– Харли, ну я правда не могу. Сегодня никак.
– Ну пожааааалуйста? Я клянусь, ты в этот раз будешь дома еще до отбоя. Вот прям на мизинчиках клянусь. Я даже захвачу пива с работы и куплю ужин по дороге домой. Ну приезжай. Ну пожалуйста‑пожалуйста?
Мало того что Харли был всем известным плохим парнем. Ему было двадцать два, и он работал в винном магазине. Для семнадцатилетней ученицы выпускного класса в конце девяностых это было почти то же самое, что встречаться с Джорданом Каталано.
– Харли, ну я не могу. Мне надо написать адреса на пригласительных к выпускному, а то мама меня убьет. Она месяцами просила меня это сделать, а я откладывала, чтобы тусить с тобой.
Харли хмыкнул в трубку.
Обычно меня было легче уговорить, и я видела, что он начинает раздражаться. Харли Джеймс не привык убеждать девушек сделать что‑то плохое, но я уже и так была в одном проступке от потери машины, а это наказание было хуже смерти для семнадцатилетки, живущей в пригороде без общественного транспорта.
Харли был блондином с голубыми глазами, детским лицом и телом парня, который отсидел небольшой срок за угон машины, изо всех сил тягал там железо, а потом, выйдя, немедленно покрыл свеженакачанные мускулы плотным слоем татуировок с пламенем и деталями автомобилей. И при всем том Харли был игривым, кокетливым и легким в общении. К несчастью, настолько легким, что не относился ни к чему всерьез, включая «комендантский час» и угрозы моих родителей в случае его нарушения. Харли был чертом в воскресной шляпе.
– А ты бери эти приглашения с собой, и мы подпишем их тут. Я даже сниму с тебя эти твои боты и сделаю тебе массаж ног, пока ты будешь писать.
Ммммм…
Как он и рассчитывал, мой разум тут же устремился в кроличью нору представлений о том, что еще он может сделать, сняв с меня ботинки. Харли наверняка достало мое выдрючивание, как будто я не собиралась дать ему то, чего он хотел, потому что, не успела я прийти в себя от мечтаний и подобрать слюни, как он применил свое секретное оружие.
– Леди, я соскучился.
Бум! Вот оно. Козел.
Хотя мы с Харли на протяжении недель встречались почти ежедневно, надо признаться, я тоже по нему соскучилась. Он был таким легким и радостным. По контрасту с тяжелыми перепадами настроения, которые мне пришлось выносить, терпеть, а иногда с трудом переживать во время отношений с Рыцарем, с Харли я ощущала себя так, словно плавала в нежно‑голубой сахарной вате. Он улыбался. Он смеялся. Он смешил меня. Когда я что‑то говорила, он смотрел на меня так, словно вокруг моей головы порхали мотыльки и сияли солнечные лучи. Рыцарь тоже внимательно смотрел на меня, но это было больше похоже на то, как голодный ягуар смотрит на газель. А Харли смотрел на меня так словно я была чертова Мона Лиза – с гордостью, радостью и невозможностью поверить, что я и вправду принадлежу ему.
Я вздохнула в трубку и неохотно согласилась.
– Ладно. Но ты будешь облизывать марки.
– О, да я оближу гораздо больше, чем марки.
Спустя три часа я лежала, распростершись на полу в гостиной у Харли, и подписывала пригласительные, чувствуя себя в относительной безопасности за воображаемой стеной целомудрия. Гостиная Харли была перегорожена посередине горой коробок от китайской еды, пустыми сигаретными пачками, пустыми банками из‑под пива, подушками, коробками от видеокассет, ручками для каллиграфии и невысокими стопками подписанных приглашений. Все это отделяло меня от той искусительной горы мускулов, покрытых татуировками, которая пялилась на меня с дивана весь вечер.
Когда мы встретились, Харли жил в маленьком бунгало, который снимал у своего дяди. Тот разрешил ему украшать жилище, как захочется. Так что там все было утыкано неоновыми вывесками, которые Харли тырил из винного магазина, где работал, а, в общем, больше ничего там и не было. Это был черный холст, к которому я мечтала приложить руки. Не знаю, действительно ли Харли этого хотел или он просто надо мной смеялся, но он покупал все, что я хотела поместить в этот дом. А через несколько месяцев он даже попросил меня разрисовать стену в его спальне. Я умела рисовать и могла вполне достойно изобразить все, чего бы он ни пожелал.
Когда я спросила, что он хочет увидеть на рисунке, он просто ответил: «Нас», улыбаясь той широкой улыбкой, от которой я сходила с ума.
