Глава третья. во веки веков




Юрий Слащинин

ГЛАВА ТРЕТЬЯ
5._____________
Первая неделя войны прошла в нарастающем тревожном состоянии. Радио приносило вести непонятные, путаные. Там отпор дали, в другом месте – отбили, подбили, уничтожили – а потом, оказывалось, отступили то в одном, то в другом месте. По меркам большой войны, как понимал Гаврила Матвеевич, это ещё не наступление и потому больше переживал за свои Петровские дела. Уходили мужики молодые. А ребятня, приписанная в помощники, то и дело сбегала от него в овраг и расстреливала его ружейные патроны по чучелу. Вот и опять отпросились скупнуться, а донеслись выстрелы дуплетом. Им эта война всего лишь игра. Пока не почувствуют ее безжалостную силу.
Когда по радио выступал Сталин, слушал его Гаврила Матвеевич отвернувшись от рупора и от народа, потому что закрыл глаза, чтобы слова душой понять. И понял, что говорит крепко, не дрогнув голосом. И слова-то все правильные. Отпор надо дать. Да покрепче, чтоб не лезли опять… Никак им неймётся.
Но больше всего Гаврилу Матвеевича поразила песня. Говорили ему про неё. А тут впервые сам воспринял её и наполнился тревогой за страну и яростью:
Вставай, страна огромная,
Вставай на смертный бой
С фашистской силой тёмною,
С проклятою ордой.
Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна.
Идёт война народная,
Священная война.

И что там были все эти Сталины, Бухарины, Берии… Сколько их уже было! Уйдут, как прежние, и не вспомнит никто. А тут страна запылала! Набат по сердцу вдарил. Спасать зовёт. А на такой зов только сволочь не пойдёт.
Сам он вошёл в колхозные дела как в собственные. Неисправу какую – починит, брошенное – подберет и к месту приладит, кому что надо – подсобит, поможет. И как-то сразу стал всем нужный и главный, как бригадир.
В этот день доделывали последнюю бричку. Семь штук их стояло в ряд, белея набитыми досками. А еще подладили четыре рыдвана для перевозки сена-соломы. Грудой лежали крепко насаженные и наточенные мотыги, грабли, лопаты, косы. И серпы наточенные лежали там под стеной амбара. Собирал он их по всем дворам, вызывая смешки да ухмылки у молодых. Но сам он знал войну не понаслышке и потому собирал все, что пригодится на черный день. Даже ручную мельницу принес, починил и спрятал, зная, что нужна будет.
С реки донеслись выстрелы. Удивился: вроде все патроны его расстреляли, а тут – опять палят…
Вскоре пришли помощники, мокроголовые, возбужденные. Принялись смазывать колеса. Внук, приметил дед, с сухой головой. И лицо с улыбкой. Встал перед дедом, а в мыслях – плавает где-то в небесах счастья.
- Дед-а, Ольга Сергеевна письмо получила от Иринки.
- Та-а-ак! – ждал дед пояснений. – К ней бегал.
- Словарь попросить. А она радостная. Искала и не нашла.
- В письме-то что?
- А там коротко, - не понимал его внук. – Как узнали про войну, Сашка велел Иринке сойти с поезда, чтоб домой ехала. А она ни в какую… В Москве только расстались. Сашку направили куда-то, а она… Живет в общежитии. Приедет, когда заработает на дорогу.
- Хоть мало хорошего, все равно хорошо.
- Словарь не нашли… Искали, искали… Говорит, может, Ирина взяла. А зачем он ей? И так немецкий знала… На инъяз готовилась..
- Это что такое – «иняз»?
- Иностранные языки.
- Толмачом, стало быть?
- Учительницей хочет. Как мама.
Новость обрадовала Гаврилу Матвеевича. В голове тут же понеслись мысли, как вернет себе «лебедь белую», выстраивая шажочки к ней… Что уж там серчать ей, когда близость сладилась… Грубо?! Так это у кого как… Мал почин, да дорог. Тут срастется все по уму. А вот внук насторожил деда: совсем расслаб от счастья. А своего ли?
- Ну-ка, собери ребят, - приказал ему.
Внук смотрел, не понимая.
- Все ко мне! – зычно крикнул дед. – В шеренгу – ста-ано-вись!
Не ожидали парни такой команды, но, видя бойцовский выход Гаврилы Матвеевича, и командный взгляд, которому нельзя было не подчиниться, тут же подбежали и выстроились перед ним в шеренгу, как на уроке физкультуры.
- По порядку рас-счи-тайсь!
- Первый… Второй… Третий… - пошло по ряду.
- А ты? – обернулся к внуку. И Константин встал в шеренгу, не понимая деда.
Гаврила Матвеевич поднял заранее нарубленные палки размером с нож и первую бросил внуку.
- Держи!
Палка ударилась ему в живот и упала к ногам. Парни – кто понял,- поймали палки.
