В то время, как бассейн кипел политическими разногласиями, снаружи на бетонных ступеньках сидели двое. В темноте виднелись только лица – и человек, которому бы втемяшилось в первом часу ночи слоняться по территории спорткомплекса, объяснил бы бледность и даже некоторый зеленоватый оттенок этих лиц лунным светом, светом от галогеновой лампы фонаря или еще каким материалистическим способом.
– Да что ж мы, приклеены тут, что ли? Гвоздями приколочены? – с досадой спрашивала совсем еще юная водяничка Уклейка. – Они там до рассвета плескаться будут – так и нам всю ночь сиднем сидеть? А, Коська?
– Велено сторожить – значит, будем сторожить, – отвечал ее товарищ и, судя по безбородой рожице, ровесник. Он был уже достаточно кудлат, как положено взрослому водяному, но чешуйчатое его тело еще не покрылось клочковатыми водорослями, признаком матерости. Если по уму – то следовало бы у кого-либо отщипнуть рассады, но дядька Антип, при котором он жил, полагал, что парню еще рано выбиваться в матерые, да и какой смысл, все одно – деваться ему некуда. Раньше Коську могли признать взрослым и посадить на небольшой речке, во благовременье посватали бы ему и невесту. Теперь же и речки оказались загублены, и невесты куда-то подевались.
От безысходности Коська преждевременно выучился думать долго и тщательно, выстраивая в голове на всякий случай свой особый мир. Миров этих он имел несколько – и, поскольку сведений из окружающего мира получал очень немного, то и возникали в неожиданно лобастой для водяного башке всякие чудные конструкции из подручного материала.
Вот сейчас он полностью проникся идеями доклада, который читал с тумбы для прыжков матерый водяной Панкрат. И в голове определились два мира, причем оба одинаково невозможных, первый – благостный и просветленный мир водяных и болотных чертей до мелиорации, второй же – злобный мир самих мелиораторов, которых Коська и в глаза не видывал. Когда осушались болота, он был еще мал и мать его далеко от себя не отпускала, а как подрос – то и мелиорация сама собой прекратилась.
А что дядька Антип постоянно ликвидировал пакости, которые болотные черти регулярно строили водяным, а соседское семейство чертей неоднократно разживалось от Антипа то пинком, то затрещиной просто так, от щедрости душевной, – это все Коська вроде и знал, но в благостном мире оно было лишним. Значит, его там и вовсе не было…
– Неужто тебе совсем не хочется посмотреть город? – Уклейка заглянула в лицо двоюродному братцу, но он отвернулся.
Вот только двоюродные братья и могут так отворачиваться от красивых сестренок, не признавая их за прекрасный и коварный пол, а тот, кто не был Уклейке родственником, уж точно загляделся бы на милое личико и густые зеленовато-золотистые косы. Вот только рот у красавицы был великоват, зато зубки мелкие и ослепительной белизны.
– Экий ты скучный… – проворчала Уклейка. – Вот и кукуй тут с тобой… А я ведь ни разу в городе не была…
– Погоди немного. Скоро все переменится, и будем мы в город плавать, как к себе домой, – пообещал Коська. – Вода поднимется, все тут подтопит, город будет наш!
– А ты веришь, что вода поднимется?
– Так я же сам этот доклад видел! И карту видел, которая к докладу прилагается. Иные земли затопит напрочь, а у нас будет одно большое болото! И – все! И кончилась мелиорация!
– Да-а… – согласилась Уклейка. – А правда, что были такие люди – мелиораторы? Это не придумка?
– Они и до сих пор живы, гады. Знаешь, сколько они денег за мелиорацию получали? Они тут лучше всех жили! У них свои дома были, скотина и у каждого по две или даже по три жены, и ели они самую лучшую рыбу с икрой, сволочи… Ничего! – грозно воскликнул Коська. – Поднимется вода – мы вернемся и будем их судить.
– Это тебе батька сказал?
Она имела в виду своего родного отца, матерого водяного Антипа, он же – Коськин дядька. Тот в свое время от шести, чтоб не соврать, супруг собирался наплодить армию водяных, но грянула мелиорация – и, поняв, что с каждым годом жить будет все хуже, он даже стараться не стал, так – от случая к случаю. Но под старость лет затосковал о малышах и, поскольку внуков ему никто не родил, озаботился этим делом сам. Так появилась на свет младшенькая, Уклейка.
– Батя у тебя правильный. Если бы не мелиорация – он бы, может, самим водяным дедушкой волости стал бы.
– Коська, а ты видел живого мелиоратора?
– Ага, даже двух. Пьяные были – до поросячьего визгу, – соврал Коська. На самом деле он встретил на лесной дороге просто двух перебравших мужиков и на всякий случай схоронился в куст.
