Ничего в этом мире не может длиться вечно, как вещала Пифия в известной антиутопии. «Всё, что имеет начало, имеет конец, Нео». Но, перед тем, как обрести свой конец, этому чему-то нужно обрести это начало. А где это самое начало, я никогда не могла понять.
На следующий день, мы уже, вооружившиеся, взятыми у знакомых фонариками, отправились изучать выход на крышу. Тёмный подъезд при искусственном холодном свете ламп уже не казался таким мрачным и таинственным, вот грязным и затхлым - да. Мне было обидно, что все эти дома вокруг обречены на постепенное разрушение и забытие.
То самое небольшое окно на чердаке, ведущее на крышу, было прикрыто деревянным щитом, который мы легко сняли и прислонили к стене рядом. Пётр, скрючившись, тут же нырнул наружу, а Жук полез в перекинутую через плечо котомку.
Он предусмотрительно взял с собой из комнаты баллончик с остатками краски. Им он разрисовывал белую стену справа от входа в комнату. Как говорится, у нас в Рязани грибы с глазами, а у нас в Питере цветы на стене нарисованные, большие, чёрные и как будто наблюдающие за тобой, в каком бы углу комнаты ты не стоял. Но сейчас не о них.
А о деревяшке, на которой Жук нарисовал солнце, обычный круг с лучиками и точкой посередине. Он улыбнулся и нырнул в окошко за Петром, но остановился на краю и галантно протянул мне руку.
Наш дом, как я уже говорила, был невысок: три этажа и небольшой чердак, крыша его была опасно покатой, покрытой железными листами, где-то ужасно старыми, погнувшимися и потемневшими, где-то - блистающими новизной. Рядом все дома были невысокими и такими же старыми, поэтому с нашей крыши открывался поистине незабываемый вид. Мир вокруг простирался от горизонта до горизонта. Здесь можно было сидеть сутками и смотреть на историческую застройку, на дворы-колодцы на одном берегу, на огромные современные многоэтажные здания из стекла и металла - на другом. И на саму величественную, медленную, блестящую на солнце Неву. От моста до моста и дальше. Отсюда было возможно увидеть университет, который мы все так спокойно покинули, где нашли столько разных знакомых. Университет, на который мы все старались не смотреть. Отсюда был виден любимый Макдональдс, в который мы по ночам бегали за мороженным, редко, почти по праздникам.
В первый раз ходить по этой крыше было действительно очень страшно, гораздо страшнее, чем по тёмному подвалу, например. Подошвы дешёвых, так мною любимых драных кед постоянно скользили, схватиться было почти не за что, поэтому пришлось их снять и карабкаться дальше, по почти не нагретому солнцем, железу босиком.
Наконец, найдя более-менее удобное место, мы смогли усесться.
Молча, положив голову на плечо Жука, наблюдать за живущим в своём темпе миром, за снующим городом, осознавать, насколько этот мир на самом деле большой. Наблюдать за так любимым мною небом. До самого заката. Глубоко дышать, и, наконец, постичь умиротворение, возможно, стать на время тем самым буддистом.
А знаете, какие закаты бывают на Неве? Я вот знаю, но не буду даже пытаться описывать это словами. Думаю, это нужно видеть, хотя бы на фотографиях или картинах, но лучше вживую, с крыши старого дома, сидя босиком и в старой куртке, не имея в этой жизни ничего, кроме драных кед, старого этюдника, каких-то людей и кучи воспоминаний обо всём на свете.
После этого наблюдать за миром через окно, пусть и огромное, было как-то совершенно глупо, почти вульгарно, и, конечно, мы стали частыми гостями крыши. За нарисованным солнцем, снять обувь и вперед.
Холодало. Природа неумолимо катилась к зиме, всё чаще шёл обычный для Питера мелкий, жутко противный дождь, небо все чаще становилось привычно серым. Как во всех этих шутках про этот город...
Мы сидели на уже достаточно холодной крыше, мне кажется, тогда у всех нас появилось чёткое ощущение, что вскоре грядут перемены. Такое бывает, общее бессознательное, почти так же, как было написано у Пелевина в той книге, что я читала.