- Это ножи вам, - пояснил Гаврила Матвеевич и, видя, что внук не торопится поднять свое «оружие», быстро нагнулся, схватил «нож», а поднимаясь, ткнул им в живот внуку, да так, что тот перегнулся от боли.
- Ты что, дед-а?!
- А ты чего?! – взъярился дед и кивнул парням. – Вот он, считайте, убит! На войну собираетесь?! Думаете, под смешки там будете пукать из винтовки. А немцы встанут перед вами, как чучела… В общем, так. Задание колхоза, считай, сделали. Спасибо за труд!
- Служим советскому колхозу! – выкрикнул Колька Сухорук. И все рассмеялись.
- А теперь буду войне вас учить. Какой сам научался в гражданскую. И наперво – ближнему бою. Эта палка у вас – нож! И у меня – нож.
- А у меня пистолет, - смеялся Сухорук, направляя палку на Гаврилу Матвеевича. Но он, вдруг, тут же колыхнулся в сторону, взбрыкнул ногой, и «пистолет» Сухорука отлетел в сторону, а «нож» деда саданул Кольку так, что согнулся он от боли, выпучил растерянные глаза, готовые плакать, а кривившиеся губы – жаловаться…
- Ты… Чего, дед?!
- Трупы не разговаривают. Вон, под телегу ложись и помирай… Пока будем учиться выживать…
Улыбки сбежали с лиц ребят. Так-то лучше будет!- оценил Гаврила Матвеевич.
- Знаю, от меткой пули не убежишь. И от бомбы на небо не вскочишь, в землю не закопаешься. А сошлись грудь о грудь, тут у каждого своя удача. А она сноровкой дается. Вот и настроим ее загодя… Ну-ка, внучок, столкнемся с тобой насмерть, как учил. Бей без жалости, или сам получишь вот так же,-- кивнул на Кольку, оставшегося в строю. Настырный, выходит. Молодец. А Константин, хоть и учился с Сашкой дедову бою, но не очень-то старался. Его больше книжки интересовали. Книгочей! А тут на войну засобирался. Ну, посмотрим, на что годится.
Костик пригнулся, задергался перед дедом туда-сюда, налетел… Но рука с ножом вдруг оказалась зажата ладонью деда, повернута так, что палка-«нож» выпала.
- Еще один труп! Так вы на войну собрались трупами валяться?! Или родину защищать?! Ну-ка, разберись парами… И гляди, в чем сноровка… Начнем медленно… Показывай, Константин.
Костя медленно повел руку с «ножом» для удара, а Гаврила Матвеевич так же медленно перехватил ее за запястье, дернул руку на себя, а вытянутые пальцы другой руки, как лезвие лопаты, послал противнику в горло. Не ударил, а коснулся только. Но и того хватило Костику, чтобы закашляться и отпрянуть, выпучив глаза.
- Все поняли?! Мне и нож его не страшен, если до горла доберусь.
- Бандитский прием? – заметил кто-то.
- А какой другой прием остановит бандита?!
- По морде…
- А он тебя – ножом!
- Ты чего, Витек? В самом деле… Давай…
Учеба шла до темноты. А потом парни показывали свои приемы драк, и Гаврила Матвеевич радовался, угадывая их учителей – Никиту Сухорука из своей ватаги, расстрелянного при раскулачке. Он обучил сына, а учеба его до внука дошла, не пропала… Валька Косых подножки показал, и тоже были они знакомы от его деда. Такого же вихрастого и коренастого тогда, как этот живчик. Выходило, не напрасно они дрались тогда стенка на стенку, улица с улицей, деревня с деревней… Теперь пригодится для драки страны со страной.
- Гаврила Матвеевич, а вы знали моего деда? – робко спросил Колька Сухорук. И все насторожились, зная, что Сухоруки из раскулаченных и что дед Кольки был застрелян при сопротивлении властям. Что скажет?
- Еще бы не знать?! – понимал их робость Гаврила Матвеевич. – Правильный мужик был. Топором тёсан, дубиной подпоясан. Знаете таких?
Ребята облегченно заулыбались: можно о запрещенном говорить.
- А как это – дубиной подпоясан?
- Смекни!
- Фольклор?!
- Чего?
- Иносказание, - пояснил Константин. – Иное сказание. Поэтическое…
Тут понял Гаврила Матвеевич. Кивнул.
- Только дубины были настоящие. Думаешь, просто так крепостничество отменили? Дубинушки помогали. А в революцию от таких – дубиной подпоясанных – вся дворянская да купеческая Россия пылала. А вы не «проходили» этого?
- Не-е-ет…
- А как она пылала?
- А по всей земле! – остро вглядывался в лица ребят Гаврила Матвеевич: понимают, нет? И видел, понимают. – Выжарили паразитов отсюда, а в городах рабочие их прижали. Но вот беда какая: своих господ убрали, так лезут на нас иностранные. Так что, ребятушки, пришел черед и вам дубинами подпоясаться. Жизнь-то хорошую защищать надо!
