В 1876 году Репин вернулся из Франции в Россию. Первую зиму Репины проводят в родительском доме, в Чугуеве. «Я очень не ошибся, что приехал сюда на зиму, - пишет он Стасову. - Только зимой народ живет свободно всеми интересами, городскими, политическими и семейными… Да и сам Чугуев – это чистый клад… Выпал чудесный снег, укаталась дорога блестящая… У меня овчинный тулуп, шуба, захватила метель, дорога исчезла, ехали по признакам… Ах, Вы не испытали этого наслаждения…» В Чугуеве Репин пишет портрет своего крестного Ивана Федоровича Радова, златокузнеца и ювелира, похожего на старого бога греков Зевса. Это не важно, что простонародный зипун на могучих плечах, что мы не видим открытого, как в Элладе, торса. Иван Федорович прислонился косой саженью прямой своей спины к какому-то золотому клубящемуся воздуху. К закатному облаку? Луч вечернего солнца льется справа налево – низко вдоль карих пристальных очей – и освещает их задумчивую глубину; голова полна тяжелых, как слитки, серебряных кудрей; седая борода дышит; соболиные черные брови спокойно лежат на широком лбу. Нет, это не портрет конкретного человека! Перед нами былина, дума, старинная сказка. Перед нами легенда.
Репин назвал этот холст «Мужик с дурным глазом», чем обозначил способность своего Зевса колдовать.
В 1878 году на Международной выставке в Париже картина вызвала общее восхищение. В каталоге она значилась как «Тайна мужика с дурным глазом».
«Репин обладает способностью сделать русского мужика именно таким, каков он есть, - пишет Крамской Стасову в конце 1876 года. – Я знаю многих художников, изображающих мужичков, и хорошо даже, но ни один из них не мог никогда сделать даже приблизительно так, как Репин. Разве у Васнецова есть еще эта сторона. Я, например, уж начто стараюсь добросовестно передавать, а не могу же не видать разницы. Даже у Перова мужик более легок весом, чем он есть в действительности; только у Репина он такой же могучий… как он есть на самом деле…»
Негритянка. 1876.
 |
Картина исполнена Репиным во время пребывания в Париже в качестве пенсионера ИАХ. В работе ощущается увлечение творчеством известного испанского художника Мариано Фортуни - одного из самых даровитых представителей академического салонного искусства. С произведениями Фортуни Репин познакомился в 1873 году в Риме, затем в 1875 году на его посмертной выставке в Париже и был сверх меры восхищен присущими ему "недосягаемым изяществом и чувством форм, колорита и силой света". В своей картине Репин стремился к пластической завершенности формы и цельности колористического решения. Образ негритянки навеян, возможно, африканскими этюдами Фортуни. Репин создает выразительный, не лишенный одухотворенности портрет, трактованный без какого-либо нарочитого любования экзотикой. Художнику удалось выявить благородное соотношение приглушенных красочных тонов и добиться тончайших цветовых нюансов, данных в единой теплой гамме. Великолепное мастерство он проявил в изображении мерцающих золотых украшений, переливающейся ткани, поблескивающего кальяна и других предметов.
Весьма разнообразны его живописные приемы - от гладкого письма лица до сравнительно широких пастозных мазков, которыми исполнены аксессуары. Весной 1876 года Репин демонстрировал картину на выставке парижского Салона, о чем сообщил В.В.Стасову: "...я отправил сюда на выставку этюд негритянки, в рост фигура, с поджатыми ножками, по-восточному". Проданная затем неизвестному частному лицу, работа почти полвека оставалась в полном забвении, лишь в 1938 году это полотно было обнаружено, приобретено Русским музеем и вскоре включено в экспозицию.
Не ждали. 1884-1888.
По широким некрашеным половицам дома своего – когда-то своего, а теперь будто уже и чужого – осторожно ступает бывший каторжанин. Репин написал этот его робкий неширокий шаг, его скованность. Ведь боится тот, которого даже и «не ждали», напугать тюремной одеждой родных – мать, жену, сына.
Малыш, наверное, видел, как отца уводили… А вот дочка, может, совсем крошкой была или даже еще не появилась на свет в тот страшный день. Дочка глядит на каторжанина, словно на чужого. И с каким состраданием наблюдает эту сцену горничная, давно, видимо, ставшая членом этой семьи.
