ГАЛИНА УСОВА
р. 1931
Вернейшая, преданнейшая ученица Татьяны Гнедич, автор книги "И Байрона в соавторы возьму: книга о Татьяне Григорьевне Гнедич" (СПб, 1993); как следствие – переводчица Байрона, но и не только Байрона. Усовой принадлежит стихотворение, ставшее эпиграфом к этой книге:
Сонет о переводе
Я кожаный старинный том раскрою –
И Байрона в соавторы возьму.
Как всякий гений, щедрою рукою
Он даст мне мощь и мудрость – что ему?
Поможет антитезу мне построить.
Я, как Антей к Земле, прильну к тому,
Кто стал моей натурою второю
И Факелом пронзил ночную тьму.
Из русских слов Британские картины.
Спасибо, Байрон, ведь с тобой вдвоем
В такие проникаю я глубины,
Такие я препятствия крушу!
Теперь закроем в прошлый век проем.
Сегодня я такое напишу…
Учениками Гнедич в разное время были такие полярно противоположные люди, как Константин Кузьминский и Виктор Топоров, но чему они конкретно у Гнедич научились – я бы не взялся сформулировать. Усова оказалась почти единственной наследницей непринужденного (порой даже в ущерб поэтической технике) стиля Гнедич, – да уж заодно и хранительницей ее архива. Лучшая из работ Усовой – вышедшая в 1990 году книга народных австралийских баллад; позже издана еще одна ее книга переводов – "Свобода в скитаниях. Стихи австралийских поэтов 1786-1951" (СПб, 2001) и книга классика австралийской баллады Генри Лоусона "Свэгмен" (СПб, 2004).
РЕДЬЯРД КИПЛИНГ
(1865-1936)
Солдат, солдат…
«Солдат, солдат, воротился ты — А мой что ли, там остался?»
— Да ведь было нас битком, я не знаю ни о ком,
Заведи-ка ты себе другого!
Снова! Другого!
Другого поищи.
Раз уж мертвому не встать, так чего ж тут горевать,
Заведи-ка ты себе другого.
«Солдат, солдат, воротился ты —А мой-то был с тобою?»
— Королеве он служил, с честью свой мундир носил...
Заведи-ка ты себе другого.
«Солдат, солдат, воротился ты —А мой-то что там делал?»
— Я видал, как дрался он, враг палил со всех сторон, —
Заведи-ка ты себе другого.
«Солдат, солдат, воротился ты — А мой-то как там дрался?»
— Дым глаза мне разъедал, я и боя не видал, —
Заведи-ка ты себе другого.
«Солдат, солдат, воротился ты —А мой-то где там помер??»
— Лёг в истоптаной траве, с вражьей пулей в голове, —
Заведи-ка ты себе другого.
«Солдат, солдат, воротился ты —А мне бы к нему в могилу!»
— В яме вместе с ним лежат двадцать человек солдат, —
Заведи-ка ты себе другого.
«Солдат, солдат, воротился ты— А мой-то что послал мне?»
— Ничего я не привез, только прядь твоих волос, —
Заведи-ка ты себе другого.
«Солдат, солдат, воротился ты —
А мой никогда не вернется...»
— Говорю тебе опять —мало проку горевать,
Может, мы с тобой и сговоримся?
Снова! Другого!
Раз уж мертвому не встать,
Так чего уж горевать, —
Надо завести себе другого!
Верблюды
(Товарные поезда Северной Индии)
Когда сердца солдат сильней забиться бы могли?
От слов команды: «Заряжай!» — а после: «Ляг!» и «Пли!»?
Нет: вот когда у тесных троп все с нетерпеньем ждут,
Чтоб интендантский груз привез снабженческий верблюд.
Ох, верблюд! Ох, верблюд! С важным видом идиота
Он раскачивает шеей, как корзиной злобных змей.
Не ворчит он, не кричит, делает свою работу.
Нагрузите-ка побольше, приторочьте поплотней!
Что заставляет нас, солдат, всё в мире проклинать?
И что солдат-туземцев заставит задрожать?
То, что патаны в эту ночь нам разнесут палатки?
Да нет, похуже: вдруг верблюд над ней раздует складки!
Ох, верблюд! Ох, верблюд! Волосатый и косматый,
За оттяжки от палаток спотыкается в пыли.
Мы шестом его бьем, мы орём ему: «Куда ты?»,
Ну а он ещё кусает руки, что его спасли.
Известно: лошадь-то чутка, а вол совсем дурак,
Слон — джентльмен, а местный мул упрямей, чем ишак.
Но вот снабженческий верблюд, как схлынет суета,–
И дьявол он, и страус он, и мальчик-сирота.