– А я бы, если бы встретила, – в воду бы утащила. Пусть бы он у меня сколько воды от болот отвел – столько бы и выпил! – пообещала незримому врагу Уклейка.
– Там, в бассейне, один водяной есть, Парфеном зовут, ну вот – он в городе не первый день, на окраине в финской бане живет, при бане – пруд, ну, он там и расположился, – стал рассказывать Коська. – Он говорил, уже и теперь грунтовые воды сильно поднялись. Того гляди, дома рушиться начнут. А когда море придет – представляешь, что будет?!
– Вот наплаваемся! – Уклейка мечтательно вздохнула. – А что, Коська, если нам потом в бассейне погоняться?
– Мало тебе озера?
Озеро было тут же, поблизости, и болотные жители, прибывшие на первый тайный и чрезвычайный сплыв, как раз через озеро и двигались к спорткомплексу. Дорогу заранее пометил водяной Ефим, одним из первых поселившийся в городе при бассейне. Он же предупредил, что хлорка на первых порах вызывает чих и слезы. Но оргкомитет пожелал устроить сплыв на высшем уровне и со всеми достижениями цивилизации.
– Так озеро у нас и дома есть…
Уклейка встала и прошлась, играя бедрышками. Походка у нее была завлекательная, ничего не скажешь, но только сопровождалась мягким шлепаньем – ступни красавица имела широкие, плоские, ластообразные, и если расправить перепонки, то след получался довольно крупный.
– Ты куда? – забеспокоился Коська.
– Что ты заладил – куда да куда? Хочу на дома посмотреть, на деревья здешние. Ефим говорил, тут еще железная дорога есть. Коська, ты ему веришь? Не может быть дорога из железа, она от дождя заржавеет.
– Проклятые мелиораторы еще и не то придумают, – буркнул Коська. – Представляешь, сколько они здесь болот осушили, чтобы эту дорогу настелить? Тут же, наверно, до самого моря сплошь болота были!
– Да-а…
– Ничего, Уклейка! Все это вернется! Я доклад читал – года через три как раз и вернется.
– Я тоже читать пробовала, только не поняла, а батя объяснять не стал, ему самому доклад на одну только ночку дали. Коська, ты можешь по-простому растолковать, зачем нам эта Антарктида?
Коська приосанился.
– Если совсем по-простому – Антарктида вся ледяная.
– Как же там живут-то? Они что – так никогда не просыпаются?
– Это мы с тобой с осени до весны спим и не просыпаемся, а они, наверно, приспособились, – неуверенно ответил Коська. Крамольная мысль посетила его – если сестренка права, то кому же пишут письмо матерые водяные и болотные черти? Кого просят посодействовать таянию вековых льдов? Кого умоляют признать незаконность мелиорации?
– Да как же к холоду приспособиться?
– А я откуда знаю?! Ну, наверно, они нашли способ получить тепло. Может, костры жгут? – предположил Коська. – Как-то же они сделали, чтобы льды начали таять!
И у него в голове начал складываться странный белый мир этих самых водяных-ледяных, образовались входы в пещеры, проруби, настилы на льду, чтобы ног не приморозить. И увидел он целую процессию покрытых инеем фигур, движущуюся к костру, такому огромному, что рядом с ним антарктические жители казались муравьями. Они поочередно кидали в костер охапки сухих веток – другого топлива Коська себе не представлял, а насчет наличия веток в Антарктиде даже не усомнился, этого добра всюду хватает.
– Ну вот – льды тают, воды в Океане прибавляется и прибавляется, она начинает заливать берега. Одни берега – высокие, до них не сразу доберется, другие – низкие, их сразу зальет. До сих пор все ясно?
– Ясно.
– Ученые посчитали – там не весь лед растает, а только часть. Всю землю не зальет, а только низинные места. Острова под воду уйдут, иные города. То-то морским чертям будет весело! А про наши места сказали – у нас тут такой рельеф, что будет одно ровное и сырое болото. Представляешь?
– Сколько же льда нужно растопить, чтобы до нас добралась та вода и вернулись болота?
– Много, – убежденно сказал Коська. – Но тамошние водяные о нас, скорее всего, еще не знают. И откуда им знать, сама посуди? Когда морские черти доставят им обращение сплыва, они поймут, что процесс таяния льда нужно всячески ускорить!..
– Рель-еф! Про-цесс! – Уклейка насладилась звуками красивых слов и тихонько рассмеялась. – И сами, поди, приплывут! Вот где женихи-то, а, Коська? И к тебе невесты приплывут…
– Тебе бы только женихи…
– А что? – Уклейка задумалась. – Без жениха ведь тоже нельзя… Три года, говоришь? Так я ведь и теперь уже на выданье! Через три года другие подрастут!
