«Никогда мы не были в дружбе с этим Чжао, — мелькнуло в голове Цзя Чжэна. — Зачем он приехал? Пригласить его к столу неудобно, а не принять нельзя».
— Идите же, дядя, — стал торопить Цзя Лянь. — Пока вы будете размышлять, он со своими людьми нагрянет сюда.
Как раз в это время прибежали слуги, дежурившие у вторых ворот, и доложили:
— Господин Чжао!
Цзя Чжэн, а за ним и остальные вышли навстречу прибывшим. Чжао, расплывшись в улыбке, прошел прямо в зал. Некоторые из его помощников, отчасти знакомые Цзя Чжэну, молча проследовали за начальником.
Цзя Чжэн терялся в догадках, не понимая, что все это значит. Он тоже прошел в зал и предложил прибывшим сесть.
Некоторые из родственников и друзей были знакомы начальнику приказа, но он прошел мимо, словно не замечая их. Все с той же слащавой улыбкой он приблизился к Цзя Чжэну, взял его за руку и сказал несколько любезных, ничего не значащих слов. Поняв, что хорошего ждать нечего, кое-кто из гостей скрылся во внутренних комнатах, другие отошли в сторонку.
Только было Цзя Чжэн собрался заговорить, как вбежал запыхавшийся слуга и доложил:
— Господин Сипи некий ван!
Цзя Чжэн бросился к дверям — ван уже входил в зал.
Чжао подошел к Сипинскому вану, справился о здоровье и сказал:
— Поскольку вы прибыли, пусть ваши люди вместе с моими встанут на стражу у всех ворот.
Чиновники почтительно поддакнули и вышли.
Цзя Чжэн, а за ним и остальные пали на колени перед Сипинским ваном, а тот, усмехаясь, поднял Цзя Чжэна и произнес:
— Извините, что побеспокоили вас, но дело слишком серьезное: государь велел объявить господину Цзя Шэ высочайшее повеление. Ныне у вас полон зал гостей, среди которых, я полагаю, есть родственники и друзья. Я попросил бы их разойтись — пусть останутся только обитатели дворца.
— Хоть вы и добры, почтенный ван, — заметил Чжао, — но людей из восточного дворца Нинго отпускать, пожалуй, не стоит, поскольку дворец скорее всего уже опечатали.
Многие, поняв, что дело касается обоих дворцов, очень досадовали, что не могут уйти. Но в этот момент ван сказал:
— Передайте чиновникам из приказа Парчовых одежд, что я отпускаю родственников и друзей семьи Цзя, пусть их не обыскивают и не задерживают.
Услышав это, гости бросились вон из дворца Жунго и исчезли как дым. Остались только Цзя Шэ, Цзя Чжэн и близкие родственники. Они побледнели и трепетали от страха.
Через некоторое время во дворце появились стражники; они взяли под охрану все входы и выходы, после чего начальник Чжао обратился к вану:
— Прошу вас, господин, объявите высочайшее повеление, и приступим к делу.
Стражники только и ждали приказа: они стояли наготове с закатанными рукавами.
Сипинский ван объявил:
— Я получил высочайшее повеление вместе с начальником приказа Парчовых одежд Чжао Цюанем проверить и описать имущество Цзя Шэ.
Перепуганный Цзя Шэ пал на колени. Сипинский ван спокойно произнес:
— Высочайший считает, что поскольку Цзя Шэ вступил в связь с провинциальными чиновниками и, опираясь на свою власть, притеснял слабых, чем не оправдал проявленную по отношению к нему милость, его следует лишить наследственной должности. В чем и состоит указ.
Начальник Чжао крикнул стражникам, чтобы связали Цзя Шэ, а остальных охраняли.
В зале присутствовали Цзя Шэ, Цзя Чжэн, Цзя Лянь, Цзя Чжэнь, Цзя Жун, Цзя Цян, Цзя Чжи и Цзя Лань. Не было только Баоюя, он не пришел, сославшись на болезнь, и оставался все время в комнатах матушки Цзя, и еще Цзя Хуаня, вообще не любившего появляться на людях.