Пётр вдруг вскочил на ноги, не задумываясь, что любое движение тут опасно: да, не умрешь, но покалечишься знатно. Что даже хуже смерти, по-моему. Он стал скакать по крыше, бегать и что-то кричать: то ли нам, то ли себе. Кажется, я просила его прекратить, я боялась за него, за то, что он поскользнется и полетит вниз. Его мои слова и слёзы, покатившиеся по щекам, только раззадоривали, Жук просил меня не обращать внимание. От всего этого было горько.
Вдруг, из выхода на крышу высунулся незнакомый мужчина. Он громко кричал, чтобы мы шли вон, и желал нам свалиться вниз, и много еще нецензурного. Он кричал, что вызовет милицию, и материл замерзшего наконец-то Петра. Его красное лицо сильно контрастировало с серым металлом. И я понимала, что он был прав: дом старый и не выдержит такого, но его, брызжущее слюной лицо, было мне ненавистно.
Окно заколотили на следующий день или через. Был ли это наш мужчина или кто-то другой, мы уже никогда не узнаем. Мы больше не тревожили ковёр на кухне и не нарушали покой темной лестницы. Мне только было радостно, что к окну приколотили тот самый деревянный щит, на котором было нарисовано наше солнышко.
Я не знаю, было ли только у меня такое ощущение или оно было у всех, но после этого что-то в нашей жизни точно изменится. Грядут перемены, и как мы перенесём эти перемены, ещё не известно. Мы всё меньше разговаривали между собой, всё больше замыкались в себе. Вдруг нахождение Петра с нами в одной комнате стало меня тяготить, мне не хватало возможности остаться с Жуком наедине, просто обнять его без посторонних глаз. Жук бросил работу, а я же, наоборот, стала работать всё больше, не имея желания возвращаться домой. Но всё, что имеет начало, имеет конец.
Обычная ночь, комната, погружённая в сон, два человека на диване у окна, один человек на кресле в центре комнаты и кошка на отдельном диване. Они спят и не знают, что через пять минут к ним в дверь постучит хозяин дома, нагло наплевавший на то, что сейчас ночь, и сообщит, что условия поменялись, их переселяют в человеко-пенал и повышают арендную плату. Они ещё не знают, что решат завтра же покинуть эту комнату навсегда.
ДЕЙСТВИЕ ДЕСЯТОЕ. КОНЕЧНОЕ.
Сложно писать про то, что ты помнишь плохо, особенно череду дней, прошедшую в какой-то суетливой дымке. В том состоянии стресса, когда твой мозг, защищаясь, старается запомнить как можно меньше, отказываясь принимать какие-то важные решения, и тело твоё действует на автомате. Но я постараюсь, ведь любая история должна иметь конец.
Если бы мне нужно было объяснить всё, что тогда происходило, одним словом, я бы назвала всё это перекрёстком. И этим самым перекрёстком для нас всех стал маленький «Сабвей» во дворах Питера.
После ночных известий наше общее бессознательное решило, что жить мы здесь больше не можем. Решение сбежать из этой комнаты, сегодня, сейчас же, было принято почти молча, казалось даже, что мы все уже давно к этому готовились.
Главной и единственной проблемой тогда для нас была наша кошка, ведь неизвестно - где мы будем жить? Мы то и на вокзале поспим или куда-нибудь впишемся, в конце концов, где наша не преподала. А кошка? Кошку жалко. Зачем мучить животное? Но тут к нам на помощь пришла Аня, которая быстро откликнулась на сообщение и забрала её на передержку. Всё-таки не зря иногда жизнь знакомит нас с разными людьми.
Я помню, мы торопились: не хотелось встретить кого-то из соседей, отвечать на вопросы или снова пересечься с хозяином квартиры. Хотя у нас и не было никаких договоров, нам казалось не очень красивым уезжать, так никого и не предупредив. Или мне это казалось некрасивым. Хотелось просто пропасть из этой комнаты, как будто тут никогда и никто не жил.
