Кузнецов прыгнул в машину, Струтинский дал полный газ, и она вмиг скрылась из виду. Все это произошло в течение каких-нибудь двух минут.
При выстрелах люди, которые шли по улице, кинулись врассыпную. Произошло это во время обеденного перерыва, и людей было много. Окна домов захлопнулись, а когда все опомнились, машины и след простыл.
Кузнецов был уже у нас в лагере, когда дня через два после этого разведчики Куликов и Галузо принесли из Ровно немецкие и украинские газеты. Николай Иванович с нетерпением схватил газеты, начал читать и… обомлел. Оказывается, убит был не Даргель, а имперский советник финансов доктор Ганс Гель и его адьютант Винтер. Гель совсем недавно приехал в Ровно, чтобы выкачивать налоги с населения.
– Ай, Николай Иванович, как же это вы опростоволосились! – сказал я Кузнецову.
– Наваждение, определенно наваждение! Я отчетливо помнил лицо Даргеля. Опять же этот адьютант с красным портфелем. Что все это значит? – не переставал удивляться Кузнецов.
Как после выяснилось, Гель действительно был похож на Даргеля, а поскольку Кузнецов только один раз видел его, он мог ошибиться. Но ошибка эта была исправимой.
Через десять дней после убийства Геля Кузнецов и Струтинский снова приехали в Ровно. Кузнецов теперь уже был в чине гауптмана – капитана (обер-лейтенанта в немецкой форме разыскивали).
На «оппеле», перекрашенном в черный цвет, стоял другой номер. Также среди белого дня, в 14 часов 30 минут, на том же самом месте Кузнецов метнул противотанковую гранату в Даргеля и его адъютанта. Оба они упали. Небольшой осколок гранаты попал в левую руку Николая Ивановича, но это не помешало ему быстро сесть в машину.
На этот раз опасность была большая. Недалеко стояла немецкая дежурная машина – Струтинскому пришлось проехать мимо нее. Гестаповцы метнулись к своей машине, но шофер, видимо, перепугался и никак не мог завести мотор, а когда завел, черный «оппель» уехал уже далеко.
Началась погоня. На окраине города гестаповская машина уже была видна Кузнецову.
– Сворачивай влево! – крикнул он Струтинскому, заметив, что впереди них идет такой же «оппель» черного цвета.
Струтинский свернул в переулок, потом в другой. Погони не было видно.
Гестаповцы продолжали гнаться за «оппелем», но не за тем, где находились наши товарищи.
Уже за городом немцы поймали «преступников». Они нагнали черный «оппель» и открыли по нему стрельбу. Пуля попала в покрышку, и «оппель» на полном ходу, резко повернув в сторону, свалился в кювет. Из машины гестаповцы вытащили полумертвого от страха немецкого майора, избили его и увезли в гестапо.
Кузнецов и Струтинский благополучно вернулись на «зеленый маяк», а оттуда в лагерь.
Но, как выяснилось позже, Даргель не был убит. Граната упала в бровку (кромку) тротуара, осколки и взрывная волна ударили главным образом в обратную сторону. Даргель был оглушен и тяжело ранен, и его тут же вывезли в Берлин. Карьера правительственного президента кончилась.
А из Берлина вскоре последовал приказ о снятии начальников ровенского гестапо, фельджандармерии и многих видных сотрудников этих учреждений.
Шум, поднятый в связи с этими актами возмездия, радовал советских людей: и здесь, во вражеском тылу, шла расплата с гитлеровскими захватчиками!
Гитлеровцы, назначенные на освободившиеся посты, тоже не помогли оккупантам.
А на «зеленом маяке» вновь началась подготовка. Здесь только что перекрасили недавно уведенную из гаража рейхскомиссариата машину «мерседес». Машина еще не высохла, когда Кузнецов и Струтинский уселись в нее, чтобы ехать в Ровно.
– В один приличный день заметят, что краска свежая, вот и попадетесь, – предупреждал Коля Маленький.
– А мы поедем побыстрее, вот краска и просохнет, – отвечал ему Струтинский.
Блестя свежей краской, «мерседес» с Кузнецовым и Струтинским подъехал к Ровно. У заставы их остановили.
– Хальт! Ваши документы.
Кузнецов предъявил документы на себя и на автомашину. Их пропустили. Но проехали квартал – снова застава:
– Хальт! Ваши документы!
Кузнецов возмутился:
– Позвольте, у нас только что проверяли!