Зная вкусы Харли, я нарисовала краской из пульверизатора сплетение букв его и своего имен агрессивным остроугольным шрифтом. Это заняло всю стену над черным кожаным изголовьем кровати, которое я выбрала недели назад. Я выбрала цвета, похожие на оттенки пламени на его татуировках, – красные, оранжевые, желтые и ярко‑синие. И всякий раз, когда я видела эту стену, мой желудок сжимался при воспоминании о визге, щекотании и возне в краске, которую мы устроили до того, как превратиться в полностью покрытые краской два тела, катающиеся по покрытому защитной пленкой ковру.
Почувствовав, что я почти закончила с приглашениями, Харли осторожно подкрался ближе и начал перелистывать стопку уже готовых.
– Черт, Леди. Эта херня выглядит жутко профессионально. Что ты делаешь в этой дурацкой школе? Переезжай ко мне и зарабатывай этим на жизнь! – И он просиял, как будто это была лучшая в мире идея, которая когда‑либо приходила кому‑то в голову.
Я покраснела и продолжила работать, делая вид, словно не впала в экстаз от тех слов, которые только что вылетели у него изо рта.
– Спасибо за предложение, Харли, но за каллиграфию очень фигово платят.
Рассмеявшись, он провел пальцами по надписи на одном из (к счастью, уже высохших) конвертов.
– Где ты научилась так писать?
– Моя мама преподает рисование. Она научила меня каллиграфии, когда я была еще маленькой, чтобы я помогала ей писать открытки на Рождество. – Я показала рукой на кучи бумаги вокруг нас. – А теперь я ее сучка.
Харли ткнул меня под ребро углом конверта, которым восхищался.
– Нет, ты моя сучка, – сказал он с широкой усмешкой, сияя глазами.
Когда он был так близко, что я чувствовала жар, исходящий от его тела, и тепло, излучаемое всеми его словами, мне было очень трудно сосредоточиться. А надо было все закончить и ехать домой. Закончить – и домой. Если я не уеду через пятнадцать минут, моя задница останется без машины и будет безвылазно сидеть в унылом пригороде весь следующий месяц.
Пока я яростно пыталась прорваться через оставшуюся кучку приглашений, не обращая внимания на электризующее присутствие Харли в сантиметрах от меня, он аккуратно перебирал конверт за конвертом, внимательно их изучая и перекладывая.
Через несколько минут он восхищенно сказал:
– Не, ну у тебя прям талант к буквам. Ты их любишь, а? Как вот с моей стеной. Я тебе сказал – рисуй все что хочешь, а ты нарисовала буквы.
Это было так мило, так заботливо. Он открыл глаза, на секунду замер – и увидел меня. Кто бы подумал, что этот Харли «Веселье и Игра» Джеймс может быть таким проницательным?
После этого небольшого замечания Харли безраздельно завладел моим вниманием. Я подняла голову и ответила:
– Ну да, наверно. Я люблю писать, и мне кажется, что, используя разные шрифты и дизайн, я могу сделать красивее то, что хочу сказать.
Не отрывая своих игривых ярко‑голубых глаз от моих темно‑зеленых, он ухмыльнулся.
– Ну, если только ты не пишешь собственное имя. Нет способа сделать тебя еще красивее.
«Ос‑споди, Харли! Ты заставляешь меня краснеть!»
Никто никогда не делал мне комплиментов так искренне и так часто, как Харли. Я даже не знала, что ему отвечать. Все, что он говорил, было прекрасным и очень личным. Он хвалил то, в чем я не была уверена, или то, чем я тайно гордилась. Это не какая‑то там фигня, ты‑классно‑выглядишь. Каждое его высказывание было как раз идеальной формы и размера, чтобы заполнить ту потребность, которая у меня в этот момент была. Только вот в тот конкретный момент единственной моей потребностью был неутолимый свербеж между ног.
Наше близкое расположение на полу стало по‑настоящему туманить мой рассудок. Если бы Харли оставался на диване, за мусорной стеной моего целомудрия, как я его и просила, может быть, я бы уже закончила с приглашениями.
Я решила бороться с флиртом другим флиртом.
– А вот сейчас и посмотрим. Дай‑ка руку.
Подняв бровь и слегка улыбнувшись, Харли протянул мне правую руку. Я принялась за дело, поглаживая его ладонь большим пальцем и работая у него на костяшках готическим шрифтом. Когда я отпустила его, он повернул ладонь, чтобы полюбоваться на слово ЛЕДИ, которое я написала на ее тыльной стороне. Выражение его лица за одну секунду изменилось с любопытного на восторженное, а затем на шкодливое. Он быстро разжал и снова сжал кулак, на этот раз поймав в него мою рубашку, за которую притянул меня к себе на колени.