- Как Александр Невский!
- Нет, - удивил ребят Гаврила Матвеевич.
Александра Невского «проходили» в школе, и фильм смотрели по несколько раз, и потому не понимали его хитрого прищура глаз. А дед дождался общего внимания и пояснил под конец разговора:
- Александр Невский дружиной против псов-рыцарей стоял, а народ – против народа. А если бы струсили наши мужики?! А?.. И дружина не помогла бы. А вы пойдете сейчас народом против их народа. Вот и поглядим, чья возьмет! Завтра еще разучите кое-что похлеще. А сейчас всем на речку, искупаться, чтоб к девчатам прийти молодец-молодцом. Ступайте…

6. ____________
Проводив внука размышлять, сам Гаврила Матвеевич окунулся в другие раздумья, как добраться до своей любушки. Вот ведь напасть: седина в бороду, а бес в ребро, тормошит и пониже опускается, поднимая неуемное мужское естество. Догадка так и плескалась в голове, что после письма дочери Ольга Сергеевна простит все его проделки, а так как было то, что было, то и противиться не станет. Если немного разве… чтобы не сразу сдаться.
И все же боялся, нахрапом-то… Тут все как праздник светлый должно быть, а не этак вот: не медведь дерет, мужик берет… Э-эх, деревенщина, за то и получил пинок… По заслугам. Как на глаза ей показаться?! Прости, мол, дурака старого… А зачем ей дурак, да еще старый?.. Вот как вляпался! Как быть-то, а?.. У Бога милости не попросишь, стыдно. И своего ума не хватает… И жизнь без нее не в жизнь! Вот ведь, война полыхает, а тут в маяте как юнец…
И тут вспомнилось ему давнее, озорное, да бедовое… После проводов Маши, он отдал цыгану лошадь с повозкой, и застрял в таборе у Лидолии. Молодая цыганка потеряла мужа, убитого где-то за конокрадство. Узнав его беду, она взялась вылечить от любви и даже за червонец золотой, - два их он выкрал из дедова тайника, -вернуть ее Гавриле влюбленной, как мартовская кошка.
- Сама придет! И молить тебя будет. Все-все отдаст тебе. Женишься, богатым станешь. Не жалей червонец. Тыщи их будут у тебя. В каретах станешь ездить. Полюбит тебя. Присушу ее… Только о тебе будет думать, с ума сходить… Сама приедет к тебе, умолять станет: «Женись!»
- А как?
- Как скажу, так и будет.
Они сидели на свежескошенном сене, копну которого он своротил для удобства. Яркая луна освещала восторженное лицо цыганки, черную нитку бус, кофточку с расстегнутой первой пуговичкой.
- Закрой глаза.
А он не мог их закрыть, пялясь за отворот кофточки. Цыганка рассмеялась, колыхнув грудями. Пальцами закрыла его веки и притянула к себе, ложась на сено.
- Ее увидишь закрытыми глазами. Не открывай их, и жди… Все увидишь, что в голове будет.
- А что будет?
- Что скажу, то и будет, то и сбудется. По деревням с ней ездил?
- Ездил.
- В поле ночевали?
- Нет.
- Видишь ее сейчас?
- Вижу…
- Она с тобой здесь, не я, - шептала Лидолия в ухо, касаясь руками в разных местах. – Телега у вас сломалась… В ночи остались, вдвоем… Холодно… Все тепло ей от тебя… Рядом лежит… Слышишь запах одеколона?
- Да-а…
- Боишься тронуть ее?
- Ага…, - кивал он.
- А ей холодно… Обними, чтоб теплее было… Не тискай, барышня ведь… Только ее сейчас видишь, чувствуешь, трогаешь. Меня нет… Все она говорит… Ты любишь меня? – пискнула другим голосом.
- Да…
- Целуй…
Обомлел: а можно? Ощутил губы на своем лице и сам стал целовать, неуклюже тыкаясь. Ее руки остановили эти тычки, а губы охватили его губы в горячем и сладостном поцелуе. И отошли руки, оставляя право продолжать. Опустились ниже, расстегивая пуговицы на вороте рубахи; еще ниже – развязав пояс с гирьками на концах, еще ниже…
- Ласкай…
- Машенька… Любимая… - шептал он и делал все, что помогала ему делать она, что и сам знал, не имея опыта…
Ощутил и боль, потому что впервые познал женщину. И несказанное блаженство испытал, к которому вел инстинкт. И долго не открывал глаз, боясь потерять любимую. Да и хотелось еще и еще…
- А она… приедет?
- Приедет! Теперь приедет! Всех бросит, чтобы к тебе приехать.
- А почему она приедет? Не Мария была, а ты…
- Потому что колдовство. Ее тут не было, а чувства твои были?! Ее любил, целовал?
- Ее!
- Тогда приедет! Обязательно.
- Может, еще надо. Усилить…
- Червонец есть?
- Завтра принесу.
- Без золота силы не будет. А в табор больше не приходи. Здесь жди.