Моделями Репину служили родные. Он писал «Не ждали» на даче в Мартышкине под Петербургом, где жили вместе Шевцовы0старшие, Илья Ефимович и Вера Алексеевна с детьми. Девочка в картине – Веруня Репина, молодая жена каторжанина – жена художника, а мать героя писана с любимой тещи. Горничную в картине «сыграла» репинская горничная Надюша, Надежда Алексеевна, прилежная слушательница всего, что читалось вслух в хорошей, дружной семье.
Итак, перед нами семь персонажей. Политкаторжанин; его мать, привстающая с кресла ему навстречу, однако вдруг ощутившая, что силы ее покинули; жена, сидевшая за пианино, когда вдруг вошел ее муж, ее утраченный любимый; двое детей – мальчик, помнящий отца, судя по выражению лица, и девочка, которая своего отца не знает; в дверях – горничная, а за нею – удивляющаяся событию кухарка.
Семь персонажей. Целая пьеса в трех действиях. Первое – в далеком подтексте, воспоминание каторжанина о прощании с этим домом; второе – жизнь этого дома в постоянном ожидании и напряжении, оно спадает только в этот негаданный час, вот сию минуту «не ждали», а долгие годы все слушали и слушали шаги на лестнице; третье действие – перед нами.
Посмотрите на каторжанина. Репин много работал над этим образом. Третьяков купил картину, но Репин выбрал время, когда Павла Михайловича не было дома, и переписал голову героя. Он сделал его старше, чем это может быть, исходя из возраста его матери, жены и детей. Художник знал, какими люди выходят с каторги. Он многое знал о людях, о горе и радости человеческих. И, заметьте, как нежно, как неуверенно и слабо дал художник промельк радости и надежды на лице вернувшегося с каторги. Он вступил в комнату, когда в ней еще не угасли звуки пианино, за которым сидит жена. И музыка, коснувшись его слуха, возродила в душе не мысли и не надежды, а пока одно только ощущение чуда жизни и свободы. Репин так написал лицо своего героя, что у нас на глазах идет соединение всего рассыпанного, всего потерянного: тут вместе его детство и сиротское детство его детей; стук тяжелых колес, которые везли его по осенней дороге; жажда подвига и осуществление этого подвига каторжным часом… Перед нами человек, который знает, что жизнь – больше чем счастье: что она – и горе; что свобода – трудна и горестна, ведь она – жизнь. Вячеслав Иванов.
Отказ от исповеди
(Перед исповедью).
Изящный образ напоминает лицо заключенного в тюрьме, а может, и приговоренного к смерти из картины «Отказ от исповеди».
В первом номере журнала «Народная воля», который Репин прочел в Петербурге, в ноябре 1879 года, было напечатано стихотворение Николая Минского «Последняя исповедь». Приговоренный к казни отвечает священнику, вошедшему к нему, чтобы принять покаяние: Пусть будет так! Услышь же ты, старик,
Предсмертное раскаянье мое!
Прости, господь, что бедных и голодных
Я горячо, как братьев, полюбил…
Я кафедру создам из эшафота
И проповедь могучую безмолвно
В последний раз скажу перед толпой!
Как надо жить, тебя не научил я,
Но покажу, как надо умирать.
Шесть лет шла работа Репина над картиной. Но тему он будет продолжать еще очень долго. Закончив «Отказ от исповеди» в 1885 году, через год Репин дарит свое произведение поэту, вдохновившему его. Минский показал полотно Стасову, ведь именно Владимир Васильевич давал Репину читать тот журнал «Народная воля».
Стасов пишет: «Илья, я вне себя – не то что от восхищения, а от счастья! Я получил сию секунду Вашу «Исповедь». Наконец-то я эту вещь увидел, в то же мгновение выпросил, вымолил себе фотографию у Минского. Наконец-то, наконец-то я увидел эту картину. Потому что это настоящая картина, какая только может быть картина!!!.. Она для меня в первую секунду вступила в казнохранительницу всего, что только есть для меня дорогого и важного от искусства: «Бурлаки», «Крестный ход», «Не ждали»… Вот что мне от нынешнего искусства надо; это то, что мне от него дорого и бесценно!.. Только у Вас, Сурикова, да у Верещагина в целой Европе я нахожу те глубокие ноты, с которыми ничто остальное в искусстве несравнимо – по правде, по истинной перечувствованности до корней души. Я помню, как мы с Вами вместе лет десяток тому назад читали «Исповедь» и как мы метались, словно ужаленные и чуть не смертельно пораненные. Ну, вот у такого только чувства и бывают такие художественнее всходы потом. Все остальное без такого «ужаления» ложь, вздор и притворство в искусстве…»
В девяностых годах, когда Илья Ефимович уже будет хорошо знаком с поэтом Минским, тот напишет о Репине: «Всяким настроениям он предпочитает идеал подвига, не подвижничества, а именно подвига, протестующего, шумного, главное, несомненного, соединенного с очередной жертвой. Герои, изображенные Репиным, живут в мире освободительных идей… Это – просветители и преобразователи, это – борцы».