Чжао приказал чиновникам вместе со слугами обойти жилые помещения и составить подробную опись вещей. Члены рода Цзя испуганно переглянулись, а стражники в предвкушении поживы потирали руки.
— Я слышал, что Цзя Шэ и Цзя Чжэн живут отдельными семьями, — сказал Сипинский ван, — поэтому описано должно быть только имущество Цзя Шэ, а остальные помещения следует запереть на замок и опечатать до особого распоряжения государя.
— Осмелюсь доложить, что семьи Цзя Шэ и Цзя Чжэна живут вместе, — возразил начальник приказа Чжао. — Племянник Цзя Чжэна — Цзя Лянь ведает всем хозяйством, поэтому описать следует все имущество.
Сипинский ван промолчал, а начальник Чжао заявил:
— Имущество в домах Цзя Шэ и Цзя Ляня я буду описывать самолично!
— Не торопитесь, — остановил его Сипинский ван. — Надо сначала предупредить женщин во внутренних покоях, чтобы успели уйти, а уж потом приступить к описи имущества.
Не успел он произнести эти слова, как слуги и стражники начальника приказа потащили за собой здешних слуг, чтобы те показывали дорогу.
— Не шуметь, я сам буду наблюдать за обыском! — крикнул ван и, поднявшись, приказал: — Прибывшим со мной оставаться на месте! Вернусь — всех пересчитаю! Кто отлучится, пусть пеняет на себя!
Вошел чиновник приказа Парчовых одежд и, опустившись на колени перед ваном, доложил:
— Во внутренних покоях обнаружены императорские одеяния и некоторые другие вещи, которыми запрещено пользоваться не принадлежащим к императорской фамилии. Мы не осмелились их тронуть без ваших указаний.
Через некоторое время явился с докладом еще один чиновник и обратился к Сипинскому вану:
— В восточных комнатах обнаружены два ларца с накладными на землю и один — с долговыми расписками. Судя по бумагам, хозяева взимали с должников не предусмотренные законом проценты.
— Вот и вымогательство налицо! — воскликнул Чжао Цюань. — Почтенный ван, я сейчас все опишу, а затем испросим у государя указ о полной конфискации имущества.
В это время вошел письмоводитель из дворца вана и доложил:
— Стражники, охраняющие ворота, сообщили: «Государь прислал Бэйцзинского вана объявить высочайшее повеление».
«Не повезло! — подумал Чжао. — Надо же было явиться этому заносчивому вану! Теперь не удастся в полной мере проявить строгость».
Он направился встречать Бэйцзинского вана, но тот уже приблизился к залу и промолвил:
— Государь повелевает начальнику приказа. Парчовых одежд Чжао Цюаню выслушать высочайший указ. Он гласит: «Повелеваем чиновникам приказа Парчовых одежд привлечь к суду Цзя Шэ; контроль за выполнением настоящего повеления всецело возлагается на Сипинского вана. В чем и составлен настоящий указ».
Сипинский ван принял повеление с нескрываемой радостью. Он сел рядом с Бэйцзинским ваном и тут же приказал Чжао арестовать Цзя Шэ и доставить в ямынь.
Производившие опись имущества, услышав о прибытии Бэйцзинского вана, вышли. А когда узнали, что начальник Чжао уехал, сразу почувствовали себя неловко и стояли навытяжку, ожидая приказаний.
Бэйцзинский ван выбрал двух наиболее честных чиновников и с десяток пожилых стражников, а остальных велел выгнать.
— Я рассердился на Чжао! — воскликнул Сипинский ван. — Вы привезли указ весьма кстати, иначе пострадали бы все обитатели дома!
— Когда, будучи при дворе, я услышал, что вы получили указ описать имущество семьи Цзя, то был совершенно спокоен, — отвечал Бэйцзинский ван, — ибо знал, что никто из невинных не пострадает. Кто мог подумать, что этот Чжао отъявленный негодяй? Где Цзя Чжэн и Баоюй? Они наверняка вне себя от волнения!
— Цзя Чжэн под стражей, — доложили ему, — а вещи описывают все подряд, без разбору.
— Немедленно приведите Цзя Чжэна, — распорядился Бэйцзинский ван. — Я хочу у него кое-что спросить.