И ушла сразу, завернув за копну.
Приходил сюда Гаврила трижды, пока дед не хватился пропажи денег в своей кладке, копившейся с турецкой войны. Пришлось сбежать из дома в Питер, к своей присушенной возлюбленной. Долго искал. А нашел только статью в газете про ее мучения…


Вспоминая так былое, Гаврила Матвеевич видел перед собой не цыганку, и не Марию, образ которой давно расплылся, а представлял Ольгу Сергеевну. И ей посылал свои мысли и чувства любви и нежности, ее ласкал. Ох, как же хотелось это сделать не мысленно, а в яви…
* * *

Ольга Сергеевна заканчивала писать дочери письмо, в котором рассказала о Валдаевых, о том, как приходили к ней Галина Петровна и Василиса расспросить о Саше. О Гавриле Матвеевиче ничего не писала, сердясь. Но сейчас почему-то он всплыл в ее голове каким-то другим – ласковым и добрым… И подумала, что напрасно сердилась. Ведь любит ее, давно видит. И боится своей старости, как догадалась. А си-и-лен, медведь! Берет он, видите-ли!.. Обрадовался, дурачок… – вспомнила она с усмешкой свершившееся у них …нечто, отчего почувствовала на себе какое-то воздействие… Его нет, а словно присутствует… И лицо запылало, как от поцелуев, и ласковые ощущения, как бы касаний, пошли по всему телу тут и там… «Так хочу его? – удивлялась себе. – Хочу, чтобы сгреб, как тогда… Опрокинул… О, нет! Не будет этого», - убеждала себя. Но почему-то встала, подхватила черный полушалок и, не гася свет, вышла из дома. Зачем? «О Саше расспросить… Узнать адрес его… А может, он тоже прислал письмо. Или пришлет…», - говорила себе, выйдя на улицу с редкими огнями в окнах, и зашагала быстро в другой конец села.
* * *

Гаврила Матвеевич распалил себя так, что не мог оставаться в бездействии. Вот уж не думал, что загорится так – не потушишь. Не пил бы, не ел, все на милую глядел. «Взгляну только и уйду», - решил он. Перекрестился, и за порог, в сумерки. Через огород к речке. К милой и семь верст – не околица, а прямиком – миг.
Прошагал порядок бань, вышел к крутояру. Пригляделся, где тут Сашка тропинку протоптал. Изловчился и оказался в саду.
В доме горел свет. Из тени яблони заглянул в окно – пусто в комнате. Подождал. Долго ждал – нет движения там…
Постучал веточкой… Та же тишина.
Пальцем постучал – и опять нет никого.
Поднялся на крыльцо – дверь открыта. Покашлял. Постучал. Вошел в дом – нет никого. Смущенно вышел и сел на ступеньки, решив, что к соседям ушла хозяйка. Стал ждать. А что еще делать?

* * *

Ольга Сергеевна пошла улицей. Дошла до Валдаевых и встала в недоумении: зачем пришла? В окнах избы - чернота. В большом доме горел свет на кухне, и погас. Спать улеглись…
Пристыженная своей глупостью, повернулась и быстро-быстро пошла домой. Почти побежала, боясь встретить какую-либо парочку своих учеников. Почему-то казалось, что они сразу узнают, зачем она ходила сюда. Сама!… Без зова… «Нет, нет, с этим надо покончить раз и навсегда», - решила она.
Издали увидела свет в окнах дома и пуще рассердилась на себя: ведь надо же – свет позабыла выключить ради него. А он… дрыхнет уже. «И зачем он нужен?» - выговаривала мерцающему в голове образу Гаврилы Матвеевича, когда он тамадил на гулянке, зачаровывая и парализуя ее волю. Отнял дочь! И там, в баньке… Не было такого с ней никогда… Так все мощно, стихийно и полно, что и сейчас еще при каждом воспоминании возвращало к оборванным чувствам, заставляя сожалеть… и смеяться. Что у них?! Там… песни пел. Здесь – мог бы прийти. Без колдовства… Когда-то она читала про такие пассы в досоветских книжках, не верила им, до этого вечера. А может быть, и не колдует, а в самой все это… пробудилось… Ой-ой, не знаю… В такое время! Вдруг!
От калитки до крыльца шла тихо, не поднимая глаз. А вскинула их – и увидела его, сидящего на крыльце. Он был в той же гимнастерке. Поднялся, подав ей руку опереться, чтобы провести на семь ступенек вверх.
Вошли в комнату, и она занавесила окна. Повернулась к нему.
- Ужинать будешь?
Он отрицательно помотал головой: нет! И смотрел ей в глаза, вопрошая и не торопя.
Она подошла к постели. Сняла покрывало и сделала все как надо на двоих. Прошла к выключателю и погасила свет. И тогда только подступила к нему, тесно прижалась:

* * *
Он приходил к ней ночью, когда в окне, выходящем на реку, гас свет. А до этого бултыхался в воде, остужая разгоравшееся пламя.