– Ну, коли невтерпеж – сядь ночью на берегу, карауль мелиоратора да и тащи в воду, – посоветовал Коська, которому тоже, если совсем честно, зотелось свадьбы с достойной невестой. – Или приписку к обращению сделай: расплавьте, мол, миленькие, лед поскорее!
– Ну тебя… – обиделась Уклейка. Как почти все водяницы, она была воспитана прекрасной хозяйкой, умела свою красоту холить и лелеять, за маленькими ходить, но вот читать и писать батька не научил, потому что незачем было, а сама она тоже попросить не додумалась.
Чтобы показать, сколь велика обида, она пошла прочь от бетонных ступенек, все дальше и дальше. Коська молчал и не удерживал. Возможно, ему просто надоели девичьи глупости.
Таким образом Уклейка в полном молчании дошлепала до ворот спорткомплекса. Они были заперты, но водяница, привычная вскарабкиваться на прибрежные деревья, ухватилась тут, зацепилась там – и ловко оседлала забор. Прыгать вниз, правда, не стала – а задумалась, глядя на луну.
Жизнь менялась, менялась стремительно, светлое будущее и заморские женихи мерещились Уклейке, чудилась свадьба, от которой по озеру пойдут высокие волны, виделись богатые подарки… Она и с виду-то не слишком отличалась от человечьих девушек, а мечтами – так и подавно.
– Эй! Ты чего там делаешь? – позвали с улицы.
Уклейка глянула вниз и увидела странного человека. Он запрокинул голову, разглядывая водяницу, а лицо у него было темное, почти черное. Уклейка за свою жизнь издали повидала не так уж много людей, но такого ей еще не попадалось.
– А ты чего делаешь? – спросила она.
– Вот, гуляю…
– Ну, и я гуляю.
– По заборам?
– А что, нельзя?
– Можно, – позволил темнолицый. – А чего ты туда забралась?
– Нравится… – туманно ответила Уклейка.
– Может, и мне туда, к тебе, залезть?
– А залезай.
Парень вскарабкался и сел рядом.
– Родриго, – сказал он. – А ты?
– Что – родриго? – не поняла Уклейка.
– Имя такое. А тебя как звать?
– А на что тебе?
Болотные жители с детства заучили одну простую истину: имя кому попало не называй, кто знает твое имя – может получить над тобой власть. Особенно это соблюдали болотные черти – вон соседа Антип с семейством наловчились кликать Янкой, а кто он на самом деле – змей его знает, отзывается – и ладно.
– Как же я без имени с тобой разговаривать буду?
– Ну… – тут Уклейка крепко задумалась, человечьих девичьих имен она не знала, а болотные не подходили.
Тут надо сказать, что свобода, которой пользовались незамужние водяницы, объяснялась не самым лестным для слабого пола образом. Водяные полагали, что душа изначально дается только мыслящему существу мужского рода, а баба после свадьбы как бы пристегивается к мужней душе. Поэтому водяные носили имена почтенные, схожие с человечьими, девиц же называли как придется. И рассуждали весьма здраво – с не имеющей души девки какой спрос, а за бабу пусть муж отвечает, это уже его печаль.
– Не хочешь знакомиться, что ли?
Этот чернолицый был ненамного ее старше и, видать, пользовался у девушек успехом – очень уж его удивило молчание Уклейки.
– Так мы ведь уже знакомимся! – рассмеялась она, зная, что смех – сильнейшее оружие.
Искусство легкого, серебряного, рассыпчатого смеха водяницы изучали даже тщательнее, чем искусство быстрого и беззвучного плаванья. Оно за много веков было отточено до безупречности, и Уклейка, даже не слишком стараясь, своим хохотом могла свести с ума любого водяного, не то что мелиоратора, кроме разве что погруженного в свои миры Коськи.
Парень уставился на нее даже с некоторым испугом.
– Ты чего это, а? Чего смеешься?
– А так! Хочу – смеюсь!
Всякое соображение у парня пропало, мыслей не осталось – а были только смех, белое нежное горлышко и пронзительно свежий запах. Он и облапил девушку, рискуя свалиться с забора, и повернул к себе ее круглое личико, и поцеловал прямо в губы.
Уклейка знала от старших, что сбитый с толку человек именно так и должен себя вести. Она была незамужняя, не засватанная, слова никому не давала, а на проказы с людьми у водяных смотрели сквозь пальцы – тем более, что между пальцами были перепонки, у кого – прозрачные, у кого – не очень. Поэтому водяница вся отдалась своему первому поцелую – и ей это дело понравилось.
До того понравилось, что и глаза ее зеленые закрылись, и обычно острый слух напрочь отказал. Поэтому и не услышала Уклейка шлепанья по асфальту. А это Коська, окончательно составив в своей лобастой голове мир ледяных, со всеми мелочами и подробностями, шел поделиться с сестренкой. И обнаружил ее на заборе спорткомплекса, в обнимку непонятно с кем.