Каждый раз, когда я переезжала, а тогда я переезжала очень часто, кочуя из мира в мир, из места в место, я доставала свой любимый туристический рюкзак и снова сталкиваться с выбором, что с собой брать, а что оставить. Всё свое ношу с собой, а точнее, на себе, как улитка. Тогда у меня было чёткое правило - всё, что не влезает в рюкзак, выбрасывается или остаётся на месте, в надежде, что следующим жильцам это пригодится больше.
Со временем я ввела ещё одно правило, что в этот самый рюкзак вещи кладутся по возрастанию их полезности, а тогда этого правила ещё не было, и, чтобы взять с собой все нарисованные мною картины, я пожертвовала тёплой курткой, наплевав, что скоро начнется зима. Иногда я удивляюсь тому, по каким странным и малопонятным правилам я жила тогда, не всегда понимаю, какими мотивами я тогда руководствовалась, но, если быть честной, то частичка той наивной и сумасбродной девчонки всё ещё живет во мне, но сейчас я гораздо опытнее и смелее её.
Рюкзак на спину, этюдник, который я не смогла бросить - в руки, на левой ноге черный ботинок, на правой розовый. Шляпа на голову, на синие волосы, рядом Жук в своем пальто и жёлтой шапке, в очках и в шарфе на пол лица, с чемоданом, проехавшим всю Россию, и Пётр, у которого и вещей-то не было. Так мы оставили за спиной ещё один период жизни, знакомства и какие-то вещи на память соседям. Мы навсегда покинули этот дом.
Стоит ли говорить, что мы вообще не представляли, куда идти, что делать, где ночевать? Мы просто шли по Невскому проспекту, не по той людной части, что после Восстания, а в самом его начале.
Присев отдохнуть в скверике, мы почему-то решили там же оставить «картины». Иногда я фантазирую, как их нашел какой-нибудь любитель сюрреализма и забрал к себе домой. Потом мы вновь двинулись в путь, молча блуждая по городу.
Нужно было что-то решать. Вот тут-то нам и подвернулся «Сабвей», в котором можно было спокойно выдохнуть, поговорить, выйти в интернет да тупо сходить в туалет.
Когда мы шло мимо кассы, какой-то мужчина просил поменять ему сандвич, этот был слишком острым, он хотел взять новый, а этот выбросить. Но Пётр успел вовремя: и, забрав надкусанный сандвич у удивленного мужчины, мы сели за стол.
Я сидела и думала, что нас всех ждёт впереди? Было так грустно и при этом интересно. Ведь каждое новое место нашей жизни влекло за собой знакомства, влияло на нас самих и каждый раз приводило к совершенно неожиданным результатам. Но, всё-таки, было больше грустно, потому что в глубине души я понимала: наш период духовной близости с Жуком подходит к концу, и мы больше не нужны друг другу для выживания в этом городе и в этом мире.
Вечером я заселилась в хостел, в маленькую переделанную под хостел квартиру в обычном многоквартирном доме в пяти минутах от Невского на Фонтанке, по акции. Со мной вместе заселился Пётр.
Жук поехал жить к своим друзьям, вроде у них не было места для двоих, хотя точно не помню.
Хостел состоял из общей комнаты, совмещённой с маленькой чистой кухней, и из двух спален - мужской и женской. В женской комнате, рассчитанной на шесть мест, жила я и ещё одна вечно работающая девушка, в мужской - казахи и Пётр. Казахи по вечерам смотрели телевизор в общей комнате и были очень воспитанными и весёлыми.
Пётр съехал через пару дней, и мы с ним больше никогда не виделись.
Жук долго болел, мы иногда виделись и постоянно переписывались. Ближе к зиме мы съехались снова, выбрав для этого ещё более не подходящее для жизни место. Думаю, мы решили снова пожить только вдвоём, как в самом начале нашего знакомства, или просто слишком привязались друг к другу. Так что, приключений у меня ещё было много: и хороших, и таких, которых никому не пожелаешь.
Но это, как говорится, уже совсем другая история.