Ох, верблюд! Ох верблюд! Ох, кошмар, забытый богом,
Где приляжет — вьется птичка и мелодию свистит.
Загородит нам проходы — и лежит перед порогом,
А как на ноги поднимем — так, скотина, убежит!
Хромает, весь в царапинах, воняет — просто страх!
Отстанет — потеряется и пропадёт в песках.
Он может целый день пастись, но в ночь — поднимет вой,
А грязь найдет — так уж нырнет аж чуть не с головой!
Ох, верблюд! Ох, верблюд! Шлеп и хлоп — в грязи забавы,
Только выпрямил колени — и во взгляде торжество.
Племя дикое налево, племя дикое направо,
Но для Томми нет заторов, раз верблюд везет его!
Но вот закончен трудный марш, и лагерь впереди.
И где-то выстрелы гремят, и крики позади,
Тут расседлаем мы его — испил он скорбь до дна,
И так мечтает он за всё нам отомстить сполна,
Ох, верблюд! Ох, верблюд! Как горбы в пустыне плыли!
У источника приляжет, где фонтанчиком вода,
А когда к нему подходим так не ближе, чем на милю:
В бочку мордой он залезет — пропадём ведь мы тогда!
Маршем по дороге
Вот и мы в резерв уходим среди солнечных полей.
Рождество уж на носу — и позади сезон дождей.
«Эй, погонщики! — взывает злой трубы походный рев
По дороге полк шагает — придержите-ка быков!»
Левой-правой, впе-ред!
Левой — правой, впе-ред!
Это кто ещё там споты-ка-ет-ся?
Все привалы так похожи, всюду ведь одно и то же
Барабаны повторяют:
«Тара-рам! Тара— ро!
Кико киссиварти, что ты там не хемшер арджи джо?»
Ух торчат какие храмы, аж рябит от них в глазах,
И вокруг павлины ходят, и мартышки на ветвях,
А серебряные травы с ветром шепчутся весь день,
Извивается дорога, как винтовочный ремень.
Левой — правой, впе-ред, и т. д.
Был приказ чтоб к полшестому поснимать палатки вмиг,
(Так в корзины сыроежки клали мы, в краях родных)
Ровно в шесть выходим строем, по минутам, по по часам!
Наши жены на телегах, и детишки тоже там.
Левой — правой, впе-ред, и т. д.
«Вольно!» — мы закурим трубки, отдохнем да и споем;
О харчах мы потолкуем, ну и так, о том о сём.
О друзьях английских вспомним — как живут они сейчас?
Мы теперь на хинди шпарим — не понять им будет нас!
Левой — правой, впе-ред, и т. д.
В воскресенье ты на травке сможешь проводить досуг
И глядеть, как в небе коршун делает за кругом круг
Баб, конечно, нет, зато уж без казармы так легко:
Офицеры на охоте, мы же режемся в очко.
Левой — правой, впе-ред, и т. д.
Что ж вы жалуетесь, братцы, что вы там несете вздор?
Есть ведь вещи и похуже, чем дорога в Каунпор.
По дороге стер ты ноги? Не даёт идти мозоль?
Так засунь в носок шмат сала — и пройдет любая боль.
Левй — правой, впе-ред, и т.д
Вот и мы в резерв уходим, нас индийский берег ждет:
Восемьсот весёлых томми, сам полковник нас ведет.
«Эй, погонщики! — взывает злой трубы походных рёв —
По дороге полк шагает — придержите-ка быков!»
Левой-правой, впе-ред!
Левой — правой, впе-ред!
Это кто ещё там споты-ка-ет-ся?
Все привалы так похожи, всюду ведь одно и то же,
Барабаны повторяют:
«Тара-рам! Тара-ро!
Кико киссиварти, что ты там не хемшер арджи джо?»
Дар моря
Был младенец закутан в саван.
Рядом села вдова, его мать.
Злые ветры гнал на Камни Канал,
А бабка отправилась спать.
Но женщина только смеялась:
«Мой муж давно на дне,
Мертв ребенок мой — успокойся, прибой,
Что можешь ты сделать мне?»
Свеча оплывала,угрюмо,
И смотрела вдова, чуть дыша,
И спела тогда отходную,
Чтоб легко отошла душа.
«Пусть же Дева возьмет тебя нынче,
Как я тебя раньше брала,
Пусть Мария качает...» Но слово
«Отойди!» — пропеть не смогла.
Тут плач у моря раздался,
Но залили брызги стекло.
«Матушка, слышишь? Наверно,
Душе отходить тяжело».
«То овечка в хлеву ягнится,
Ведь не может, — был бабкин ответ,
— Давить ничего на душу его:
Грехов на ней еще нет».
