша святии ей: Соломоние! молися Прокопию и Иоанну; они тебя по мале времени избавят от таковаго мучения… уже ты, Соломония, последний год хидиши!» Предсказание оправдалось даже скорее, чем обещали святые: того же лета 7179, июля в 8 день в самую в память святого праведного Прокопия, значит, шесть недель спустя после видения, Соломония, придя в соборную церковь Пресвятой Богородицы, торжественно заявила «всему освященному собору» и «прилучившимся православным» о полном своем исцелении. По словам ее, оно пришло к ней опять-таки во сне. «И видеша мя яки мертву, а чрево мое надмеси зело люто оными лукавыми; и зряща мя вси плакаху, видяще мое гибельство. И се внезапу свет возсия неизреченный, ид еже аз лежах, и видех юношу, идуща во храмину тою и свещу несуща, и по нем идуще святии Прокопий и Иоанн, и ставше уз главы моя, глаголаша святии мужи собою; аз же того не вем что они глаголют; и паки приступи ко мне святый Прокопий, и перекрестил рукою своею утробу мою, а святый Иоанн, держа копейцо в руке малое, и той приступи ко мне, и разреза утробу мою, и взя из меня демона, и подав его святому Прокопию; демон же нача вопити великим гласом и витися в руце его; и святый Прокопий показа ми демона, и рече: Соломоние! видиши ли демона, иже бысть в утробе твоей. Аз же зря его видением черн и хвость бяше у него же дебела и страшна; и положи его окаянного на помост и закла его кочергами. Святый же Иоанн паки изымати из утробы моея по единому и давати святому Прокопию; он же закалаша их по-единому… и приимаше, и меташе их на помост церковный, и давляше их ногою своею. И глагола святый Прокопий ко святому Иоанну; чиста ли утроба у Соломонии от живущих в ней демонов? И отвеща святый Иоанн: чиста есть, и несть порока в ней! Посем святый Прокопий смотряще сам в утробу мою, да бы чиста».
В последних галлюцинациях Соломонии замечательно сосредоточение ее фантазии на хирургическом, так сказать, акте: «разреза утробу мою, чтоб у меня, грешной, режа, срачицы не окровавить», «нача изимати тою же раною демонов, яко же и прежде». Все это говорит о самочувствии, ощущающем в «утробе» опять-таки какой-то острый, режущий процесс, вроде того, как за два с половиною месяца пред тем, когда демон-нарыв прогрыз Соломонии бок и тем началось ее исцеление. Приостановленное рецидивом, острым по форме явлений, но значительно слабейшим по существу, оно благополучно закончилось в новом нервном кризисе, вызванном переутомлением Соломонии на празднике св. Прокопия в церковной давке, и религиозным ее экстазом. Предположение это находит себе подтверждение в подробности, которой нет в Костомаровском списке «Повести», но есть она в списке Буслаевском: «а на чреве моем, коим местом вынимали святии демонскую вражию силу, и то место знать, ради истиннага свидетельства, дабы не помышляли людие привидение се быти, а не истинное чюдо святых и праведных чюдотворцев». Закрылась рана старого нарыва («язва, иже от диавольского злаго прогрызения исцеле»), но сохранился шрам от нового.