Прежде всего он вспомнил, почему их двоих не пустили в бассейн на сплыв, а велели сидеть снаружи на ступеньках. Состоящий при бассейне водяной Ефим боялся, что через черный ход, открытый ним нарочно для участников сплыва, заберется кто-нибудь совершенно ненужный, бездомный и грязный. Поэтому молодежи поручили ходить дозором и пугать всяких приблудных людишек.
И вот, надо же, сидит Уклейка на заборе и вовсю целуется с человеком. А что за человек, какого рожна по ночам возле спорткомплекса околачивается?
Неужто мелиораторы лазутчика подослали?!
Надо сказать, что ко времени сплыва мелиораторы существовали исключительно в воображении как водяных, так и болотных чертей. Мелиорация прекратилась много лет назад, когда приказали долго жить колхозы, частным землевладельцам осушение земель было не по карману, они и с теми-то, которыми завладели, не знали, чего предпринять, и болота даже стали сами собой возрождаться, а люди, их осушавшие, частью – померли, частью – ушли на пенсию или занялись какими-то другими делами. Но ярая ненависть болотных жителей должна была иметь постоянный объект – поэтому считалось, что мелиораторы лишь затаились и ждут часа, чтобы опять приступить к своему вредоносному занятию.
Поэтому Коська бросился изгонять врага, мало беспокоясь о последствиях.
Он дернул за ногу сестренку, заставляя ее прервать сладкий поцелуй, она брыкнулась и шлепнула ступней прямо по Коськиной физиономии.
– Уклейка! Ты что творишь?! – воскликнул возмущенный Коська. Именно такой окрик был в ходу у старших, призывавших к порядку юное водяное поколение.
– А что? Хочу – и творю! Целоваться – можно! – ответила грамотная Уклейка. Собственно говоря, много чего позволялось незамужней водянице в общении с людьми, особенно мужского пола, и даже если замужняя бывала прихвачена на горячем, ей достаточно было сказать, что собиралась завлечь жертву в воду и защекотать насмерть. Что касается своих прав – их водяницы знали твердо и за себя постоять умели.
– Это же – мелиоратор! – зашипел Коська. – Слезай немедленно! А то дядьку Антипа позову!
Матерый водяной Антип законы знал и пользовался ими часто – возможно, зная за собой медлительность и тугодумие, он предпочитал применять к делу готовое решение, а не самому в каждом случае умишко напрягать. Застав младшую дочку на заборе с человеком, он бы только рукой махнул – имеет право! Но Коська в эту минуту честно забыл о законном праве Уклейки на баловство и помнил только про мелиораторов.
Уклейка от такой злобы даже растерялась. Она оттолкнула Родриго и спрыгнула с забора.
– Ты чего? – парень, еле удержавшись, повернулся к Коське с Уклейкой, желая сказать что-нибудь этакое, но онемел.
В тусклом свете привратного фонаря он наконец-то разглядел Уклейкины ноги.
– Э-э!.. Э-э-э!.. – с таким вот блеяньем Родриго выставил перед собой дрожащую правую руку ладонью вперед. Но Уклейке было не до него – упершись руками в бока, словно матерая и толстая водяница, она открыла девичий свой ротик и обдала Коську градом обвинений.
– Ты чего ж это, змеиная твоя душа, за девками подглядываешь? Ты себе невесту заведи – за ней и подглядывай! Ты что же это подкрадываешься и орешь? Хочешь, чтобы я с перепугу свалилась? Ты вот невесту себе заведи, на нее и ори! Да кто за тебя за такого пойдет!
– Так мелиоратор же!
– Так что – уже и не поцелуйся?!
– С мелиоратором?!
– Ребята, вы чего это?! – наконец срывающимся голосом выкрикнул Родриго. – Какой я вам мелиоратор? Сами вы – мелиораторы!
Такого обвинения Коська с Уклейкой не ожидали. Уклейка прикрыла рот ладошкой, но все равно ее фырканье получилось громким, а Коська понял, что его смертельно оскорбили.
– Ну, вот что, – вспомнив, как решали мужские споры на болоте, он приосанился. – Я – Касьян, матерый водяной, от Прокопия и Красноперки, а Прокопий – от Лукьяна! А ты кто такой и от кого род ведешь? Назовись, а тогда силой меряться будем.
– Родриго я, Ивановс!
– Иванов, что ли? От Ивана род ведешь? – переспросил Коська.
– Нет, Ивановс, – делая отчетливое ударение на первом слоге, отвечал чернолицый парень.
– А род от кого? Отца-мать назвать можешь?
– От Мугумбе Квамба и Астриды Ивановой…
– Ой!.. – только и сказала Уклейка.