Цзя Чжэн пал на колени и, чуть не плача, молил о пощаде.
— Успокойтесь, дорогой Чжэн, — сказал Бэйцзинский ван, дотронувшись до руки Цзя Чжэна, и сообщил ему о высочайшем повелении.
Цзя Чжэн был растроган до слез. Он обратился лицом к северу, туда, где находился дворец государя, и, вознеся благодарность, подошел к Бэйцзинскому вану, ожидая приказаний.
— Дорогой Чжэн, — продолжал Бэйцзинский ван, — о вещах, которыми пользоваться запрещено, и о расписках, где значатся двойные проценты, умолчать не удастся, ибо стражники уже доложили о них Чжао Цюаню. Вещи могли быть приготовлены для вашей гуйфэй, так что вашей вины в этом нет. Но как быть с долговыми расписками? Покажите чиновникам имущество, которым владел Цзя Шэ, на том и закончим. Только ничего не утаивайте, ибо станете соучастником преступления.
— Я и так провинился! — вскричал Цзя Чжэн. — Так разве посмею усугублять свою вину?! Оставленное дедом наследство мы не делили, поэтому личной собственностью могут считаться лишь вещи, которые имеются у каждого из нас в доме.
— Ну, это ничего! — воскликнули ваны. — Передадим в казну только то, чем владел сам Цзя Шэ.
Ваны наказали чиновникам действовать строго в соответствии с высочайшим повелением и не своевольничать, после чего чиновники удалились выполнять приказ.
В тот день в комнатах матушки Цзя тоже накрыли столы для семейного пира. Госпожа Ван говорила:
— Если Баоюй не выйдет к гостям, отец может рассердиться.
— Я думаю, Баоюй вовсе не боится бывать на людях, — со вздохом произнесла Фэнцзе. — Просто он знает, что гостей у отца будет много, обойдутся и без его услуг, и решил остаться прислуживать бабушке. Пока не позовут, ходить туда Баоюю нечего!
— Ох эта Фэнцзе! — смеясь, воскликнула матушка Цзя. — Больная, больная, а на язык здоровая!
Тут с криком вбежала перепуганная служанка:
— Старая госпожа, госпожа! Беда… Разбойники… тьма-тьмущая! Все в шапках и сапогах. Перерыли все корзины и сундуки, уносят вещи!
Матушка Цзя остолбенела.
Следом примчалась Пинъэр, с непокрытой головой, растрепанная. Она прижимала к груди Цяоцзе и сквозь рыдания восклицала:
— Все пропало! Я как раз кормила Цяоцзе, когда привели связанного Лай Вана. Он успел крикнуть: «Барышня, беги предупреди женщин, чтобы поскорее спрятались! Приехал господин ван, будут описывать имущество!» Я со страху чуть не умерла! Бросилась в дом, чтобы спасти самые ценные вещи, но меня вытолкали оттуда. Скорее прячьте украшения и одежду!
Госпожи Син и Ван едва не упали в обморок и никак не могли сообразить, что делать. У Фэнцзе глаза округлились от ужаса, она поднялась было, но тут же, словно подкошенная, рухнула на пол. Матушка Цзя лишилась дара речи, и из глаз у нее потекли слезы.
Служанки без разбору хватали вещи и прятали их куда попало. Поднялась невообразимая суматоха. Вдруг снаружи послышался голос:
— Всем женщинам велено удалиться! Сюда направляется почтенный господин ван!
Баочай и Баоюй в растерянности смотрели, как мечутся служанки, хватают и тащат вещи. Но тут прибежал запыхавшийся Цзя Лянь.
— Все в порядке, не волнуйтесь! — еще издали закричал он. — Господин Бэйцзинский ван выручил нас!
Все бросились к Цзя Ляню, желая поподробнее его расспросить, но Цзя Лянь, увидев, что Фэнцзе в беспамятстве лежит на полу, бросился к ней и разразился безудержными рыданиями. Матушка Цзя еще больше разволновалась.
К счастью, Пинъэр не растерялась, быстро привела Фэнцзе в чувство и приказала служанкам уложить ее в постель. Матушка Цзя постепенно тоже пришла в себя, но продолжала плакать, и Ли Вань ее утешала.