Нет никакой необходимости относиться к «Повести о бесноватой жене Соломонии» как к вымыслу, вроде беллетристического, для легкого чтения благочестивых читателей XVII века, для литературного развлечения современников, как выразился о ней в свое время Костомаров. В 1913 году легко можем поверить, что простодушная запись эта действительно, и даже проверенно, запротоколила истинный факт (возможность исторического существования Соломонии допускал и Костомаров). Работы и наблюдения Шарко, Рише, Маньяна,306 Крафт-Эбинга, Мержеевского307 и др. дают нам полное право признать это «преславное чюдо, страха и ужаса исполнено», во всем его объеме, не нуждаясь ни для одного его момента ни в сверхъестественном толковании, ни даже в возможности, что бесовская драма Соломонии была целиком или в большей части весьма человеческой комедией, разыгранной истеричкою-симулянткою (эти-то оба качества присущи Соломонии в высокой степени и чередуются с замечательною типичностью), с какими-либо двусмысленными целями, при помощи шайки шарлатанов. Пред нами просто правильно и точно — «клинически», так сказать, — но не врачом, а церковником записанная история полового невроза, которую автор и в причинах, и в подробностях, и в исходе истолковал и осветил согласно теологическому мировоззрению своего века. Но в изложении хода и явлений невроза внимательная добросовестность автора оказалась выше похвал, почти фотографическою. Поэтому мы не имеем никаких оснований сомневаться в его предисловии, что он записал повесть со слов самой ее героини: «еже аз слышах грешных у нея Соломонии из самых уст ея, при свидетелях отца ея духовнаго священноиерея Никиты, того же Устюга, соборные церкви Пресвятыя Богородицы, и отца ея роднаго священноиерея Димитрия, и написах сие в память будущим родом». Сквозь строки повести все время неизменно смотрит живое лицо живой, из медвежьего угла, поповны-мужички, порченной Соломонии. Выступает временами и испуганное лицо отца ее Димитрия, который потом — вероятно, под впечатлением пережитых в семье событий, — оказался монахом Дионисием в Троицком Гледенском монастыре. Ибо силою настоящего, живого, на собственной шкуре пережитого семейного ужаса дышат простые строки хотя бы такого дополнения: «мучаху бо ея темнии проклятии дуси, живищи в ней, и тогда она вне себе вбываше, и бегаше из храмины своея, в ней же живяше, обнаженна в раздранней ризе и простертыми власами, и пометашеся в воду зимним и летним временем; прилучившия же ся людие ту овогда постигаху ея на край воды, а иногда в воде удерживаху и извлекающе ю из воды на берег и из пролуби на лед, аки мертву; утроба же у нея тогда бываше яко у жены родити хотящей, и во чреве ея терзахуся темнии демони яко рыбы во мрежах; и сие страдание ея видяще ту предстоящий людие, удивляхуся зело, и отношаху ю аки мертву в дом, идеже она живяще, и сие мучение и томление от демонския силы многажды ей бываше». Это вставка попа Димитрия, который присутствовал при рассказе в качестве свидетеля, и нельзя не признать, что сделана она с энергией и образностью человека, живо помнящего, как ловил он по берегам реки и выхватывал из прорубей спешащую на какие-то таинственные зовы, охваченную загадочною жаждою самоубийства полоумную дочь. Роль автора повести свелась к тому, что, когда Соломония или поп Димитрий наивно говорили: «нечистый стал визжать, как поросенок», — он, начитанный и письменный церковник, облекал эту деревенщину в литературность: «яко свиния малыя». Но и только. Протокол же остается протоколом, и факты его — фактами.
* * *
Кроме своих природных детей дьяволы любили брать приемышей. Доставались им дети либо через похищение, либо через проклятие или неосторожное обещание родителей, либо чрез неправильность в обряде крещения. Мы видели в примере Соломонии Бесноватой, что достаточно было крестящему попу быть в пьяном виде, чтобы отдать ребенка во власть «чернородных демонов». Английский летописец Роджер из Ховдена308 (около 1200) рассказывает, что одна девушка, забеременев, ушла из дому, чтобы скрыть приближающиеся роды. В открытом поле в час ужасной грозы схватили ее муки. Устав напрасно призывать помощь Божию, взмолилась она к дьяволу. Он тотчас же появился в виде молодого человека и сказал ей: «Следуй за мною». Привел ее в овчарню, сделал из соломы постель, развел хороший огонь и ушел за едою. Шли мимо два человека, заметили огонь, вошли в овчарню, расспросили лежащую родильницу и, ужаснувшись дьявольского коварства, побежали в ближайшую деревню за священником. Тем временем черт возвратился с съестными припасами и водою, подкормил родильницу и, когда настал ее час, принял у нее младенца, как искуснейший акушер. А тут как раз подоспел священник с толпою прихожан и начал заклинания, которых дьявол, конечно, не выдержал и бежал, умчав и новорожденного на руках своих. Добрая мать, мало о том заботясь, возблагодарила Создателя за избавление от лукавого и с миром возвратилась в дом свой. Нельзя не сознаться, что в удивительном этом происшествии дьявол едва ли не единственное действующее лицо, которое вело себя, как прилично порядочному человеку.