Жандарм доверительно пояснил:
– Извините, но сегодня на каждом шагу будет проверка: мы ловим бандитов, одетых в немецкую форму. – И, просмотрев документы Кузнецова, он добавил: – Пожалуйста, проезжайте.
– Коля, сворачивай в ближайший переулок. Этак где-нибудь да нарвешься, – сказал Кузнецов Струтинскому.
Проехав квартал, Струтинский свернул в переулок. На углу Николай Иванович остановил «мерседес» и вышел на мостовую.
– Коля, смотри за главной улицей, а я буду помогать немцам.
Через несколько минут Кузнецов остановил проезжавшую машину:
– Хальт! Ваши документы!
Проверил и пропустил. Потом видит – идет вторая машина. Он поднял руку. Машина остановилась.
– Хальт! Ваши документы!
Ему отвечают;
– Господин капитан, у нас уже три раза проверяли!
– Извините, но сегодня на каждом шагу будут проверять: мы ловим бандитов, одетых в немецкую форму.
Не успела отъехать эта, показалась новая.
– Хальт! Ваши документы! – грозно приказывает Кузнецов.
– Не беспокойтесь, господин капитан, – говорит один из пассажиров, показывая гестаповский жетон, – мы ловим того же бандита. – И, улыбаясь иронически – что ж, мол, дружок, своих не узнаешь, – поехали дальше.
Два часа проверял Кузнецов документы, пока Коля Струтинский не сказал ему, что на других улицах заставы уже сняты. Тогда они сели в свою машину и спокойно поехали.
Когда-то на параде Кузнецов и Валя видели на трибуне необыкновенно толстого человека. Это был генерал Кнут, заместитель рейхскомиссара Украины по общим вопросам и руководитель грабительской конторы «Пакетаукцион».
Грабеж населения был профессией Кнута; все достояние конторы «Пакетаукцион» состояло из награбленного. Сам Кнут наиболее ценное отбирал для себя лично. На этом деле он несказанно разбогател и так разжирел, что ему трудно было ходить. Выглядел он точь-в-точь, как большая свиная туша.
Контора «Пакетаукцион» помещалась близ железной дороги, на улице Легионов. На этой улице, недалеко от конторы, Кузнецов, Струтинский и Ян Каминский остановили свою машину. Ждать им пришлось недолго. С немецкой точностью, ровно в шесть часов, Кнут выехал из конторы.
Каминский приподнялся и, когда машина Кнута поравнялась, бросил в нее противотанковую гранату. Переднюю часть машины разнесло; потеряв управление, она ударилась в противоположный забор. Николай Иванович и Струтинский открыли огонь из автоматов и после этого умчались.
Геля немцы хоронили пышно, с венками, с ораторами. Газеты были заполнены некрологами и статьями. О покушении на Даргеля тоже много шумели. А вот о Кнуте нигде ни единого слова не было ни сказано, ни написано. Как будто его и не было на свете, как будто ничего не случилось!
Кнут был убит, но немцы решили об этом молчать. В самом деле: "они «хозяева», они установили «новый порядок», они «непобедимы», а их главарей среди белого дня на улицах Ровно, в столице оккупированной Украины, убивают партизаны! К тому же поймать виновников никак не удается. Лучше уж молчать. И без того создана невыносимая обстановка: на улицу не выйдешь не только ночью, но и днем.
В НОВОМ ЛАГЕРЕ
Осенние дожди и холодные ночи сильно докучали партизанам, особенно тем, которые не имели теплой одежды. За лето полушубки, сброшенные нам на парашютах прошлой зимой, поистрепались. Ими пользовались вместо подстилок, когда ложились спать у костров. У новых партизан теплой одежды вообще не было.
Пришлось думать о строительстве зимнего лагеря.
Место для лагеря было выбрано в лесу, между селами Берестяны и Лопатень, недалеко от узкоколейной железной дороги. Вековые сосны прикрывали наше строительство с воздуха, а густые кустарники маскировали лагерь со стороны узкоколейки и большой дороги, идущей параллельно ей.
Размеры строительства были немалые. Требовались большие помещения для четырех рот, для штаба, разведки, санитарной части, радистов, хозяйственной роты; нужны были бани и другие подсобные строения.
Опыт строительства лагеря мы уже имели. Сначала распланировали строительную площадку, определили сроки, потом уже приступили к работе.