Наконец, Цзя Лянь рассказал о том, что произошло, какими добрыми оказались Бэйцзинский и Сипинский ваны. Умолчал лишь об аресте Цзя Шэ, чтобы не расстраивать госпожу Син, и поспешил к себе в дом. Там уже похозяйничали чиновники. Сундуки все были открыты, шкафы взломаны, вещи наполовину растащены.
Цзя Лянь, обезумев от ужаса, смотрел на представившуюся ему картину, и по щекам его катились слезы. В этот момент его окликнули. Цзя Лянь обернулся и увидел, что Цзя Чжэн вместе с сопровождающим его чиновником составляет опись вещей. Чиновник перечислял:
— Статуя бодхисаттвы из кедрового дерева — одна. Статуя богини Гуаньинь из кедрового дерева — одна. Подставка для статуй Будды — одна. Четок из кедрового дерева — две связки. Золотая статуя Будды — одна. Зеркал в позолоченной оправе — девять. Статуй Будды из яшмы — три. Один набор фигурок, состоящих из бога счастья и восьми бессмертных. Жезлов «жуй» из яшмы, золота и кедра — по два. Ваз из древнего фарфора — семнадцать. Старинных безделушек и украшений — четырнадцать сундуков. Старинный яшмовый кувшин — один. Малых яшмовых кувшинов — два. Яшмовых чашек — две пары. Стеклянных ширм — две. Ширм для кана — две. Стеклянных блюд — четыре. Яшмовых блюд — шесть пар. Чашек с облупившейся позолотой — восемь. Золотых ложек — сорок. Больших серебряных блюд и чашек по шестьдесят штук. Палочек для еды из слоновой кости, оправленных в золото, — четыре пары. Больших позолоченных чайников — двенадцать. Чайных подносов — два. Серебряных блюдец и кубков — сто шестнадцать. Шкурок чернобурой лисицы — восемнадцать. Соболиных шкурок — пятьдесят шесть. Лисьих и песцовых шкурок — по сорок четыре штуки. Шкурок рыси — двенадцать. Беличьих шкурок, снятых чулком, — двадцать пять. Бобровых шкурок — двадцать шесть. Шкурок морской собаки — три. Тигровых шкур — шесть. Шкурок выдры — двадцать восемь. Бараньих шкурок, выделанных, окрашенных в коричневый цвет, — сорок. Каракулевых шкурок черных — шестьдесят три. Шкурок мускусной крысы — двадцать. Шкурок пятнистых крыс — двадцать четыре. Бархата — четыре куска. Беличьих шкурок — двести шестьдесят три. Атласа — тридцать два куска. Сукна — тридцать кусков. Сатина — сто тридцать кусков. Флера — сто восемьдесят кусков. Крепа — тридцать два куска. Вееров из шелка и из перьев — двадцать два. Узорчатого шелка — восемнадцать кусков. Других тканей разных цветов — тридцать кусков. Меховых одежд разных — сто тридцать две штуки. Одежд меховых на матерчатой подкладке и одинарных — триста сорок. Часов — восемнадцать. Поясов — девять. Прочих вещей из бронзы и олова — более пятисот. Жемчуга — девять связок. Головных украшений из червонного золота — сто двадцать три. Драгоценности мелкие разные — не подсчитывались. Подушек из желтого шелка, употребляемых при императорском дворе, — три. Украшений, платьев и юбок, разрешенных к ношению только в императорском дворце, — восемь наборов. Яшмовых поясов — два. Желтого атласа — два куска. Серебра — семь тысяч лянов, золота — сто пятьдесят два ляна. Медных монет — семь тысяч пятьсот связок.
Затем шло перечисление утвари и вещей, которые присылали во дворец Жунго в качестве подарков. Бумаги на право владения землей и строениями и вся деловая переписка членов семьи Цзя были опечатаны.
Цзя Лянь, стоя в отдалении, слушал чтение описи и недоумевал, почему в списке нет вещей, изъятых у него. Но когда чтение основного списка закончилось, он вдруг услышал:
— Среди изъятых вещей имеются долговые расписки, по которым взимались недозволенные проценты, что уже само по себе является вымогательством. Если Цзя Чжэн укажет их владельца, это смягчит его вину.