 |
Пахарь.
Лев Николаевич
Толстой
На пашне.
1887.
Ясная Поляна, год 1891-й. Репин гостит у Толстых.
«Я рисовал с него тогда, пользуясь всяким моментом… Лев Николаевич великодушно позировал мне…
В один жаркий августовский день, в самую припеку, после завтрака, Лев Николаевич собирался вспахать поле вдовы; я получил позволение ему сопутствовать.
Мы тронулись в путь в час дня. Он был в летней белой фуражке и легком пальто сверх посконной рабочей рубахи лилового цвета. На конюшне Лев Николаевич взял двух рабочих лошадок, надел на них рабочие хомуты без шлей и повел их в поводу.
За выселками деревни Ясной Поляны… нищенский дворик. Лев Николаевич идет в знакомый ему сарайчик, вытаскивает оттуда соху и, повозившись с сошничками и веревочными приспособлениями, запрягает в соху лошадку.
Берет пальто, вынимает из его бокового кармана бутылку с водой, относит ее в овражек под кусты и прикрывает пальто. Теперь, привязав к своему поясу сзади за повод лошадь с бороной, берет в руки правила сохи…
Шесть часов, без отдыха, он бороздил сохой черную землю… У меня в руках был альбомчик, и я, не теряя времени, становлюсь перед серединой линии его проезда и ловлю чертами момент прохождения мимо меня всего кортежа… Я проверяю только контуры и отношения величины фигур; тени – после, с одной точки, в один момент.
Проходили нередко крестьяне яснополянцы; сняв шапку, кланялись и шли дальше, как бы не замечая подвига графа…
А великий оратаюшко все так же двигался взад и вперед, прибавляя борозды. Менялись только тени от солнца да посконная рубаха его становилась вес темнее и темнее, особенно на груди… Изредка он оставлял на минуту соху и шел к овражку напиться из бутылки воды…
Вот он, Микула Селянинович, непобедимый никакими храбрецами в доспехах… Мы возвращались к дому в сумерках; вызвездило на холод… Я боялся, как бы он не простудился. Ведь его рубаха была мокрая насквозь».
Рассказывая о вожаке бурлацкой ватаги Канине в «Далеком и близком», Илья Ефимович пишет:
«Много лет спустя я вспоминал Канина, когда передо мною в посконной, пропотелой насквозь рубахе проходил по борозде с сохой за лошадью Лев Толстой… Белый когда-то картузишко, посеревший и порыжевший от пыли и пота, с козырьком, полуоторванным от порыжелого околышка. Казалось бы, что могло быть смешнее и ничтожнее этого бородатого чудака (проходившие баба и мужик долго стояли в сторонке, пристально вглядываясь в графа, и ирония – мужицкая – «Божьего произволения» - не покидала их). А в этом ничтожном облачении грозно, с глубокой серьезностью светились из-под густых бровей и проницательно властвовали над всеми живые глаза великого гения не только искусства, но и жизни… Канин по сравнению с Толстым показался бы младенцем; на его лице ясно выражалась только греза, не считающая часов и лет…»
Литография с картины издана в 1887 Картографическим заведением А.А.Ильина. Издание вызвало неудовольствие семьи Толстых, считавших нежелательным "распространение рисунка, изображающего его (Толстого) в самой интимной, ему одному дорогой жизни". Об этом С.А.Толстая 28 сентября 1887 писала В.В.Стасову, выражая пожелание семьи "рисунок этот не выставлять на публику, не распространять и не продавать". В результате переписки Толстых с В.В.Стасовым, В.Г.Чертковым, И.Е.Репиным и Н.Н.Страховым Л.Н.Толстой разрешил издать в цвете картину Репина: "...Я вижу, что я сначала поступил неправильно, - писал Толстой Н.Н.Страхову 10 ноября 1887. - Главное же то, что во имя этих пустяков я как будто огорчил Репина, которого я так же высоко ценю, как и Вы, и сердечно люблю. Поэтому, будьте добры, передайте ему, что я отказываюсь от своего отказа и очень жалею, если ему доставил неприятное".