Вальтер из Куанси309 (ум. 1236) знает другую историю. Добродетельные и богатые супруги, родив несколько детей, дали Святой Деве обет — впредь жить в целомудрии. Но демон хитер, а плоть немощна. Однажды, да еще как раз в ночь на Пасху, демон разжег супруга такою лютою страстью, что после долгих отказов, уговоров и угроз жена должна была уступить его желаниям. Но перед тем как отдаться, она воскликнула:
— Если от этого нашего греха будет ребенок, знай, что я дарю его дьяволу!
Ребенок таки родился — и очаровательный. И чем дальше растет, тем больше восхищает всех красотою, умом, милым характером, добрым поведением. А мать заливается слезами, памятуя свое проклятие и ожидая от него самых мрачных последствий. Когда мальчику исполнилось двенадцать лет, матери явился ужасный демон и предупредил ее, что через три года он придет за своею добычею. Бедная женщина в отчаянии призналась сыну, какая участь его ожидает. Мальчик горько заплакал и, покинув родительский дом, пошел в Рим к папе просить защиты. Папа стал в тупик пред таким казусным делом и послал юношу к иерусалимскому патриарху, мудрейшему человеку на земле. Этот мудрец, однако, тоже не находил средства выручить ни в чем не повинного мальчика от когтей ада. — Разве вот поможет тебе такой-то отшельник: он настолько свят, что ангелы сходят с неба, чтобы побеседовать с ним… Горько рыдая, призывая Бога и Святую Деву, мальчик ходит-ходит, а три года тем временем почти прошли и до срока остаются одни сутки. В Страстную субботу находит он своего отшельника. Тот сперва тоже растерялся было, но потом приободрился и кое-что придумал. После ночи, проведенной на молитве, отшельник, служа обедню, поставил мальчика между собою и алтарем. Это не помешало дьяволу ворваться и схватить свою добычу. Но отшельник призывает Святую Деву. Она сходит с неба во всей славе своей, и дьявол, конечно, бежит, посрамленный, а юноша спасен и, возвратясь на родину, посвящает себя на всю жизнь культу Святой Девы.
В другой истории дьявол в высшей степени заботливо воспитывает похищенного им ребенка и путешествует с ним по свету. Но в пятнадцать лет юноши св. Иаков отнимает его у дьявола и возвращает родителям.
Поверья эти широко разработаны в русской народной демонологии. По одним — «младенцы, проклятые родителями или умершие некрещеными, захватываются демонами и обращаются в кикимор. В их сообщество поступает также игоша — мертворожденный ребенок, недоносок, выкидыш, уродец без рук и без ног, который поселяется в избе и тревожит домохозяев своими проказами». Точно так же достается нечистым заспанный (задавленный во сне) младенец; «чтобы освободить его, мать должна простоять три ночи в церкви — в кругу, очерченном рукою священника, и тогда в третью ночь, как только пропоют петухи, черти отдадут ей мертвого ребенка». Некоторые из народных рассказов о несчастных, попавших во власть демонов через родительское проклятие, замечательно красивы и трогательны. Для характеристики их возьму одну из знаменитой книги А. Н. Афанасьева «Поэтические воззрения славян на природу», в которой их много:
«Жил старик со старухою, и был у них сын, которого мать прокляла еще во чреве. Сын вырос большой и женился; вскоре после того он пропал без вести. Искали его, молебствовали о нем, а пропащий не находится. Недалеко в дремучем лесу стояла сторожка; зашел туда ночевать старичок-нищий и улегся на печке. Спустя немного слышится ему, что приехал к тому месту незнакомый человек, слез с коня, вошел в сторожку и всю ночь молился да приговаривал: „Бог суди мою матушку — за что прокляла меня во чреве!