Цзя Чжэн, стоявший на коленях, ударил челом и воскликнул:
— Ведь я не занимался домашними делами и ничего об этом не знаю. Спросите у моего племянника Цзя Ляня!
— Сундук с этими бумагами найден в моей комнате, — воскликнул Цзя Лянь, — так посмею ли я от него отказаться?! Только прошу вас, смилуйтесь, господин! Мой дядя и в самом деле ничего об этом не знает.
— Твой отец провинился перед государем, и тебе придется отвечать вместе с ним, — заявили ваны. — Ты сейчас признался, и это хорошо… Охраняйте его, — обратились они к своим людям. — Всех остальных пусть освободят! Дорогой Чжэн, вам придется ожидать дальнейших повелений государя, а мы поедем во дворец. Чиновники и стражники останутся здесь до нашего возвращения!
Они сели в паланкины и уехали. Цзя Чжэн полз на коленях, провожая их до вторых ворот.
— Можете не беспокоиться, — сказал ему на прощание Бэйцзинский ван, протягивая руку, и на лице его отразилось сочувствие. Видно было, что все происходящее вану неприятно.
Слова вана несколько приободрили Цзя Чжэна. В это время к нему обратился Цзя Лянь:
— Почтенный господин, навестите старую госпожу!
Цзя Чжэн торопливо поднялся с колен и поспешил во внутренние покои. У женщин-привратниц был растерянный вид, но Цзя Чжэн не имел желания ни о чем их расспрашивать. Он вбежал в дом матушки Цзя и застал всех в слезах. Госпожа Ван и Баоюй молча стояли возле матушки Цзя и плакали. Госпожа Син содрогалась от рыданий.
— Господин пришел! — закричали женщины, увидев Цзя Чжэна, и обратились к матушке Цзя: — Почтенная госпожа, успокойтесь, с господином Цзя Чжэном ничего не случилось, он здесь!
Матушка Цзя с трудом открыла глаза.
— Сын мой, — проговорила она. — Я уже не чаяла тебя увидеть! — И она зарыдала. Вслед за нею заплакали в голос все остальные.
Опасаясь, как бы матушка Цзя от расстройства не захворала, Цзя Чжэн постарался взять себя в руки и произнес:
— Не убивайтесь так, матушка! Дело, конечно, серьезное, но государь не оставил нас своей святой милостью, и оба вана оказались добрыми. Правда, старший брат пока взят под стражу, но когда все выяснится, надеюсь, государь и к нему проявит милосердие. А пока всем велено сидеть дома и никуда не отлучаться!
Никто не решался уйти от матушки Цзя, лишь госпожа Син поспешила к себе, но на дверях ее дома были замки и печати; девочки и старухи-служанки сидели под стражей.
Госпожа Син, громко рыдая, пошла к Фэнцзе. Вторые ворота тоже оказались опечатанными, открыта была лишь одна из комнат, и оттуда доносились всхлипы.
Лицо Фэнцзе приняло серый оттенок, глаза были закрыты. Рядом стояла Пинъэр и плакала. Госпожа Син решила, что Фэнцзе умерла, и снова разразилась воплями.
— Не плачьте, госпожа! — бросилась к ней Пинъэр. — Она жива. А была совсем как мертвая. Потом отлежалась, пришла в себя, поплакала, и сейчас ей лучше. Не падайте духом! Вы не знаете, как чувствует себя старая госпожа?
Госпожа Син ничего не ответила и вернулась к матушке Цзя.
Там она увидела только родню Цзя Чжэна и почувствовала себя бесконечно одинокой. Муж и сын арестованы, невестка тяжело больна, дочь терпит страдания, а самой ей некуда деваться.
Все как могли утешали госпожу Син. Ли Вань приказала служанкам убрать комнату в своем доме и пригласила госпожу Син пожить пока у нее. Госпожа Ван послала к ней нескольких служанок.