«Ах, ножки, что я ласкала!
Ах, ручки!» — вздохнула мать
«Как им повернуть на назначенный путь,
И как им засов поднять?»
У двери пеленку постлали,
Одеяло при свете свечи,
Чтобы боль смягчить, чтобы груз облегчить..
Но плач раздавался в ночи.
Вдова заскрипела задвижкой
И глаза во тьме напрягла,
Дверь нараспашку открыла бедняжка,
Чтоб свободно душа прошла.
Бурный берег — ни зги не видно,
И ни призрака, ни огня.
«Ах, матушка, разве не слышишь ты?
Плач во тьму призывает меня!»
Старуха кивнула, старуха вздохнула:
«Повредилась ты с горя в уме!
То крачка крякает на берегу,
То чайка стонет во тьме!»
«От ветра спрятались крачки в кустах,
И чаек нет на воде.
Нет, не птичий крик в сердце мне проник,
Ах, матушка! Что там? Где?»
«Ляг, родная, ляг, усни, отдохни,
Спасен твой ребенок от зла.
Это горе покоя тебе не дает,
Беда тебя доняла».
Она оттолкнула старушку мать:
«Ах, во имя Девы Святой!
Я пойти должна», — говорит она
И идет на берег морской.
Там, где бились волны о волнорез,
Где гнулся высокий тростник,
Лежал, на земле младенец
И сквозь бурю слышался крик.
Она прижала его к груди
И в свое понесла жилье,
Именем сына его назвала,
Но не брал он грудь у нее.
И с него ей на грудь натекала вода,
Невозможно было смотреть...
«Ах, матушка, да простит нас Бог, —
Это мы ведь дали ему умереть!»
Хозяйка морей
Так вот: Хозяйка Морей живёт
У Северных Ворот,
Неприкаянных нянчит она бродяг
И в океаны шлёт
Иные тонут в открытых морях
Иные у скал нагих,
Доходит печальная весть до неё,
И она посылает других.
Белую пенную пашню пахать
Шлёт сынов она в дальний край,
Даёт им больших деревянных коней,
Но горек урожай
Намокают их плуги, и невмоготу
Их деревянным коням,
Но они возвращаются издалека
Бурям верны и морям
Они возвращаются в старый дом,
Ничего не привозят ей,
Только знанье людей как остаться людьми
Среди стольких опасных дней.
Только веру людей, что сдружились с людьми
В завыванье штормов пустом,
Да глаза людей, что прочли с людьми
Смерти распахнутый том
Их богатства — увиденные чудеса
Их бедность — пропащие дни,
И товар, что чудом достался им,
Только чудом сбудут они.
Повезёт ли кому из её сыновей,
Или вовсе не повезёт,
Всё они у камина расскажут ей,
И она устало кивнёт.
Открыт её дом всегда всем ветрам,
(Пусть в камине золу ворошат)
И в прилив отплывают одни сыновья,
А другие к дому спешат.
И все они дерзкой отваги полны,
Их неведомый мир зовёт,
И они возвращаются снова к огню,
Пока вновь не придёт их черёд.
Возвращаются в сумрак вечерний одни,
А другие в рассветный смог,
И стекает вода с их усталых тел,
И по крыше топанье ног.
И живой и мёртвый из всех портов
К её очагу спешит,
И живой и мёртвый вернутся домой,
И она их благословит.
Билл Хокинс
— Эй, видал ли тут кто Билла Хокинса?
— А мне-то на кой это знать?
— Девчонку мою он гулять увел,
Мне с ним бы потолковать.
Черти б — его — побрали!
Хочу ему так и сказать.
— А ты знаешь в лицо, Билла Хокинса?
— Да мне-то и знать ни к чему:
Морда — понятно, что твой мартыш.
Ну-ка сам, подойди к нему.
Черти б — его — побрали,
Ну-ка, сам подойди-ка к нему!
— Ну, и встретил бы ты Билла Хокинса,
Что бы ты сделал сейчас?
— Да я бы бляхой порвал ему рожу,
А после бы выколол глаз!
Черти б — его — побрали!
Ей богу, выколю глаз!
— Глянь! Как раз вон идёт он, Билл Хокинс
Что теперь ты скажешь о нем?
— Грешно в воскресенье драться.
Доберусь до скотины потом.
Черти б его — побрали,
Доберусь уж до гада потом!
Зов
Я — родина их предков,
Во мне их покой и твердь,
Я призову их обратно
До того, как нагрянет смерть.
Под их ногами в травах —
Волшебная песнь моя.
Вернутся они как чужие,
Останутся как сыновья.