– Мугумбе Квамба из Камеруна, он тут учился, а потом обратно в Камерун уехал, – добавил Родриго. – А я в него, поэтому черный. А мама здешняя…
– От кого? – безжалостно продолжил допрос Коська.
– От Николая Иванова и Дзинтры Криеване…
– Он не мелиоратор! – убежденно сказала Уклейка. – Видишь – свой род знает, а ты про них сам говорит, что какие-то безродные.
– Они всякие бывают… Вспомнил! У них же еще национальность должна быть!
– Ну вот, а у него – нет! – Уклейка, как умела, вступилась за дружка, однако Родриго Ивановсу такая доброта не понравилась.
– Есть у меня национальность!
– И какая? – не совсем представляя себе смысл слова, строго спросил Коська.
– Я – титульная нация! – гордо сказал чернокожий Родриго и на всякий случай добавил: – По матери!
– По матери? – переспросил Коська. Мир мелиораторов, уже утвердившийся в его голове, обогащался какими-то непонятными приметами и свойствами. Но если Камерун все еще оставался загадкой, то посылов по матери водяной наслушался – этим немало грешили болотные черти, особенно когда лаялись из-за межи с водяными.
– По матери! – подтвердил Родриго.
– И кто же это ее – по матери?
– Кого – ее?
– Титульную нацию!
Собеседники уставились друг на дружку: Родриго – с ужасом, а Коська – с надеждой на вразумительный ответ. В этот миг они уже не помнили, из-за чего сцепились, тем более, что Уклейка молчала.
– Закурить не найдется? – раздался негромкий, в меру прокуренный голосок.
Все трое тут же обернулись и увидели болотного черта Янку.
– Закурить, спрашиваю, нет ли? – он обращался исключительно к Родриго, но ответил ему Коська.
– Там что – уже кончилось?
– Перерыв устроили. Все хлорки нахлебались, сопли текут, чих на мужиков напал, – объяснил Янка. – Так не будет сигаретки, что ли?
Родриго воззрился на него, открывая и закрывая рот, как рыба на песке. И это – при виде Янки, который считался среди своих чертом-недомерком, был ростом с человеческого мальчишку лет четырнадцати, а что бы с ним сделалось, если бы заявился матерый болотный черт Гунча, который, выпрямив ноги, мог стать вровень даже с водяным Антипом? Так подумал Коська, совершенно не учитывая особенностей Янкиной мордочки, к которой он с детства привык. А человека непривычного эта возникающая из мрака личность, покрытая редкой щетинкой, с умными человечьими глазами и почти свиным пятачком, могла и навеки заикой оставить.
– У вас тут что? Хеллоуин? – наконец догадался спросить он.
– Нет, мы всегда такие, – успокоил его Янка. – Вот ты – человек, они – водяные, я – болотный черт, ну и что? Сегодня ты мне сигаретку, завтра я тебе сигаретку…
Парень, тряся головой, как будто надеясь вытряхнуть оттуда морок, достал пачку и зажигалку, болотный черт протянул шерстяную лапку, поблагодарил, прикурил и с наслаждением затянулся.
– Трубку дома забыл, – пожаловался он. – Да и какой на болоте табак? Горе, а не табак.
– Ну а что решили-то? – допытывался Коська.
– Прочихаться решили. Доклад одобрили, из-за обращения лаются, потом дудут декларацию о демелиорации принимать. А тут еще этот ваш Епишка…
– Епифан, – хмуро поправил Коська, уже догадываясь, что выживший из ума дед опять чего-то учудил.
Водяной Епифан был позван на сплыв, потому что на своем болотце и в своей волости был единственным, а требовалось собрать представителей всех волостей. Жил он на свете незнамо сколько лет и сделался до нелепости жалостлив. Водяные неоднократно предлагали ему перебираться к родне и жить под присмотром большого семейства, а на освободившееся болотце отправить кого-то из недавно заматеревших молодых, но дед не соглашался.
– Хворую лягушку в банке с собой принес и забыл где-то, – Янка опять затянулся и задержал в себе дым, а потом выпустил через пятачок. – А там бабка ночью за порядком смотрит, прибрала к себе в каморку. Дед расхныкался, Ефим с Антипом пошли лягушку вызволять.
– Ну и как?
– Антип ее на большую вимбу выменял. Вы же с собой корзину вимбы взяли? Ну вот – одной рыбины уже нет. Хорошо, толковая бабка попалась – на мену согласилась. Другая бы с перепугу и копыта откинула, а эта – нет, еще и торговаться хотела.
Уклейка, видя, что Коське Янкины новости интересней ее проказ, взяла Родриго за руку и тихонько отвела в сторонку.
– Вот так, миленький, водяные мы, – сказала она печально. – Ты теперь, поди, и не захочешь со мной целоваться?