Цзя Чжэн, нервно теребя усы, с затаенным страхом ждал решения императора. Вдруг за воротами зашумели стражники, послышались крики:
— Ты откуда? Сейчас мы тебя внесем в список, свяжем и передадим господам из приказа Парчовых одежд.
Цзя Чжэн выглянул наружу и увидел Цзяо Да.
— Ты зачем здесь? — строго спросил он.
Цзяо Да, топая ногами и взывая к небу, запричитал:
— Я постоянно увещевал своих непутевых господ, а они считали меня врагом! Сами знаете, сколько мне пришлось вытерпеть лишений, когда я служил вашему деду! И вот сейчас я попал в оборот: старший господин Цзя Шэ и братец Цзя Жун арестованы, их увез какой-то ван; служители ямыня опозорили наших женщин, загнали их в пустой зал и заперли. Совести у этих сволочей не больше, чем у свиней и собак! Все имущество описали, а вещи увезли, не оставив даже обломков деревянной посуды и осколков от фарфоровых чашек! А теперь, видите ли, меня грозятся связать! Мне без малого девяносто, когда-то я сам вязал людей по приказу вашего деда! А теперь меня хотят связать! Да кто они такие? Я сказал, что я из западного дворца, и убежал. Те люди слушать ничего не хотели, потащили меня сюда, а здесь, оказывается, то же самое! Мне не дорога жизнь, буду биться насмерть!
И он начал головой наносить удары.
Помня наказ ванов, служители ямыня не осмелились проявить жестокость и стали урезонивать старика:
— Успокойся, почтенный! Все делается по указу государя, так что не шуми!
Цзя Чжэн не обратил особого внимания на Цзяо Да, но слова старого слуги как острый нож ранили его сердце.
— Конец, всему конец! — горестно вскричал он. — Не ожидал я, что все пойдет прахом!
В то время, когда Цзя Чжэн с волнением дожидался известий из дворца, прибежал запыхавшийся Сюэ Кэ.
— Ух, насилу пробрался! Где дядя?
— Хорошо, что ты пришел! — обрадовался Цзя Чжэн. — Как тебя пропустили?
— Я пообещал стражникам денег, — объяснил Сюэ Кэ, — и теперь могу идти куда хочу!
Цзя Чжэн рассказал, какое несчастье случилось в доме, и попросил разузнать новости.
— Все родственники и друзья в трудный момент поспешили скрыться, — произнес он, — один ты не покинул нас.
— Я и предположить не мог, что здесь у вас творится, — сказал Сюэ Кэ. — Знал лишь про дворец Нинго.
— Но кто же совершил преступление и какое? — спросил Цзя Чжэн.
— Сегодня я был в ямыне по делу моего брата Сюэ Паня, — рассказал Сюэ Кэ, — и там от двух цензоров слышал, будто старший брат Цзя Чжэнь вовлекал знатных молодых людей в азартные игры. Это бы еще ничего. Говорят еще, что он хотел отбить чужую жену, чтобы сделать своей наложницей, и довел ее до самоубийства. Подозревая, что слухи недостоверны, цензор решил собрать доказательства, арестовал нашего Баоэра и разыскал какого-то Чжана. Боюсь, как бы в деле старшего брата Цзя Чжэня не оказались замешаны чиновники из цензорского приказа, так как они в свое время не дали хода делу, несмотря на то что этот Чжан подавал жалобу на Цзя Чжэня.
Не дослушав, Цзя Чжэн тяжело вздохнул:
— Это уж совсем плохо!..
Сюэ Кэ попытался его утешить, а потом отправился разузнавать новости. Прошло довольно много времени, прежде чем он вернулся и рассказал:
— В ведомстве наказаний пока не известно окончательное решение государя. Я только сейчас оттуда. Известно лишь, что утром на аудиенции у государя цензор Ли обвинил правителя округа Пинъань в том, что в угоду кое-кому из столичных чиновников он жестоко обращался с народом и совершал злоупотребления.
— Нас это не касается! — перебил его Цзя Чжэн. — Ты скажи лучше, что о нас говорят?