В ветвях вековых деревьев,
Где простерлась отныне их власть,
Сплетаю им заклятье —
К моим ногам припасть.
Вечерний запах дыма
И запах дождя ночной
Часами, днями, годами
Колдуют над их душой —
Пусть поймут, что я существую
Тысячу лет подряд.
Я наполню познаньем их сердце,
Я наполню слезами их взгляд.
Гимн деревьям
В Старой Англии, как всегда,
Зелёный лес прекрасен,
Но всех пышней и для нас родней
Терновник, Дуб и Ясень.
Терновник, Ясень и Дуб воспой,
День Иванов светел и ясен,
От всей души прославить спеши
Дуб, Терновник и Ясень
Дуба листва была жива
До бегства Энея из Трои
Ясеня ствол в небеса ушёл
Когда Брут еще Лондон не строил
Терновник из Трои в Лондон попал
И с этим каждый согласен
Прежних дней рассказ сохранили для нас
Дуб, Терновник и Ясень
Могучий Тис ветвями повис —
Лучше всех этот ствол для Лука.
Из Ольхи башмаки выходят легки,
И круглые чаши — из Бука.
Но подмётки протрёшь, но вино разольёшь,
А вот Лук был в бою ненапрасен.
И вернёшься опять сюда воспевать
Дуб, Терновник и Ясень
Вяз, коварный злодей, не любит людей
Он ветров и бурь поджидает,
Чтобы ради утех сучья сбросить на тех,
Кто тени его доверяет.
Но путник любой, искушённый судьбой,
Знает, где сон безопасен,
И, прервав дальний путь, ляжет он отдохнуть
Под Терновник, Дуб или Ясень...
Нет, попу не надо об этом знать,
Он ведь это грехом назовёт, —
Мы всю ночь бродили по лесу опять,
Чтобы вызвать лета приход.
И теперь мы новость вам принесли:
Урожай будет нынче прекрасен,
Осветило солнце с южной земли
И Дуб, и Терновник, и Ясень...
Терновник, Ясень и Дуб воспой,
День Иванов светел и ясен,
До последних дней пусть цветут пышней
Дуб, Терновник и Ясень...
Сын мой Джек
Сын мой Джек не прислал мне весть?
Не с этой волной.
Когда он снова будет здесь?
Не с этим шквалом, не с этой волной.
А может, другим он вести шлет?
Не с этой волной.
Ведь что утонуло, то вряд ли всплывет —
Ни с прибоем, ни с грозной волной.
В чем же, в чем утешение мне?
Не в этой волне,
Ни в одной волне,
В том, что он не принес позора родне
Ни с этим шквалом, ни с этой волной.
Так голову выше! Ревет прибой
С этой волной
И с каждой волной.
Он был сыном, рожденным тобой,
Он отдан шквалу и взят волной.
ДЖОРДЖ ГОРДОН БАЙРОН
(1788-1824)
Прощание с Ньюстедским аббатством
"Зачем воздвигаешь ты чертог, сын крылатых дней?
Сегодня ты глядишь со своей башни;
но пройдет немного лет — налетит ветер пустыни и завоет в твоем опустелом дворе."
(Оссиан)
Свищут ветры, Ньюстед, над твоею громадой, Дом отцов, твои окна черны и пусты. Вместо розы репейник растет за оградой,
И татарник густой заглушает цветы.
Не воскреснуть суровым и гордым баронам,
Что водили вассалов в кровавый поход,
Только ветер порывистый с лязгом и звоном
Старый щит о тяжелые панцири бьет.
Старый Роберт па арфе своей исступленно Не взгремит, вдохновляя вождя своего. Сэр Джон Хористон спит возле стен Аскалона,
И недвижна рука мепестреля его.
При Креси Поль и Хьюберт в кровавой долине
За отчизну п Эдварда пали в бою; Предки славные! Англия помнит поныпе Вашу гибель, ваш подвиг и славу свою!
Под знаменами Руперта храбрые братья
Землю Марстопа полили кровью своей И посмертно скрепили кровавой печатью
Верность роду несчастных своих королей.
Тени храбрых! Настала минута прощанья,
Ваш потомок уйдет из родного гнезда.
Только память о вас унесет он в скитанья,
Чтоб отважным, как вы, оставаться всегда.
И хотя его взор затуманен слезами, Эти слезы невольные вызвал не страх: Он уедет, чтоб славой соперничать с вами,
И о вас не забудет в далеких краях.
Ваша слава незыблема. Спите спокойно: Ваш потомок клянется ее не ронять. Хочет жить он, как вы, и погибнуть достойно, И свой прах с вашим доблестным прахом смешать.