Разошлись мы по разным концам комнаты и зажили почти как в теремке. Мы с Жуком у среднего окна на диване, модном да дизайнерском (подозреваю, что обрел он вторую свою жизнь здесь после мусорки какой-нибудь), Аня с котом в центре у балки деревянной на кресле раскладном. Четвёртая девушка просто пропала, предпочтя нашим хоромам какой-то кришна-хостел.
Ну, а мы, мы не скучали, жили-поживали да гостей встречали.
Захаживали к нам гости достаточно часто, иногда это были друзья-коллеги с работы Жука и Ани, иногда её какие-то скучные КВНщики, иногда являлся сам хозяин комнаты, в основном, почему-то в глубоко вечернее время. А иногда нарисовывались и строители, запамятовав, что этот недосклад уже заселен.
Захаживали к нам и бывшие соседи Жука по комнате в общаге - рукодельники, выросшие, кажется, на рубрике «Очумелые ручки», небезызвестной передачи, рассказывающей, как сделать из пластиковых бутылок да хлама всякого разные полезные в хозяйстве вещи, например, кальяны да трубки курительные.
Иногда нас посещали люди, для меня уже более знакомые и приятные, например, наши бывшие однокурсники.
Между разъездами по разным городам и странам заходил Кудряш, с его непременной улыбкой, рассказывал про свои путешествия, делился веганскими вкусняшками и приятными мелочами в виде, например, камня из маленькой европейской страны или песочка с заморского пляжа в пластиковой коробочке из-под плёнки. Говорит, смотри, какой мелкий, да на ощупь приятный, сунь туда палец - и сразу как будто лежишь на море, отдыхаешь. А еще показывал фотографии, сделанные на эту самую плёнку, яркие и очень тёплые.
Как-то раз ещё в универе, после пары геофизики, один самоуверенный мажор спросил у меня, как я не боюсь и так легко общаюсь с Кудряшом. Этот странный вопрос от неприятной мне личности ввёл меня в ступор. Боюсь? Как можно бояться этого умного, весёлого и воспитанного парня? Он же плюшка мишевый.
Но потом я поняла, что хороший друг и приятный собеседник он не для всех.
Кудряш, в отличие от нас, не бросал учёбу, а когда не учился, то путешествовал, поэтому к нам он захаживал нечасто. А вот другой наш однокурсник, придя как-то к нам в гости, остался на несколько месяцев, прочно закрепившись в нашей маленькой недокоммуне. Будем называть его Пётр.
Кажется, как и Жук, наш Пётр поступил в универ не ради учебы, а ради того, чтобы посмотреть на тех странных людей, что решали со всех просторов земли русской сползтись именно на этот факультет. Люди разных возрастов, характеров и убеждений, и все немножечко ку-ку, в разной степени запущенности. Но сейчас не о них.
Сейчас о Петре. Он был высок, худ и брюнетист. Его тело покрывали разные по качеству, по стилю и по странности татуировки: от диковинных насекомых до изображений предметов мебели и чего-то уж слишком сюрреалистичного для осознания.
Каждый раз, когда его просили что-то рассказать о себе, он рассказывал абсолютно отличающиеся друг от друга истории, иногда густо сдабривая их разными странными или страшными деталями и наблюдал за нашими реакциями.
Он разбирался в биологии и химии, возможно, в анатомии, в физических процессах, происходящих в теле человека, в экологии и в разных политических течениях.
Он пришел к нам в гости с просьбой вписаться на одну ночь, и когда я ложилась спать, он все ещё сидел с Жуком на свободном диване и говорил-говорил. Спал он на нём же. Стоит ли говорить, что, когда я вернулась вечером с работы, он был там же: и когда я снова уходила, и когда я снова пришла.
Первые дня три или четыре чужое присутствие в комнате меня немного смущало, но где-то через недельку я поймала себя на мысли, что абсолютно привыкла видеть его сидящим молча на нашем диване, что отношусь к нему как к еще одному коту. Ну сидит он на этом диване, немногословный, спокойный. Ну и пусть себе сидит.
Иногда я представляла себе, как всё это выглядит для него. Вот он сидит на этом диване, а вокруг в ускоренной перемотке снуют люди, Аня просыпается, напевает что-то собирается и уходит на учебу, возвращается и снова уходит на работу. Я ухожу рано утром, прихожу поздно вечером, когда выходной, убираюсь дома и снова куда-то ухожу, Жук, который то рисует, то куда-то уходит, то подсаживается рядом и что-то говорит. Кто-то ещё приходит, кто-то уходит. А он сидит и сидит, как статуя каменная. Во всяком случае, я так себе это представляла.