Поднимался в сад… Войдя в открытые двери, закрывал их за собой; шагая к спальне, ронял на пол одежду и…
В свою любовь они окунулись, как в омут. Она принимала его в свой океан чувств. И он в нём растворялся, отдавая все без остатка, без осознания времени, без сохранения личности. «Я» - превратилось в «мы». А это «мы» спешило понять себя, докапываясь в каждом «я» до самого малого, и все это малое было им так же дорого, любимо, интересно, нескончаемо…
Он узнал весь ее путь с младенчества в семье мелкого чиновника. Как училась в гимназии и на курсах, как влюбилась и вышла замуж, была благополучна и счастлива… Как все рухнуло в раз: мужа арестовали, назвав «врагом народа», а ей отдали его разбитые очки – единственное свидетельство его смерти; из квартиры выгнали, и ей пришлось многие годы скитаться с дочерью, где придется, пока не получила место завуча в Петровском… И призналась, что с той первой встречи полюбила его, а он – не замечал…
И он признался, что полюбил сразу, да побоялся признаться себе. И все услышанное от нее, прошло через его душу, как свое, самое близкое, тут же и пережитое до всплеска чувств, в чем-то увидено догадкой, и даже подсказанное ей: так ли было? И это его свойство больше всего удивляло и восхищало Ольгу Сергеевну, помогало раскрыться самой и понять его мужичью необычность. А понять ей было трудно, потому что приходилось преодолевать её. Стыдится, оказалось, про самое главное – любовное сказать. Про женитьбу свою рассказал без утайки своих измен, а про любовь к революционерке пришлось окольно выпытывать. С трудом пришлось и до его колдовства добираться. И не потому, что очень ей было надобно убедиться в его способностях или иллюзиях. Хотелось о нем знать сразу и все. И недосказанное им разжигало интерес до стихийного пожара.

7.____________
Война – не мать родна… Пока воин воюет – жена, дети горюют. И горя этого прибавлялось с каждым месяцем, а потом чаще, до дней дошло… Это когда зашагала беда по дворам, разнося «похоронки»… Квадратики бумаги с родным именем и зловещими словами…
Взамен убитых и покалеченных требовались живые. Забрали и ребят дедовой команды. Под плач матерей и сестер бойко забрались они на полуторку, кричали, улыбались. Сопровождающий командир встал на подножку, пересчитал их, тыча пальцем, и не меняя озабоченности на лице, нырнул в кабину тронувшейся машины.
Константин не попал в эту группу и был обижен на деда. И записку его возил куда-то, и немецкий выучил так, что говорить стал лучше Ольги Сергеевны, как признала она сама. И вот ребят забрали, а он оказался не нужным. Притих. Смотрел подозрительно. И Гаврила Матвеевич понял, что разговор будет скорый.
Обучая парней своим хитростям, Гаврила Матвеевич приметил, что Константин не хороводил ими. Главным у них был Колька Сухорук; на него все поглядывали, сверяя, что всем делать. Сухорук был всех ловчее, живее, распорядительней. Все приметит, оценит, отзовется… А слушался Константина, что тот ему скажет. Да и вся ребятня сразу стихала и прислушивалась, когда внук говорил: тихо, глядя в глаза и без лишних слов. Вроде не самый главный, а все делают, что он сказал, а потом Сухорук командовал. Интересно было это видеть деду и поучительно. Ведь вроде и не водит ватажку, а все по его делается. Вот ведь как растет. Еще вчера сопли ему вытирал, недавно с братом мирил, а он вон как из детства шагнул…
И вот остался один. Хмур. Задумчив. Время выжидает для нужного разговора, понял Гаврила Матвеевич, шагая с ним с проводов. И сразу повел его к себе в избу. Сел за стол, кивнул ему:
- Говори.
- Что?
- Какую обиду против меня держишь.
- С чего взял, дед-а? – пожал плечами, но сел за стол для обстоятельного разговора.
- Вижу. Говори, как на духу.
- Это как?
- Как самому себе. Или как Богу. Без утайки. И ты, и Он – все знает, врать не даст.
- И ты скажешь, как на духу?
- И я! А как же иначе?!
- За что ты не любишь Сталина?
«Вот что его гложет», - понял Гаврила Матвеевич, выдерживая пристальный взгляд внука. Думал-то, начнет пытать насчет записочки в военкомат, а он вон про что… А можно ли говорить ему про их вождя? Мал еще… Воевать не мал, а знать?.. Так как же тогда?..
- А за что мне любить его, Константин Тимофеевич?
Внук ждал ответа на свой вопрос.
- Ты мешал организации колхоза.
- Я создавал его!
- Не советский.
- А какой?
- Кулацкий! Нам рассказывала про вас Ольга Сергеевна.