– Ну что – водяные и водяные, у вас тоже две руки, две ноги, одна голова, – грубовато ответил Родриго. – Только предупреждать же надо! Я чуть не обделался со страха…
– Мы не опасные… – Уклейка вздохнула. – Просто мы – такие, а вы, мелиораторы, немного другие. А целуешься ты здорово…
– Это ты здорово целуешься, – возразил чернолицый парень. И они продолжили это приятное занятие, совершенно не беспокоясь, что скажет Коська или подумает Янка.
Причем Уклейка совершенно забыла одну важную вещь.
Если молодая водяница целуется просто так, от озорства, это еще полбеды, у человека есть шанс, что обойдется. Если же она целует всерьез – после этого ему обычная девушка его собственного роду-племени уже не может угодить, и этот горемыка обречен вечно гоняться за проказливой водяницей, выслеживать ее по берегам, а то и лезть в самое болото.
Уклейка думала, что это – все еще озорство. А на самом деле все было уже чуточку всерьез…
Глава третья Приятного пробужденьица!
Пока команда болотных чертей выходила на связь с чертями морскими, да пока передавала им в условленном месте обращение к антарктическим жителям, которых решено было все же считать водяными, да пока возвращалась, на всех болотах шли яростные разборки.
Если бы полиция знала, кто по ночам громил книжные магазины и газетные киоски, сильно была бы озадачена. А это водяные и болотные черти добывали себе книжицу, которая называется «Атлас автомобильных дорог страны». Неизвестно зачем там были обозначены и низменности, и возвышенности, и болота, и даже маленькие озерца. Водя когтями по картам, болотные жители рассчитывали, куда первым делом придет талая вода и насколько увеличатся их владения.
Вот как раз из-за будущих болотных угодий и схватывались не на жизнь, а на смерть пришлые водяные с местными жителями – болотными чертями. Хотя и водяных-то называть пришлыми было нелепо – они не вели летописей и не ведали, когда и чьей милостью попали в эти края, знали только, что это было очень давно, много поколений назад.
Любопытно, что в годы мелиорации болотные народы жили как-то более дружно…
К счастью, наступила зима, и первыми завалились спать водяные, за ними же угомонились и болотные черти.
Зима эта оказалась тяжким испытанием для людей. Уж неизвестно, растрогало ли антарктических жителей послание первого тайного и чрезвычайного сплыва, были ли иная причина, или просто на белом свете ничего не делается постепенно, а все – скачками, только обещанный астрологами и учеными потоп начался и стал развиваться отнюдь не по сценарию.
Поскольку очень часто ничтожная причина, величиной с гулькин нос, вызывает преогромные последствия, я допускаю, что Венеция и многие острова Средиземного моря погибли из-за того самого обращения, в котором мало того, что запятых недоставало, – так и было оно написано на государственном языке крошечной страны, мало кому даже по названию известной; я даже допускаю, что в Антарктиде сыскался водяной-полиглот, который перевел эту жалобную бумагу на общеупотребительный английский. Иначе и быть не могло – еще арабы подметили, что последняя соломинка, пусть даже совсем невесомая, ломает спину верблюда.
Потоп начался, начался долгожданный потоп, тающие льды исправно источали необходимую для повышения уровня Мирового Океана влагу, а далеко от Антарктиды инициаторы этой катастрофы ее просто-напросто проспали.
Но кончилась тревожная для людей зима, наступила весна, и юная водяница Уклейка, пробив снизу кулачком тонкий лед, высунула наружу носик.
Когда она засыпала, ее последней мыслью было желание встретить весной чернокожего Родриго. И когда проснулась – то словно вообще без зимы обошлась, потому что мысль в голове оказалась та же самая.
Солнце уже крепко пригревало, и закаленная Уклейка сразу решительно выбралась на берег. Первым делом ей захотелось есть, и она отыскала у самой кромки воды перезимовавшую перловицу. Затем красавица привела себя в порядок – на сей предмет у водяниц имеются большие костяные гребни, с которыми они не расстаются. Расчесав и переплетя косы, Уклейка отправилась к известному местечку на озерном берегу, где она неоднократно встречалась с Родриго.
Она не надеялась застать там парня, но еще с осени они уговорились, что весной он будет хотя бы раз в неделю заглядывать на берег и искать условный знак. Знак этот был – браслетик из мелких ракушек, снизанный собственноручно Уклейкой и подвешенный к свае разрушенного причала.
Укрепив знак, Уклейка пошлепала дальше и дошла до самой дороги. Это, конечно, была большая глупость – еще не зазеленели кусты, в которых она при нужде могла спрятаться. Но водяница сильно соскучилась по новым впечатлениям.
На дороге стояла скамья под навесом для тех, кто ждет автобуса, а на скамье курили двое мужчин. Любопытная, как все водяницы, Уклейка подкралась, чтобы подслушать.
– Ну, что ты мне рассказываешь, я сам там был, – говорил тот, что помоложе, в заляпанной белым куртке и резиновых сапогах, тому, кто постарше – в расстегнутом полушубке и с крючковатой палкой. – Мы холодильник на машину погрузили, идем за телевизором – а пол уже мокрый. Вытащили телевизор, тахту вынесли, шкаф разбирать стали – а воды уже на палец, Андрюха говорит – мужики, давайте торопитесь, иначе не выедем отсюда, завязнем! А Инга уже в кузове с детьми сидит, а бабка причитает – шкафа ей жалко!
– Не могла вода так быстро подниматься, – возразил старик.
– Ну что ты мне говоришь! Во-первых, ее в реку ветром нагнало, а когда так – грунтовая вода тоже поднимается. Во-вторых, дом-то уже оседать стал. И выехали мы на шоссе, а там – не протолкнуться! Кто на чем, все от воды убегают!
– Сам-то когда съезжать будешь?
– У нас микрорайон на возвышенном месте, может, обойдется. Сколько же это может длиться?
– Эдгар, это тебе не паводок…
Уклейка хлопнула в ладоши и понеслась к озеру – будить своих.
Батька Антип поспать любил – только отмахнулся. Антипов подручный Афоня тоже что-то буркнул и перевернулся на другой бок. А вот Коська, оставшийся зимовать с дядей и сестренкой, сообразил сразу и вскочил, как ошпаренный.
– Вода! Ну наконец-то! Где? Покажи!
Оказалось – он имел в виду карту.
Карта зимовала на берегу – в воду ее взять не рискнули, даже тщательно упакованная, могла раскиснуть. Уклейка с Коськой вылезли, отыскали пакет с картой, и Коська сразу рассчитал, какие места уже затоплены, а какие будут только на следующей неделе. Уклейка не поверила – и они поплыли через озеро в сторону морского залива, чтобы убедиться. Пройдя с полкилометра пешком, они увидели первые признаки потопа.
Действительно – крестьянское хозяйство, где еще осенью вовсю трудились люди, стояло заброшенное, и вода перехлестывала через порог. Люли ушли, увезли пожитки, увели скотину.
– Ну, тут еще не скоро будет болото, – сказал Коська. – Тут почва песчаная, сперва, наверно, все размоет, потом уж… А вот за речкой раньше большие болота были, Епифан рассказывал – к самому морю подступали, вот они первыми начнут возрождаться! Сбегаем, поглядим?
– А возвращаться? Солнце зайдет – и мы с тобой от холода помрем!
Помирать Коська вообще ни от чего не хотел, а хотел жить на новых замечательных болотах, поэтому послушался сестренки и вернулся в зимнее логово на дне.
Сестренка же вдруг осознала свое положение и затосковала.
Она сообразила, что когда болотные черти и водяные поделят между собой новые болота, она окажется богатой наследницей. Чтобы присматривать за такими угодьями, позовут дальнюю родню из мест, гже еще не началась демелиорация, и тут же начнут отдавать замуж засидевшихся в девках невест. Тут-то и придется сказать прости-прощай любезному дружку Родриго…
А он-то куда денется?
Уклейка растолкала задремавшего Коську.
– Неужели непонятно? – удивился он. – Ну, вы, бабы, совсем бестолковые! Люди из затопленных мест уйдет насовсем. На холмы переселятся, на всякие пригорки, вообще уедут.
– Куда? – в ужасе спросила Уклейка.
– В другие страны! Да не все ли тебе равно – куда? Спи давай! – приказал братец.
– Так ведь мало же места на земле останется… – прошептала Уклейка. – Всем не хватит!
– А вот об этом им надо было думать, когда они мелиорацию начинали! – мстительно заявил Коська. – Все, нет меня, сплю!
Он действительно заснул, а Уклейка сидела, сидела да и заплакала.
Ей очень не хотелось расставаться с Родриго…
Наутро удалось сообщить новость Афоне.
– Ишь ты! – воскликнул водяной. – Однако!.. Надо Янке рассказать!
Его забавное оканье, вывезенное из восточных земель, за многие годы на здешних болотах никуда не делось, и Уклейка полагала даже, что батькин подручный нарочно не переучивается, потому что хочет быть не таким, как все, а с особинкой.
– Ну так пойдем, что ли, дядя Афоня?
– Пошли!
Они выбрались на берег, уже оттаявший настолько, чтобы стать топким, и шлепая, направились вглубь болота – будить Янку.
Болотные черти зимовали вповалку в низенькой старой избушке, которую они обложили и дерном, и мхом, и сверху даже приспособили украденный у людей брезент с грузовика. Янка услышал, что зовут, к дверям пробиться, видно, не сумел и протиснулся наружу через маленькое квадратное окошко под самой крышей.