Я подозревала, что это что-то вроде эксперимента. Что он делал это из интереса - а что будет, если в жизнь одной комнаты добавить еще одну переменную? Как будут реагировать жильцы? Что-то вроде этого.
Дневник социального исследователя: Цель исследования неизвестна.
День первый.
Я пришёл к ним в гости, выбрал диван, проболтали весь вечер. Меня угостили олашками.
День второй.
Всё ещё сижу. Пригласили переночевать ещё ночь, согласился, обсуждали всю ночь с Жуком анархо-социализм и развитие кантовских теорий в условиях заброшенных зданий и коммун панко-сыроедов. На ужин были снова олашки.
День четвёртый.
На завтрак были драники. Мне сказали, что драники, но по вкусу - те же олашки. Весь вечер в комнате кришнаитские песнопения.
День пятый.
Они все ещё меня не выгоняют, сижу на диване иногда хожу в туалет, на кухне какие-то люди предложили выпить, опять угощали олашками, в этот раз с яблоками.
День седьмой.
Дома весь день никого не было.
День восьмой.
Отсидел ягодицы, сходил в магазин, дома всё ещё никого не было, кто-то дерётся за стеной.
День десятый.
Они завели котенка, как будто им мало взрослого кота, назвали Филиппом Парацельсом, хорошо, хоть не пытались накормить его олашками.
День пятнадцатый.
Замечаю, что все вокруг стали ко мне привыкать. Филипп оказался девочкой. Жду, когда же будет ужин. Надеюсь, на ужин будут олашки.
День двадцатый.
Все абсолютно ко мне привыкли. Вечером читали вслух Кафку, ели олашки и пели кришнаитские песни.
И всё в таком духе. Я приходила с работы и уходила, он всё сидел и седел, во всяком случае, у меня складывалось именно такое ощущение. Наверное, он сидел бы и дальше, если бы на нашу комнату не совершили злостное нападение. Нападение совершили клопы.
Они появились как-то внезапно, атаковав Петра, Аню и на тот момент уже двух котиков. Нас почему-то они почти не трогали. Такого вторжения в личное пространство Пётр перенести не мог, он объявил им войну. Фаза пассивности в его жизни прошла, наступило время действовать.
Он часами бороздил моря интернетов в поисках информации об этих существах, он изучал их повадки, методично искал слабые места, разрабатывал грандиозные планы и сидел в засадах до четырёх утра, он разбирал мебель в поисках укрытий своих врагов, вдохновенно, жестоко и методично уничтожая противника.
А последние два дня этой маленькой войны мы спали с открытыми настежь окнами под звуки обстрела. «Пшик-пшик» гремел пульверизатор с какой-то химозой. «Получайте», - тихо, но победоносно вторил голос Петра.
Он победил и остался жить с нами, до того самого дня, когда мы исчезли из этой комнаты.
ДЕЙСТВИЕ СЕДЬМОЕ. ВДОХНОВЕННОЕ.
Вот так живёшь себе спокойно, живёшь, жаришь олашки, знакомишься с соседями, два дня ходишь на работу, час туда на метро, час обратно, там всего лишь четырнадцать часов рабочих, ну по документам двенадцать, конечно, но на деле - четырнадцать, а потом два дня выходных, в которые ты либо отсыпаешься, либо пытаешься догнать пропущенные двое суток, посещая какие-то концерты шаманского техно, выставки современного искусства, где с потолка висят огромные женские груди или на холстах художественно нарисовано именно ну оно. И, вдруг, чётко осознаешь, понимаешь, как тебя все это достало.
Вдруг понимаешь, как живёшь, что делаешь, где живёшь, особенно, что живешь-то ты на складе, который художественно украшен сохнущим почему-то именно посреди комнаты бельём, кучей ненужных вещей и мусором. И кажется, кроме тебя это вообще никого не волнует. Всех всё устраивает, хотя именно ты бываешь дома меньше всех.
Осень, серость, работа, работа, а дома постоянно сидящие на диване два человека, обсуждающие возможности анархичного строя, садоводство в домашних условиях и ещё что-то, что уже и не трогает тебя за душу. И вроде меньше народу, больше свободы, ведь Аня тогда от нас съехала в тот самый кришна-хостел, но я, кажется, стала скучать не только по ней, но и по её коту, как ни странно.
Вот так вот на тебя наваливается всё, наваливается и наваливается, а потом что-то случается, как взрыв, и этот взрыв затрагивает или тебя, или кого-то кто рядом, или вообще всё вокруг.
Этот взрыв у меня случился в день пропажи лаваша.
Вернувшись из похода за сырками, а тут нужно уточнить, что искомое нами лакомство под названием «сырок Творожный вкус какао» стоимостью где-то в пять рублей продавалось только в одной известной сети магазинов, коих в Питере, как художников, но почему-то именно от нашего дома ближайший такой магазин находился в сорока минутах ходьбы в одну сторону. Так вот, уставшие, но счастливые, мы вернулись домой и обнаружили, что в нашей комнате кто-то точно был, что вообще-то не должно было нас удивлять, ведь двери ни в квартиру, ни в саму комнату не закрывались, но все равно было удивительно и по-детски обидно, ведь этот кто-то нас обокрал. У нас был совершенно злостно украден новый, еще не распечатанный армянский лаваш, лежащий на столе. К чести вора, ничего больше у нас не пропало.
Это совершенно прискорбное событие было воспринято нами очень серьёзно, ведь оно означало, что кроме сырков у нас совершенно не осталось еды. И хотя известная поговорка гласит, что художник должен быть голодным, согласиться с ней мы не смогли, так как никто из нас этим художником не являлся.
Было объявлено экстренное собрание нашей недокоммуны, у большого, круглого стеклянного, когда-то прозрачного стола. Главной нашей проблемой на тот момент, как вы могли догадаться, было почти полное отсутствие денег. Что сразу отметало крайне простой, но слишком мажористый вариант - пойти в ближайшую «Призму» за продуктами. Вариант с повторным походом в магазин с сырками был так же вычеркнут из-за слишком навязчивого и агрессивного охранника, видеть которого больше одного раза в сутки никто не хотел.
После долгих прений было решено, что самый подходящий для нас вариант - это известный своими низкими ценами, обитель всех бабушек Ленинградской области, магазин с отдающим чем-то советским названием «Народный».
Также собрание постановило, что для экономии денежных знаков поход в магазин будет пешим, а так как идти нужно от станции метро «Площадь Александра Невского» до станции метро «Проспект Большевиков», а потом ещё чуть-чуть, плюс очереди, а потом столько же обратно, то в поход отправятся мужчины.
Жук надел свое старое чёрное фетровое пальто, завязал шарф до самых глаз, надел жёлтую шапку, которую мы носили по очереди, Петр облачился в непонятно где взятый пуховик унисекс и, попрощавшись с Филиппом, нашей кошкой, они отправились в путь. Провожая их в серые объятия ветреной улицы, я почувствовала себя матерью, отправляющей своих взрослых сыновей в свободное плаванье, и разве что платочком им в след не махала, смахивая скупую слезу.
Когда они ушли, я вдруг поняла, что впервые за несколько месяцев я дома одна, я могу посвятить время себя и своим желанием, но вместо радости случился тот самый взрыв.
Я бы могла сказать, что во мне проснулась хозяюшка, но нет, во мне проснулся Халк. Честно говоря, всё это меня так замучило, что меня, девятнадцатилетнюю толстую девушку ростом полтора метра, накрыла такая ярость, что я на одной этой ярости вытащила из комнаты в другую, совсем запущенную комнату, сломанные стиральные машины, неработающие холодильники от напитков, лишнюю мебель, передвинула диваны, сделала из строительной катушки удобный стол, убрала лишнюю одежду, вообще собрала всё лишнее и весь мусор, всё выбросила, вымыла.
Что уж говорить, что вернувшиеся через много часов из магазина уставшие парни были в шоке. Наша комната из склада превратилась в уютное подобие настоящего дома.
Но не это тут главное, не то, что меня спросили, почему я делала это сама, не прося помощи. И не мой встречный вопрос, а почему они сами ничего не делали всё это время, не их рассказ о битве с бабушками за гречку по акции и даже не то, что у меня потом неделю мышцы болели, а то, что среди всего этого хлама был обнаружен старый-старый этюдник.
Он был хром на одну свою стальную ногу, его лямка была покрыта плесенью, а непромытые от масла кисти пришлось сразу выбросить. Но внутри него был старый кусок фанеры, приспособленный неизвестным художником под палитру, он светился калейдоскопом засохших красок и дарил вдохновение любому, кто просто бросал на него взгляд. Старые тюбики масла с советскими этикетками, такие разные по объему и наполненности, чудесным образом сохранились и могли ещё быть использованы, ну некоторые из них.
На следующий день я сидела на полу комнаты и пальцами размазывала красное и оранжевое масло по какой-то картонке, выводя что-то абстрактное, не задумываясь о том, как потом буду смывать все это с пальцев, не задумываясь ни о чём, и наконец-то чувствуя себя свободно.
Наверное, так я в уже более-менее осознанной жизни познакомилась с творчеством, которое теперь сопровождает меня в жизнь каждый день.
А мораль? Должна же быть хоть у одного моего рассказа мораль. Если она тут есть, то она, на удивление, не про творчество, не про уборку и не про гречку по акции. Она про все сразу: и про то, что жить нужно комфортно, а про всё про это лучше в книжке прочитать.
ДЕЙСТВИЕ ВОСЬМОЕ. СКАЗОЧНОЕ.
Я, как бабушка из старых сказок, отворю ставни на окне в свою память и, возможно, немного в воображение и расскажу вам сказку, а, точнее, самую сказочную историю, случившуюся со мной в том самом доме на Неве, в один из тех почти тёплых, но всё-таки осенних вечеров. Хотя, честно говоря, я сейчас не могу точно вспомнить даты, но это точно произошло осенью. Все, о чём рассказывается в моих историях, происходило с конца лета до начала зимы, но главы расположены не в хронологическом порядке, а в том порядке, в котором пришли мне в голову.
Старенький этюдник, появившийся в моей жизни, был потихоньку наполнен новыми кистями из магазина, в котором я работала или из чемодана Жука, который он привез из дома, находящегося на совсем другом конце России, ещё туда добавились новые тубы, белые, так разительно отличающиеся от старых серебристых, потемневших от времени.
Иногда я проводила свои вечера за рисованием, точнее - за попытками рисования. А картонки, найденные всё в том же хламе, вдруг превратившиеся в картины, я почему-то дарила соседям, калмыкам с кухни, и хоть убей, я сейчас не могу вспомнить, почему так происходило.
Первой моей картиной была абстракция о море, сине-зеленая мазня с претензией на искусство. Она очень понравилась дяде Коле, он даже повесил ее над своим спальным местом, и часто любовался ею. Конечно, по его словам. Поэтому вторую свою картину, силуэт обнаженной незнакомки, сидящей к смотрящему спиной, на розово-голубом фоне, я тоже, не задумываясь, отдала калмыкам. Я пыталась изобразить что-то нежное, женское, такое тонкое.
- Соседка, - как-то вечером позвал меня дядя Коля на кухню из коридора.
Судя по его голосу, он явно уже провел ритуал задабривания алкогольных духов. И не раз.
– Эх, соседка, соседка. Художница, блин. Ну вот зачем ты нам эту свою вторую картину подарила. Я ведь взял её, а она…эх, - вздохнул мужчина. Он был явно чем-то взволнован. Я замерла, почему-то не предвкушая ничего хорошего, слишком странно он говорил.
- Первая-то твоя картина хороша, ну, вообще, а эта, эта голая сидит и попа у нее и спина, я то что, я то старый, а вот мои сыновья. – Он кивнул на притихших парней, - Они-то того, молодые они на неё, ну...- он выдержал театральную паузу, а я уже не смотрела в лицо мужчины – они на неё …того.
Он как-то странно улыбался, может, считал, что я должна гордиться, что моя картина такая прекрасная, что на неё кто-то, ну это…того. А может сам смутился от всего того, что наговорил.
Меня передернуло. Видимо, защищаясь от ненужных сигналов извне и не приятных мне слов, мозг заработал в какою-то другую сторону, а взгляд, не нашедший ничего отвлекающего вокруг, вдруг зацепился за ковер, висящий на стене.
Дядя Коля что-то ещё говорил, я не слушала. Меня вдруг как молнией пронзило понимание того, что в этой маленькой грязной кухне на стене должны висеть схемы карбюратора, фотографии Таджикистана или старые выцветшие фотки из мужского журнала, да что угодно, хоть быть просто очередное пятно от ботинка, как на потолке. Но не этот ковёр…
Эта мысль почему-то засела в моей голове, я уже не думала ни про картины, ни про что-то другое, только про этот ковёр. Засевшие в голове мысли и навязчивые идеи – это, наверное, вторая моя основная черта характера после любви к утрированию и преувеличению. И с этим любопытством я никогда не могу справиться, открытая дверь - это приглашение, а висящий в неподходящем месте ковёр - это обязательно тайна, решила я.