Услышенное оглушило Гаврилу Матвеевича. Это любушка-то его?! Замелькало перед глазами ее лицо, переполненное счастьем, лаской, любовью… И потом только вернулось осознание… Говорила-то классу… На уроке… Раньше… Как житейский пример… Понял, наконец, облегченно передохнул и стал слушать внука про свои кулацкие заблуждения
- …Сталин нашел исторически правильное решение. Провели коллективизацию и решили проблему с обеспечением продовольствия. Ты и сейчас не согласен с ним?
- Как же не согласиться!. Жизнь стала лучше прежней. Факт! Так ведь и должно быть так. И после отмены крепостничества, улучшалась. И с семнадцатого по двадцатый годы, знаешь, какая жизнь началась! Знаешь, как поднимались мы из ничего!…Да мы бы горы сдвинули…
- Стихийно … А сейчас организованно. По планам сталинских пятилеток.
- По пятилеткам – тоже хорошо, - одобрил Гаврила Матвеевич, поняв, что признаваться Константину нельзя.
- Сталинским! – повторил тот с нажимом, словно требуя признания.
- Да что говорить, - кивнул дед, подумав: «Вот и свой комиссар подрос». – Сталин умнее всех оказался. Го-ло-ва!
- Гений!
- А это что такое? Такого слова не слыхал. Кликуха, что ли?
- Всенародное признание… Как самый умный, талантливый, честный… Не обманет…
Покачал головой дед: не то! И пояснил:
- Честный – честью прикрыт. Титулом. Званием. Хорошо с честью, достойно. Да ведь не велика честь, когда нечего есть. Сегодня - в чести, а завтра - свиней пасти. Вот как все оборачивается.
- А мама говорит, ты справедливый…
Поглядел дед на внука… Как быть-то? Деликатно, а влепил крепкую оплеуху… И глаз не спускает, дожидаясь, что ответят ему.
- Всяк человек ложь – и я тож. А «справедливый» - значит «с правдой», «ведущий». Только вот беда какая: правд у людей велико множество. Посчитать если, то у каждого своя.
- Правда всегда одна! Иначе… это не правда.
- Да как же одна, подумай… Есть дворяне и крестьяне.
- Были. Ну, и что?
- А то, что для дворян заставлять работать крестьян – хорошо, а для крестьян горбатиться на барщине – ох, как плохо.. Вот тебе две правды. И сейчас они те же – две.
- Какие?
- Рабочих и крестьян. Для рабочих получать хлеб задарма хорошо, а для крестьян отдавать – плохо.
- У нас союз рабочих и крестьян! Рабочие дают нам трактора, автомобили, вооружение… Это их вклад. И за него получают продукты питания. От нас! А хлеб и продукты – наш вклад. Ты пойми, деда! В этом все величие Ленина и Сталина. Ты не понял, и за это сидел там…
- На каторге не сидят. Там дохнут от труда, голода, холода, вшей, болезней… По воле таких вождей. И опять две правды, приметь. Их правда в том, что народ надо держать в узде, армию – на цепи, служивых – в страхе. А у народа своя правда, Богом данная. Человеком оставаться. Самым главным в своей жизни быть!
- Как это, главным быть?.. У нас в семье главный – ты, а в стране – Сталин.
- А должен быть - ты. И в семье, и в стране. И во всех делах человек должен главным быть для всех.
- А если он, к примеру, - дурак?.. Или вор?.. Или..
- Такие не в счет. Праведников бери.
- А много их, праведников, в нашем селе?.. В стране?..
- Начинай с себя счет, с семьи… Ну-ка, перебирай…
Костик задумался, и по лицу его поплыла улыбка радостного удивления. Восхищенно уставился на деда.
- Вот не думал никогда… Дед-а, а почему же тогда…И воры есть, и враги народа?
- Может, потому, что рабами не хотят оставаться. И ловчат, кто как может. Одни – воруют, другие – воюют.
- А при чем здесь рабы?.. Рабство давно отменили.
- Да как же давно, Костенька?. В округе еще полно старух и стариков, родившихся крепостными. И сейчас мы все РАБ-отники. Получаем зарплату за РАБоту. Так что опять стали РАБ-ами. Или не так?..
- А где тогда хозяева, капиталисты?.. Не по твоему получается.
- Верно! Вот ведь заковыка какая… Капиталистов нет, а рабство осталось. И две правды. Тех, кто работает… И тех, кто заставляет работать
- Да в чем же?.. Где?.. Ты совсем запутался, дед-а. У нас содружество… Все равны. И все трудиться должны. А кто не хочет по-нашему, тот…
- Враг народа, - продолжил Гаврила Матвеевич, увидев заминку внука. Деликатный парнишка-то.
- Я не говорю про тебя. Ты заблуждался… Простили. Но трудиться ведь все должны. Чтобы жить и защищаться.
- Ох как надо, внучок дорогой!..
- А что ж ты тогда…против Сталина?
- А потому, что моя правда не принимает его правду.
- Какая она?..
- У него-то?.. Народ под страхом держать. Не живи как хочешь, а стань, как ему надобно.