Портрет
Композитора
М.П.Мусоргского.
1881.
Знакомство И.Е.Репина и М.П.Мусоргского состоялось в самом начале 1870-х при содействии В.В.Стасова, до отъезда Репина в качестве пенсионера ИАХ за границу.
Илья Ефимович любил Модеста Петровича, преклонялся перед его даром… Быть может, он и не поехал бы в феврале 1881 года из Москвы (где начал «Запорожцев») в Петербург, на вернисаж передвижников, если б не весть о смертельной болезни «Мусорянина». «…Прочитал я в газете… что Мусоргский очень болен, - пишет Репин Стасову. – Как жаль эту гениальную силу…»
Модеста Петровича он нашел в Николаевском военном госпитале, слабого, но надеявшегося на выздоровление и ожидавшего дня именин. Однако особым своим зрением Репин увидел: дело плохо.
Он решил осуществить давнишнюю мечту – оставить потомкам портрет музыканта. Четыре дня – все светлое время темного петербургского февраля – Репин проводит в палате Модеста Петровича. Тот встает, надевает казенный халат с красными отворотами, присаживается то на стул перед голубоватым окном, то на широкий холодный подоконник. Во время портретных сеансов тихо – Мусоргский и Репин слушают друг друга молча.
Страдающее, прощающееся с жизнью и песней, открывшее синие очи в последнем взгляде на все дорогое смотрит на нас лицо Мусоргского в портрете Репина – жемчужине русской портретной галереи. Мусоргский слышит свою музыку – вот сюжет этого холста, произведения героического и монументального, хотя оно излучает нежность, даже интимность художнического чувства.
Любая черта в выражении лица, в мимике, в повороте и наклоне головы видится Репиным в связи с общим состоянием человека. Потому такую остроту приобретает динамика в его портретах. "Тут у него какие-то неслыханные приемы, отроду никем непробованные", - писал впоследствии Крамской о портрете Мусоргского.
16 марта М.П.Мусоргский скончался. Деньги, полученные от Третьякова за портрет, Репин пожертвовал на памятник композитору. 22 марта 1881 Репин спрашивал Стасова: "Получили ли Вы 400 р., которые не хотели взять тогда на нужды нашего милого друга Модестиуса покойного. Я не мог их держать даже у себя; так они меня тяготили!.. Неужели же я стану торговать или эксплоатировать как-нибудь изображением такого человека".
Офорт с портрета исполнен И.Е.Репиным в 1886 в связи с установкой надгробного памятника Мусоргскому в Александро-Невской лавре в Санкт Петербурге. Репин гравировал портрет в мастерской В.В.Матэ, пользуясь его инструментами и указаниями.
 |
Портрет композитора
А.Г.Рубинштейна.
Илья Ефимович Репин очень любил музыку и создал образы многих известных музыкантов. Своего друга - знаменитого композитора и дирижера А. Г. Рубинштейна – Репин писал несколько раз.
Антон Григорьевич Рубенштейн (1829-1894) - выдающийся музыкальный деятель, основатель Русского музыкального общества и первой русской консерватории в Петербурге, он был ее директором и профессором. Рубенштейн обладал значительным композиторским дарованием, проявившимся в самых разнообразных жанрах. Антон Григорьевич признан величайшим пианистом, положившим начало мировой славе русского пианистического искусства.
Портрет художника
И.Н.Крамского.
1882.
И.Е.Репин впервые услышал об И.Н.Крамском еще до приезда в Санк Петербург когда летом 1863 с иконописной артелью расписывал церкви в селе Сиротино Воронежской губернии. Их знакомство состоялось зимой 1863 в Рисовальной школе и где в гипсовом классе голов преподавал Крамской. Он оказал на творческое и нравственное взросление Репина серьезное влияние. Репин был активным посетителем "четверговых" вечеров Артели художников, возглавляемой Крамским. Художников связывала многолетняя переписка.