Деревьев не только на месте строительства, но и на расстоянии двух километров вокруг мы не срубали, чтобы не оголять место лагеря. Для каждой постройки рыли полутораметровые котлованы; над землей возвышались только покатые крыши.
К строительству санчасти и помещения для радистов приступили в первую очередь. Через три дня радисты уже поселились в новом чуме. Для отопления была сделана печь из металлической бочки от бензина. По обеим сторонам печи стояли нары. У настоящего окна был устроен стол, к которому подвели антенну. За этим столом радисты по расписанию работали с Москвой.
Еще лучше была построена санчасть. В одном помещении – госпиталь на двадцать коек; у каждого раненого свой топчан с матрацем, набитым свежим сеном. При входе – комнатка для дежурного врача и медсестер, комната для приема «амбулаторных больных» и зубоврачебный кабинет. Помещение светлое, уютное. Чтобы с крыш не сыпалась земля, потолок обтянули парашютным шелком. Второе помещение санчасти – операционная, светлая, со специальным столом, изготовленным по чертежу и под руководством доктора Цессарского.
Штаб разместился в настоящем доме из семи комнат. Мы его забрали у немецкого старосты одного села и целиком перевезли в лагерь.
Вокруг здания штаба разместились помещения комендантского взвода, разведки, санчасти, радистов. На расстоянии примерно двухсот метров выросли или, вернее, вросли в землю постройки стрелковых рот и хозяйственной роты с ее колбасными, коптильнями, складами и хлебопекарней.
Помещения для расквартирования рот были до того удобны и обширны, что их уже называли не чумами, а общежитиями. Они имели не только настоящие, сложенные из кирпича печи и настоящие окна, но и дощатые полы, а во второй роте из дощечек забора выложили пол в виде паркета.
Как только заканчивалось строительство, каждое подразделение устраивало новоселье, с самодеятельностью и танцами.
«Сюрприз», готовившийся Гитлером под Курском, о котором в мае Кох говорил Паулю Зиберту – Кузнецову, кончился полным провалом. Потеряв стодвадцатитысячную армию, гитлеровцы отступали. Красная Армия в конце сентября подошла к Днепру.
Когда-то самоуверенные и самодовольные, немцы потеряли веру в победу.
– Я у них сейчас, кажется, самый бодрый и самый уверенный офицер! – смеясь, говорил Николай Иванович Кузнецов.
Уже не надеясь удержать плодородную Украину в своих руках, немцы хотели как можно больше выкачать продовольствия, но это им плохо удавалось.
Многочисленные партизанские отряды организовывали советских людей на сопротивление и борьбу с фашистами, громили их склады с продовольствием, взрывали эшелоны и мосты, истребляли немецких заготовителей.
Особенно туго было немцам в тех местах, где базировались партизанские отряды. Население огромной территории – между рекой Горынь с востока, железной дорогой Ровно – Луцк с юга и Сарны – Ковель с севера, почти до Луцка с запада – не давало оккупантам ни хлеба, ни скота. На этой территории оперировало несколько партизанских отрядов: отряд Прокопюка, батальон из соединения Федорова под командованием Балицкого, отряды Карасева, Магомета и наш отряд.
Скрывая истинное положение на фронтах, по старинке уверяя в скорой победе над Красной Армией, немцы требовали от населения уплаты налогов и сдачи продовольствия.
Но, как говорится в русской пословице, воробья на мякине не проведешь. И партизаны и крестьяне оказывали оккупантам еще большее сопротивление. Тогда немцы применили чрезвычайные карательные меры. Для борьбы с партизанами и местным населением они выделили специальную авиацию. Ежедневно стали летать целые эскадрильи; они бомбили мирные селения и леса, где базировались партизаны.
Так же как в Сарненских лесах, мы и здесь, в новом районе, развернули борьбу против оккупантов, громили фольварки, проводили диверсии на железных дорогах. С нашим приходом еще один район уходил из рук немцев. Немудрено, что немцы стали проявлять к нам усиленное «внимание». То в одной, то в другой деревне появлялись их крупные вооруженные отряды. Снабженные оружием и боеприпасами, бандиты-предатели также не упускали случая выслужиться перед своими господами.
В стычках с фашистами и их наемниками был убит мой заместитель по хозяйственной части Иван Яковлевич Соколов – прекрасный товарищ и храбрый партизан. Погиб Гриша Шмуйловский, наш поэт, наш запевала, научивший партизан новым советским песням.