– Приятного пробужденьица! – пожелал взъерошенному черту Афоня. – Каково спалось-зимовалось?
– Погоди, не суетись! Первым делом – трубочку выкурить! Табак-то мой не слишком отсырел?
– Ну, дожили мы до светлого дня, – сказал Афоня, когда Янка после первой затяжки внимательно на него посмотрел. – Началось! Поздравляю!
– Поздравлять потом будешь, когда твой Антип из-за трех вершков нового болота с моим Дидзисом переругается, – без лишнего энтузиазма отвечал Янка. – Угодья-то они делить будут, а не мы! Вот друг дружке в бороды и вцепятся.
– При мелиорации не вцепились, а теперь – какого же рожна?
– А такого, что тогда мы все были нищие, каждый клочок болота на счету, а теперь мы все – богатые, уже счет на гектары ведем, и чем больше угодий – тем сильнее будет жадность, – объяснил Янка.
– Ну, вам, чертям, виднее. Вы лучше в пакостях разбираетесь. Вот еще демелиорацию наконец произведем – еще больше угодий будет…
– И еще больше склоки из-за них, сосед…
– Да что ты каркаешь, как ворон на сосне, змей тебя загреби?! – возмутился Афоня. – Или не рад?
– Рад… Да только склок не хочу. А без них не обойдется.
– Так сам же сейчас склоку затеваешь!
– Да? – удивился Янка. – По привычке, наверно. Ладно, ну их к змеям, эти новые болота. Каково зимовалось?
– Спалось, не тосковалось, не замерзалось, а вам, сосед, каково зимовалось?
Собственно, так им и полагалось встретиться весной – с любезным словом и с поклонами. Однако новость оказалась сильнее старых правил вежества.
Сговорились на следующий день растолкать Антипа, Дидзиса, Коську и еще молодого болотного черта, которому мамка двадцать лет назад дала для общего употребления подслушанное на опушке красивое иностранное имя Доллар. Это за ними, за чертями, водилось – подслушают у людей благозвучное словечко и тут же его употребляют на имя. И тогда уже вместе идти в сторону моря – смотреть новые угодья.
С Антипом пришлось повозиться. Уклейка даже надежду потеряла когда-нибудь поднять батьку на ноги.
– Слушай, Коська, а что мелиораторы делали, когда у них кто-нибудь никак проснуться не мог? Они-то как будили?
– Они? Водой поливали! – рассмеялся Коська. – Не годится, сестричка! Мы и так в воде!
Наконец додумались – принесли прутик и стали щекотать у Антипа в носу. Этого он выдержать уже не смог.
– С весной, хозяин! – приветствовал Афоня. – Приятного пробужденьица! Каково спалось?
– Будь ты неладен! – проворчал Антип. – С весной, то есть…
Он встал и потянулся – огромный, плечистый, пузатый дед, весь поросший зеленовато-бурыми, похожими на мох водорослями, в сивой волосне, сзади – до самых лопаток, а спереди – до переносья. Когда зевал – рот растворялся чуть ли не до ушей и показывались острые зубы, которыми Антип еще и теперь мог на глубине, подкравшись к стоящей в засаде щуке, оттяпать хвост.
– Расчеши, дочка, – велел он Уклейке. – Кто-то над ухом шебуршится…
Уклейка взялась за дело и вычесала пригоршню водяных жуков. Афоня тем временем наладил завтрак – сплавал туда, где, неподалеку от берега, стояла в камышах осоловевшая рыба, и принес по штуке на рот. Поев, водяные отправились на встречу с болотными чертями.
Но Янке не удалось разбудить свою родню, он пришел сам и ждал, сидя на пне и наслаждаясь трубочкой.
– Пошли, что ли? – сказал Антип.
– Ты дорогу знаешь? – полюбопытствовал Янка.
– А чего там знать! Озеро переплывем, а дальше – на закат болотами, и до самого моря. Там до мелиорации славные болота были, я вторую жену оттуда брал. Вот когда за ней бегал – тогда и любовался. И гулять мы ночью к самому морю ходили, даже плавали.
– А правду говорят, что морская вода соленая? – спросил Коська.
– Врут! – авторитетно заявил Антип. – Ну, солоноватая разве. И мы на дно не уходили, мы, как люди, поверху…
На озере еще кое-где стоял лед – эти места прошли по дну. Затем был возвышенный участок, на котором сошел снег и уже сквозь старую траву пробивалась новая. Потом постояли у дороги, прислушиваясь – не едут ли автомашины. Антип утверждал, что должны ездить часто, но сколько ни ждали – ни одной не появилось. Тогда только перешли дорогу.
Болото, как и следовало ожидать, началось раньше, чем говорил Антип. Это сочли хорошим знаком – выходит, на славу поработали антарктические водяные, много теплой воды <