— Говорят, что нас это касается, — возразил Сюэ Кэ. — Дело в том, что столичный чиновник, связанный с правителем округа Пинъань, не кто иной, как наш старший господин Цзя Шэ. Его обвиняют в том, что он подкупил суд. Это обвинение подлило масла в огонь. Сослуживцы и друзья старшего господина с перепугу попрятались и не подают никаких вестей. А ваши родственники и друзья пытаются окольными путями пронюхать, что вас ожидает. Досаднее же всего то, что они трубят на всех перекрестках: «Надо беспокоиться прежде всего о себе, неизвестно еще, на чью голову обрушатся неприятности из-за всей этой истории».
Цзя Чжэн пожал плечами и сказал:
— Всему виной глупость моего старшего брата! Во дворце Нинго тоже творили невесть что! Старая госпожа и жена Цзя Ляня напуганы до смерти! Пойди еще что-нибудь разузнай, а я погляжу, как там старая госпожа. Если будет что-либо важное, поскорей сообщи.
Неожиданно из внутренних покоев с криком выбежали служанки:
— Старой госпоже плохо!
Цзя Чжэн со всех ног бросился в покои матушки Цзя.
Если хотите знать, что было дальше, прочтите следующую главу.
Глава сто шестая
Ван Сифэн страдает от сознания своей виновности в бедах семьи;
матушка Цзя молится Небу об отвращении несчастий от детей и внуков
Итак, услышав, что матушке Цзя плохо, Цзя Чжэн бросился в ее покои и увидел, что старая госпожа задыхается. Насилу госпожа Ван и Юаньян привели ее в чувство, дали успокоительное. Матушке Цзя стало лучше, но она по-прежнему плакала.
— Ваши сыновья, матушка, — сказал Цзя Чжэн, — оказались ни на что не годными, накликали на себя беду, а вам причинили горе! Успокойтесь, матушка, мы постараемся все уладить! Каково будет нам, если вы заболеете!
— Я прожила на свете больше восьмидесяти лет, — ответила старая госпожа. — И с тех пор, как девочкой вошла в этот дом, став женой твоего отца, благодаря счастью наших предков, никогда не слышала о подобных делах! А сейчас дожила до того, что сыновьям моим грозит наказание?! Разве в силах я это вынести?! Лучше навеки сомкнуть глаза, живите как хотите!
Она еще громче зарыдала.
Совершенно убитый, Цзя Чжэн вдруг услышал голос за дверью:
— Господин, получены вести из дворца!
Цзя Чжэн поспешил выйти и увидел старшего письмоводителя из дворца Бэйцзинского вана.
— Поздравляю вас с великой радостью! — воскликнул письмоводитель.
Цзя Чжэн поблагодарил его, пригласил сесть и спросил:
— Какое повеление получил ван от государя?
— Мой господин вместе с Сипинским ваном прибыл во дворец и доложил государю о выполнении его повеления, не преминув сообщить, как вы были напуганы и как вас тронула высочайшая милость. Государь сочувственно отнесся к вашему несчастью и в память о гуйфэй решил снять с вас обвинение и милостиво разрешил продолжать службу в ведомстве работ. Из всего описанного и опечатанного имущества в казну отходит лишь часть, принадлежавшая Цзя Шэ. Остальное государь велел возвратить вам, но при этом предупредил, чтобы впредь вы были старательны по службе. Кроме того, он приказал моему господину произвести тщательное расследование в связи с обнаруженными долговыми расписками. Все расписки, в которых значатся не дозволенные законом проценты, отойдут в казну, а расписки, в которых сумма процентов не превышает дозволенную, будут возвращены вам. Цзя Ляня государь снял с должности, но велел отпустить без всякого наказания.
Выслушав письмоводителя, Цзя Чжэн стал низко кланяться и возносить хвалу государю за небесную милость. А письмоводителя попросил передать глубокую благодарность вану за его доброту и сказал:
— Завтра я съезжу поблагодарю государя и приеду лично поклониться вану!
Вскоре был официально объявлен императорский указ. В нем говорилось, что чиновники, выполняющие высочайшее повеление, должны тщательно проверить и описать имущество семьи Цзя: все, что подлежит передаче в казну, переходит в казну; все, что подлежит возвращению, возвращается владельцам; Цзя Лянь отпускается на свободу; слуги и служанки, принадлежавшие Цзя Шэ, переходят в собственность государства.
К несчастью, у Цзя Ляня, кроме бумаг, которые ему возвратили, и кое-какой утвари, ничего не осталось, ибо чиновники, производившие опись, растащили все более или менее ценные вещи.
Цзя Лянь, разумеется, радовался, что удалось избежать наказания, и в то же время ему было обидно: в одно мгновение он лишился всех вещей и личных сбережений Фэнцзе, накопленных за многие годы, всего на сумму пятьдесят — семьдесят тысяч лянов. Отец его сидел под стражей в приказе Парчовых одежд, Фэнцзе болела, и все это усугубляло его горе. А тут еще Цзя Чжэн вызвал его к себе и набросился с упреками:
— Я был занят по службе и не вникал в хозяйственные дела, поручив их тебе и твоей жене. За отца, разумеется, ты не в ответе, но кто, скажи мне на милость, отдавал деньги в рост, кому принадлежат долговые расписки с двойными процентами? Ведь не приличествует таким людям, как мы, заниматься ростовщичеством. Не так уж важно, что расписки конфискованы и мы потеряли деньги, хуже, что о нас может пойти дурная слава!
— Я не посмел бы злоупотреблять своим положением, — оправдывался Цзя Лянь, опустившись перед Цзя Чжэном на колени, — надо допросить Лай Да, У Синьдэна, Дай Ляна и прочих, тех, что вели запись приходов и расходов. Расходов за последние годы из общей семейной казны было куда больше, чем приходов, поэтому и пришлось залезть в долги. Госпоже об этом известно, можете справиться у нее! А что за деньги отдавались в рост, я понятия не имею, нужно спросить Чжоу Жуя и Ванъэра.
— Где уж тебе знать, что творилось в доме, если, судя по твоим же словам, тебе неизвестно, что делалось в твоих собственных комнатах! — воскликнул Цзя Чжэн. — Нет, толку от тебя не добьешься! Ведь ты сейчас не занят никакими делами, а даже не удосужился разузнать, что с отцом и со старшим братом!
Слова Цзя Чжэна до глубины души обидели Цзя Ляня, но он не осмелился перечить и, едва сдерживая слезы, покинул комнату.
«Наши деды с усердием служили и благодаря этому снискали славу, — с горечью думал Цзя Чжэн, — а мой брат и племянник преступили закон и лишились наследственных титулов и званий. Среди потомков не оказалось ни одного достойного! О Небо, великое Небо! Как могло ты допустить такой позор семьи Цзя?! Милостью государя мне возвращено все мое достояние, но разве смогу я один содержать обе наши семьи?! Как утверждает Цзя Лянь, в семейной казне не только нет денег, но мы еще влезли в долги. Значит, мы разорены уже несколько лет, только слава одна, что богачи! А я, глупец, ничего не видел! Не умри сын мой Цзя Чжу, у меня была бы какая-то опора. А Баоюй хоть и вырос, но так и остался никчемным».
Из глаз Цзя Чжэна полились слезы, омочив полы халата.
«Матушка уже стара, а я по-настоящему о ней не заботился, доставлял ей одни огорчения, — продолжал размышлять Цзя Чжэн. — Нет мне за это прощения! И винить некого, кроме себя самого!»
Эти печальные раздумья были прерваны приходом слуги, который доложил:
— К вам пожаловали друзья!
Цзя Чжэн выразил признательность всем, кто пришел, не покинул его в несчастье, и промолвил:
— Беда обрушилась на нас потому, что я не сумел должным образом воспитать детей и племянников, как следует наставлять их.
— Мы давно знаем, что ваш старший брат Цзя Шэ вел дела не по закону, — заметил один из друзей, — что Цзя Чжэнь распутничал и самовольничал, а ведь это позор! Куда хуже, чем провиниться по службе! Мало того, что они сами попали в беду, так еще и на вас навлекли неприятности!
— Люди часто преступают закон, но ведь не всякий раз цензоры докладывают о них государю! — проговорил кто-то. — Наверняка господин Цзя Чжэнь кого-то обидел, вот и решили ему отомстить!