После смерти Крамского Репин опубликовал воспоминания о своем учителе и старшем друге. Глава в «Далеком и близком», посвященная Ивану Николаевичу Крамскому, имеет драгоценный подзаголовок: «Памяти учителя». Любовь к людям и миру, которая живет в каждой строке репинских мемуаров, здесь ожигающее горяча. Илья Ефимович рассказывает о том, «делать жизнь с кого» решил в своей трудной юности.
Крамской преподавал рисовальщикам в школе, называемой «у Биржи».
«…Я увидел худощавого человека в черном сюртуке, входившего твердой походкой в класс… Какие глаза! Не спрячешься, даром что маленькие и сидят глубоко во впалых орбитах; серые, светятся. Вот он остановился перед работой одного ученика. Какое серьезное лицо! Но голос приятный, задушевный… Что-то он мне скажет?1 А сегодня у меня идет как-то пестро и грубо… Вот он за моей спиной…
- А, как хорошо! Прекрасно! Вы в первый раз здесь?
У меня как-то оборвался голос, и я почувствовал, что не могу отвечать.
Он перешел к подробностям моего рисунка, очень верно заметил ошибки, и мне показалось, что он меня как-то отличил… Он дал мне свой адрес и пригласил побывать у него. Меня в краску и в пот ударило».
Через несколько дней Репин решился зайти к Крамскому на Шестую линию Васильевского острова. Того не оказалось дома. Несколько часов томительного ожидания, и опять неудача. В третий приход Крамской оказался дома:
«- А, знаю, знаю, вы приходили уже два раза, - прозвучал его надтреснутый, усталый голос… - Это доказывает, что у вас есть характер… Уж мы напьемся чаю вместе, раздевайтесь.
Это было сказано так радушно, просто, как давно знакомому и равному человеку». Благодатная атмосфера первого вечера с усталым Крамским станет отныне тем волшебным репинским воздухом, что сохранится в письмах и мемуарах многих и многих современников, бывавших у Репина за многие годы его жизни. Во время первого чаепития с Крамским обсуждался вопрос – служить ли идее или «мамоне». «Все это было для меня такой новостью, - пишет Репин, - было сказано с таким чувством и так просто, что я едва верил ушам своим…
Он сам был возбужден своими идеями… и все более и более увлекался живой передачей вечных истин нравственности и добра.
Утомления его давно не было и помину; голос его звучал, как серебро, а мысли, новые, яркие, казалось, так и вспыхивали в его мозгу и красноречиво звучали… Я был глубоко потрясен…
Далеко за полночь… я засуетился и опять вспомнил об его усталости.
Он сам посветил мне по черной лестнице…
С этого времени я часто ходить к Крамскому и боялся только, чтобы ему не надоесть».
Портрет полон лирической нежности. Печальный образ уже больного, много вынесшего молча, большого человека. Из маленьких светлых мазков вылеплено сияющее лицо с глубокими очами; дивной формы голова; раскрыты гордые слабые плечи.
Крамского рисовал и писал Репин много раз. Кого же именно? Ивана Николаевича, своего учителя, «посветившего по черной лестнице»? Вожака великого Товарищества? Усталого, изнемогшего в борьбе за жизнь пожилого человека? Нет. Репин писал творца, художника. Он воплощал образ уникального в своем роде портретиста, чье искусство оказало в репинской юности формирующее влияние.
Протодиакон.
1877.
В 1876 году Репин вернулся из Франции в Россию. Первую зиму Репины проводят в родительском доме, в Чугуеве.
«Я очень не ошибся, что приехал сюда на зиму, - пишет он Стасову. - Только зимой народ живет свободно всеми интересами, городскими, политическими и семейными… Да и сам Чугуев – это чистый клад… Выпал чудесный снег, укаталась дорога блестящая… У меня овчинный тулуп, шуба, захватила метель, дорога исчезла, ехали по признакам… Ах, Вы не испытали этого наслаждения…»
В Чугуеве, наряду с другими выдающимися картинами, он пишет картину «Протодиакон». Здесь Репин выступает как едкий, страстный сатирик, сравнимый даже не с Гоголем, а с Салтыковым-Щедриным.
Гигант Иван Уланов, чугуевский протодиакон, смотрится монументальной карикатурой на «Зевса» (Мужик с дурным глазом) Ивана Радова. Он тоже написан на золотом фоне, тоже не щурится от закатного луча, упирающегося в его багровую физиономию. На голове чернобархатная скуфья, бородища закрывает верх богатой рясы, правая рука прижимает к брюху складень, подвешенный на серебряной цепи, левая –держит трость со сверкающим набалдашником. Масляно блестит толстый красный нос, сиплое дыхание с ароматами вчерашнего пира вырывается из полураскрытого рта.
«Дьякон заслуженный, - рассказывает Репин Крамскому о своей модели, - весь город Чугуев может засвидетельствовать полнейшее сходство с оригиналом, столь потешавшее благонамеренных горожан, и манера, и жест руки, и глаза, словом – весь тут, говорили они, к немалому удовольствию отца Ивана Уланова, который даже возгордел до того, что стал и мне уже невыносимым своим добродушным нахальством. А тип преинтересный! Это экстракт наших дьяконов, этих львов духовенства, у которых ни на одну йоту не полагается ничего духовного – весь он плоть и кровь, лупоглазие, зев и рев, рев бессмысленный, но торжественный и сильный, как сам обряд в большинстве случаев. Мне кажется, у нас дьяконы есть единственный отголосок языческого жреца, славянского еще, и это мне всегда виделось в моем любезном дьяконе – как самом типичном, самом страшном из всех дьяконов».
Все, кто знает репинское творчество, восхищались этим словесным описанием не меньше, чем самой картиной. Да и как можно не восхищаться точной, свежей, народной речью, ее острым, как клинок, интеллектом, ее образной силой? Письмо Крамскому отослано Ильей Ефимовичем в январе 1878 года, а через два месяца, не зная, разумеется, репинских слов, Мусоргский пишет Стасову, увидав картину: «Дорогой мой…, видел протодиакона, созданного нашим славным Ильей Репиным. Да ведь это целая огнедышащая гора! А глаза Варлаамища так и следят за зрителем. Что за страшный размах кисти, какая благодатная ширь!»
«Протодиакон» - примечательный этап в искусстве Репина, своего рода «зарубка». Во-первых, эту вещь отвергнет официальная комиссия, собирающая экспонаты для Международной художественной выставки в Париже, ибо усмотрит в ней обличение церкви и духовенства, оскорбление религии. Во-вторых, «Протодиаконом» отмечено начало многолетней работы Ильи Ефимовича над его прославленным Крестный ход в Курской губернии, картиной, где будет дана вся Россия.
 |
Садко.
1876.
Садко (Богатый гость) — герой былин новгородского цикла; из девяти известных вариантов, записанных исключительно в Олонецкой губернии, полных только два.
По наиболее полному варианту (Сорокина), Садко был сначала бедным гусляром, потешавшим новгородских купцов и бояр. Однажды он играл на гуслях на берегу Ильмень-озера с утра до вечера и своей игрою приобрёл расположение царя Водяного, который научил Садко побиться с богатыми новгородскими купцами о заклад в том, что в Ильмень-озере есть рыба «золотые перья»; при помощи царя Водяного Садко выиграл заклад, стал торговать и разбогател.
Однажды Садко на пиру похвастал, что скупит все товары в Новгороде; действительно, два дня Садко скупал все товары в гостином ряду, но на третий день, когда подвезли товары московские, Садко сознался, что ему не скупить товаров со всего свету белого.
После этого Садко нагрузил товарами 30 кораблей и поехал торговать; по дороге корабли вдруг остановились, несмотря на сильный ветер; Садко, догадываясь, что морской царь требует дани, бросил в море бочки золота, серебра и жемчуга, но напрасно; тогда решено было, что царь морской требует живой головы; жребий выпал на Садко, который, захватив с собою гусли, велел спустить себя в море на дубовой доске.
Садко очутился в палатах морского царя, который объявил ему, что потребовал его, чтобы послушать его игру. Под звуки игры Садко царь морской пустился плясать, вследствие чего взволновалось море, корабли начали тонуть и много народу православного гибнуть; тогда Микола угодник под видом старца седого явился к Садко и велел ему прекратить игру, оборвав струны гуслей. Затем царь морской требует, чтобы Садко женился на морской девице по своему выбору.
По совету Миколы Садко выбирает девицу Чернаву; после свадебного пира Садко засыпает и просыпается на берегу реки Чернавы. В это же время по Волхову подъезжают его корабли с казной. В благодарность за спасение Садко соорудил церкви Николе Можайскому и Пресвятой Богородице.
КОЛЛЕКЦИЯ КАРТИН
 |
Приготовление
К экзамену.
1864.