Прилетев из Москвы позже других, Гриша хотел поскорее наверстать потерянное время. Когда предстояло какое-нибудь серьезное дело, он просил, чтобы послали его. Он мечтал о том, что совершит подвиг. Однажды в дружеском разговоре с товарищами Гриша сказал;
– Если мне придется умереть, то хочу умереть в наступлении, лицом на запад!
Лицом на запад! Как хорошо и ярко выражали эти слова стремление советского человека наступать, скорее изгнать оккупантов с родной земли!
В боях и стычках многие партизаны получили ранения. Ранен был разрывной пулей в руку и Сергей Трофимович Стехов.
Без стычек с фашистами не проходило теперь почти ни одного дня. Людей в отряде требовалось значительно больше. Куда раньше ходило пять, десять человек, теперь снаряжали по роте, по две. Одного-двух разведчиков, которые направлялись в Ровно, Луцк, Здолбуново, надо было сопровождать и охранять большим количеством бойцов. А наш отряд раздробился. В Сарненских лесах осталось двести человек; под Ковелем, на выполнении специального задания, было семьдесят. Кроме того, на «зеленых маяках» под Ровно и Луцком постоянно находилось около двадцати лучших бойцов.
Раньше о росте отряда мы не беспокоились, брали в отряд лишь таких людей, которые могли быть нам полезны для разведывательной работы. Если б перед нами стояла вообще задача роста, мы могли бы собрать целую армию – желающих пойти в партизанские отряды было огромное количество, но нам этого не нужно было. Небольшим, но гибким отрядом мы легче выполняли свою разведывательную работу.
Теперь положение было иное: требовалось большее количество бойцов.
Мы дали задание разведчикам и организации Новака в Ровно вести вербовку наиболее надежных людей в наш партизанский отряд, и каждый разведчик, возвращаясь из Ровно, стал приводить с собой по десять-двадцать человек.
Воспользовавшись этой вербовкой, в отряд проникли два предателя – Науменко и Черненко. Около месяца они пробыли у нас и потом скрылись. Значительно позже мы узнали, что Науменко являлся секретным агентом гестапо и был заслан в наш отряд с заданием разведать его численность и вооружение.
Уже через несколько дней после бегства Науменко Кузнецов, Струтинский и Шевчук сообщили, что обстановка в Ровно крайне осложнилась. По улицам ходят шпики и агенты гестапо, заглядывают чуть ли не каждому прохожему в лицо, проверяют документы, устраивают облавы.
В своем донесении Струтинский писал: «Науменко видели в легковой машине. Он проезжал с гестаповцами по городу».
Хотя Науменко не знал наших явок в Ровно, но ему все же удалось навести гестаповцев на след одной из них. В небольшом двухэтажном доме на углу главной улицы города и небольшого переулка, в квартире одинокой женщины, всегда останавливались Куликов и Галузо. Куликов до войны был сельским учителем, а Галузо – агрономом. Оба они в начале 1943 года присоединились к нашему отряду. Куликов и Галузо много раз ходили в Ровно.
Галузо внешне имел некоторое сходство с Кузнецовым, и гестаповцы, очевидно, были уверены, что выследили именно его. Пауль Зиберт пока не вызывал никаких сомнений.
Однажды ночью немцы окружили дом. Хозяйка первая это заметила и разбудила наших разведчиков. Галузо посмотрел в окно:
– Хозяюшка, ты уходи отсюда. Соври там что-нибудь или скройся, а мы тут останемся.
Хозяйка ушла.
– Рус, партизан, выходи! – слышался с улицы немецкий голос.
Куликов и Галузо тем временем спешно баррикадировались, закрывая двери и окна мебелью.
Немцы стали ломиться. Партизаны из окон открыли огонь. Завязался бой. По домику стреляли из винтовок, автоматов и пулеметов. Когда враги увидели, что это не помогает и меткие выстрелы партизан разят то одного, то другого из них, они вызвали помощь.
Подъехала машина с крупнокалиберным пулеметом. Но из окна дома в эту машину была брошена граната. Машина и пулемет были разбиты. Пришлось гестаповцам вновь вызывать подкрепление.
Свыше шести часов длился этот бой в центре Ровно между двумя советскими патриотами и доброй сотней фашистских карателей. Куликов и Галузо расстреляли уже все свои патроны, израсходовали гранаты, и только после этого немцы их взяли, но взяли… мертвыми. Поняв безвыходность положения, раненые, истекающие кровью, они покончили жизнь самоубийством.
Но на этом последствия предательства Науменко не кончились.