“ Утром пришел нищий в деревню и прямо попал к старику со старухой на двор. „Что, дедушка, — спрашивает его старуха, — ты человек мирской, завсегда ходишь по миру, не слыхал ли чего про нашего пропащего сынка? Ищем его, молимся о нем, а все не объявляется“. Нищий рассказал — что ему в ночи почудилось: „Не ваш ли это сынок?“ К вечеру собрался старик, отправился в лес и спрятался в сторожке за печкою. Вот приехал ночью молодец, молится Богу да причитывает: „Бог суди мою матушку — за что прокляла меня во чреве!“ Старик узнал сына, выскочил из-за печки и говорит: „Ах, сынок! насилу тебя отыскал; уж теперь от те я не отстану“. — „Иди за мной!“ — отвечает сын, вышел из сторожки, сел на коня и поехал; а отец вслед за ним едет. Приехал молодец к проруби и прямо туда с конем — так и пропал. Старик постоял-постоял возле проруби, вернулся домой и сказывает жене: „Сына-то сыскал, да выручить трудно; ведь он в воде живет“. На другую ночь пошла в лес старуха и тоже ничего доброго не сделала; а на третью ночь отправилась молодая жена выручать своего мужа, взошла в сторожку и спряталась за печкою. Приезжает молодец, молится и причитывает: „Бог суди мою матушку — за что прокляла меня во чреве!“ Молодуха выскочила: „Друг мой сердечный, закон неразлучный! теперь я от тебя не отстану!“ — „Иди за мной!“ — отвечал муж и привел ее к проруби. „Ты в воду, и я за тобой!“ — говорит жена. — „Коли так, сними с себя крест“. Она сняла крест, бух в прорубь — и очутилась в больших палатах. Сидит там Сатана на стуле; увидал молодуху и спрашивает ее мужа: „Кого привел?“ — „Это мой закон!“ — „Ну, коли это твой закон, так ступай с ним вон отсюдова! закона разлучать нельзя“. Выручила жена мужа и вывела его от чертей на вольный свет!»310
Множество легенд и сказок варьирует общеизвестный мотив — царь, купец, богатый мужик запродают или обещают за услугу черту то, чего дома не знают. Обещая, рассчитывают отделаться какими-нибудь пустяками, ибо какой же хозяин всего важного в своем доме не знает? Но оказывается, что это — ребенок, которым беременна жена обещателя, о чем она еще не успела сообщить мужу. Обещанному таким образом ребенку впоследствии приходится тяжкими трудами добывать себе свободу от безвинно закабалившей его злой власти. Славянские сказания этого рода имеют, по большей части, бодрый тон и счастливый конец. Германские мрачны и трагичны, образцом чего может служить не раз упомянутая баллада Гейне о Германе Веселом Герое (German, den fröhlichen Held).
Когда черт не в состоянии похитить или выманить ребенка у родителей, он не прочь купить. Это особенно часто в немецких легендах. В знаменитом «Громобое» Жуковского, заимствованном из немецких образцов, герой покупает у Асмодея отсрочку адской казни ценою душ двенадцати своих дочерей, по году за каждую. И хотя сделка очевидно незаконна и дочери Громобоя могли бы отказаться от платежа по своим кровавым векселям уже в силу своего несовершеннолетия, однако контракт оказывается достаточно сильным, чтобы превратить их в «двенадцать спящих дев», правда избавленных от ада, но не впущенных и в рай.
Продать или передать черту можно не только своего ребенка, но и, например, жену, как сделал один рыцарь, о котором упоминает Артуро Граф. Больше того, при достаточно благоприятных условиях можно отправить к черту человека совершенно постороннего, лишь бы дар был сделан не только на словах, но от чистого сердца. Артуро Граф сообщает на этот счет такую улыбчивую притчу, которою я однажды воспользовался для сатирического рассказа.
Был сборщик податей, человек безжалостный, прижимистый, жадный. Шел он однажды деревнею, и пристал к нему в товарищи черт. Идут. Вдруг видят: гонит мужик свинью, а она артачится, так что привела его в отчаяние, и ругает он ее:
— Черт бы тебя побрал!