- За это его ненавидишь…
- За это! - сказал, следя за выражением глаз внука. Оно было изумленным и растерянным, смущенным и настороженным. Знал Гаврила Матвеевич, что после таких выражений лица бывает…
- А ты чего сомлел?! За деда или за себя вспугнулся? Я, Константин Тимофеевич, за свое отсидел. И поделом частью… Там только и понял, что не туда гнул, куда надобно. И тебе сразу надо понять главное, чтобы не ошибиться.
- А в чем это… главное?
- В жизни самой! Для чего она дана?.. Оглядись-ка… Всякая вещь свое назначение имеет. Вот… Изба – людям в ней жить, топор – дрова рубить, ложка – хлебать… Свинья – мясо, сало давать… А человек к чему назначен? Вот хоть ты?
- Не знаю… А ты?
- Я-то? Мужиковать! Талант мне такой дан все понимать быстро и делать скоро. Другому талант дан детей учить. Как Ольге Сергеевне…
- Да, она хорошая…
- Жить бы каждому по талантам своим, да Божье дело на земле сотворять. Так нет же. Нашлись такие, что захотели эти таланты под себя прибрать. Создали рабство. Отбились от рабства, как твой Спартак, так народ в крепостничество загребли. Прадед твой и прабабка крепостными были, совсем недавно… Царь Александр второй освободил народ от крепостничества, а большевик Сталин – вернул. И социализм нам придумали. Чтоб отнять все личное… А без личного как талант проявлять? Кто первым взбунтовался, их в тюрьму бросили, в лагеря. Врагами народа заклеймили, чтоб другой мысли не появилось у людей.
- Я не считаю тебя… врагом…
- Дураком считаешь? Выжившим из ума?
Костик молчал, поджав губы.
- Так-то лучше! Только заранее считать – от вопроса сбежать. А значит, самому в дураках остаться. Вопрос-то ведь не будет решен. Так или нет?
- Так…Но ты сам уклонился.
- А может, нарочно, чтоб поглубже тебя окунуть. Ведь фашизм их такой же, как наш социализм. Потому и друзья были Сталин с Гитлером. Помогали друг дружке. Из России везли в Германию лес, руду, зерно… А из Германии – станки, моторы…
- Почему же тогда – война?
- А война потому, что два паука в одной банке не уживутся. Кто-то из них должен слопать другого. И ресурс набрать. Тесно в Европе Гитлеру. Ему просторы нужны российские, и руда, и нефть… Еще, чтобы рабами нас сделать. Так и объявил своим: как завоюете русских рабов, каждый станет хозяином, получит по колхозу. Вот и вся политика.
- Гитлера! А Сталина?
- Удержать, что имеет… Не успел он оборониться, вот в чем беда.
- А ты… за кого?
- За кого же я буду, по-твоему?
- Не знаю… - хмурился внук.
- За тебя! За Марийку и Петеньку. За Петровское наше… За Россию… Капиталисты-социалисты уйдут, а Россия останется.
- И Сталин за нас.
- А как же, за вас. Каждый пастух свое стадо бережёт. И вас любить себя заставляет. И подчиняет всех.
- Он вождь всех народов! Руководитель страны!
- Но ты же не заставляешь, а руководишь.
- Я?! А при чем здесь я?
- Вот и подумай… Как получается, всей ребятней вашей командует Колька Сухорук. А Колькой командуешь - ты. Видел я: пошепчешься с ним, он тут же всем говорит, руководит, и все делают как ты сказал.
- А я не замечал... Не думал… - растерянно признался Константин, польщенный открытием своего неожиданного таланта.
- Ты не знал… А те, кто знают, управляют так людьми.
- Со стороны?
- В школах – учат, по радио - говорят, в газетах и книгах – пишут, в кино – показывают. Всяк думает, что сам все узнает. А на деле, помнит лишь то, чему учили, наставляли, приказывали. Вот так и Сталин внука моего от родного деда отделил.
Гаврила Матвеевич поднялся из-за стола, завершив разговор. И Константин вскочил с табуретки, припал к нему:
- Дед-а, ты чего?.. Обиделся… Я люблю тебя… Мне понять надо. А ты сейчас такое сказал, что всю жизнь буду помнить. Ты сказал такое!.. Может, ты сам не знаешь, что сказал. Это открытие… Прорыв!
Не понимал Гаврила Матвеевич, какое там открытие сделал внуку, но видел, что вернул его себе. И был счастлив.

8. ___________

Счастлив-то счастлив, а догадка не приходила, отчего так обрадовался Константин. Чего он наговорил такого, что каким-то открытием назвал… Отмахнуться хотел. Мало ли чего дитя лепечет, умиляя родню. Но тут не дитя. Вон какие книжки изучал, - оглядел дед с почтением книжные полки, заставленные учебниками. Это ведь все надо было заучить, да пятерки получать. А Константин против Сашки только пятерки приносил, да еще книжки из школьной библиотеки. В семнадцать лет такие молодцы – сам видел – полками командовали. Он же, старик, сообразить не может, что угораздило наговорить, отчего внук родной возвеличил до генерала. Пришлось до ночи терпеть, чтобы рассказать любушке своей.