Поэтому мне нужно было что-то сделать, выяснить, откуда этот ковер и почему он там висит, как давно и кем повешен. К моему второму появлению кухня знатно опустела. За столом сидели только два брата, ни их отца, ни дяди нигде не было, поэтому мои вопросы посыпались на них.
И знаете какой я получила ответ на все, казавшиеся мне важными, вопросы? Ну ковёр и ковёр, ну и чО, пусть висит.
Нет, эта невежественность, всё это отношение к такой важной вещи, как мне казалось тогда, меня не устраивало, и, вообще, эта ситуация не укладывалась в мою новую картину мира, как это Чо, что за просто ковёр? Неужели никто, никто в этой квартире не замечает, какой он инородный тут, что он тут вообще не к месту.
Решив, была не была, я схватилась за край ковра и, конечно, в глубине души приготовившись к разочарованию, отогнула его в сторону, настолько, насколько позволял придвинутый вплотную стол.
И знаете, что: разочарования не случилось.
- Там дверь, – эта простая фраза вихрем пронеслась по помещению, и вот мы втроём уже двигали стол в сторону, полные детского азарта, наплевав на то, что, если кому-то из соседей захочется поесть, ему придётся перелезать через перегораживающий вход стол.
- Как думаете, что там? – спросил старший из братьев.
- Наверное, комната пустая, - сказала я, но, поправив на голове невидимую шляпу Индианы Джонса, в голове добавила что-то про сокровища и чудовищ, а, может, и про святой Грааль.
Дверь медленно отворилась, явив нам нечто невообразимое. То, что никто из нас и не мог представить. Мы трое синхронно наклонились вперед, чтобы разглядеть представшую перед нами ещё одну дверь.
И она тоже была нами побеждена в неравной схватке и открыта.
Знаете, почему парадные, а не подъезды? Потому что в старых домах существовали парадные выходы для дам и господ, и чёрные, скрытые от глаз - для слуг и общего удобства.
Именно в такой «чёрный» подъезд вели эти скрытые от людей двери, куда мы и попали прямиком из маленькой кухни.
- Нарния, блин –донеслось сзади меня, застывшей на пороге в пустоту, чёрную и холодную.
- Фонарики у кого-нибудь есть? – спросила я у соседей.
А теперь представьте, тёмный старый подъезд, не оснащённый окнами и проводкой, такой же тёмный и холодный, как склеп из страшных историй, стены, покрытые плесенью и сетью трещин, старые разваливающиеся ступеньки, тут и там куски отколотого камня, паутина, свисающая с ржавых и погнутых перил, которые вообще местами отсутствовали, провал вверх, провал вниз, темнота со всех сторон и шорохи. И в этом всём готическом великолепии медленно движется процессия из девочки с горящей свечей и счастливой улыбкой на лице, пляшущие тени, и два мужчины, идущие за ней след в след, попеременно спотыкающиеся и ругающиеся то на русском матерном, то на калмыкском.
Фонариков ни у кого не оказалось, но это не могло меня остановить. Захватывающее приключение не позволяло ждать, а парни не смогли меня отпустить одну. Вначале мы поднялись наверх - на третий этаж. Там, среди пыли, на лестничной площадке стоял одинокий стул без сиденья, пепельница с окурками и трёхлитровая банка с одиноким сухим цветком внутри. Всё это было покрыто слоем пыли, которая слегка облетела от моего вздрогнувшего дыхания. То ли от страха, то ли от холода. Темноты я давно не боялась.
Потом мы спустились вниз. На первом этаже ничего не нашлось, а дальше был ход в подвал, через который, как оказалось, можно было выйти в парадную, к большому недовольству котиков, спящих у дверей.
Но самым главным открытием этого путешествия было небольшое окно на крышу, находящееся на чердаке, о существовании которого я и не подозревала.
Пыльные и продрогшие, мы вернулись в кухню. Стол занял свое место у ковра, я забрала с собой свечу в комнату. И с упоением и детским восторгом рассказывала соседям про Нарнию, которую отыскала, про скрытый ото всех маленький мир и про выход в небо, которым мы вскоре воспользовались, но про это я расскажу потом.