Сборщик и говорит дьяволу:
— Не слышишь? Он тебе отдает свинью, — поди возьми ее.
— Нет, — отвечает дьявол, — это не от чистого сердца.
Идут еще. Мать не может унять разревевшегося младенца и ругается:
— Черт бы тебя взял!
— Почему же ты не берешь его? — опять удивляется сборщик.
И опять возражает дьявол:
— Не от чистого сердца дает. Это только так, присловье.
Наконец, подходят они к крестьянам, с которых сборщик собирается выколачивать недоимки. Как завидели они своего мучителя, так и закричали хором:
— Черт бы тебя побрал! Вечно бы тебе быть в когтях у черта!
— Вот это дело! — сказал черт. — Эти дают от чистого сердца. А потому — пойдем-ка, любезный!
Ухватил сборщика за шиворот — и был таков!
Глава восьмая
АД
Что такое ад? Где он? Какой?
Вселенная есть здание в два этажа с подвалом.
Верхний этаж — рай, дворец Божий, жилище ангелов и святых, полное светов неописуемых и гармоний звуков неизрекаемых, украшенное цветами нетленными, благоуханное ароматами неистощимыми, — царство непорочной святости и непреходящей радости.
Нижний этаж — наш земной мир, населенный человечеством, падшим и страждущим, греховный, в жажде искупления скорбящий в мечтах о блаженстве, хрупкое царство превратности, опасного коловращения судеб, в постоянно обновляемой смене и смешении добра и зла.
Подвал — ад: мрачная пропасть, где Сатана, со своими ангелами и бесчисленным населением погибших грешников, уплачивает божественной справедливости долг, никогда не погасимый, — царство неисправимого греха, неискупимой преступности, безмерного отчаяния и вечных мук. В католическом представлении этот подвал мира снабжен надстройкою, в которой грех может быть исправлен и искуплен и страдания облегчаются надеждою: это чистилище, темная прихожая сияющего рая.
Среднее царство представляет собою огромный рассадник душ, которые беспрерывно уходят из него двумя течениями: одно поднимается к небу, другое опускается в ад. Сатана и его несчетное воинство только одною целью и живут, направляя на нее все свое искусство и злобу: как бы увлечь вниз возможно большее число душ, чтобы заселить ад в ущерб раю. И, как известно, работают не без успеха.
Где же, собственно, находится ад?
Блаженный Августин в знаменитом трактате своем «О граде Божием» предостерегает против этого вопроса, говоря, что ни один человек не в состоянии узнать местоположение ада, если сам Бог не открыл ему этой тайны. Но Средние века, пытливые насчет мистической географии, не послушались блаженного Августина, и вот — целым градом пестрых мнений — ад помещается то в воздушных сферах, то на солнце, в Иосафатовой долине, под полюсами, у антиподов, внутри вулканов, в центре Земли, на крайнем Востоке, на далеких островах, затерянных среди неведомых океанов, — иные же отделываются от адской топографии неопределенным, но решительным указанием: «вне мира». Григорий Великий повествует о некотором отшельнике с острова Липари, зревшем однажды, как папы Иоанн и Симон ввергли в кратер тамошнего вулкана душу Теодориха Великого. Альберих от Трех Источников,311 французский монах, летописец XIII века, хронику которого впоследствии огласил Лейбниц в своих «Accessiones Historicae», полагал, что души сожигаются в Этне. Истории в том же роде рассказывают Аймоин Флерийский312 (X век) и Цезарий из Гейстербаха (XII–XIII вв.), автор «Диалога о чудесах». Св. Брандан (484–578), с именем которого связана легенда об одном из древнейших и, конечно, таинственнейших дальних плаваний в Атлантическом океане, видел где-то остров, изрыгающий пламя, в котором демоны, во образе кузнецов, ковали молотками распростертые на наковальнях раскаленные души. «Гион Бордосский»,313 французская поэма XIII века, помещает ад на острове, называемом Моусант, а другая поэма, «Otinel»,314 растягивает его «под Татарией». На дальнем баснословном Востоке находит пекло герой рыцарской повести Угоне Альвернийский.