- Боялся, что обидится. Он же меня хвалить стал за открытие какое-то… А что такого открыл ему, разъясни.
Ольга Сергеевна налила чай, задумчиво соскребла из сахарницы остатки сахара – все стало заметно исчезать – и аккуратно ссыпала поскребушки ему в чашку, пододвинула: «Пей». Сама прихлебнула чай, задумчиво уставясь на завешенное одеялом окно.
- Правильно он сказал… Это из сферы знаний об управлении людьми. Не думала, что у нас рос мальчик, интересующийся такими проблемами. Хотя, где им еще расти чистыми, как не в селе…
- Ну, а…
- При таких дедах!
- Хм… - не понял он, хвалит или подсмеивается.
- Говорящих философскими сентенциями.
«Подсмеивается», - решил он. Слов таких не слышал, смысла не знал.
- Книг не читают…
Пригорюнился: и это верно. Гордился даже. Вот ведь деревенщина!
- А как скажут, - во всем суть бытия: «Что посеешь, то и пожнешь!», «Не рой другому яму, сам в нее попадешь». И так на все случаи жизни. Емко и просто до гениальности. Потому и гениального в себе не замечают.
«Вроде хвалит теперь».
- Ты мне попроще скажи.
- У меня нет ваших способностей, Гаврила Матвеевич. Городские - книгами говорят, а деревенские - смыслом этих книг. Не читанных и, может, не написанных. И ваш внук сказал вам об этом.
- Чего ж тогда я не понял?
- Он ведь пословицами не говорит, как Вы.
- Что ж ты меня величать так стала?
- Честь оказываю, Гаврила Матвеевич. За талант, за внуков.
- Не велика честь, когда нечего есть.
- А еще?
- Чего?
- Про честь…
- Да сколь хочешь.
- Только не говори «сколь», надо – «сколько».
- А зачем тебе лишние буквицы?
- Они не лишние. Так ведь благозвучнее.
- А «сколь» - правильнее.
- Почему правильнее? Кто так установил?
- Не знаю…
- Поняла! Здесь корень слова – «скол»… скол от камня – оСКОЛок, то есть часть целого камня. И «сколь хочешь» – от пословиц: четыре тома из словаря Даля.
«Опять непонятное говорит.»
- Ну, чего ты хмуришься. Ваши пословицы и поговорки все изучены, записаны, изданы в виде книг.
- У тебя есть?
- У меня ничего нет. Видел, с чем приехала. Была дочь… Так ты отнял.
Он заворочался неуклюже: вспомнила все-таки.
- Как там она? – вздохнула Ольга Сергеевна. – Пишет – одета, обута. Ни в чем не нуждается.
- Свет не без добрых людей.
- Добрым?..В такие времена?
- И то правда.
- И где учится?.. Летом?.. Просила ее ответить. И вот получила ответ, - показала письмо, где несколько строк были густо замазаны черной краской. – Они читают наши письма. И замазывают, что им не нравится. Что не дозволяют знать! Что нам не надо знать, исходя из их интересов. И твой внук это понял. Ты подсказал ему, что управлять людьми можно по-новому. Не по-привычному, когда офицер командует солдатами, хозяин – работниками… А со стороны, как твой Константин. Принес им ружье – они стреляют, привел деда – учатся драться… Сталин так руководит…
Он посмотрел на нее взыскивающе. И она ответила таким же взглядом. Оба поняли, что можно говорить и о таком.
- Враг он! Жандарм… - сказал, как прорвал переполненную плотину. И не мог остановиться, решив, что кому же, как не ей, рассказать про это. В случае его ареста, она будет хранить тайну до лучшей поры.
Рассказал все, что слышал от умершего следователя, что сам узнал от других. Ольга Сергеевна слушала молча, сосредоточенно глядя на него и каменея. Подперла отяжелевшую голову руками и продолжала слушать, обратив взгляд в себя, в свою поломанную жизнь… Долго молчала, когда он окончил рассказ и опустошенно сидел перед ней, глядя на остывшую чашку чая. Ждал, что скажет, запоздало поняв, что вовлек ее в свои беды. Добавил горя. А надо ли? Надо!
- Ты не тревожься… Не выдам под любой пыткой… А потом, когда надо будет – сама решишь, сказать кому или нет.
- Понимаю, - сказала она, поняв еще и то, что кончился не только их медовый месяц, но и что-то еще. И жалко было… И не хотелось изменений… И этого сидящего напротив любимого мужчину не хотелось видеть таким озабоченным, отчужденным. Она протянула к нему руки, потянула к себе, слыша треск раздавленной посуды. Он понял, обогнул стол и стиснул ее в горячих объятиях, поцелуях. Как было в первый раз…



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2019-06-03 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: